Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Глава 28
На перекрестке двух эпох

Распад Европы

Резкие суждения Роберта Лансинга о Версальском договоре так никогда и не были изданы[182]182
  См. главу 27.


[Закрыть]. Тем не менее многие проницательные наблюдатели версальской трагедии и ее последствий пришли к таким же выводам. Одним из этих наблюдателей был я, когда посетил Париж в 1919 г. во время мирной конференции. Более того, в 1920 г. я покинул Лондон и обосновался в Париже, где имелась возможность встречаться с выдающимися государственными деятелями, политическими фигурами и журналистами из многих стран. Вспоминая то, что я видел, слышал и испытал в те годы, и сравнивая свои впечатления и выводы с выводами Роберта Лансинга, не могу не отметить известного сходства взглядов в наших оценках мирного договора.

28 июня 1919 г. немцы в конце концов подписали Версальский договор, однако к концу 1920 г. коалиция держав, продиктовавшая условия мира, распалась – в первую очередь из-за того, что Соединенные Штаты, занявшие место России в Антанте, так и не подписали этот договор.

Одна из главных причин нежелания США подписывать Версальский договор заключалась в том, что по этому договору Япония получала все бывшие германские острова в Тихом океане. И более консервативные, и военные круги в Соединенных Штатах испытывали раздражение из-за превращения Японии в первоклассную военно-морскую державу на Тихом океане, взявшую под свой контроль морские пути между США и Китаем. Одновременно Соединенные Штаты отказались и входить в Лигу Наций, хотя она возникла по инициативе президента Вильсона.

На конференции военно-морских держав, состоявшейся в 1922 г. в Вашингтоне, Великобритания была вынуждена отказаться от возобновления своего союза с Японией. В результате баланс сил радикально изменился, и фактически с этого момента столкновение между Вашингтоном и Токио стало неизбежным.

Ситуация во Франции также изменилась. Клемансо, который во время войны был идолом французской нации, после победы превратился в объект ненависти для французских националистических кругов.

Франция рассчитывала получить от Германии левый берег Рейна. Однако президент Вильсон и Ллойд-Джордж убедили Старого тигра отказаться от этого требования в обмен на гарантию англоамериканской помощи в случае, если Германия возобновит враждебные действия. Тем не менее после ожесточенных дебатов в сенате США президент оказался не в состоянии подписать этот пакт о гарантии. В последующие годы я с болью следил за ростом недоверия, гнева и раздражения во Франции, как и за возрождением идеи о том, что «коварный Альбион» снова стал главным и исконным врагом Франции.

Из разговоров со многими представителями французского и английского правительств, а также журналистами мне стало ясно, что цели Франции и Англии в войне с Германией коренным образом различались и даже противоречили друг другу. Англия и Франция могли совместно сражаться с врагом, но у них не имелось единого плана по созданию и поддержанию мира в Европе после войны.

До того момента, когда адмирал фон Тирпиц создал могущественный германский флот, Великобритания в своей европейской политике довольствовалась сохранением баланса сил, основанного на конфронтации Тройственного союза (Германия, Австрия, Италия) и Двойственного союза (Франция и Россия). Однако после появления германского флота ситуация радикально изменилась – соответственно произошел поворот и в британской политике. Отныне целью Великобритании становилось уничтожение Германии как океанской военно-морской державы и остановка продвижения Германии через Турцию и Багдад к Персидскому заливу. В достижении этой цели Великобритания преуспела. Германию не пустили к Персидскому заливу, угроза со стороны ее флота исчезла. Согласно Версальскому мирному договору, германский боевой флот передавался Англии. Именно при выполнении этих условий германский флот совершил самоубийство – германские моряки затопили свои корабли в Скапа-Флоу. В отличие от Франции Англию не беспокоила Германия – даже сильная Германия – как исключительно континентальная держава. В таком качестве существование Германии даже считалось необходимым для сохранения баланса сил в Европе.

Для Франции же, с другой стороны, сильная и со временем способная перевооружиться Германия представляла смертельную угрозу. В руководстве Франции стало преобладать чувство глубокой тревоги, и победа уже казалась неполной. Следовало принять новые меры для обеспечения безопасности. Ненависть к Германии, накопившаяся со времен Седана, а также установление новых связей между Берлином и Москвой вынуждали французских политиков к получению более надежных гарантий безопасности.

