Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Помимо обширного опыта членов нового правительства, очень важным фактором, объясняющим поразительные масштабы и темп нашей законодательной деятельности, являлось то, что почти все высшие чиновники старых министерств и других правительственных учреждений при новом правительстве остались на своих местах и, за немногими исключениями, работали с большим энтузиазмом[67]67
  Новому правительству пришлось провести тщательную чистку лишь Министерства внутренних дел. Почти все его высшие чиновники были заменены новыми.


[Закрыть]. Многие из них нередко ночи напролет разрабатывали проекты новых законов и реформ. Их глубокие познания и опыт находились на высочайшем уровне, и очень жаль, что впоследствии в мае некоторые вновь назначенные министры от социалистических партий начали заменять опытных чиновников своими партийными товарищами, не имевшими никакого представления о работе правительственного аппарата.

Несмотря на все затруднения, вызванные войной и развалом прежней администрации, Временное правительство в полном объеме проводило свою законодательную программу с одобрения всей страны, тем самым заложив надежный фундамент для превращения России в развитое государство. Даже Ленин, готовясь в октябре захватить власть, не мог не воздать нам должного в следующих словах: «[Февральская] революция сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны».

Конечно, Ленин одновременно обвинял Временное правительство во всех смертных грехах капитализма, и в статье, из которой взяты вышеприведенные слова, ничего не говорится о фундаментальных социальных реформах – аграрной и трудовой, – которые оно проводило. До нынешнего дня младшее поколение России остается в неведении о том, что в краткий период времени после Февральской революции Временное правительство даровало народам России не только политическую свободу, но и социальную систему, гарантирующую человеческое достоинство и материальное благосостояние.

Читателей, желающих получить полное представление о законодательной деятельности Временного правительства, могу отослать к изданному мной сборнику документов по этой теме, здесь же только подведу основные итоги. Первостепенное значение, конечно, имели политические и гражданские права. Была установлена независимость судов и судей. Были отменены все «специальные» суды, а все «политические» дела, то есть дела, связанные с безопасностью государства, отныне подлежали рассмотрению суда присяжных, как и обычные уголовные дела. Отменялись все религиозные, этнические и классовые ограничения.

Провозглашалась полная свобода совести. Восстанавливалась независимость православной церкви, а в марте был созван специальный церковный совет для подготовки собора, которому предстояло утвердить автономию церкви. Сам этот собор начал работу 15 августа. Все прочие церкви, секты и религии получали полную свободу обращать приверженцев в свою веру.

Женщины наделялись теми же политическими и гражданскими правами, что и мужчины.

При участии представителей всех партий, всех общественных организаций и всех этнических групп был разработан закон о выборах Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права и пропорционального представительства. Однако последнее, на мой взгляд, было ошибкой. На тех же избирательных принципах создавалось городское и сельское самоуправление.

Закон о кооперативах признавал кооперативное движение как одну из составных частей экономической системы страны. Между прочим, следует отметить, что закон о кооперативах, так же как законы о профсоюзах и местных органах власти, фактически разрабатывался представителями этих организаций. Вообще Временное правительство старалось привлечь как можно больше людей к задаче создания нового строя, тем самым насаждая у населения чувство ответственности за судьбу страны в целом.

В сфере экономической и социальной реформ главным вопросом оставался, конечно, земельный. Временное правительство предложило революционные меры, предусматривавшие полную передачу земли тем, кто ее обрабатывал. Всего лишь через три недели после падения монархии новое правительство издало декрет об аграрной реформе. Он был подготовлен новым министром сельского хозяйства А. Шингаревым, членом либеральной партии кадетов. Временное правительство стремилось доверить разработку конкретных деталей реформы тем, кто был в ней наиболее заинтересован. Был создан Главный земельный комитет с отделениями по всей стране, члены которых выбирались по новому избирательному закону. Прорабатывая детали реформы, эти комитеты одновременно осуществляли надзор за всеми текущими земельными вопросами.

20 мая Главный земельный комитет издал директиву об общих принципах, положенных в основу реформы: «В соответствии с новыми потребностями нашей экономики, с пожеланиями большинства крестьян и программами всех демократических партий страны основным принципом предстоящей земельной реформы должна стать передача всей обрабатываемой земли тем, кто ее обрабатывает».

