Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

На следующий день после Октябрьской революции газета «Правда» вышла под громким лозунгом: «Товарищи! Проливая свою кровь, вы обеспечиваете своевременный созыв Всероссийского Учредительного собрания». Этот лозунг, предназначенный в первую очередь для русских солдат и матросов, преднамеренно одурманенных лживой пропагандой, был жульничеством. Ленин в первые же дни после Октябрьской революции хотел остановить подготовку к созыву Учредительного собрания под надуманным предлогом отсрочки выборов с целью привести избирательный закон в соответствие с радикально изменившейся политической ситуацией.

Однако Бухарин и прочие решительно выступили против отсрочки, утверждая, что после свирепой большевистской кампании против планов «Корнилова-Керенского» «торпедировать» выборы население воспримет любой подобный шаг как попытку навсегда покончить с Учредительным собранием.

Ленину пришлось уступить. Более того, он разглядел тактические преимущества в том, чтобы по крайней мере на время укрепить народ в вере в то, что большевики не осмелятся поднимать руку на институт, в глазах общественного мнения все еще окруженный священным ореолом.

Выборы своевременно прошли в день, назначенный Временным правительством, в середине ноября. Большевики получили лишь 175 из общего количества в 707 мест. Более того, большевистская фракция в Учредительном собрании контролировалась так называемым «бюро», в которое входили «правые» большевики – Каменев, Ларин, Рыков и прочие, – упрямо сопротивлявшиеся идее роспуска Учредительного собрания, предложенной в ЦК «ленинцами» в начале декабря. «Бюро» настаивало на проведении партийной конференции с целью выработать отношение партии к Учредительному собранию и поспешно вызвало в Петроград всех членов партии, ставших депутатами этого собрания. Увидев, что большевистская фракция в Учредительном собрании пользуется сочувствием и поддержкой большинства рядовых партийцев, особенно в провинции, Ленин решил применить к ней драконовские меры.

На заседании Центрального комитета 11 декабря Ленин предложил: 1) сместить бюро большевистской фракции Учредительного собрания; 2) изложить взгляды Центрального комитета по этому вопросу в форме тезисов; 3) подготовить обращение к фракции, напомнив ей положения партийного устава о подчинении всех представительных учреждений Центральному комитету; 4) назначить руководителем фракции члена ЦК; 5) разработать проект устава фракции. Все эти предложения были немедленно приняты и осуществлены.

12 декабря были опубликованы ленинские «Тезисы об Учредительном собрании». У фракции, накануне подвергнутой «дисциплинарным» мерам и оказавшейся под надзором члена Центрального комитета, не оставалось иного выбора, кроме капитуляции и «единогласного» соглашения с тезисами. Они были изложены совершенно ясными словами и содержали недвусмысленное предупреждение. Я не стану приводить здесь их полный текст, а ограничусь изложением сути ленинской аргументации по вопросу об Учредительном собрании.

14-й тезис весьма справедливо гласит, что лозунг «Вся власть Учредительному собранию» означает «кампанию за отмену советской власти». Далее Ленин замечает, что Учредительное собрание в любом случае было бы политически обречено, если бы вступило в конфликт с советской властью.

В 15-м тезисе говорится: «…К числу особенно острых вопросов народной жизни принадлежит вопрос о мире». И Ленин приходит к выводу: «…несоответствие между составом выборных в Учредительное собрание и действительной волей народа в вопросе об окончании войны неизбежно».

18-й тезис особенно многозначителен: «Единственным шансом на безболезненное разрешение кризиса, создавшегося в силу несоответствия выборов в Учредительное собрание и воли народов, а равно интересов трудящихся и эксплуатируемых классов, является возможно более широкое и быстрое осуществление народом права перевыбора членов Учредительного собрания, присоединение самого Учредительного собрания к закону ЦИК об этих перевыборах и безоговорочное заявление Учредительного собрания о признании советской власти, советской революции, ее политики в вопросе о мире, о земле и рабочем контроле, решительное присоединение Учредительного собрания к стану противников кадетско-калединской контрреволюции».