Французская делегация на Версальской конференции настаивала на максимуме военных уступок, на унизительных «санкциях», на территориальных и экономических жертвах со стороны Германии и даже на ее расчленении.

Россия отныне оказалась отодвинута от восточных границ Германии и отделена от нее поясом малых государств, возникших из осколков бывших Российской и Австро-Венгерской империй. На эти государства, особенно на Польшу, Франция и стала полагаться как на буфер между Берлином и Москвой. Южная соседка Франции, Италия, также порвала со своими бывшими союзниками после прихода в 1922 г. Муссолини к власти.

Таким образом, коалиция держав, продиктовавших мирный договор, фактически распалась. Европа, как и до 1914 г, раскололась и разделилась на два непримиримых лагеря. Началась новая гонка вооружений. Хотя в 1920-е и 1930-е гг. проводились многочисленные конференции по разоружению, все они закончились ничем.

Мне было странно наблюдать, как те люди на Западе, которые находились у власти и определяли общественное мнение, в первые послевоенные годы были твердо убеждены, что Версальский мир станет фундаментом для новой и стабильной Европы. Эти люди верили и в то, что ради консолидации послевоенной Европы им необходимо «парализовать» Россию на 10–20 лет. Они полагали, что санитарный кордон между Европой и Россией, на создании которого настаивал Клемансо, поможет также разорвать связи между Берлином и Москвой. Они считали, что германский народ без всяких протестов и сопротивления смирится с навязанными ему узами.

В этом они жестоко просчитались.

10 апреля 1922 г. в Генуе открылась международная конференция, на которой официально присутствовали Германия и Россия. Целью конференции было обсуждение ситуации в России, общих экономических вопросов и проблемы репараций.

Одновременно Германия и Россия вели переговоры по вопросам, представлявшим взаимный интерес. 16 апреля эти страны подписали Рапалльский договор, согласно которому становились союзниками и отказывались от любых требований о репарациях.

После этого Генуэзская конференция тянулась до 19 мая, когда в конце концов прервалась, главным образом из-за Рапалльского договора и категорического отказа России выплачивать свои довоенные долги Франции. Открыто объявив в Рапалло о своем тесном политическом сотрудничестве, представители Германии и Советской России обошли молчанием самый важный и значительный факт – факт своего военного сотрудничества.

Мне довелось узнать об этом сотрудничестве годом позже, когда я входил в редакционную коллегию русской газеты «Дни», временно издававшейся в Берлине. Однажды осенью 1923 г. в редакцию зашли три немецких специалиста. Они только что вернулись из России, где работали на заводе по производству газа и взрывчатых веществ под Самарой на Волге. По их словам, данный завод был построен германским военным министерством, получившим от советского правительства право экстерриториальности. Этот завод был засекречен, и на него никого не пускали без разрешения германских властей. Сперва мы отнеслись к этому известию скептически, но затем один из посетителей показал нам документ с официальной печатью. В документе говорилось, что такой-то работник под страхом наказания за измену обязуется хранить в секрете факт своей работы в России, а также то, чем он там занимался.

Впоследствии мы узнали, что советское правительство предоставило германскому Верховному командованию подобные, но куда более обширные экстерриториальные концессии в окрестностях Липецка – города в Тамбовской губернии. В состав этих концессий входили испытательный полигон для тяжелой артиллерии, аэродром для тренировки летчиков и завод по производству бомбардировщиков и истребителей. Иными словами, все то вооружение, которое Версальский договор запрещал иметь Германии, теперь производилось в небольших количествах в Советской России.

