Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Часть четвертая
Поворотный пункт в Российской истории. Февральская революция

Глава 13
Судьбоносные дни

Примерно в 8 часов утра в понедельник 27 февраля 1917 г. меня разбудила жена. Она сказала, что только что звонил Некрасов и сообщил о том, что сессия Думы прервана, что восстал Волынский полк и что меня просят срочно прибыть в Думу. Несмотря на то что политическая ситуация в последние дни становилась все более зловещей и непредсказуемой, прошло несколько секунд, прежде чем я осознал весь смысл некрасовских известий. Сцена для развязки трагедии давно была готова, но, как часто бывает в подобных случаях, произошедшее стало для всех полной неожиданностью.

Однако я очень скоро понял, что час наконец пробил.

Я быстро оделся и сразу же отправился в Думу, до которой от моего дома было 5 минут ходьбы. Сперва я думал только о том, что работу Думы следует продолжить любой ценой и что нужно наладить тесные контакты между Думой и вооруженными силами.

Оказавшись в Думе, я немедленно направился в Екатерининский зал, где уже находились Некрасов, Ефремов, Вершинин, Чхеидзе и некоторые другие депутаты оппозиции. Они согласились с моим предложением о том, что необходимо провести официальное заседание Думы. Некрасов сказал мне, что Родзянко разослал телеграммы царю в могилевскую Ставку и командующим фронтами, оповещая их о нарастании беспорядков в Петрограде.

Накануне председатель Государственной думы отправил следующую телеграмму царю в Ставку:

«Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, доставка продовольствия и топлива пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Промедление подобно смерти. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не была возложена на монарха».

27 февраля Родзянко послал царю телеграмму следующего содержания:

«Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом… убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и Родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко».

Покидая утром квартиру, я позвонил нескольким друзьям с просьбой направиться в казармы мятежных полков и постараться убедить войска прийти к Думе.

За несколько дней до революции депутаты, наконец, поняли, что левое крыло Думы – единственная группа, знакомая с настроениями масс и имеющая представление о том, что происходит в городе. И действительно, мы очень успешно наладили разведку и сбор новостей по всей столице – каждые 10–15 минут нам по телефону сообщали о последних событиях. Как только я появился в зале, меня окружили и засыпали вопросами. Я сообщил, что восстание охватило весь город, что мятежные войска направляются к Думе и что, на мой взгляд, началась революция. Я заявил, что наш долг как представителей народа – приветствовать восставших и встать вместе с ними на защиту общего дела.

Известие о том, что к Думе идут солдаты, сперва вызвало у депутатов тревогу, но вскоре это чувство было позабыто – все с нетерпением ждали их появления.

Тем временем солдаты одного полка за другим начали без офицеров выходить на улицы. Одних офицеров поместили под арест, а некоторых убили. Другие предпочли скрыться, покинув свои части перед лицом явной враждебности и недоверия со стороны рядовых. К войскам повсюду присоединялись гражданские лица. В город из предместий толпами подходили рабочие, кое-где слышалась ожесточенная перестрелка. Вскоре поступили сообщения о столкновениях с полицией. Пулеметы полиции стреляли по толпе с крыш и с колоколен[63]63
  Имеются утверждения, что ничего подобного не было. Всех интересующихся отсылаю к «Приказу № 2 по городу Петрограду», подписанному Карауловым, офицером отряда кубанских казаков и членом Временного Военного комитета. В этом приказе, между прочим, говорится, что всякий, кто укрывает пулеметчиков, подлежит полевому суду. Я лично знаю два дома, на крыше которых стояли пулеметы: на набережной Мойки и на Сергиевской улице. И та и другая улицы были застроены исключительно жилыми домами.


[Закрыть]. Какое-то время казалось, что толпы людей на улицах не имеют какой-либо ясной цели, и на этом этапе было трудно понять, в какую сторону повернут события. Однако одно было очевидно: правительство собирается воспользоваться растущими беспорядками в собственных бесчестных целях. Все полагали, что голодные бунты, разложение войск и «нелояльность» Думы станут для клики Протопопова предлогом для того, чтобы начать открытую подготовку к заключению сепаратного мира с Германией.

Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я, как представители левой оппозиции, на Совете старейшин предложили немедленно открыть официальное заседание Думы, проигнорировав царский указ. Большинство, включая Родзянко и, как ни странно, Милюкова, выступило против. Никакие аргументы не помогали. Несмотря на все преступные и безрассудные действия правительства, большинство депутатов по-прежнему жило вчерашним днем. Совет старейшин отклонил наше предложение и решил, как планировалось первоначально, провести «неофициальное заседание». И в политическом, и в психологическом плане это означало закрытое совещание группы частных лиц, в которую входили многие влиятельные и высокопоставленные люди, но тем не менее остававшиеся лишь частными лицами. Следовательно, такое заседание не получило бы никакого официального признания.

Неготовность Думы созывать официальное заседание была равносильна политическому самоубийству в тот самый момент, когда Дума пользовалась наивысшим авторитетом и в народе, и в армии и могла извлечь из него далекоидущие выгоды. Тем самым демонстрировалась слабость Думы, отражавшей главным образом лишь узкие интересы верхнего слоя общества, что неизбежно ограничивало ее способность выражать настроения страны в целом. Не сумев взять в свои руки инициативу, Дума стала неофициальной организацией наравне с Советом рабочих депутатов, который тогда как раз создавался. На следующий день, осознав свою ошибку, Родзянко попытался вернуть Думе официальный статус. Но было слишком поздно. К тому моменту в столице существовало уже два органа власти, и оба своим возникновением были обязаны революции. Ими являлись Дума, на неофициальном заседании назначившая Временный комитет в качестве временного руководящего органа, и Совет рабочих депутатов во главе с Исполнительным комитетом.

Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся в то утро понедельника на Совете старейшин, а затем и на неофициальном заседании, которое проходило с 12 до 2 часов дня; однако на нем было принято решение создать Временный комитет, наделенный неограниченными полномочиями. В состав комитета вошли Родзянко, Шульгин, Милюков, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. Таким образом, в комитете были представлены все партии, кроме крайне правых. Депутаты от этих партий, еще совсем недавно державшиеся крайне вызывающе, неожиданно исчезли со сцены.

В час дня солдаты все еще не прибыли, и, когда наконец из вестибюля кто-то крикнул мне, что они показались, я поспешил к окну, с трудом поверив этому известию.

Из окна я увидел солдат – окруженные гражданскими лицами, они выстроились на противоположной стороне улицы. Было ясно, что они неуютно себя чувствуют в непривычной обстановке; без своих офицеров они казались растерявшимися.

Не тратя времени на то, чтобы надеть пальто, я выбежал из главного входа, чтобы приветствовать тех, кого мы так долго ждали. Я поспешил к центральным воротам и прокричал несколько приветственных слов от имени Думы. Когда отряд преображенцев собрался вокруг меня смущенной толпой, из ворот вслед за мной выбежали Чхеидзе, Скобелев и несколько других депутатов.

После того как Чхеидзе сказал свое приветствие, я пригласил солдат следовать за мной в здание Думы, чтобы разоружить охрану и оборонять здание в случае нападения войск, верных правительству. Солдаты немедленно построились в шеренги и двинулись следом за мной. Через главный вход дворца мы прошли прямо в караульное помещение. Я опасался, что придется применить силу, чтобы удалить охрану, но та, видимо, сбежала незадолго до того. Я передал командование какому-то унтер-офицеру, объяснив ему, где следует расставить часовых.

Вернувшись в Екатерининский зал, я обратился к толпе, заполнившей здание. Эти люди, пришедшие со всех концов города, отныне не имели ни малейших сомнений в реальности революции. Они хотели знать, как мы собираемся поступить со сторонниками царского режима, и требовали для них суровых наказаний. Я сказал, что самых опасных из них поместят под арест, но что толпа ни при каких обстоятельствах не должна сама вершить правосудие. Я требовал избегать кровопролития. На вопрос, кого следует арестовать первым, я ответил – Щегловитова, бывшего министра юстиции и председателя Государственного совета. Я приказал немедленно доставить его сюда. Оказалось, что некоторые из солдат Преображенского и Волынского полков уже отправились за Протопоповым, но тому удалось улизнуть. Однако в 4 часа мне сообщили, что Щегловитов задержан и доставлен в Думу. Депутаты были этим сильно обеспокоены, и умеренные требовали от Родзянко, чтобы Щегловитова освободили, поскольку тот, как председатель законодательного органа, обладал личным иммунитетом.