Это недвусмысленное решение в пользу крестьян привело в ярость крупных помещиков, и их стремление сорвать намечавшуюся земельную революцию стало одним из ключевых мотивов, стоявших за попыткой свергнуть в августе Временное правительство. Большевики же, в свою очередь, старались лишь всеми силами вызвать максимум анархии и замешательства среди крестьян во время этого переходного периода, чтобы не допустить мирного хода реформы. Летом и осенью 1917 г, действуя по инструкциям Ленина, они подстрекали самые отсталые и невежественные элементы в деревне самим вершить закон, разоряя дома помещиков, уничтожая и разворовывая зерно. Естественно, Временное правительство при поддержке всех демократических и социалистических партий старалось, иногда силой оружия, предотвратить эту злонамеренную подрывную работу, направленную против попытки провести величайшую в истории Европы аграрную реформу. Некоторые влиятельные деятели демократических и социалистических партий, как в России, так и за границей, впоследствии писали, что Временное правительство «слишком медлило» с земельной реформой, но не могли объяснить, как ее можно было провести за более короткий срок на необъятных просторах России, в разгар ужасной войны и посреди страды, от которой в грядущую зиму зависело снабжение продовольствием армии, да и всей страны.

К осени намечалось завершить подготовительную работу земельных комитетов, после чего правительство должно было внести законопроект о реформе на утверждение Учредительного собрания. Весной 1918 г. землю предполагалось передать крестьянам, и они не стали бы, как случилось позже, илотами единственного землевладельца – государства.

Трудовое законодательство Временного правительства наделяло рабочих беспрецедентными правами и независимостью. Все эти права они впоследствии утратили при большевистском режиме «рабочих и крестьян». Невзирая на военное время, Гучков немедленно ввел на всех государственных оборонных заводах восьмичасовой рабочий день – нигде в мире не слышали ни о чем подобном. В результате этой инициативы восьмичасовой день стал нормой и на всех частных предприятиях. По предложению А. Коновалова, министра промышленности и торговли, частные промышленники заключили с Петроградским Советом соглашение о восьмичасовом рабочем дне. Были созданы арбитражные суды; рабочие комитеты[68]68
  5 сентября 1915 г. в швейцарском местечке Циммервальд открылась международная конференция европейских социалистов. Задачей этой конференции было объединение тех политических партий и группировок, которые раскололись после распада II Интернационала с началом войны в 1914 г. В резолюции, принятой конференцией, отразилась ее половинчатость. Позицию циммервальдцев можно выразить одной фразой: «Мы не выступаем ни за поражение, ни за оборону; мы сохраняем нейтралитет в империалистической войне, развязанной капиталистическими государствами». Их целью было организовать рабочий класс на борьбу за скорейшее завершение войны без победителей и побежденных. После Февральской революции большинство русских циммервальдцев признавало необходимость оборонять Россию, но многие из них оказались психологически не готовы сотрудничать с «буржуазной демократией». Упорными приверженцами Циммервальдской программы оставались такие партийные лидеры, как И.Г. Церетели и В.М. Чернов.


[Закрыть]и профсоюзы получили максимум автономии. В целом Временное правительство делало все возможное, чтобы обеспечить возникновение организованного труда как силы, по своим возможностям равной промышленному руководству.

Наконец, хотелось бы сказать несколько слов о заслугах Временного правительства в решении запутанной проблемы национальных меньшинств. Временное правительство признавало, что свободная демократическая Россия не может оставаться централизованным государством, и сразу же предприняло практические меры для изменения репрессивной политики старого режима по отношению к нерусским народам империи. В самые первые дни после падения монархии была провозглашена независимость Польши и полностью восстановлена автономия Финляндии. Летом автономию получила и Украина. Еще раньше, в марте, представителей различных национальностей империи привлекли к работе в новой администрации на Кавказе, в Туркестане и в прибалтийских губерниях. В начале июля была создана комиссия с целью принятия необходимых законов для реорганизации России на федеральных основах.

Из этого краткого очерка внутренней политики Временного правительства за недолгое время его существования можно видеть, что установление политической демократии в России одновременно привело к триумфу социальной демократии. Вернувшись в Россию в 1917 г., Ленин сказал: «Россия сейчас самая свободная страна в мире из воюющих стран, где отсутствует насилие над массами».