Эти факты держались в строгом секрете, как утверждал Лев Троцкий в своих статьях, появившихся в «Нью-Йорк таймс» от 4 и 5 марта 1938 г, в дни Бухаринского процесса. В своей статье от 5 марта Троцкий проливает некоторый свет на советско-германское военное сотрудничество:

«Военный комиссариат, который я возглавлял, в 1921 г. планировал провести реорганизацию и перевооружение Красной армии в связи с переходом от состояния войны к миру. Крайне нуждаясь в усовершенствовании военной техники, мы тогда могли рассчитывать на сотрудничество только с Германией. В то же время рейхсвер, по Версальскому договору лишенный возможности развиваться, особенно в области тяжелой артиллерии, авиации и химического оружия, естественно, стремился использовать советскую военную промышленность в качестве своего полигона. Первые германские концессии в Советской России появились в то время, когда я еще был полностью поглощен гражданской войной. Самой важной с точки зрения ее потенциала, или, выражаясь точнее, с точки зрения ее перспектив, была концессия, полученная авиационным концерном «Юнкерс». По условиям этой концессии в Советскую Россию приехало некоторое число немецких офицеров. В свою очередь, несколько представителей Красной армии посетили Германию, где ознакомились с рейхсвером и теми германскими военными «секретами», которые были им любезно показаны. Вся эта работа, разумеется, велась под покровом секретности…»

В 1923 г. Эдуард Бернштейн, один из лидеров германской социал-демократической партии и первый ревизионист марксистского учения, пригласил меня к себе. В ходе нашего разговора Бернштейн сообщил мне, что расследовал связи между агентами германского правительства и ленинской группой большевиков, и спросил, какими сведениями по этому вопросу располагало русское правительство. Я поведал ему все, что знал. Вся наша информация относилась к Стокгольму и к деятельности германского посла Люциуса и его агентов. Однако, добавил я, у нас не было непосредственных сведений о том, что происходило в Берлине. Не знали мы и о том, каким образом были установлены связи между германским правительством и большевиками. Бернштейн в свою очередь раскрыл мне все, что выяснил об этом вопросе из секретных архивов различных министерств. Далее Бернштейн рассказал, что ему не удалось завершить расследование. Годом ранее он опубликовал свою первую статью о связях Ленина и Берлина. Сразу же после этого его вызвал к себе президент Эберт и в присутствии министра иностранных дел, других высокопоставленных чиновников, а также представителей армии предупредил Бернштейна, что тот будет обвинен в измене, если опубликует новые статьи по этой теме.

Сами по себе все эти военные приготовления не привели бы ко Второй мировой войне, если бы союзники, в частности Франция, столь упорно не отказывались пересмотреть и своевременно облегчить невыносимые условия «мира, продолжившего войну».

Невозможность найти выход из этого психологического тупика способствовала распространению ненависти и в конечном счете облегчила Гитлеру приход к власти. Можно даже сказать, что Гитлер был порожден Версальским мирным договором.

В 1923 г, после того как французы оккупировали Рур, а Германию поразил жестокий финансовый кризис в результате фантастических репараций, которые она выплачивала союзникам, Адольф Гитлер и генерал Эрих Людендорф попытались захватить власть в Баварии. Этот так называемый «пивной путч» в Мюнхене через три дня завершился провалом. Сам Гитлер был приговорен к пяти годам заключения, но через год помилован и вышел из тюрьмы, написав там «Майн кампф». Ненависть к союзникам быстро набирала силу, и вскоре Гитлер проникся убеждением, что может выполнить свою национал-социалистическую программу. В сжатом виде он изложил эту программу на своем процессе в Лейпцигском суде: «Да, я пользуюсь всеми правами гражданина, которыми обладаю согласно демократической Веймарской конституции, чтобы уничтожить презираемую мной демократию». Через 10 лет Гитлер стал рейхсканцлером.

Правящие круги на Западе понимали всю нестабильность и искусственный характер политической структуры в послевоенной Европе. Непрерывно проводились конференции на высшем уровне по вопросам разоружения и репараций, но ни одна из них ни к чему не привела – и не могла привести. Даже Аристид Бриан, один из самых дальновидных политиков того времени, не осмеливался смотреть в лицо фактам и пересмотреть ситуацию, пока еще существовала Веймарская республика. Сегодня, почти через полвека после возникновения версальской Европы, излишне доказывать, что этот мир и в самом деле служил продолжением войны. Двадцатилетие после 1919 г. стало всего лишь интерлюдией, перемирием, так и не приведя к установлению прочного мира.

