Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Мне пришлось оказать большое давление, чтобы вынудить отряд продолжить движение. Лишь ранним вечером (а не в полдень, как первоначально предполагалось) мы достигли окраин Царского Села. Краснов заявил, что он решил отвести войска чуть-чуть назад и взять город на следующий день. Это стало последней соломинкой!

Как раз в тот момент из столицы прибыл один влиятельный политический деятель и сообщил мне, что в Петрограде все готово для вооруженного восстания в поддержку правительственных сил, что население и все антибольшевистские партии с нетерпением ожидают нашего прибытия и что необходимо действовать незамедлительно. Я отдал генералу Краснову письменный приказ немедленно занять Царское Село. Он по-прежнему колебался. Тогда я подъехал к контрольно-пропускному пункту на въезде в город, где скопилась толпа оборванных вооруженных солдат, встал в машине, достал часы и объявил, что даю им три минуты, чтобы сложить оружие, после чего артиллерия откроет по ним огонь. Они немедленно подчинились.

Таким образом Царское Село было взято без единого выстрела, но после почти 12-часового фатального промедления.

К утру 29-го нам следовало быть в Петрограде, но мы дошли только до Царского Села. В тот же день в столице вспыхнуло антибольшевистское восстание. В 4 часа меня позвали к телефону.

Звонили из Михайловского замка в самом центре города, где располагался штаб сторонников правительства. Они умоляли прислать подмогу, но мы не могли ее оказать.

Финальный акт трагической борьбы Временного правительства за свободу и честь России разыгрался 30 октября под Пулковом, где находится знаменитая обсерватория. Против нас выступило 12 тысяч человек, вооруженных чем попало. Так называемые Пулковские высоты были заняты кронштадтскими матросами. У нас было 700 казаков, один бронепоезд, прибывший с фронта 1-й пехотный полк и несколько полевых орудий. Большая часть войск Петроградского гарнизона бросила свои позиции, как только наша артиллерия начала обстреливать их, и за ними в погоню бросились конные казаки. Но правый фланг большевиков, состоявший из кронштадтских матросов, держался.

Несмотря на тактический успех у Пулкова, нам снова пришлось отступить в Гатчину. У нас просто не хватало сил ни для того, чтобы продолжить преследование, ни для того, чтобы укрепиться вдоль протяженной линии фронта.

В Гатчине боевой дух правительственных войск начал падать. Генерал Краснов и офицеры его штаба настаивали, чтобы я вступил в мирные переговоры с большевиками. Я решительно отказался это делать, но 31 октября военный совет решил направить в Петроград делегацию. К Гатчине тем временем подходили подкрепления с фронта. Весь гарнизон Луги, соседнего с Гатчиной города, был на стороне правительства. Я намеревался выиграть немного времени. В Петрограде уже существовал центр антибольшевистских сил – «Комитет спасения родины и революции». Использовав в качестве курьера Станкевича – комиссара при Ставке Верховного командования, – я отправил свои условия, естественно совершенно неприемлемые для большевиков, прямо в этот комитет. Станкевич немедленно отбыл в столицу.

Глава 25
Моя жизнь в подполье

Бегство из Гатчины

31 октября 1917 г. генерал Краснов отправил в Красное Село вблизи Петрограда делегацию казаков, чтобы начать с большевиками переговоры о перемирии. В ранние утренние часы 1 ноября казачья делегация вернулась вместе с делегацией большевиков, которую возглавлял П. Дыбенко[163]163
  Красный матрос, который после Октябрьской революции сделал стремительную карьеру, став командующим Красной армией в Туркестане. Он был казнен в 1937 г. одновременно с Тухачевским.


[Закрыть]. Переговоры между большевиками и казаками начались на первом этаже Гатчинского дворца в присутствии генерала Краснова и начальника его штаба полковника Попова.

Я ожидал результатов переговоров в своих апартаментах на верхнем этаже. Почти сразу же ко мне пришло несколько друзей с тревожным сообщением, что переговоры почти завершились и что казаки согласны выдать меня Дыбенко в обмен на обещание отправить их на Дон, оставив при них лошадей и оружие.