Я отправился к Щегловитову и нашел его под стражей наскоро созданной охраны, в окружении толпы людей. Там же присутствовали Родзянко и некоторые другие депутаты. Я увидел, что Родзянко дружелюбно приветствует Щегловитова и приглашает его в свой кабинет в качестве «гостя». Я поспешно встал между ними и сказал Родзянко:

– Нет, Щегловитов – не гость, и я не позволю его освободить.

Обратившись к Щегловитову, я спросил:

– Вы – Иван Григорьевич Щегловитов?

– Да.

– Прошу вас следовать за мной. Вы арестованы. Я гарантирую вам безопасность.

Все расступились. Родзянко и его друзья в изрядном смущении вернулись в свои кабинеты, а я отвел арестованного в министерские апартаменты, известные как Правительственный павильон.

Это был отдельный флигель, состоявший из нескольких комфортабельных комнат, соединенных полукруглой галереей с главным зданием Думы. Эти комнаты предназначались для министров, приехавших выступать в Думе. Поскольку павильон не считался помещением Думы, он находился в юрисдикции правительства, имел собственный штат слуг, и депутатам не дозволялось входить туда без разрешения. Превратив его во временное место заключения, мы избежали превращения помещений Думы в тюрьму, а члены правительства могли там находиться под стражей в собственных апартаментах. Вскоре к Щегловитову присоединились Протопопов, Сухомлинов и целая плеяда светил прежнего бюрократического мира.

К 3 часам дня Думу было не узнать. Ее заполняли гражданские и солдаты. Со всех сторон к нам обращались за приказами и за советами. Только что созданный Временный комитет был вынужден взять на себя исполнительную власть. Мы походили на армейский Генштаб во время сражения: поля боя мы не видели, но о том, что там происходит, узнавали из донесений, телефонных сообщений и свидетельств очевидцев. Хотя мы не знали о событиях во всех подробностях, общая картина складывалась вполне четкая. Сообщения поступали с ошеломляющей быстротой. Сотни людей требовали внимания, давали советы и предлагали свои услуги. Вокруг царило возбуждение, граничившее с истерией. Нельзя было терять голову, так как потеря драгоценного времени или недостаток уверенности с нашей стороны могли обернуться катастрофой. Приходилось на месте решать, что отвечать, что приказывать, кого похвалить, а кого отчитать, куда послать войска и подкрепления, где найти помещение для сотен арестованных, как наилучшим образом воспользоваться услугами компетентных людей и, между прочим, как накормить и приютить сотни людей, скопившихся в Думе. Помимо всего этого, следовало подумать о формировании нового правительства и о выработке программы, приемлемой для всех партий. В то же время нельзя было упускать из виду события за пределами Петрограда, особенно в Ставке и в царском поезде.

Кажется, было около 4 часов, когда пришли какие-то люди, подыскивающие в Таврическом дворце место для только что созданного Совета рабочих депутатов. С согласия Родзянко им передали кабинет № 13, и они немедленно провели там первое заседание. Естественно, представители рабочих были выбраны более-менее случайным образом, поскольку не имелось никакой возможности в такое короткое время организовать настоящие выборы. Совет избрал временный Исполнительный комитет; его председателем стал Чхеидзе, а я и Скобелев – вице-председателями. О своем избрании я узнал лишь задним числом, так как не присутствовал на заседании. В дальнейшем я редко посещал заседания Совета и его Исполкома. С самого начала мои отношения с руководителями Совета оказались напряженными. Их крайне раздражало мое неизменно оппозиционное отношение к тому теоретическому социализму, который они пытались навязать революции. Впрочем, таким Исполком был только в первые недели. Впоследствии и он, и Совет в целом изменились в лучшую сторону.