Проблема власти

Если вся деятельность по проведению внутренних реформ, обрисованная мной выше, в конце концов окончилась ничем, то в большой степени это произошло из-за того, что Временное правительство не смогло решить задачу организации стабильного демократического режима для воплощения и закрепления этих реформ.

В этой связи мне живо вспоминается третье заседание Временного правительства вечером 4 марта. Мы впервые заседали не в Таврическом дворце, не в атмосфере истерического революционного возбуждения, витавшего в здании Думы. Вместо этого мы собрались в здании Министерства внутренних дел, которое князь Львов сделал своей резиденцией[69]69
  Львов, помимо премьер-министра, был также министром внутренних дел.


[Закрыть].

Помню торжественную тишину, когда мы расположились в огромном конференц-зале под суровыми взглядами десятков бывших министров и чиновников старого режима, портреты которых украшали стены. Думаю, что именно здесь, в окружении портретов прежних властителей, а не восторженной революционной толпы, заполнявшей Думу, каждый из нас вдруг впервые в полной мере осознал значение того, что произошло в России в несколько предыдущих дней, и колоссальную ношу возложенной на нас ответственности.

Князь Львов еще не прибыл, но обычных разговоров не было слышно, так как у нас не было желания их вести. Наконец, из внутренних комнат появился Львов с кипой телеграмм в руке. Вопреки обычаю, он не поздоровался с каждым из нас по отдельности, а сразу же направился к своему креслу, положил перед собой телеграммы и сказал:

– Господа, смотрите, что происходит. Со вчерашнего дня подобные телеграммы приходят изо всех уголков Европейской России. Посланий с выражением поддержки, которые вы читали раньше, больше нет. Это официальные сообщения из губернских центров и множества мелких городов. В них говорится более-менее об одном и том же: при первых известиях о падении монархии местная администрация, начиная с губернаторов и кончая низшими полицейскими чинами, разбежалась, а те высшие чиновники, особенно из полиции, которые либо не захотели, либо не смогли скрыться вовремя, арестованы всевозможными самозваными революционными властями и общественными комитетами.

В зале настала гробовая тишина – каждый из нас размышлял о том, что делать. В самый разгар войны огромные пространства страны оказались во власти совершенно неизвестных людей!

Не помню, кто нарушил молчание словами: «Но ведь то же самое происходит и в Петрограде, и все же мы уже восстанавливаем какое-то подобие власти». Эти слова словно стряхнули с нас оцепенение, и все начали возбужденно говорить. Я уже забыл, какие мнения выдвигались, но отлично помню, как князь Львов подвел итог. Он сказал с поразительной уверенностью:

– Нам следует полностью забыть о старой администрации – возврат к ней психологически совершенно невозможен. Но Россия без управления не обойдется. Администрация ушла, но люди остались. В прошлом наш народ не раз переживал подобные трудности. Взять, к примеру, Москву… у нас есть сведения, что демократическим партиям при помощи членов городской думы и кооперативов вполне удалось взять ситуацию под контроль… Нам, центральному правительству, бессмысленно отдавать приказы, пока не существует местной власти, чтобы выполнять их… Господа, мы должны быть терпеливы! Нельзя терять веру в здравый смысл, чувство государственности и лояльность народов России.

Слушая его, я впервые понял, что великой силой Львова была его вера в простой народ – напоминавшая веру Кутузова в простого солдата. И в сущности, у нас ничего не было, кроме этой веры в людей, терпение и весьма негероическое осознание того, что пути назад нет. Даже при самом большом желании мы не могли передать власть никому другому – по той причине, что ее было некому передавать!