Таким образом, сторонникам Учредительного собрания ясно дали понять, что они должны «либо подчиниться, либо уйти». Это предупреждение еще более зловещим образом прозвучало в 19-м тезисе: «…Кризис в связи с Учредительным собранием может быть разрешен только революционным путем, путем наиболее энергичных, быстрых, твердых и решительных революционных мер со стороны советской власти…»

Лишь после того, как большевистская фракция Учредительного собрания была таким образом приведена к повиновению, стало возможным начать кампанию за заключение сепаратного мирного договора; но даже после этого она ограничивалась в основном партийными кругами и велась достаточно осторожно.

Капитуляция

18 декабря Крыленко доложил Совету народных комиссаров, что Русская армия более не способна сражаться. Германское Верховное командование, конечно, прекрасно знало об этом. Тем временем в Берлине взяла верх военная партия непримиримых империалистов, ослепленных идеей о мировом господстве. Умеренного министра иностранных дел фон Кюльмана, возглавлявшего германскую делегацию в Брест-Литовске, вскоре сменил генерал Макс фон Гоффман. Кроме того, в работе Брест-Литовской мирной конференции, открывшейся 9 декабря, участвовали австрийский министр иностранных дел граф Оттокар Чернин, турецкий верховный визирь Талаат-паша, премьер-министр Болгарии В. Радославов, а также принц Леопольд Баварский, командовавший германским Восточным фронтом, – он председательствовал на конференции в торжественных случаях.

Когда после продолжительного перерыва мирная конференция возобновила работу 2 января 1918 г, германская делегация потребовала для себя право оставить войска в Польше, Литве, Белоруссии и Латвии «по стратегическим соображениям».

Российское общественное мнение было в шоке. Многие из самых яростных противников Ленина были готовы защищать свою страну бок о бок с ненавистными большевиками. Условия, предложенные немцами, грозили расколоть большевистскую партию. В партийных комитетах, в городах, на Балтийском флоте и в ряде большевистских полков все громче и громче звучали протесты и требования разорвать переговоры с «германскими империалистами»; ходили и разговоры о том, что следует начать «революционную войну». Ленину было совершенно ясно, что подобная революционная война неизбежно закончится крахом и его мечта превратить Россию в базу для грядущей пролетарской революции на Западе никогда не осуществится. Патриотические настроения, неожиданно пробудившиеся даже в сердцах партийных вождей, следовало искоренить любой ценой.

Сразу же после разгона Учредительного собрания 8 января 1918 г. в Петрограде прошло совещание большевистских вождей. На нем присутствовали 63 делегата изо всех частей страны. Ленин решил брать быка за рога и зачитал свои «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», которые подготовил для этого совещания.

В отличие от тезисов по Учредительному собранию этот документ был расплывчатым, противоречивым и – что еще более необычно для Ленина – придерживался оборонительной тональности, как можно видеть из следующего причудливого вывода:

«Тот, кто говорит: «мы не можем подписать позорного, похабного и прочее мира, предать Польшу и т. п.», не замечает, что, заключив мир на условии освобождения Польши, он только еще более усилил бы германский империализм против Англии, против Бельгии, Сербии и других стран. Мир на условии освобождения Польши, Литвы, Курляндии был бы «патриотическим» миром с точки зрения России, но нисколько не перестал бы быть миром с аннексионистами, с германскими империалистами» [курсив мой. – Л. К.].

Ленин на этом совещании потерпел поражение, и абсолютным большинством в 23 голоса была принята резолюция в поддержку революционной войны; Расплывчатая формула Троцкого «ни мира, ни войны», антиленинская по своей сути, получила 16 голосов. За «позорную и похабную» капитуляцию проголосовали лишь Ленин, Зиновьев и 13 их сторонников. Ленину ничего не оставалось, как сделать «шаг назад» и попытаться выиграть время.

Троцкий тем временем начал красноречивую кампанию против постыдной капитуляции и даже стал заигрывать с бывшими союзниками. Однако у немцев нарастало раздражение от большевистских проволочек, и, чтобы положить им конец, они решили провести демонстрацию силы. 10 февраля они внезапно прервали мирные переговоры, а 18 февраля германское Верховное командование начало наступление в направлении Петрограда.