Но единственным центром власти в масштабах страны оставалась Дума. Ее Временный комитет действовал без всяких понуканий со стороны крайних левых; он встал во главе революции просто потому, что настало время. В сущности, первым сообщением, переданным на фронт, стал отчет о событиях в Думе, и революция успешно развивалась главным образом благодаря тому, что все солдаты полевой армии и их командиры с самого начала приветствовали перемены. Люди на фронте осознавали всю тяжесть положения, а авторитет Думы был особенно высок именно в их глазах.

К исходу дня 27 февраля весь Петроград находился в руках восставших войск. Старый правительственный аппарат прекратил работу, а ряд зданий министерств и государственных учреждений был занят революционерами. Некоторые здания – такие как штаб охранки, полицейские участки и суды – были подожжены. Мы в Думе к тому времени создали центральный орган для управления войсками и восставшими. Порой стихия толпы принимала такой размах, что грозила захлестнуть нас всех, но затем ее напор стихал, давая несколько минут передышки. Таврический дворец едва не стонал и дрожал под ударами могучих людских волн. Снаружи он больше походил на военный лагерь, чем на законодательный орган. Повсюду громоздились ящики с патронами, ручные гранаты, пирамиды винтовок и пулеметы. В каждом уголке расположились солдаты, среди которых, к несчастью, было очень мало офицеров.

Из-за невозможности решить ключевые вопросы власти в дневное время, в водовороте людей, сообщений и событий, мы были вынуждены ждать до ночи, когда толпы рассеялись, а залы и коридоры опустели. Как только восстановилось спокойствие, в комнатах Временного комитета разгорелись бесчисленные дискуссии, совещания и бурные споры. Так, в ночной тишине, мы начали создавать контуры новой России.

В первую очередь перед нами вставала задача срочной организации обороны и руководства Петроградским гарнизоном. Однако в первый день в нашем распоряжении находилось очень мало офицеров и людей, достаточно сведущих в этом деле. Одним из первых шагов в тот вечер стало учреждение для этой цели Военной комиссии, в которую первоначально входили штатские лица, более-менее знакомые с военным делом, горстка офицеров и рядовых, а также я и Родзянко. В задачу этой комиссии входило руководство операциями против протопоповской полиции, которая по-прежнему оказывала вооруженное сопротивление силам революции.

Пока шло создание комиссии, в Думу прибыл 1-й пехотный резервный полк. Он стал первым подразделением, явившимся в полном составе, во главе с полковником и офицерами.

Впрочем, несмотря на крайнюю нехватку офицеров, мы сумели организовать оборону столицы, хотя полностью отдавали себе отчет, что серьезной атаки нам не выдержать и врагу достаточно двух-трех опытных полков, чтобы полностью овладеть городом. Однако прежнее правительство не располагало в Петрограде ни одним солдатом, готовым пойти против народа и Думы.

Мы в Думе понимали, что победа в наших руках, но не имели представления, какими силами старое правительство располагает за пределами столицы. Мы даже не знали, где находится это правительство и что оно предпринимает. Наконец, стало известно, что оно собралось в Мариинском дворце. Мы немедленно отправили отряд солдат с броневиками арестовать его в полном составе, но отряд в полночь вернулся – подойти к дворцу ему не позволил ружейный огонь. Впоследствии нам донесли, что члены бывшего правительства укрываются в Адмиралтействе под охраной войск и артиллерии из Гатчины. В другом сообщении говорилось, что царские войска подходят из Финляндии, и мы поспешно организовали оборону на Выборгской стороне города, вдоль железнодорожной линии на Финляндию.

Одновременно Временный комитет направил депутата Четвертой Думы Александра Бубликова с отрядом солдат занять Центральный железнодорожный телеграф. Этот своевременный шаг позволил Думе взять в свои руки контроль за всей железнодорожной сетью – отныне без разрешения Бубликова в путь не мог отправиться ни один поезд. Именно Бубликов по приказу Временного комитета первым телеграфировал во все уголки страны о революции. Железнодорожные рабочие радостно приветствовали революцию. В то же самое время они поддерживали полную дисциплину, и военные поезда шли на фронт по графику исключительно благодаря их усилиям.