К концу этого заседания мы решили, что в качестве первого шага по созданию нового административного аппарата следует связаться с надежными людьми в губерниях и наделить их всей полнотой власти взамен бывших губернаторов с целью восстановления механизма местного самоуправления. В тех случаях, когда на местах не найдется кандидатов для такой работы, ответственных людей следует направить из Петрограда. Две недели спустя, после того как отправка «комиссаров» из Петрограда и передача функций бывших губернаторов председателям земских советов выявила свою несостоятельность, было решено назначать комиссарами Временного правительства людей на местах, избранных или рекомендованных наиболее авторитетными из числа местных общественных комитетов. Обычно они создавались по московскому образцу и включали в себя представителей всех наиболее важных местных учреждений и организаций. Впоследствии князь Львов подвергался резкой критике за такой метод назначения местных представителей новой власти – его обвиняли в «мягкотелости» и отсутствии административных способностей. Но никто из его критиков, как в самом правительстве, так и вовне, не смог предложить никакого другого способа восстановления местного административного аппарата в условиях, когда у центрального российского правительства не имелось никаких средств эффективно осуществлять руководство. Демагогам в то время не составляло труда подстрекать утративших чувство дисциплины рабочих и солдат на всевозможные выходки, и в первые недели после революции силы хаоса очень часто брали верх над едва возникающими новыми административными и социальными структурами.

Можно ли было бороться с этими силами хаоса без пулеметов, о которых мечтал Шульгин, самый интеллигентный из консервативных членов Думы, вступивших в «Прогрессивный блок»? Имелась ли возможность обуздать волну слепой ненависти ко всему, хотя бы отдаленно напоминавшему о прежнем царском режиме, – ненависти, которая без разбора направлялась против любой власти? Новое правительство не имело физических средств навязать свою волю, и единственным инструментом убеждения, оказавшимся в его распоряжении, было живое слово. Как однажды заметил Мильтон, слова обладают огромной силой, которую можно направить и на созидание, и на разрушение. В первые дни после революции живое слово играло исключительно важную роль, служа и добру, и злу.

Новому правительству, старавшемуся превратить хаос в порядок, было чрезвычайно важно принимать в расчет это грозное оружие и использовать его в созидательных целях. Мало было писать и издавать мудреные манифесты и газетные статьи. Мало было создавать новый административный механизм. Необходимо было путем постоянного применения живого слова противостоять силам разрушения и внушать людям чувство личной ответственности за страну в целом.

Вследствие того что обстоятельства во время революции вознесли меня на вершину власти, а мое имя в каком-то смысле стало для людей символом новой свободной жизни, в первую очередь именно мне пришлось вести эту словесную битву в гуще народных масс. Но у меня нашлось много союзников. Сотни тысяч людей всех сословий и профессий, от скромных сельских учителей до московских профессоров, участвовали в этой битве вместе со мной.

В первые дни революции правительство отправило меня на военно-морскую базу в Кронштадте. Разъяренная толпа матросов буквально на клочки разорвала командующего Кронштадтской крепостью адмирала Вирена, убила многих офицеров, а сотни других бросила в тюрьму, перед этим зверски избив. В мою задачу входило добиться освобождения этих офицеров, безвинно пострадавших от рук матросов. Иных средств убеждения, кроме слов, у меня не было.

Я прибыл в Кронштадт с двумя адъютантами и, не обращая внимания на предупреждения, направился прямо на главную площадь города, где митинговали восставшие моряки. Меня встретила зловещая тишина, взорвавшаяся злобным ревом, едва я заговорил. Стало ясно, что вожаки матросов не желают моего выступления. Когда шум чуть-чуть затих, я заявил, что прибыл по поручению Временного правительства, чтобы разобраться в происходящем. Один из вожаков немедленно поднялся и завел речь о «зверствах», которым подвергались матросы в Кронштадте.

Я знал, что адмирал Вирен был сторонником суровой дисциплины и порой бывал излишне требователен в своем обращении с офицерами и матросами, но мне было также известно, что он никогда не допускал физических насилий и, безусловно, не совершал никаких зверств. Именно это я сказал в ответной речи, и она произвела известное впечатление. Используя только слова, я сумел утихомирить разъяренную толпу, и, хотя освободить арестованных офицеров мне не удалось, десяти или двадцати из их числа разрешили выехать в Петроград[70]70
  Борьба за освобождение офицеров продолжалась до июля, когда в Петроград отпустили последних из них. В этой связи следует заметить, что Кронштадт служил очагом и германской, и большевистской активности, впрочем, так же, как и Хельсинки, Свеаборг, Рига и сам Петроград. Мы в правительстве между собой частенько называли треугольник, образованный этими городами, «гнилым углом» России.


[Закрыть].