В Смольном 18 февраля было созвано чрезвычайное заседание ЦК, тем не менее ленинское предложение об «аннексионистском» мире получило лишь 6 против 7 голосов. Однако паника продолжала расти, и ближе к вечеру того же дня Троцкий изменил свою позицию. В результате предложение Ленина в конце концов было принято 7 голосами против 6.

Тогда же было решено отправить в Берлин радиограмму с согласием на первоначальные требования и выражением готовности продолжать переговоры даже на еще более жестких условиях. Радиограмму подписали Ленин и Троцкий.

Лишь после того, как капитуляция перед кайзером была ратифицирована большинством голосов в ЦК партии большевиков, а в Берлин отправлена унизительная радиограмма, Ленин осмелился публично выступить против сторонников «революционной войны» и высказаться за сепаратный мир. Но и теперь он сделал это лишь под псевдонимом. 21 февраля 1918 г. в «Правде» появилась статья «О революционной фразе» за подписью «Карпов». 24 февраля «Известия» опубликовали январские «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира». 28 февраля в Брест-Литовск прибыла новая большевистская делегация, чтобы безоговорочно согласиться на суровые и безжалостные условия мира. Тем не менее триумфальное продвижение германских армий на Петроград продолжалось до 3 марта, когда мирный договор был подписан официально. В тот день войска генерала Людендорфа уже вступили в Нарву, расположенную на границе Петроградской губернии.

Таким образом, чтобы заключить сепаратный мирный договор, Ленин был вынужден скрыть свои планы даже от собственных сторонников, сломить сопротивление большевистской фракции в Учредительном собрании и распустить последнее, прежде чем изложить партийной элите свои тезисы о сепаратном и аннексионистском мире.

Мне порой кажется, что для России было бы лучше, если бы Ленин действовал более энергично и принял условия, предложенные более умеренным фон Кюльманом. Но у него не хватило храбрости преждевременно сбросить свою личину борца «за всеобщий и справедливый мир в интересах трудящихся», и его двойная игра лишь способствовала усилению аппетитов берлинских претендентов на мировое господство.

Возвращение в Петроград

К концу пребывания в лесном домике у меня появилась навязчивая идея: попробовать пробраться в Петроград, чтобы прибыть туда к открытию Учредительного собрания. Я полагал, что это мой последний шанс сообщить стране и народу, что я думаю о текущей ситуации.

В первой половине декабря к домику подъехало двое саней. Из них вылезли несколько солдат в меховых шапках с гранатами и ружьями. Это были надежные и храбрые друзья, прибывшие, чтобы переправить меня в лесное убежище по дороге в Новгород.

Лесное поместье принадлежало 3. Беленькому, богатому лесопромышленнику. Зимой оно было полностью отрезано от внешнего мира, и обветшавший усадебный дом утопал среди снегов. Сын Беленького служил в гарнизоне Луги – именно он устроил мой побег из Гатчины. Сейчас же он приехал за мной, как и обещал. Мои дорогие хозяева были страшно перепуганы его «большевистским» обличьем, пока он не объяснил причин своего визита.

Я переменил одежду, чтобы видом не отличаться от спутников. Когда мы прощались, моя добрая хозяйка разрыдалась; пожилая чета вручила мне образок для ношения на шее. Этот образок – единственный предмет, который я вывез из России. На душе у меня было тяжело, я ничем не мог отплатить им за их доброту. Денег бы они не взяли, а я не был способен даже уберечь их от возможных последствий такого теплого гостеприимства. Сопровождавший меня матрос Ваня вернулся на свой корабль.

В первых санях сидели молодой Беленький, я и трое или четверо солдат; еще пятеро солдат ехали за нами следом. Никто не обращал на нас никакого внимания, так как повсюду было полно солдат, дезертировавших с фронта. К месту назначения мы прибыли морозной ясной зимней ночью. Несмотря на угрозы советского правительства сурово карать всех, кто окажет мне помощь, мои спутники пребывали в превосходном настроении. Со мной они держались особенно дружелюбно, словно стараясь приободрить и утешить меня. Пробыв со мной целую неделю, Беленький на несколько дней отправился в Петроград и вернулся с предложением перебраться поближе к столице. Мы снова уселись в сани, захватив ружья и ручные гранаты, но по пути пели солдатские песни, смеялись и шутили.