Не буду здесь касаться бесплодных попыток укрепить мир в Европе – которые, по сути, были всего лишь попытками избавиться от внешних симптомов глубокого недуга. Последствиям Версаля можно посвятить отдельный том, но делать это тем более необязательно, поскольку существует уже целая библиотека на эту тему.

Перед началом Первой мировой войны лидеры западной демократии торжественно провозгласили, что война против германского империализма станет последней войной – войной, которая покончит с войнами и сметет все пережитки абсолютизма. По их словам, будет создан новый мир солидарности, построенный на принципах демократии и равенства всех людей. Десятки миллионов человек восторженно поверили словам своих политических вождей, отправились на фронт и подвергались многолетним испытаниям и лишениям как в окопах, так и в тылу. Но когда после победы демократии эти люди вернулись домой, они увидели, что все остается как прежде. Вопиющее противоречие между тем, что им обещали, а именно новым, преображенным миром, и возвращением к суровой реальности старого мира и к его застывшим формам для многих оказалось непереносимым, приведя к психологической катастрофе. Это разочарование послужило ареной, на которой развернулась борьба за контроль над массами между коммунизмом, с одной стороны, и фашизмом и нацизмом, с другой стороны.

Однако демократические державы после победы начали с особым пылом настаивать на необходимости сохранить довоенный образ жизни. Таким образом, в эпоху стремительных перемен они становились главной консервативной силой в Европе. Сверхконсервативная позиция великих держав в то время содействовала духовному сближению сталинизма и фашизма, во многих отношениях отражавших психологию нового послевоенного мира. В неожиданно поумневшей и миролюбивой Европе пробудились к жизни иррациональные и безумные силы. Я своими глазами видел, как разворачивается эта борьба. Я догадывался, в чем состоит источник силы этих новых учений, направленных на совершенно различные цели, но одинаково полных ненависти к свободному человеку. В психологии коммунизма и фашизма, несомненно, содержалось нечто, отвечавшее настроениям тех, кто сражался на войне. Их вера была свирепой, их цели – бессмысленными, то есть утопичными, их творческая энергия – деструктивной, а воля – извращенной.

Но где же были вера, чувства, воля и энтузиазм демократий? Казалось, что они исчезли. Новые послевоенные демократии изнутри были поражены параличом воли, а извне подвергались атакам с двух сторон. Можно провести параллель между тем, что в этот период происходило с демократическими партиями на Западе – в частности, во Франции, – и тем, что случилось с демократическими силами в России после Корниловского мятежа. И в буржуазных, и в социалистических партиях произошел раскол. Часть этих партий на Западе обратила свои взоры на Москву, а другая часть – на Рим и Берлин. С приходом к власти во Франции правительства Народного фронта этот раскол достиг апогея. На парламентских выборах 1936 г. – в том же году, когда вспыхнула гражданская война в Испании, ставшая прелюдией ко Второй мировой войне, – Французская социалистическая партия Леона Блюма одержала победу с помощью Французской коммунистической партии во главе с Торезом и Кашеном. Я предупреждал Леона Блюма о возможных последствиях такого сотрудничества.

Вплоть до нынешнего дня западные демократы так и не могут осознать, что война 1914 г, разрушившая основы нормальной жизни всех классов общества, породила и невиданную доселе реакцию – реакцию, затронувшую главным образом не аристократические и капиталистические круги, а рабочий и средний классы.

В России во время самых трудных месяцев Февральской революции и войны демократия также подвергалась нападкам с двух сторон: со стороны коммунистов и со стороны генералов, подстрекаемых ведущими капиталистами. Именно генералы получили поддержку союзников. Демократию в Германии также раздавили коммунисты и нацисты, а в Италии это сделали коммунисты и фашисты.

В начале Второй мировой войны французский народ временно утратил способность к сопротивлению из-за того, что в глубине души он верил – только Сталин спасет его от гитлеровских полчищ. Но уже через три недели после нападения Германии на Польшу Сталин сбросил маску защитника свободы и публично признал заключение советско-германского пакта, подписанного в его присутствии Молотовым и Риббентропом.