Князь Львов неизменно обращался ко мне с просьбами отправиться в районы беспорядков, чтобы живым словом успокоить анархически настроенные толпы и оказать моральную поддержку более здравым и конструктивным элементам. Исходя из собственного опыта и из донесений других людей, ездивших по стране с аналогичными поручениями, могу без всякого преувеличения сказать, что подавляющее большинство населения в городах и селах в первые месяцы после Февральской революции очень слабо поддавалось влиянию демагогов и смутьянов. Большинство людей с колоссальным энтузиазмом взялись за работу построения новой жизни. В течение лета 1917 г. проходили бесчисленные митинги и совещания представителей всех слоев общества, собравшихся, чтобы выработать собственные планы фундаментальных реформ во всех областях экономической, социальной и культурной жизни страны. Они буквально засыпали правительство бесконечными резолюциями и всевозможными предложениями. Народы России быстро приобщались к созданию нового образа жизни и делали это в полном согласии с правительством, а не вопреки ему.

Совет

Теперь перехожу к щекотливому вопросу об отношениях между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. В каком-то смысле они представляли собой самый важный аспект всей проблемы власти после революции.

Члены правительства пришли к общему согласию по поводу того, что необходимо как можно скорее включить в правительство представителей социалистических партий, поскольку их высокий политический и нравственный авторитет в армии и среди трудящегося гражданского населения существенно бы упрочил стабильность нового руководства. Мы полагали крайне важным сгладить ложное впечатление, будто силы русской демократии расколоты на два лагеря – «революционный» и «буржуазный».

Вожди Петроградского Совета сами создавали такое впечатление, руководствуясь идеологиями своих партий, а не истинными настроениями народа как целого. Такое отношение к «буржуазному» Временному правительству проявилось в одной из первых резолюций Исполнительного комитета, который выражал готовность поддерживать новое правительство лишь до тех пор, пока оно «не посягает на права рабочих, завоеванные в результате революции». Такое сдержанное отношение Петроградского Совета создавало парадоксальную и нетерпимую ситуацию, когда новое национальное правительство в известной степени оказывалось в подчинении или по крайней мере в зависимости от местного органа, который благодаря своему авторитету среди определенных слоев населения мог угрожать самому существованию законно созданного правительства.

Самым важным обстоятельством при этом являлось то, что утром 27 февраля 200 тысяч солдат Петроградского гарнизона, начисто сбитых с толку происходящими событиями, неожиданно оказались без офицеров. Совет еще не существовал, а в городе царил полный хаос. Вполне естественно, что восставшие солдаты обратились за руководством к единственному существовавшему органу, обладавшему каким-либо моральным авторитетом, – Думе. Но в Думе на тот момент не нашлось ни одного офицера, обладавшего отвагой и здравым смыслом для того, чтобы взять на себя командование всем гарнизоном, как поступил в Москве подполковник Грузинов[71]71
  Председатель Московского губернского земства.


[Закрыть]. Городская дума Петрограда не обладала ни малейшим престижем, а различные общественные объединения в первый день революции были неспособны создать в городе какой-либо центр, представляющий демократические партии и организации. Временный комитет Думы также не решался брать на себя эту задачу, несмотря на то что все заметные политические и общественные фигуры поспешили предложить Думе свои услуги для восстановления порядка в городе.

После полудня к Думе стали стекаться представители социалистических партий, оказавшиеся в Петрограде в момент революции. Их мысли, естественно, обратились к Совету, который возник в Петербурге осенью 1905 г. и сыграл столь фатальную роль в тогдашних революционных событиях.

Я живо помню, как в 3 часа того же дня в одном из коридоров Таврического дворца меня нашел Родзянко и сообщил, что Скобелев, меньшевистский депутат Думы, попросил его выделить в здании помещение с целью создания Совета рабочих депутатов, призванного сохранить порядок на заводах.

– Как вы думаете, – спросил меня Родзянко, – не будет ли это опасно?

– Что в этом опасного? – ответил я. – В конце концов, кто-то же должен заняться рабочими.

– Думаю, что вы правы, – сказал Родзянко. – В городе творится бог знает что, вся работа остановилась – а мы, между прочим, ведем войну!