К тому моменту мы зашли уже так далеко, что возврат к прошлому стал невозможен. Между старым и новым режимом окончательно пролегла пропасть; Временный комитет фактически вырвал власть у царских министров.

В течение всей ночи мы спорили и дискутировали в кабинете председателя Думы, и каждое новое известие или непроверенный слух подвергались тщательному обсуждению. Критическим событием предыдущего дня считалось создание Совета, поскольку отныне существовала опасность, что, если мы немедленно не создадим Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной революционной властью. Родзянко был в числе тех, кто колебался дольше всех. Наконец, уже почти в полночь, он заявил, что согласен стать во главе Временного комитета, которому и будет передана вся полнота власти вплоть до создания нового правительства. Когда часы пробили полночь с 27 на 28 февраля, в России уже существовал зародыш нового национального правительства.

Прошла первая ночь революции. Казалось, что от предыдущего дня нас отделяет вечность. Наутро, 28 февраля, выразить свою солидарность с Думой явились слушатели военных академий и большинство гвардейских полков. Приходили сообщения, что гражданское население и войска в ближайших городах также перешли на нашу сторону. Родзянко получил телеграммы от главнокомандующего и многих армейских командиров, рассеявшие всякую тревогу в отношении настроений в действующей армии. Население Царского Села заявило о своей приверженности революции в тот же день, когда Николай II выехал туда из Ставки.

В Петрограде, невзирая на царивший хаос, начали возникать новые организации. Противостояние нашей власти оказывалось ничтожное, и нас теперь беспокоили только возможные очаги сопротивления старого режима в других частях страны. Однако ситуация в Царском Селе вселяла надежду на то, что такое вряд ли случится. Затем мы узнали, что царь приказал генералу Н.И. Иванову, герою первой галицийской кампании (1914 г.), вести с фронта на Петроград специальный корпус и восстановить порядок. Корпус прибыл в Царское Село на рассвете 1 марта, и там все солдаты разбежались. Сам генерал тоже сбежал и вернулся в Могилев.

Мы же получали столько приветствий и заверений о поддержке от частей местного гарнизона, что даже завели специальный ритуал ответа на них. Воинские части – скажем, Семеновский гвардейский полк – прибывали в Думу, возбужденно заполняли Екатерининский зал и строились в его центре. После этого Родзянко произносил речь, призывая солдат доверять представителям власти, поддерживать образцовую дисциплину и т. д. Его речь неизменно тонула в шквале восторженных криков. После этого с ответным словом выступал командир части, и его слова вызывали новый всплеск ликования. Обычно солдаты просили, чтобы выступил еще кто-нибудь – Милюков, Чхеидзе или я. Наконец-то получив возможность свободно выступить перед свободными людьми, я пребывал в восторженном состоянии. Прибытие этих войск, включая неожиданное появление казачьего отряда из личной охраны царя, значительно укрепило наше положение в Таврическом дворце.

В то же самое время эти войска ставили перед нами множество неотложных проблем. Во-первых, солдаты становились беспокойными и неуправляемыми, не в последнюю очередь из-за подозрений, что офицеры вместе с Верховным командованием замышляют контрреволюционный заговор. Когда поползли слухи, что кое-где в казармах офицеры отбирают у солдат оружие, полковник Энгельгардт, штабной офицер, консервативный депутат Думы и председатель Военного комитета, немедленно издал приказ, обнародованный рано утром 1 марта, в котором говорилось: «Слухи, по поводу которых проведены расследования в двух полках, полностью безосновательны. Командующий Петроградским гарнизоном сим объявляет, что в отношении офицеров, которые предпримут подобные акты, будут применены самые решительные меры, вплоть до смертной казни».