С того момента шовинистические круги во Франции открыто действовали на стороне Муссолини и Гитлера. 10 мая 1940 г. Гитлер бросил в бой свои танковые дивизии под командованием генерала Гудериана, а 22 июня Франция была вынуждена подписать в Компьене соглашение о перемирии.

После капитуляции Франции вся континентальная Европа (за исключением Швеции и Швейцарии) оказалась под пятой гитлеровской диктатуры. Но несмотря на сумасшедшие, молниеносные успехи Гитлера, война еще далеко не закончилась. Великобритания продолжала упорно сопротивляться, а за океаном маячила грозная мощь Соединенных Штатов.

22 июня 1941 г. гитлеровские армии вторглись в Россию, еще раз доказав противоестественность московско-берлинского пакта. 7 декабря того же года Япония уничтожила в Пёрл-Харборе значительную часть флота США. 8 декабря Соединенные Штаты официально вступили в войну.

Через четыре года Германия, Италия и Япония перестали существовать как политические и военные державы. Однако Западная Европа также перестала быть центром управления миром. Отныне судьбы мира оказались в руках нового всемогущего триумвирата. Еще до окончания войны этот триумвират (Рузвельт, Сталин, Черчилль) уже определил принципы возмездия побежденным, переустройства демократии и восстановления порядка и мира во всем мире. Собственно говоря, как видно из Ялтинских соглашений, этот триумвират заложил основы мировой системы после 1945 г.

Согласно некоторым источникам, во время Ялтинской конференции Гопкинс заявил Роберту Шервуду:

«Мы действительно верили в глубине души, что наблюдали рассвет того дня, о наступлении которого молили и говорили в течение многих лет. Мы были абсолютно уверены, что одержали первую великую победу мира – и под словом «мы» я имею в виду всех нас, все цивилизованное человечество. Русские доказали, что они могут быть разумными и проницательными, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не оставалось сомнений, что мы можем жить с ними в мире и сотрудничать столько времени, сколько в состоянии себе представить. Но к этому я должен сделать одну поправку: думаю, что у нас всех сохранялось невысказанное опасение перед непредсказуемыми последствиями в случае, если что-нибудь произойдет со Сталиным. Мы были уверены, что можем полагаться на его разум, здравый смысл и понимание, но никогда не могли знать наверняка, кто или что стоит за его спиной в Кремле…»

В свете нашего опыта после Ялты это заявление Гопкинса поражает нас своим идеализмом – трудно даже поверить, что оно сделано одним из тех, кто участвовал в Ялтинской конференции. В этом смысле оно может служить для нас ключом к пониманию того, почему вместо новой эры мира окончание мировой войны сразу же стало началом холодной войны.

Рождение новой эры

17 сентября 1919 г. Ллойд-Джордж выступил в палате общин с речью, в которой следующим образом обосновал свою политику всемерного ослабления России и предотвращения воображаемого русского вторжения в Индию:

«Давайте реально посмотрим на наши трудности. Возьмем балтийские государства… Затем Финляндию… Польшу… Кавказ… Грузию, Азербайджан, русских армян. Наконец, есть еще Колчак и Петлюра, и все эти силы антибольшевистские. Почему они не объединены? Почему их невозможно объединить? Потому что их цели несовместимы в одном важнейшем отношении. Деникин и Колчак сражаются ради двух главных целей. Первая – уничтожение большевизма и восстановление нормального правительства в России. Во имя этого они способны добиться полного единодушия со стороны всех сил, но вторая их цель – борьба за восстановление единой России. Не мне вам говорить, соответствует ли такая политика интересам Британской империи. Был великий государственный деятель… лорд Биконсфильд, который считал огромную, гигантскую, колоссальную, растущую Россию, надвигающуюся подобно леднику на Персию и границы Афганистана и Индии, величайшей угрозой, с которой только может столкнуться Британская империя».

Однако Ллойд-Дкордж безнадежно отстал от времени в отношении Индии и сохранения Британской империи. К тому моменту уже широко развернулась борьба за освобождение Индии, постоянно набирая силу, как вскоре продемонстрировала резня в Амритсаре. Помимо того, в конце марта 1919 г. Ганди уже начал свою кампанию ненасильственного сопротивления – длительную и упорную борьбу, которая четверть века спустя увенчалась провозглашением независимости Индии. В то же время на пороге независимости стояла и Ирландия.