Люди, взявшие на себя инициативу по созданию Совета, получили требовавшееся им помещение – большой зал Бюджетной комиссии вместе с соседним кабинетом, прежде принадлежавшим председателю комиссии. За несколько часов кучка людей, прекрасно сведущих во всех тонкостях организации подпольной работы, создала Временный исполнительный комитет Совета. В него вошли Гвоздев и несколько его товарищей, только что вышедших из тюрьмы. Освободился из заключения и ветеран Носарь-Хрусталев, прославившийся как председатель Совета в 1905 г, но с тех пор практически забытый. Он не нашел общего языка с людьми в новом Совете и вскоре уехал в провинцию.

К вечеру всем петроградским предприятиям предложили избрать делегатов и немедленно отправить их на заседание Совета в здании Думы.

Здесь нет места для подробного рассказа об организации Совета, но следует подчеркнуть, что его первый Исполнительный комитет не был избран, а сформировался путем кооптации. К вечеру, помимо эсеров и меньшевиков, в него входили представители народных социалистов и трудовиков. Большевики же на деле не принимали ни малейшего участия в создании Совета и даже враждебно относились к нему, потому что он явно не вписывался в их планы. Однако к вечеру они также передумали, и в Исполнительный комитет вошли Молотов, Шляпников и еще один или два большевика.

С появлением большевиков сама природа Совета как-то неожиданно изменилась. По предложению Молотова, несмотря на протесты меньшевиков и ряда социалистов-революционеров, было решено призвать все армейские части Петроградского гарнизона направить в Совет своих депутатов. В итоге эта трехтысячная рабочая организация стала состоять из двух тысяч солдат и только тысячи рабочих.

Оглядываясь на прошлое, не могу избавиться от мысли, что причиной резкой перемены в отношении большевиков к Совету стал их успех в создании несоответствия в пользу армии; наличие солдат в Совете открывало большевикам прямой доступ в казармы и на фронт. Кроме того, оно давало большевикам и вставшим на их сторону другим руководителям Совета – таким, как Стеклов – мощное военное орудие политической борьбы, тем более в столице с ее особенно крупным гарнизоном. Весьма многозначительно, что Стеклов настаивал на включении в конституцию Временного правительства статьи, запрещающей вывод из Петрограда тех воинских частей, которые якобы участвовали в борьбе с монархией.

Совет получил еще одно важное преимущество – серьезный психологический эффект создавался его размещением в Таврическом дворце. В глазах политически невежественных людей тесная физическая связь Совета с новым правительством превращала его в равнозначный правительству институт, благодаря этому обладающий властью по всей стране. Более того, сдержанный и условный характер той поддержки, которую оказывал нам Совет, в глазах рабочих и солдат неизбежно превращал наше безупречно демократическое правительство в несколько подозрительный, «буржуазный» в своих действиях орган.

В этом я окончательно убедился 7 марта, во время официального визита в Москву от имени Временного правительства. Когда я появился в Московском Совете рабочих депутатов, его председатель сказал мне:

– Мы приветствуем вас как заместителя председателя Петроградского Совета рабочих депутатов. Рабочие не желают, чтобы их представители входили в состав нового кабинета. Однако мы знаем, что, пока вы являетесь его членом, мы избавлены от предательства. Мы вам доверяем.

Такое выражение доверия лишь одному члену правительства, а не правительству в целом, было недопустимым и совершенно явно отражало ту опасность, которая таилась в ограниченном характере поддержки, оказываемой Советом новой власти. Из «благожелательной оппозиции» Совет превратился в аппарат безответственной критики нового правительства, которое обвинялось во всевозможных «буржуазных» грехах.

Не хочу быть односторонним или отрицать положительные стороны работы Совета. Помимо восстановления дисциплины – не только на заводах и в казармах, – Совет внес колоссальный вклад в организацию регулярного снабжения Петрограда продовольствием, а также играл весьма плодотворную роль при подготовке к реформам во всех сферах. Его представители также предпринимали попытки – хотя и не всегда успешные – восстановить нормальные отношения между солдатами и офицерами. Из Петроградского и Московского Советов на фронт отправилось много храбрых и лояльных людей в качестве комиссаров и руководителей различных фронтовых комитетов. Повседневная критика, которую вела в адрес правительства газета Совета «Известия», нередко была и полезной, и необходимой, и правительство никогда не боялось ее и не испытывало возмущения. Подобная критика, исходившая тогда со всех сторон – как от Исполнительного комитета Думы, так и от правой печати, – была неизбежной спутницей демократии. Вред приносила лишь сознательная ложь, подстрекавшая массы. Распространялись инсинуации о том, будто правительство желает возродить некоторые аспекты ненавистного прошлого. К счастью, при неограниченной свободе печати общественное мнение – особенно наиболее ответственные органы демократической и социалистической печати – в целом быстро справлялось с такой экстремистской демагогией.