На окраине Новгорода произошло довольно неприятное приключение. Беленькому дали неверный адрес, и мы остановились у дома, оказавшегося штабом местного Совета. Мы удрали оттуда со всей возможной скоростью, направившись в противоположную сторону, и наконец разыскали нужный дом. Выяснилось, что это лечебница для душевнобольных. Мы въехали прямо во двор и направились к женскому отделению, где располагалась квартира директора. Внутрь вошли только мы с Беленьким, стараясь выглядеть как можно более почтенно. Директор, предупрежденный о моем визите, тепло встретил нас и пригласил нас обоих располагаться, но Беленький поспешил вернуться к своим товарищам, и мы с доктором остались вдвоем. Он с первых же слов попросил меня не тревожиться, когда же я спросил, есть ли основания для тревоги, он объяснил:

– Понимаете, днем я почти здесь не бываю, но дверь никогда не запирается. Время от времени заходят сестры и персонал больницы. Но вас в таком облике никто не узнает. И кроме того, работники больницы не сочувствуют большевикам. Они – порядочные люди.

Я провел в больнице около шести дней, не испытывая никаких неприятностей. Директор владел отличной библиотекой и подписывался на все газеты. Днем я читал, а по вечерам беседовал с директором.

Вскоре, как всегда неожиданно, опять появились мои друзья, чтобы отвезти меня дальше. Директора не было дома, когда в дверях появился Беленький и кратко сказал:

– Едем. Сани ждут.

– Куда мы теперь? – спросил я.

Он усмехнулся:

– Переберемся поближе к столице. Вы можете какое-то время пожить в поместье около Бологого.

Стояло солнечное зимнее утро. Лошади резво бежали по дороге, сани плавно скользили по укатанному снегу.

В полдень мы решили ненадолго остановиться в каком-нибудь тихом, уединенном местечке. На окраине одной деревни мы заметили постоялый двор, вполне отвечавший нашим пожеланиям. Пожилая хозяйка проводила нас в самую лучшую комнату. Там было тепло и уютно, а над старым диваном висела большая литография с моим изображением. Ситуация казалась настолько комичной, что мы разразились смехом и никак не могли остановиться. Старуха с удивлением смотрела на нас, видимо совершенно не подозревая, кто я такой, поскольку, когда мы наконец прекратили смеяться, спросила нас, с какого фронта мы прибыли. Она накормила нас превосходным обедом. Снова усевшись в сани, мы опять рассмеялись, и кто-то сказал:

– Представьте себе, а она так и не поняла, в чем дело. У нее не было понятия, кто вы такой, хотя вовсе не из-за вашей бороды!

Доставив меня в поместье около Бологого, мои друзья уехали в тот же день. На обратном пути они снова остановились на этом постоялом дворе. Старуха была очень рада увидеть их и шепотом спросила:

– Он в безопасности?

– Да, бабушка, – ответили ей, и она перекрестилась.

Поместье было довольно большим, усадебный дом стоял посреди густого леса. Мы остановились перед охотничьим домиком на поляне, с которой виднелась лишь крыша главного здания. В домике имелось две комнатушки; в той, что побольше, стояла железная плита, а в углу лежала куча поленьев. Кроватей здесь не было, зато в изобилии соломы. Мы были очень благодарны за это жилье, пусть и самое примитивное. Мы разожгли огонь, вскипятили воду в огромном чайнике и заварили чай, а затем уютно устроились на соломе. На следующее утро Беленький отправился в главный дом повидаться с хозяевами, которые рассыпались в извинениях. Они ожидали нашего приезда несколькими днями позже и не успели вполне приготовить для нас квартиру. Из-за слуг и большого количества гостей, приглашенных на Рождество, они не осмеливались пригласить нас в главный дом. Но после этого за нами заботливо приглядывали, и в охотничьем домике мы чувствовали себя почти как дома. Мне дали пару лыж, и я исходил на них много верст по лесным тропинкам. Дни стояли чрезвычайно холодные, зато кристально ясные и солнечные.

На Рождество наши хозяева прислали щедрое угощение, а в канун Нового года – последнего, который я встретил в России, – нас наконец пригласили в дом; хозяевам удалось на весь день куда-то отправить прислугу.