В 1880 г. Достоевский предвещал неизбежность всеевропейской войны. Он считал, что эта война станет для Европы своего рода расплатой за столетия господства над народами Азии и Африки.

Целью европейских держав в 1914 г., разумеется, не являлось освобождение цветных народов от колониального ига; она состояла в том, чтобы произвести передел колониальных и полуколониальных территорий среди победителей. Однако лозунги, под которыми сражались союзники, провозглашали свободу для всех народов в будущем свободном и демократическом мире. Эти лозунги проникли во все уголки охваченного войной мира и, по сути, стали символами надежд и чаяний угнетенных народов. Вскоре борьба за освобождение от иностранного господства вышла за пределы Ирландии и Индии, охватив всю Азию и остальной мир. Тем самым движение за независимость и национальное возрождение вскоре превратилось в явление мирового масштаба. Это движение невозможно было подавить – оставалось только сдерживать его или, наоборот, ускорять.

Ленин и его соратники-большевики объявили своей целью ускорение этого процесса, но их революционная деятельность и призывы к мировой революции натолкнулись на сопротивление даже среди рабочих классов в западных странах. На Втором и Третьем конгрессах Коминтерна, проходивших в 1920 и 1921 гг. в Москве, были приняты две резолюции Ленина, призывавшие к поддержке движения за национальную независимость в азиатских странах. К лозунгу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» добавились слова «и угнетенные народы». Несколько лет спустя Сталин превосходно объяснил суть этих резолюций в интервью, которое дал корреспонденту японской газеты «Ници-Ници». В 1925 г. Москва начала дипломатический флирт с Токио, так как Сталин решил привлечь Японию к антиколониальной борьбе. Как сообщается в «Правде» от 4 июля 1925 г., Сталин в интервью для «Ници-Ници» заявил следующее:

«…Колониальные страны есть основной тыл империализма. Революционизирование этого тыла не может не подорвать империализма не только в том смысле, что империализм будет оставлен без тыла, но и в том смысле, что революционизирование Востока должно дать решающий толчок к обострению революционного кризиса на Западе. Атакованный с двух сторон – и с тыла и с фронта, империализм должен будет признать себя обреченным на гибель».

Однако у японцев имелись собственные планы на будущее, и Сталин не получил ответа. Тем временем в Китай на поддержку коммунистическому движению, организованному Мао Цзэдуном, были направлены французские, русские и американские коммунисты, а в Баку открылся специальный университет, где готовились агитаторы и пропагандисты для Ближнего и Дальнего Востока.

После вступления в войну в 1941 г. Япония начала оказывать серьезное давление на британские и американские владения в Тихом океане и эффективно пользоваться лозунгом «Азия для азиатов». В результате блестящих побед на первоначальном этапе войны Японии за короткое время удалось создать под своим протекторатом ряд местных национальных правительств (на Филиппинах, в Индокитае, в Голландской Ост-Индии, Сингапуре, Бирме). В конце концов Япония была разгромлена, но страны, захваченные во время войны Японией, требовали предоставить им независимость.

По моему мнению, «антибелая» политика японцев и их лозунг «Азия для азиатов» сыграли не менее важную роль в этом освободительном процессе, чем коммунисты с их пропагандистской работой и подрывной деятельностью. Коммунисты придерживались совершенно иного подхода. Они ставили перед собой цель «подорвать позиции англо-американского империализма в колониальных странах с тем, чтобы обеспечить успех пролетарской революции на Западе». Японцы, с другой стороны, стремились создать и укрепить собственное национальное господство в Китае и Южной Азии. В любом случае после поражения Японии сложилась ситуация, обеспечившая более благоприятные условия для быстрого распространения коммунизма. Однако национально-освободительное движение в этих странах велось не только коммунистическими силами. Важную роль в послевоенном всплеске националистических настроений сыграли и национально-демократические лозунги.

18 апреля 1955 г. в индонезийском городе Бандунг открылась конференция 29 стран Азии и Африки. Среди представленных на ней стран были Китай (Чжоу Эньлай), Индия (Неру), Вьетнам (Хо Ши Мин), Индонезия (Сукарно) и Конго (Лумумба). Эта конференция стала этапным событием исторического значения. Бывшие колониальные и полуколониальные народы впервые провозгласили суверенитет и независимость своих стран. Можно сказать, что Бандунгская конференция ознаменовала конец эры белой гегемонии в мире. Началась новая эра в истории человечества. Человек вошел в эпоху действительно всеобщей истории. Прежде подавляющее большинство людей было лишь объектом истории и их судьба зависела от чужой воли; теперь же, после столетий политического паралича, они стали субъектами истории, хозяевами собственной судьбы.

В мировой истории произошел новый поворот – поворот, который в начале века, в самый разгар Боксерского восстания (1900–1901 гг.) против «белых дьяволов», предвидел знаменитый русский философ Владимир Соловьев, с поразительной проницательностью предсказав в общих чертах ту ситуацию, которая сложилась в мире сейчас, 60 лет спустя. В августовском номере «Проблем философии и психологии» за 1900 г. Соловьев опубликовал письмо о Боксерском восстании, в котором среди прочего утверждал:

«Кто в самом деле уразумел, что старого нет больше и не помянется, что прежняя история взаправду кончилась, хотя и продолжается в силу косности какая-то игра марионеток на исторической сцене? Кто понял, что наступившая ныне историческая эпоха настолько же, – нет, гораздо больше удаляется от всех наших вчерашних исторических забот и вопросов, как время великой революции и Наполеоновских войн было по существу интересов далеко от эпохи войн за испанское наследство, или как у нас в России Петровский и Екатерининский век неизмеримо перерос дни московских великих князей. Что сцена всеобщей истории страшно выросла за последнее время и теперь совпала с целым земным шаром, – это очевидный факт».

Соловьев не только предвидел конец всей эпохи европейского господства, но и четко предсказал решающую роль Китая в истории азиатских народов. И в самом деле, если мы рассмотрим прошлое Китая и все, что ему пришлось пережить в последние десятилетия XIX в. и первые десятилетия века XX, то, возможно, обнаружим глубокие психологические корни внешней политики Мао Цзэдуна – политики, которая под прикрытием коммунизма стремится восстановить былую мощь Поднебесной империи.

За годы после Бандунга резко увеличилось число «освобожденных народов». За кратчайшее время их примеру последовало коренное население Азии и Африки, создав собственные независимые государства.

Однако сегодня новые поколения людей стоят перед проблемами почти сверхчеловеческих масштабов – проблемами создания нового образа жизни в условиях свободы и мира для всех «равноправных» наций. Это самая неотложная задача, требующая силы воли, решительности и осознания опасных ловушек истории. Ибо, оглядываясь на мир, каким он стал через 20 лет после Ялты и через 10 лет после Бандунга, мы по-прежнему видим, что его опутывают старые и новые проблемы, чреватые тяжелейшими последствиями. Мир все так же стоит перед непрерывной и растущей угрозой силовой политики и перевооружения. Сейчас, как и в 1914, и в 1939 гг, мы являемся свидетелями гонки вооружений. Мы снова живем под гипнозом возможности новой мировой катастрофы. И только страх перед чудовищной мощью водородной бомбы и новых разновидностей воздушного оружия, кажется, способен остановить сползание к катастрофе и спасти мир от нового взрыва смертоносной ненависти. В настоящее время мы, не только в Европе, но и во всем мире, разделены на два лагеря, в которых нарастает ненависть.

В конце своей долгой жизни, которая полностью прошла в решающие годы нынешнего поворотного момента истории, я со всей ясностью вижу, что никто не остается безнаказанным и что за все приходится платить. Никому не сойдет с рук макиавеллиевская политика, которая учит нас, что политика и мораль – различные вещи и что все, что считается неэтичным и преступным в жизни отдельной личности, допустимо и даже необходимо во имя блага и мощи государства. Так было всегда, но отныне так не должно быть. Но если это будет продолжаться, то наружу вырвутся разрушительные силы, накопившиеся в глубинах бездушной механистической цивилизации современного мира. Человек должен жить, опираясь не на мстительность и ненависть, а на любовь и всепрощение.