Главная проблема отношений с Советом состояла в том, что возглавлявшие его вожди социалистических партий не довольствовались разумной критикой действий правительства, а постоянно пытались вмешиваться в политические вопросы. На словах отрицая такие намерения, на практике они частенько забывали о границе между критикой и вмешательством. Порой они вели себя так, словно являлись органом власти, и даже пытались проводить собственную внешнюю политику, поскольку подозревали правительство в «империалистических» замыслах.

Лучше всего такой произвол со стороны Исполнительного комитета иллюстрируют подробности его попытки вмешаться в наши отношения с бывшим царем и его семьей.

Вскоре после полуночи 3 марта, подписав акт об отречении, Николай II выехал из Пскова в могилевскую Ставку, чтобы попрощаться со своими подчиненными, с которыми он проработал почти два года. Хотя царь ехал в своем личном поезде и в сопровождении привычной свиты, его поездка не вызывала ни малейшей тревоги ни у правительства, ни у Думы, поскольку бывший монарх оказался в полной изоляции и лишился какой-либо власти.

Вечером 3 марта правительство провело в Таврическом дворце свое второе заседание. В какой-то момент – не помню точно, в какое время – меня неожиданно вызвал с заседания Зензинов, член Исполнительного комитета Совета. Он пришел встревоженный, чтобы предупредить меня, что члены Совета выражают серьезное негодование неспособностью правительства предотвратить поездку царя в Ставку. Он сказал мне, что по наущению одного из большевиков (кажется, Молотова) Совет вынес резолюцию с требованием ареста бывшего царя, его семьи и других представителей династии; что правительству будет предложено произвести этот арест совместно с Советом; и что князю Львову предлагается определить позицию правительства на тот случай, если Совету придется производить арест самостоятельно. Зензинов предупредил меня, что Чхеидзе и Скобелев, делегированные Советом для переговоров с правительством, могут появиться в любой момент.

Я сразу же вернулся на заседание и доложил о своем разговоре с Зензиновым. Кто-то – кажется, Гучков – сказал, что в свете бушующей ненависти к старому режиму нет ничего удивительного в тревоге солдат и рабочих по поводу поездки бывшего царя, но тем не менее мы обязаны решительно противодействовать любым попыткам Петроградского Совета брать на себя функции правительства. Так как все были согласны с этим, мы попросили князя Львова разъяснить делегатам от Совета, что правительство твердо уверено – бывший царь ничего не замышляет против нового режима, а решение относительно его будущего будет принято в ближайшие несколько дней. Кроме того, ему поручили передать им, что до тех пор нет никаких оснований для каких-либо мер против других членов царской династии, поскольку все они решительно осуждали все, что происходило при дворе в последние несколько лет. Как позднее сообщил нам князь Львов, его разговор с Чхеидзе и Скобелевым прошел в дружественных тонах.

Вообще вопрос о будущем низложенного царя оставался крайне щекотливым. В течение первых двух месяцев после падения монархии так называемая «желтая» пресса развернула яростную кампанию клеветы против бывшего царя и его супруги, нацеленную на раздувание чувства ненависти и мщения среди рабочих, солдат и простых граждан. Фантастические и порой непристойные описания дворцовой жизни начали появляться даже в тех газетах, которые до самого последнего дня бывшего режима являлись «полуофициальным» голосом правительства и всячески подчеркивали свою лояльность короне. Либеральная и демократическая печать избегала сенсационности в своих критических отзывах о низложенном монархе, но и в ней порой появлялись статьи сомнительного вкуса, принадлежавшие перу трезвомыслящих авторов. Однако мы слишком хорошо понимали, что правление Николая II предоставляло обильный материал для этой кампании ненависти. Достаточным тому предупреждением послужила кронштадтская трагедия, а также эксцессы на Балтийском флоте и на фронте. Я лучше, чем другие члены правительства, был осведомлен о преобладавших в экстремистских левых кругах настроениях и был преисполнен решимости сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить сползание к якобинскому террору.