Гатчинский дворец был пуст, если не считать кучки моих верных сторонников, выступавших в роли посредников и державших меня в курсе о ходе переговоров. Мы знали о деморализации среди казаков и об идущей повсюду подрывной деятельности. Но все равно нам казалось невероятным, чтобы генерал Краснов и офицеры, командовавшие казачьим корпусом, опустились до открытого предательства.

Генерал Краснов пришел ко мне около 11 часов утра. Если до этого у меня были причины подозревать его, то после нашего разговора мои подозрения переросли в уверенность. Краснов пытался убедить меня отправиться в Петроград на переговоры с Лениным. Он уверял меня, что я буду в полной безопасности под охраной казаков и что это – единственное возможное решение. Не буду вдаваться в детали нашей последней встречи[164]164
  После Второй мировой войны генерал Краснов был выдан Сталину союзниками и казнен в Москве.


[Закрыть]. Задним числом я понимаю, какая трудная задача выпала генералу, так как по натуре он не был предателем.

Затем наверх прибежали мои «наблюдатели» и сообщили об окончательном итоге переговоров. Меня передают Дыбенко, а казаки возвращаются на Дон.

К тому времени был уже полдень. Шум и крики с нижнего этажа все усиливались. Я уговаривал всех, за исключением моего личного помощника Н.В. Виннера, уходить. Мы с Виннером решили не сдаваться живыми, собираясь застрелиться в задних комнатах, пока казаки и матросы будут искать нас в передних помещениях. В то утро 1 ноября 1917 г. такое решение представлялось вполне логичным и неизбежным. Пока мы прощались, дверь отворилась и на пороге появилось двое людей – знакомый мне гражданский и матрос, которого я никогда прежде не видел. «Нельзя терять времени, – сказали они. – Через полчаса к вам ворвется разъяренная толпа. Живо снимайте френч!» Через несколько секунд я превратился в матроса весьма нелепого вида: рукава бушлата оказались мне коротки, мои желтовато-коричневые ботинки и краги явно не соответствовали друг другу: Бескозырка была мне слишком мала и едва держалась на макушке: Маскировку дополнили автомобильные очки: Я попрощался с помощником, и он вышел через соседнюю комнату.

Гатчинский дворец, построенный в форме средневекового замка безумным императором Павлом I, представлял собой настоящую ловушку. Его окружали рвы, и единственный выход вел через подъемный мост. Оставалось лишь надеяться, что удастся пробраться сквозь вооруженную толпу к автомобилю, который ждал нас во внешнем дворе. Мы с матросом спустились по единственной лестнице, двигаясь как роботы: В сознании не было ни мыслей, ни ощущения опасности.

Мы благополучно выбрались на внешний двор, но машины там не было: В отчаянии мы повернули обратно, не сказав друг другу ни слова. Судя по всему, вид у нас был очень странный, так как люди в толпе у ворот смотрели на нас с любопытством, но, к счастью, некоторые из них были на нашей стороне. Затем к нам подошел человек и прошептал: «Машина ждет у Китайских ворот Не теряйте времени!» Он пришел как раз вовремя, так как толпа уже двигалась в нашу сторону и мы чувствовали себя очень неуютно. Но в этот момент один забинтованный молодой офицер внезапно ««упал в обморок» и задергался в судорогах, отвлекая внимание толпы. Мы воспользовались этой возможностью и бросились в сторону Китайских ворот, выходивших на дорогу к Луге: Выбежав со двора, мы замедлили шаг, громко разговаривая, чтобы избежать подозрений.

Мое исчезновение было обнаружено примерно полчаса спустя, когда толпа казаков и матросов ворвалась в мои апартаменты наверху: Незамедлительно во все стороны были разосланы автомобили, но тут нам снова повезло. Мы неожиданно увидели конную упряжку, медленно тащившуюся в нашу сторону по пустынной улице. Мы окликнули ее и пообещали хорошо заплатить вознице, если он довезет нас до Китайских ворот. У него отвисла челюсть, когда он получил от двух матросов сторублевку: Машина ждала нас у ворот. Я вскочил на сиденье рядом с водителем-офицером, а матрос разместился сзади вместе с четырьмя или пятью солдатами, вооруженными гранатами. Шоссе до Луги было превосходным, но мы непрерывно оглядывались, ожидая в любой момент увидеть преследователей. В случае погони мы решили использовать все запасенные гранаты. Однако, несмотря на напряжение, офицер выглядел невероятно спокойным и, ведя машину, даже насвистывал веселый мотив из Вертинского.