На следующее утро следовало выезжать в столицу. Беленький сказал, что мы должны незамедлительно отправляться в Петроград. Кроме того, он сообщил, что вооруженная демонстрация в день открытия Учредительного собрания отменена центральными комитетами антибольшевистских социалистических партий, которые решили провести только мирные демонстрации в поддержку Учредительного собрания.

Ситуация сложилась весьма абсурдная. Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» потерял всякий смысл. Очевидно, что законно избранное Учредительное собрание не могло сосуществовать рядом с диктатурой, отвергавшей саму идею народного суверенитета. Учредительное собрание получало смысл лишь в том случае, если оно пользовалось поддержкой правительства, готового признать его как верховную политическую власть[166]166
  Я нередко выражал такую точку зрения людям, которые посещали меня в моем укрытии.


[Закрыть].

К концу 1917 г. в России уже не было такого правительства. Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» сохранял значение лишь в качестве объединяющего призыва для всех сил, которые были готовы бороться с узурпаторами.

По причинам, неизвестным мне в то время, Комитет защиты Учредительного собрания не сумел повести эффективную борьбу. Но при этом, убеждал я себя, даже если Учредительное собрание обречено на гибель, пусть оно хотя бы исполнит свой долг перед народом и страной, уйдя со сцены с высоко поднятой головой, чтобы сохранить в сердцах людей дух свободы.

Согласно плану я должен был сесть на ночной московский поезд, останавливавшийся в Бологом в 11 часов вечера. Поезда шли переполненные, вагоны разваливались, света в них обычно не было, особенно в отделениях третьего класса. Мне сообщили номер вагона, в котором ехали мои сторонники, и мне следовало вжаться в угол и стараться ничем не привлекать к себе внимания. Мы вовремя прибыли на станцию и в ожидании опаздывающего поезда стали ходить взад-вперед по перрону. Меня по-прежнему сопровождали люди с ручными гранатами, но мы настолько привыкли к такому странному образу жизни, что почти не принимали никаких мер предосторожности и громко разговаривали друг с другом. Неожиданно один из моих стражей подошел и сказал:

– Будьте осторожны, за вами с другой стороны следят железнодорожники. Смотрите, они идут за нами.

Мы замолкли. Группа железнодорожников перешла с московской платформы на нашу сторону и направилась прямо к нам. Мы были уверены, что все пропало. Однако подошедшие уважительно обнажили головы и сказали:

– Александр Федорович, мы узнали вас по голосу. Не волнуйтесь, мы вас не выдадим!

В результате моя охрана удвоилась! После этого все прошло гладко. Поезд прибыл, и мы втиснулись в нужный вагон, где царила полная тьма. Без всяких инцидентов мы доехали до Петрограда, и там извозчик отвез нас по заранее условленному адресу.

Учредительное собрание должно было открыться 5 января 1918 г, и казалось, что все идет по моему плану. Через три дня я предполагал появиться в Таврическом дворце, отведенном для заседаний Собрания.

2 января меня посетил Зензинов, представитель фракции эсеров в Учредительном собрании.

Наша беседа, начавшаяся очень дружески, вскоре превратилась в ожесточенную перепалку. Я и сейчас с болью вспоминаю этот разговор. Я заявил Зензинову, что считаю своим долгом присутствовать на открытии Учредительного собрания. У меня не было пригласительного билета в Таврический дворец, но я полагал, что с измененной внешностью легко пройду по билету какого-нибудь никому не известного провинциального депутата. Чтобы достать билет, требовалась помощь, и я полагал, что ее окажут мои друзья в Учредительном собрании. Но они наотрез отказались это делать. Зензинов сказал, что я подвергнусь слишком большой опасности, если появлюсь на первом заседании, и что не имею права идти на такой риск. Он указывал, что я – главный враг большевиков. Я отвечал, что имею право распоряжаться своей жизнью, что ему меня не переубедить и что уверен в правильности моего решения. Если бы я сидел в Петропавловской крепости, то тогда, разумеется, для меня было бы физически невозможно присутствовать на открытии собрания, но поскольку я свободен, то обязан идти туда. Я напомнил Зензинову о статье, опубликованной 22 ноября 1917 г. под заголовком «Судьба Керенского» в эсеровском печатном органе «Дело народа»:

«Недавний официальный глава Российской республики и революции должен сейчас где-то скрываться и скитаться, а имя Керенского сделалось почти запретным именем согласно повелению тех, кто захватил вооруженной рукой власть в государстве.