Кроме того, нехватка офицеров облегчала Совету задачу проникновения в казармы. Его вожди быстро поняли, какие преимущества им даст привлечение на свою сторону 150 тысяч человек Петроградского гарнизона, и, получив такую возможность, воспользовались ею в полной мере. Исполнительный комитет Совета вечером 27 февраля создал собственную так называемую Военную секцию. Вскоре она установила тесные контакты со всеми частями города, и в течение двух месяцев, пока Гучков занимал должность военного министра, а Корнилов был начальником Петроградского военного округа, она на равных соперничала с официальными военными властями. Тем же вечером Военная секция прислала делегацию к полковнику Энгельгардту. Члены делегации попросили его издать приказ для тысяч солдат, оставшихся без командиров и не знающих, что им делать.

Энгельгардт отказался издавать такой приказ. Он сказал, что первый приказ по Петроградскому военному округу должен исходить от нового военного министра Гучкова, который, вероятно, вступит в должность в ближайшие дни.

Солдатская делегация Совета была сильно разочарована отказом полковника. Уходя, они сказали Энгельгардту, что, раз он не желает помогать, они сами издадут такой приказ. Вернувшись в Совет, они сочинили там знаменитый «Приказ № 1».

С офицерами, заподозренными в контрреволюционной деятельности, в этом приказе требовалось обращаться гораздо мягче, чем в приказе Энгельгардта. Об угрозе смертной казни ничего не говорилось. Вопреки многочисленным утверждениям, там не было ни слова об избрании офицеров в солдатские комитеты, зато выдвигалось требование жесткой дисциплины. Кроме того, приказ наделял солдатские комитеты во всех частях Петроградского гарнизона полномочиями защищать экономические, культурные и политические права солдат. Наконец, в приказе требовалось не выдавать оружие офицерам, а держать его в комитетах под замком.

Какое-то лицо или группа лиц, личность которых до сих пор остается тайной, со злым умыслом разослала этот приказ, предназначавшийся лишь для Петроградского гарнизона, по всему фронту. Хотя такой поступок наделал много бед, он не стал причиной «развала Русской армии», вопреки абсурдному убеждению многих представителей русских и иностранных военных кругов. Не правы эти люди и в том, что этот приказ был якобы составлен и издан если не самим Временным правительством, то по крайней мере с его попустительства. Стоит напомнить хотя бы о том, что этот приказ появился за два дня до формирования Временного правительства. Более того, это правительство первым делом постаралось довести до сведения солдат на фронте, что приказ предназначался исключительно для Петроградского гарнизона и к ним никакого отношения не имеет.

Несомненно, появление этого приказа на фронте сыграло свою отрицательную роль и он ускорил создание солдатских комитетов, но не стал решающим фактором, поскольку еще до его распространения комитеты уже были созданы на кораблях Черноморского флота и в некоторых частях на Северном фронте. Более того, вскоре после крушения монархии генерал Цуриков, командовавший 4-й армией на Румынском фронте, сообщил в Ставку, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами он организовал солдатские комитеты под своим командованием и рекомендует всем другим армиям как можно скорее последовать его примеру.

Хотя германские агенты пытались подбить солдат и моряков на беспорядки, натравливая их на офицеров, большинство людей на ответственных должностях, включая Исполнительный комитет Совета, осуждали угрозы в адрес офицеров и самосуд над ними и делали все возможное, чтобы пресечь неповиновение. Чхеидзе и я издали обращение к Петроградскому гарнизону, указывая, что некая прокламация против офицеров, якобы выпущенная комитетами партий социал-демократов и социал-революционеров, – злонамеренная фальшивка, сфабрикованная провокаторами. Вскоре после этого офицеры гарнизона присягнули на верность революции и Думе, и напряжение спало. Их заявление, подписанное также Милюковым, Карауловым и мной, получило широкое распространение, и первая речь, произнесенная мной в качестве министра юстиции, заканчивалась призывом подчиняться офицерам и поддерживать дисциплину.

С самого начала революции множество агентов охранки, германских шпионов и людей крайних левых убеждений пытались разжечь ненависть к нам. Чтобы осознать, насколько опасной и эффективной была эта пропаганда, следует иметь в виду, что в распоряжении царской охранки по-прежнему находилось несколько тысяч агентов, шпионов, агитаторов и осведомителей, действующих во всех слоях общества. Кроме того, в стране вело подрывную работу множество вражеских агентов. Они печатали и распространяли листовки, призывавшие толпу к убийствам, раздувавшие подозрительность и распространявшие ложные известия, которые, несмотря на очевидную вздорность, производили впечатление на легковерную публику.

К утру 1 марта контуры нового правительства и его программы были готовы, после чего представители Временного комитета начали переговоры с Советом. Предполагалось, что Временное правительство будет состоять почти исключительно из членов Прогрессивного блока. В последний момент портфель министра труда был предложен Чхеидзе, а портфель министра юстиции – мне.

Временный комитет предложил Исполнительному комитету Совета назначить двух своих представителей в состав Временного правительства, но Исполком решил воздержаться от участия в правительстве, потому что революция была «буржуазной».

Это решение поставило меня перед серьезной дилеммой: следует ли оставаться в Совете и отказаться от поста во Временном правительстве или лучше принять его и выйти из Совета? Оба варианта казались неприемлемыми. Не в состоянии принять решение, я был вынужден на некоторое время отложить эту проблему, так как события развивались таким темпом, что требовали моего полного внимания.

В тот день, 1 марта, общая ситуация казалась еще более угрожающей. Ходили смутные слухи о беспорядках на кронштадтской военно-морской базе. В самом Петрограде хулиганы напали на офицерскую гостиницу «Астория», врывались в номера и приставали к женщинам. Примерно в то же время по городу быстро распространились известия о прибытии генерала Иванова со своими войсками в Царское Село. Хотя причин для тревоги не было, неясность положения вселяла в толпы людей, скопившиеся в здании Думы, нервозность и возбуждение.

Порядок постепенно восстановился. В 11 часов во главе отряда морской гвардии прибыл присягнуть на верность великий князь Кирилл. В Петрограде войска продолжали брататься с народом, и стрельба постепенно стихала. Для охраны правопорядка была сформирована городская милиция, назначен ее начальник. Шла энергичная работа по восстановлению дисциплины в гарнизоне – в этом активное участие принимал Гучков, на следующий день назначенный военным министром.

Тем временем революция расползалась по стране. Хорошие новости приходили из Москвы, где, как выразился один очевидец, «все шло как по часам».

Вести о распространении революции прилетали из городов по всей стране; движение охватило всю Россию. Тем более следовало поспешить с формированием нового правительства. К вечеру 1 марта Временный комитет торопливо вносил последние поправки в манифест Временного правительства, который предполагалось опубликовать на следующий день. Мы в тот момент были заняты организацией министерств. Вопрос о верховной исполнительной власти не стоял в повестке дня, поскольку большинство в думском Временном комитете по-прежнему считало делом решенным, что великий князь Михаил Александрович будет объявлен регентом до совершеннолетия наследника Алексея.

Но в ночь с 1 на 2 марта почти единодушно было принято решение, что вопрос о будущем государственном строе будет решен Учредительным собранием. Таким образом, монархия навсегда упразднялась и сдавалась в архив истории.

Первое официальное заявление Временного правительства стало темой для бурных дискуссий. По некоторым вопросам не наблюдалось ни малейшего единодушия. Представители Временного комитета и Совета препирались по поводу прав солдат, и этот пункт первоначального проекта, предложенного Советом, пришлось изменить. Каждый параграф вызывал резкие возражения, хотя о войне в них даже не упоминалось. Поразительно, но такой первостепенный и наболевший вопрос, как война, даже не рассматривался при обсуждении статуса будущего правительства. В отношении войны правительство получало полную свободу действий и не брало на себя никаких формальных обязательств. Однако впоследствии ни один другой вопрос не становился причиной для столь ожесточенных нападок на Временное правительство со стороны левых.

Еще более поразительным может показаться то, что в этом самом первом документе правительства никак не упоминалась насущная потребность в аграрной реформе. Он вообще был сформулирован в таких общих словах, что не вызывал у меня особенного энтузиазма. Тем не менее, несмотря на то, что с момента своего создания правительство выполняло все свои обязательства и даже приняло амбициозную программу аграрной и рабочей реформы, левые продолжали обвинять нас в невнимании к нуждам крестьян и рабочих и тем самым сеяли в массах семена недоверия.