Благодаря еще одной удаче преследователи так и не догнали нас. Мой личный шофер, оставшийся в Гатчинском дворце, был верен мне. Он знал, что мы направились в Лугу, и, когда мое исчезновение раскрылось, закричал, что на своем быстроходном автомобиле поймает «негодяя». Понимая, что действительно без труда нас нагонит, по пути он ухитрился симулировать поломку машины.

Наконец мы достигли леса. Взвизгнули тормоза.

– Вылезайте, Александр Федорович, – сказал офицер.

Мой матрос, которого звали Ваня, вышел вместе со мной. Мы оказались посреди ничего – вокруг были только деревья, – и я не понимал, куда меня ведут.

– Прощайте, сударь. Ваня все объяснит. А мы должны ехать. – После этого он быстро нажал на газ и исчез.

– Понимаете, – сказал Ваня, – у моего дяди тут посреди леса домик. Это тихое местечко. Я сам тут не был два года. Но если только в доме нет прислуги, все будет в порядке. Давайте рискнем, Александр Федорович!

Мы направились по заросшей тропинке в глубь леса. Мы шли, окруженные мертвой тишиной, ни о чем не думая и не загадывая, что произойдет, когда мы доберемся до жилья. Я безгранично верил этим незнакомым людям, которые по какой-то причине так безоглядно рисковали собственной жизнью, чтобы спасти меня. Время от времени Ваня останавливался, чтобы найти путь дальше. Я утратил всякое чувство времени, дорога начала казаться бесконечной. Неожиданно мой спутник сказал:

– Почти пришли. – Мы вышли на поляну и увидели перед собой дом. – Посидите-ка здесь. Схожу и узнаю, что там творится.

Ваня исчез в доме, но вскоре вернулся и сообщил:

– Прислуги нет. Служанка ушла вчера. Мои дядя и тетя рады встретить вас. Идемте.

Домик в лесу

Так началась моя жизнь в лесном приюте, где мне предстояло провести 40 дней.

Пожилая чета Болотовых тепло приветствовала меня. «Не волнуйтесь. Все будет в порядке», – утешали они меня. Они от всего сердца великодушно предложили мне убежище в своем доме, ничем даже не намекнув, какому риску подвергаются ради меня. Они должны были прекрасно понимать, какая опасность им грозит, так как 27 октября «Известия» напечатали следующее объявление под заголовком «Арест бывших министров». «Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы Революционным комитетом. Керенский бежал. Предписывается армейским организациям принять меры для немедленного ареста Керенского и доставки его в Петроград. Всякое пособничество Керенскому будет караться как тяжкое государственное преступление».

Преследователи искали меня повсюду. Им так и не пришло в голову, что я прячусь не где-нибудь на Дону или в Сибири, а под самым носом у них, между Гатчиной и Лугой.

Мне же пока не оставалось ничего другого, как затаиться и сменить, насколько это возможно, внешность. Я отрастил бороду и усы. Борода оказалась неважной маскировкой, поскольку она выросла аккуратной бахромой лишь на щеках, а подбородок и нижняя часть лица остались голыми. И все же 40 дней спустя, в очках и с копной взъерошенных волос, я мог сойти за студента-нигилиста 1860-х гг.

Невозможно забыть эти длинные ноябрьские ночи. Мы всегда держались настороже, и Ваня никогда не покидал меня. Мы запаслись гранатами и готовы были в любой момент использовать их. Дни стояли тихие и солнечные, и тогда прошлое казалось далеким и нереальным. По ночам же меня одолевали воспоминания о случившемся, мою душу охватывал весь кошмар зловещей трагедии, разворачивающейся в стране. Я постоянно испытывал гнетущий страх – не столько за собственную безопасность, сколько за моих добрых хозяев. Всякий раз, как ночную тьму сотрясал лай собак в соседней деревне, мы вскакивали с кроватей и вставали наготове на пороге дома с гранатами в руках.

В первые дни моего пребывания в гостеприимном доме меня по ночам охватывали порой приступы отчаяния, и тогда мне хотелось, чтобы пришли преследователи и арестовали меня. В таком случае я, по крайней мере, избавился бы от своих мыслей и от душевной боли.

Но постепенно я начал ощущать, что большевики потеряли след и непосредственная угроза миновала. Благодаря Ване я сумел установить связь с Петроградом. Ко мне стали приходить вести из столицы, а порой приезжал доверенный посланец. Я понимал, что мой долг – сражаться и служить России до самого конца. Я объездил всю обширную страну и знал, что русские люди, к какому бы слою общества они ни принадлежали, без борьбы не смирятся с игом диктатуры. Я был уверен, что ядовитые последствия беззастенчивой большевистской пропаганды в столице стремительно выветрятся, как только Ленин и его сообщники сбросят личину демократии и патриотизма.

Первыми свою тревогу по поводу узурпации власти Лениным выразили руководители Совета крестьянских депутатов, которые 26 октября выступили со следующим заявлением:

«Товарищи крестьяне!

Все добытые кровью ваших сынов и братьев свободы находятся в страшной, смертельной опасности!

Гибнет революция! Гибнет родина!

На улицах Петрограда вновь проливается братская кровь. Вновь вся страна брошена в бездну смуты и развала. Вновь наносится удар в спину армии, отстаивающей родину и революцию от внешнего разгрома.

26 октября партия социал-демократов большевиков и руководимый ею Петроградский Совет Р. и С.Д. захватили в свои руки власть, арестовали, после орудийного и пулеметного обстрела, в Зимнем дворце и заточили в Петропавловскую крепость Временное правительство и министров-социалистов, в числе которых были члены Исполнительного комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов – С.Л. Маслов и С.С. Салазкин, разогнали вооруженной силой Временный Совет Российской Республики, избранный для контроля над деятельностью Временного правительства до Учредительного собрания. Наконец, они объявили государственным преступником министра-председателя, Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенского.

Неисчислимы бедствия, которые несет России это выступление, неизмеримо преступление против народа и революции тех, кто поднял восстание и посеял смуту в стране. Они, во-первых, разъединяют силы трудового народа, внося в его ряды смуту и разлад и облегчая внешнему врагу возможность полного разгрома и порабощения нашей страны.

Удар по армии – первое и самое тяжкое преступление партии большевиков!

Во-вторых, они начали гражданскую войну и насильственно захватили власть в тот самый момент, когда Временное правительство, заканчивая выработку закона о переходе всех земель в ведение земельных комитетов, исполняло давнишнее желание всего трудового крестьянства и когда до прихода полномочного хозяина земли русской – Учредительного собрания – оставалось всего только три недели. Они обманывают страну, называя голосом всего народа, всей демократии, собравшийся в Петрограде съезд Советов, из которого ушли все представители фронта, социалистических партий и Советов крестьянских депутатов. Злоупотребляя присутствием нескольких крестьян, оказавшихся на этом съезде, вопреки постановлению Комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов… они осмеливаются говорить, будто они опираются на Советы крестьянских депутатов. Не имея на это никаких полномочий, они говорят от имени Советов крестьянских депутатов. Пусть же вся трудовая Россия узнает, что это ложь и что все трудовое крестьянство – Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов – с негодованием отвергает какое-либо участие организованного крестьянства в этом преступном насилии над волей всех трудящихся.

Большевики обещают народу немедленный мир, хлеб, землю и волю. Ложь и бахвальство – все эти посулы, рассчитанные на усталость народных масс и на их несознательность. Не мир, а рабство за ними. Не хлеб, земля и воля, а гражданская война, кровь, прежнее безземелье и торжество кнута и нагайки несут они, увеличивая смуту и облегчая темным силам восстановить проклятый царский порядок.

Поэтому, полагая, что совершившийся переворот ставит страну и армию под угрозу немедленного разгрома, отодвигает созыв Учредительного собрания и не может создать власти, пользующейся всенародным признанием, Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов считает своим священным долгом перед собственной совестью и перед всей страной заявить, что он не признает новой большевистской власти государственной властью и призывает местные Советы крестьянских депутатов, органы местного самоуправления и армию не подчиняться этой насильственно созданной власти, в то же время соблюдать полный порядок и охранять страну от внешнего разгрома. Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов ставит своей задачей:

1. Воссоздание власти, пользующейся всеобщим признанием и могущей довести страну до Учредительного собрания.

2. Созыв Учредительного собрания без изменения избирательного закона.

3. Взятие всех земель в ведение земельных комитетов».

Этот исторический документ был опубликован 28 октября 1917 г. в газете партии социалистов-революционеров «Дело народа». Я привожу его полностью, потому что он категорически опровергает утверждение большевиков, будто российское крестьянство восторженно приветствовало большевистскую революцию и стало опорой и оплотом нового режима. Даже сегодня крестьянство из всех слоев советского населения остается самым непримиримым врагом тоталитарной диктатуры, лишившей его свободы, экспроприировавшей его землю и восстановившей рабский труд в новой форме.

8 и 9 ноября два верных друга привезли мне петроградские газеты, в том числе горьковскую «Новую жизнь» от 7 ноября. Точка зрения Горького на ленинский режим была довольно неожиданной и потому заслуживает того, чтобы ее процитировать:

«Ленин, Троцкий и их приспешники отравились гнилым ядом власти, как это явствует из их отношения к свободе слова, личности и всех прав, во имя которых боролась демократия. Подобно слепым фанатикам и безответственным авантюристам с головокружительной быстротой они несутся к так называемой «социальной революции», которая на самом деле ведет лишь к анархии и гибели пролетариата и революции. Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет… Рабочие не должны позволить авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат. Рабочий класс должен понять, что Ленин – не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

В газете «Дело народа» была напечатана статья, гласившая:

«Через неделю должны были бы уже состояться выборы в Учредительное собрание. Кровавая авантюра большевиков нанесла страшный удар этому ожидавшемуся с такими надеждами торжеству русской трудовой демократии… Насильственный переворот создал в стране условия и психологию, совершенно противоречащие такому настроению умов, которое должно было бы господствовать во время выборов. Пуля – не избирательный бюллетень, и штык – не избирательный манифест…

Где свобода слова? Где свобода печати? Где неприкосновенность личности? Где вся та атмосфера оживленной, но мирной выборной кампании?..

Петроград, Москва, Киев, Одесса, Харьков, Казань испытали на себе прелести «диктатуры пролетариата». Пушки и ружья, сабли и штыки вели достаточно недвусмысленную агитацию за большевиков в этих центрах. Чем будет воля народа в этих избирательных округах, где террор прошелся своим кровавым плугом по улицам и домам?..»

Эти статьи побудили меня написать 8 ноября открытое письмо, которое доверенные друзья отвезли в столицу. 22 ноября 1917 г. оно было опубликовано в «Деле народа»:

«Опомнитесь! Разве вы не видите, что воспользовались простотой вашей и бесстыдно обманули вас? Вам в три дня обещали дать мир с германцами, а теперь о нем молят предатели. Зато все лицо земли русской залили братской кровью, вас сделали убийцами, опричниками. С гордостью может поднять свою голову Николай II. Поистине никогда в его время не совершалось таких ужасов. Опричники Малюты Скуратова – и их превзошли опричники Льва Троцкого.

Вам обещали хлеб, а страшный голод уже начинает свое царство, и дети ваши скоро поймут, кто губит их.

Вам обещали царство свободы, царство трудового народа. Где же эта свобода? Она поругана, опозорена. Шайка безумцев, проходимцев и предателей душит свободу, предает революцию, губит родину нашу. Опомнитесь все, у кого еще осталась совесть, кто еще остался человеком!

Будьте гражданами, не добивайте собственными руками родины и революции, за которую восемь месяцев боролись! Оставьте безумцев и предателей! Вернитесь к народу, вернитесь на службу родине и революции!

Это говорю вам я – Керенский. Керенский, которого вожди ваши ославили «контрреволюционером» и «корниловцем», но которого корниловцы хотели предать в руки дезертира Дыбенки и тех, кто с ним.

Восемь месяцев, по воле революции и демократии, я охранял свободу народа и будущее счастье трудящихся масс. Я вместе с лучшими привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствуют насилие и ужас ленинского произвола – его с Троцким диктатура, – только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительно свобода и действительно правила демократия, уважая свободу каждого, отстаивая равенство всех и стремясь к братству трудящихся.

Опомнитесь же, а то будет поздно и погибнет государство наше. Голод, безработица разрушат счастье семей ваших, и снова вы вернетесь под ярмо рабства.

Опомнитесь же!»

Жизнь в те дни стала для меня почти невыносимой. Я понимал, что в будущем Россию ожидают еще более жестокие удары, ибо цель ленинского мятежа – диктатура посредством сепаратного мирного договора с Германией – была достижима лишь с помощью безжалостного террора, разрушения армии и уничтожения демократической структуры, возникшей в результате Февральской революции.

Становление диктатуры

24 октября 1917 г. на последнем заседании Совета Республики я указал на две ближайшие цели большевиков: 1) открыть фронт немцам и 2) покончить с Учредительным собранием.

В пятницу 27 октября в «Известиях» – официальном печатном органе ВЦИКа, к тому времени, конечно, полностью оказавшемся в руках большевиков, – был опубликован знаменитый Декрет о мире за подписью Второго съезда Советов. Он вызвал энтузиазм у пацифистов и благодушных мечтателей, глубоко тронутых этим изъявлением мнимого желания установить дружбу между всеми народами мира. В своем послании ко «всем воюющим народам и к их правительствам» миротворцы из Смольного института призывали к «немедленным переговорам о мире в подлинном демократическом духе, о мире без аннексий и контрибуций…». В том же номере «Известий» было напечатано воззвание Второго съезда Советов к «Рабочим, солдатам и крестьянам»:

«Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам».

Смысл этого заявления был вполне ясен: если Германия отклонит мирные предложения, советское правительство развяжет «революционную войну», которой постоянно грозили Ленин и Троцкий перед Октябрьской революцией.

Так развернулась пресловутая кампания за так называемый «демократический мир».

Возвышенные и идеалистические посулы Декрета о мире являлись чистой демагогией, рассчитанной на то, чтобы завоевать симпатии масс, вселяя в них надежду на немедленный «мир между народами». Ленин включил в него таинственный абзац, который более соответствовал истинному смыслу декрета, так как откровенно противоречил поставленным в декрете целям и несомненно был адресован Берлину: «Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т. е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны…»

Как и следовало ожидать и как, несомненно, предвидел сам Ленин, переданное по радио обращение ко «всем воюющим народам и к их правительствам» не вызвало никакого отклика. 8 ноября Троцкий в циркулярной ноте предложил послам всех союзных держав рассматривать декрет как «формальное предложение немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного начала мирных переговоров».

После этого Совет народных комиссаров приказал главнокомандующему генералу Духонину начать мирные переговоры с неприятелем прямо на поле боя. Этот приказ был передан по радио поздно вечером 8 ноября, несколько раньше, чем был разослан меморандум послам, и был получен в армейских штабах в ранние утренние часы 9 ноября.

В нетерпении прождав ответа от Духонина, который к вечеру 8 ноября так и не поступил, Ленин, Сталин и Крыленко в ранние часы следующих суток вызвали генерала к прямому проводу. Этот разговор, который имел для Духонина трагические последствия, продолжался с 2 до 4 часов ночи. На требование Ленина дать «ясный ответ» честный солдат и патриот объявил: «Я могу только понять, что непосредственные переговоры с державами для вас невозможны. Тем менее возможны они для меня от вашего имени. Только центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной, может иметь достаточный вес и значение для противников, чтобы придать этим переговорам нужную авторитетность, для достижения результатов, я также считаю, что в интересах России заключение скорейшего мира».

Но этот откровенный ответ лишь разозлил Ленина, и разговор продолжался следующим образом:

«Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить данное нами предписание?»

«Точный ответ о причинах невозможности для меня исполнить вашу телеграмму я дал и еще раз повторяю, что необходимый для России мир может быть дан только центральным правительством».

На это последовал следующий ответ, записанный на ленте: «Именем правительства Российской республики, по поручению Совета народных комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армиям. Мы предписываем вам, под страхом ответственности по законам военного времени, продолжать ведение дела, пока не прибудет в Ставку новый Главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко. Подписано Лениным, Сталиным, Крыленко».

От имени Совета народных комиссаров – хотя тот еще не успел войти в курс дела – Ленин написал на клочке бумаги приказ о смещении генерала Духонина и назначении на его место прапорщика Крыленко.

Затем Ленин от собственного имени и от имени Крыленко выступил по радио с обращением ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и прочим комитетам, ко всем солдатам революционной армии и к Балтийскому флоту. Обращение завершалось такими словами:

«…Солдаты! Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклоняться от ожидающего их суда. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок.

Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.

Совет народных комиссаров дает вам право на это.

О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами. Подписать окончательный договор о перемирии вправе только Совет народных комиссаров.

Солдаты! Дело мира в ваших руках. Бдительность, выдержка, энергия и дело мира победит!»

Большинство людей было ошеломлено произошедшим. Даже сам Центральный комитет большевистской партии со страхом ожидал развития событий. Тем не менее, несмотря на спорадические и запоздалые протесты, Ленин достиг первой из своих целей. Он нанес смертельное ранение Русской армии и практически отдал страну на милость кайзера Вильгельма.

Однако германское Верховное командование не торопилось воспользоваться ситуацией. Оно берегло свои силы для будущих сражений на Западном фронте и в данный момент ограничивалось тем, что наблюдало за разложением Русской армии.

14 ноября, когда этот процесс зашел достаточно далеко, австро-германское Верховное командование приняло предложение Крыленко о всеобщих переговорах по установлению перемирия на «демократических условиях», предложенных Лениным всем воюющим сторонам.

Одновременно большевики объявили по радио, что мирные переговоры откладываются на 5 дней, до 19 ноября, чтобы в них могли принять участие союзники России. Однако в тот же день фактически было подписано соглашение о прекращении огня между русскими и австро-германскими войсками. Кроме того, 14 ноября Крыленко во главе смешанного отряда солдат и матросов отправился занять Ставку в Могилеве. Эта операция была успешно проведена 20 ноября. Генерала Духонина арестовали и под охраной отправили поездом в Петроград, но пьяные матросы и солдаты Крыленко вытащили его из поезда и убили.

В тот же день начались переговоры о сепаратном мире между Россией и центральными державами. В то время мне казалось, что немцы и вожди большевиков пришли к соглашению с поразительной быстротой и что в скором времени в Брест-Литовске, где размещалась Ставка германского командования на Восточном фронте, будет подписан мирный договор.

Тем не менее переговоры тянулись три месяца, и мир в итоге был заключен лишь 3 марта 1918 г.[165]165
  14 февраля 1918 г. был введен григорианский календарь, летоисчисление стало производиться по так называемому «новому стилю».


[Закрыть]

Подготовка к сепаратному мирному договору

Невзирая на владевшее всей Россией искреннее стремление к миру, только фанатики «мировой революции», солдаты-дезертиры, деморализованные пораженческой пропагандой, и подонки из рабочих масс – «люмпен-пролетариат» – с легкостью восприняли идею об унизительном мирном договоре с Германией.

Ленин знал, что столкнется с решительным сопротивлением всех русских демократов, не желающих капитуляции перед Германией. Более того, большинство членов его собственной партии яростно противодействовали ему по этому вопросу. Наконец, Ленин понимал, что Учредительное собрание никогда не ратифицирует сепаратного мира.