Сейчас Керенский ушел из политической жизни, но с созывом Учредительного собрания он к ней вернется. И тогда он даст отчет в своей деятельности народу, который в Учредительном собрании сумеет оценить по заслугам все положительное и все отрицательное, что имелось в политической деятельности А.Ф. Керенского за все восемь месяцев его работы в качестве одного из министров, а позднее и председателя Временного правительства русской революции».

Я сказал Зензинову, что именно для того и приехал – чтобы отчитаться в своей работе и деятельности. Зензинов на мгновение задумался, а затем сказал:

– Ситуация в Петрограде радикально изменилась. Если вы появитесь в Собрании, это станет концом для всех нас.

– Нет, не станет, – ответил я. – Я приехал спасти вас. Я стану мишенью для всех нападок, а про вас все забудут.

Тотчас же я сообразил, что это бестактный аргумент, и поэтому поведал Зензинову, какие шаги в действительности намерен предпринять, взяв с него слово, что он никому ничего не расскажет вплоть до моей смерти. Вероятно, он подумал, что изложенный ему план[167]167
  По причинам чисто личного характера я даже сейчас не могу раскрыть этот план.


[Закрыть] абсолютно безумен, но был тронут до слез, пожал мне руку и сказал:

– Я обсужу это с остальными.

Но с его стороны это был лишь дружеский жест, и мне не пришлось пересечь Рубикон смерти. Вернувшись на следующее утро, Зензинов разговаривал со мной куда более спокойно, и я больше не спорил с ним, когда он сказал, что окончательный ответ – «нет». Я рассказал ему, как был расстроен известием о том, что вооруженная демонстрация отменена, и насколько, по моему мнению, важно, чтобы Учредительное собрание не отступало без боя. Зензинов – сторонник строгой партийной дисциплины и в то же время глубоко порядочный человек – от всей души согласился со мной и ответил, что фракция его партии в Учредительном собрании придерживается такого же мнения. Я спросил, кого собираются избрать председателем Учредительного собрания, и был поражен, услышав ответ, что им станет Виктор Чернов. Все, кто знали этого одаренного и лояльного партийного руководителя, должны были понимать, что он не годится на роль оратора от имени всей России. Я умолял Зензинова приложить все усилия к тому, чтобы не допустить избрания Чернова на столь важную должность. Я заклинал его найти другого кандидата, пусть менее известного и менее талантливого, но обладающего большей силой воли и полностью отдающего себе отчет в том, что трагедия, которую мы переживаем, есть предательство чаяний и идеалов свободы, во имя которых боролись и отдавали свои жизни многие поколения русских людей. Я снова и снова повторял это тем немногим посетителям, которые побывали у меня в эти два дня перед открытием Учредительного собрания.

Трагедия Учредительного собрания

В решающий день 5 января столица походила на осажденный город. Несколькими днями ранее большевики создали так называемый «Чрезвычайный штаб», а весь район вокруг Смольного был передан под власть ленинского приспешника Бонч-Бруевича. За территорией вокруг Таврического дворца надзирал большевистский комендант Благонравов. Сам дворец окружали вооруженные до зубов войска, кронштадтские матросы и латышские стрелки, часть которых заняла позиции и внутри здания. Все улицы, ведущие ко дворцу, были перекрыты.

Нет нужды описывать это первое и единственное заседание Учредительного собрания. Неописуемое обращение вооруженных головорезов Ленина с «выборными представителями народа» частенько описывалось теми, кто пережил эти ужасные часы 5–6 января. В ранние утренние часы 6 января Учредительное собрание было разогнано грубой силой, а двери Таврического дворца заперты. Мирную толпу, собравшуюся, чтобы выразить поддержку Собранию, рассеял ружейный огонь.

За легкой победой большевиков над Учредительным собранием почти сразу же последовало убийство Шингарева и Кокошкина, двух бывших министров Временного правительства от кадетской партии, которые не присутствовали на открытии Собрания, потому что находились под стражей в Петропавловской крепости. Поздно вечером 6 января их перевели в Мариинскую больницу, где поместили в специальную палату, охраняемую солдатами. Ночью 7 января банда большевистских солдат и матросов явилась в палату под предлогом смены караула, и больных людей, посвятивших свою жизнь служению свободе и демократии, закололи штыками.

9 января Максим Горький опубликовал поразительную статью об этих событиях, которая заслуживает того, чтобы привести из нее обширные цитаты. Описав события Кровавого воскресенья (9 января 1905 г.), когда царские войска расстреляли толпу мирных безоружных рабочих, Горький переходит к сравнению с только что случившимися событиями:

«5-го января 1918-го года безоружная петербургская демократия – рабочие, служащие – мирно манифестировала в честь Учредительного собрания.

Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания, – политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, и в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой идеи пролиты реки крови – и вот «народные комиссары» приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи. Напомню, что многие из «народных комиссаров» сами же на протяжении всей политической деятельности своей внушали рабочим массам необходимость борьбы за созыв Учредительного собрания. «Правда» лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была сорганизована буржуями, банкирами и т. д. и что к Таврическому дворцу шли именно «буржуи», «калединцы».

«Правда» лжет, – она прекрасно знает, что «буржуям» нечего радоваться по поводу открытия Учредительного собрания, им нечего делать в среде 246 социалистов одной партии и 140 – большевиков.

«Правда» знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами Российской с.-д. партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов.

Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала «Правда», она не скроет этого позорного факта.

«Буржуи», может быть, радовались, когда они видели, как солдаты и Красная гвардия вырывают революционные знамена из рук рабочих, топчут их ногами и жгут на кострах. Но возможно, что и это приятное зрелище уже не радовало всех «буржуев», ибо ведь и среди них есть честные люди, искренне любящие свой народ, свою страну.

Одним из них был Андрей Иванович Шингарев, подло убитый какими-то зверями.

Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы.

И точно так же, как 9 января 1905 г, люди, не потерявшие совесть и разум, спрашивали стрелявших:

– Что вы делаете, идиоты? Ведь это свои идут! Видите – везде красные знамена, и нет ни одного плаката, враждебного рабочему классу, ни одного возгласа, враждебного вам!

И так же, как царские солдаты – убийцы по приказу, отвечают:

– Приказано! Нам приказано стрелять!

И так же, как 9 января 1905 г., обыватель, равнодушный ко всему и всегда являющийся только зрителем трагедии жизни, восхищался:

– Здорово садят!

И догадливо соображал:

– Эдак они скоро друг друга перехлопают!

Да, скоро. Среди рабочих ходят слухи, что Красная гвардия с завода Эриксона стреляла по рабочим Лесного, а рабочие Эриксона подверглись обстрелу Красной гвардии какой-то другой фабрики.

Этих слухов – много. Может быть, они – не верны, но это не мешает им действовать на психологию рабочей массы совершенно определенно.

Я спрашиваю «народных» комиссаров, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди:

Понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания республики?

Понимают ли они это? Или они думают так: или мы – власть, или – пускай все и всё погибают?»

Открытие Учредительного собрания завершилось трагическим фарсом. Ничего из происходившего там не позволяет назвать его последним достойным памяти сражением в защиту свободы.

Лучшую и самую смелую речь произнес Церетели, лидер меньшевиков. Но эта речь своим стилем совсем не напоминала революционера Церетели, обличавшего во Второй Думе Столыпина. Она содержала критику, она была произнесена с большим чувством, но тем не менее являлась лишь выражением «лояльной оппозиции». Вообще же, читая ее, я вспоминал стиль «либеральной оппозиции Его Императорского Величества [кадетов]» в мирные дни Четвертой Думы. Фактически меньшевики уже в начале ноября отказались от идеи революционной борьбы против большевистского «правительства рабочих и крестьян».

Что касается речи председателя Собрания Виктора Чернова, то можно лишь процитировать слова Марка Вишняка, секретаря Учредительного собрания и соратника Чернова по партии эсеров: