Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Глава 23
Развал демократического движения

Первые известия о приближении войск генерала Корнилова произвели на жителей Петрограда такое же воздействие, как зажженная спичка – на бочонок с порохом. Всех – солдат, матросов и рабочих – охватил внезапный приступ параноидальной подозрительности. Контрреволюция виделась им повсюду. Объятые паническим страхом утратить недавно обретенные права, они обратили свой гнев против всех генералов, землевладельцев, банкиров и прочих представителей «буржуазии».

Большинство вождей социалистов, ранее входивших в коалицию, опасаясь возможной победы контрреволюции и последующих репрессий, повернулись к большевикам. 27 августа, в первые часы истерии, они громко приветствовали вернувшихся большевиков и плечом к плечу с ними принялись «спасать революцию».

Разве Ленин мог упустить такую возможность? После фиаско его июльского восстания он практически признал себя побежденным, но с изменением умонастроений, вызванным мятежом Корнилова, его шансы резко поднялись. Осторожную тактику «поживем – увидим», провозглашенную им после бегства в Финляндию, теперь можно было отбросить, так как генерал Корнилов любезно предоставил ему возможность захватить власть гораздо скорее, чем он планировал, и, что более важно, сделать это под лозунгом «Вся власть Советам», который был снят после июльского поражения.

30 августа Ленин отправил секретное письмо в свой Центральный комитет в Петрограде:

«Возможно, что эти строки опоздают, ибо события развиваются с быстротой иногда прямо головокружительной. Я пишу это в среду, 30 августа, читать это будут адресаты не раньше пятницы, 2 сентября. Но все же, на риск, считаю долгом написать следующее.

Восстание Корнилова есть крайне неожиданный (в такой момент и в такой форме неожиданный) и прямо-таки невероятно крутой поворот событий.

Как всякий крутой поворот, он требует пересмотра и изменения тактики. И, как со всяким пересмотром, надо быть архиосторожным, чтобы не впасть в беспринципность…

Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это разница. Это разница довольно тонкая, но архисущественная, и забывать ее нельзя.

В чем же изменение нашей тактики после восстания Корнилова?

В том, что мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским. Ни на йоту не ослабляя вражды к нему, не беря назад ни слова, сказанного против него, не отказываясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе теперь подойдем к задаче борьбы с ним, именно… разъяснять народу (борющемуся против Корнилова) слабость и шатания Керенского. Это делалось и раньше. Но теперь это стало главным: в этом видоизменение.

Далее, видоизменение в том, что теперь главным стало: усиление агитации за своего рода «частичные требования» к Керенскому – арестуй Милюкова, вооружи питерских рабочих, позови кронштадтские, выборгские и гельсингфорсские войска в Питер, разгони Государственную думу, арестуй Родзянку, узаконь передачу помещичьих земель крестьянам, введи рабочий контроль за хлебом и за фабриками и пр. и пр. И не только к Керенскому, не столько к Керенскому должны мы предъявлять эти требования, сколько к рабочим, солдатам и к крестьянам, увлеченным ходом борьбы против Корнилова. Увлекать их дальше, поощрять их избивать генералов и офицеров, высказывавшихся за Корнилова, настаивать, чтобы они требовали тотчас передачи земли крестьянам, наводить их на мысль о необходимости ареста Родзянки и Милюкова, разгона Государственной думы, закрытия «Речи» и др. буржуазных газет, следствия над ними. «Левых» эсеров особенно надо толкать в эту сторону.

Неверно было бы думать, что мы дальше отошли от задачи завоевания власти пролетариатом. Нет. Мы чрезвычайно приблизились к ней, но не прямо, а со стороны. И агитировать надо сию минуту не столько прямо против Керенского, сколько косвенно, против него же, но косвенно, именно: требуя активной и активнейшей, истинно революционной войны с Корниловым. Развитие этой войны одно только может нас привести к власти, и говорить в агитации об этом поменьше надо (твердо памятуя, что завтра же события могут нас поставить у власти и тогда мы ее не выпустим). По-моему, это бы следовало в письме к агитаторам (не в печати) сообщить коллегиям агитаторов и пропагандистов, вообще членам партии. С фразами об обороне страны, о едином фронте революционной демократии, о поддержке Временного правительства и проч. и проч. надо бороться беспощадно, именно как с фразами. Теперь-де время дела: вы, гг. эсеры и меньшевики, давно эти фразы истрепали. Теперь время дела. войну против Корнилова надо вести революционно, втягивая массы, поднимая их, разжигая их (а Керенский боится масс, боится, народ). В войне против немцев именно теперь нужно дело; тотчас и безусловно предложить мир на точных условиях. Если сделать это, то можно добиться либо быстрого мира, либо превращения войны в революционную, иначе все меньшевики и эсеры остаются лакеями империализма.

P. S. Прочитав, после написания этого, шесть номеров «Рабочего»[144]144
  Имеется в виду «Рабочий и солдат» – большевистская газета, выходившая в Петрограде вместо закрытой «Правды».


[Закрыть], должен сказать, что совпадение у нас получилось полное. Приветствую ото всей души превосходные передовицы, обзор печати и статьи В. М-на и Волго. О речи Володарского прочел письмо его в редакцию, которое тоже «ликвидирует» мои упреки. Еще раз лучшие приветы и пожелания!

Ленин».

Но большевики еще до получения секретных инструкций Ленина 27 августа объединили силы с социалистами-революционерами и меньшевиками, организовав рабочую милицию для «содействия» правительству и защиты рабочих кварталов. За несколько дней «рабочая милиция» превратилась в большевистскую «Красную гвардию», тесно связанную с большевистским партаппаратом.

31 августа Петроградский Совет практически оказался в руках большевиков и принял резолюцию, в которой вкратце излагалась вся программа «Октябрьского» восстания. Тем не менее при переговорах с другими социалистами и в издаваемых совместно с ними заявлениях большевики продолжали призывать к «единству всего революционно-демократического движения» в борьбе за «подлинно демократический» режим без участия буржуазии, особенно кадетов.

Такая примиренческая политика большевиков по отношению к «мелкобуржуазным» социалистам увенчалась блестящим успехом – и не только из-за впечатления, произведенного их аргументацией на тех меньшевиков и социалистов-революционеров, которые всегда выступали против сотрудничества с «буржуазией». Разумеется, они радовались перспективе, работая рука об руку с большевиками, спасти революцию от «происков контрреволюции» и даже поднять ее на новую ступень.

Но реальный успех новой политики большевиков заключался в том, что им удалось перебросить мост через пропасть между собой и теми лидерами эсеров и меньшевиков, которые прежде участвовали в демократической коалиции. Эти лидеры, вопреки всякой политической логике, отныне считали необходимым восстановить правительственную коалицию с участием большевиков, но без кадетов.

Благодаря собственному политическому опыту я был хорошо осведомлен о составе и настроениях кадетских организаций в столице и в губерниях и знал многих их членов. Как и любой другой политик, много ездивший по России, я знал, что кадетская партия в целом представляет собой активную, творческую и неотъемлемую часть тех сил, которые занимались строительством демократической политической системы в России.

Лишая кадетов возможности полноправно участвовать в создании нового политического, социального и экономического организма, правительство не только бы совершило преступление против страны, но и пошло бы против своей совести. Вожди меньшевиков и эсеров, осуждавшие всю кадетскую партию из-за предательства против демократии, совершенного Милюковым и его сообщниками, сами совершили еще более непростительный поступок: они примирились с Лениным и вернули большевистскую партию в когорту «революционных демократов».

Милюков и его группа составляли незначительное меньшинство в своей партии. Сама она не признавала диктатуры ни в какой форме и участвовала в революции столь же активно, как и все остальные социалистические партии. Но как становится ясно из сочинений и дел Ленина, Каменева, Бухарина, Сталина и прочих, большевики с самого начала революции собирались сменить демократическую систему неограниченной диктатурой своей партии.

Какой был смысл в выражении «революционная демократия», если в нее одновременно входили и те, кто боролся за ее установление, и те, кто сознательно стремился ее разрушить?

Перед Первой мировой войной ни у кого не было сомнений в смысле слов «революция» и «контрреволюция». «Революция» означала насильственное свержение народом государственной системы, которая более не отвечала требованиям эпохи и лишилась способности на эволюцию. Под «контрреволюцией» понималось насильственное восстановление политической системы, существовавшей до революции. Считалось, что революция развивается спонтанно, имеет глубокие корни в народе и ведет к установлению демократии. Контрреволюция обычно являлась результатом работы определенной группы среди правящих классов, и за ней всегда следовал период «реакции».

Я напоминаю об этом элементарном различии потому, что после Первой мировой войны, когда миллионы людей по всей Европе были вовлечены в политический водоворот, любое массовое движение стали именовать «революцией», какие бы цели ни преследовали его лидеры.

Многие историки, социологи и политологи до сих пор недостаточно принимают в расчет ту глубокую перемену, которая произошла в политической психологии, но осталась незамеченной из-за использования традиционной терминологии, абсолютно неприменимой в новых обстоятельствах. До сих пор в ходу афоризм Клемансо о том, что «у демократии нет врагов слева». В XIX в. эта максима сохраняла истинность, поскольку в то время все народные движения были нацелены на социальное равноправие и свободу личности, которыми вдохновлялись и все социалистические движения. В то время сама мысль о том, что из рядов «левых» могут выйти мракобесы, которые черпают поддержку из самых социальных низов и, по словам Достоевского, начинают с полной свободы, а заканчивают полным рабством, считалась политическим богохульством. Именно поэтому Достоевский, в своем романе «Бесы» предвидевший установление того режима, который России пришлось пережить при Ленине и Сталине, при жизни получил от прогрессивных и социалистических левых кругов ярлык страшного «реакционера». Но сейчас, после двух мировых войн, невозможно отрицать тот факт, что реакция, маскирующаяся под «революцию» и возглавляемая такими демагогами, как Ленин, Муссолини и Гитлер, которые в своей борьбе за власть опираются на самые низшие общественные слои, может создать тоталитарные террористические диктатуры, переступающие через любые нравственные запреты. Они совершают преступления такого рода и с таким размахом, который привел бы в ужас реакционеров прошлых дней.

С точки зрения интересов народа и будущего России существовала колоссальная разница между корниловским движением, которое в конце концов оказалось разгромлено, и движением Ленина, возродившимся благодаря корниловскому движению.

Попытка военного переворота представляла собой лишь напрасный арьергардный бой привилегированных классов, последнюю отчаянную попытку удержаться у власти. Вопрос о ее повторении даже не вставал по той простой причине, что у гражданских участников заговора, сыгравших на ущемленной патриотической гордости части русского офицерского корпуса, не имелось ни политической, ни социальной программы, которую можно было бы предложить народным массам.

С другой стороны, Ленин намеревался подняться к власти в обличье защитника политической свободы и нового социального статуса, обретенного народом благодаря Февральской революции.

Естественно, что в начале сентября 1917 г. никто не мог предвидеть того политического садизма, которому предастся большевистская диктатура сразу же после уничтожения демократической системы. Но все лидеры небольшевистских левых партий прекрасно понимали, что Ленин и его приспешники добиваются не власти народа, а диктатуры своей партии над народом. К крайнему сожалению, очевидная природа ленинских амбиций беспокоила их куда меньше, чем мнимая ненадежность партии кадетов, которая, несмотря на свои изъяны, безусловно не стремилась к установлению диктатуры.

Как я уже отмечал, 29 августа правительство поручило мне деликатную задачу восстановления коалиции с участием тех же партий, что и прежде. Я намеревался сделать это в самые кратчайшие сроки.

Признаться, ситуация была достаточно щекотливая. Хотя участие кадетов в правительстве представлялось мне абсолютно необходимым, я знал, что все поступки их лидера Милюкова – каждая написанная им статья и каждая произнесенная речь – вызовут новые волны негодования, как это уже происходило в марте и апреле.

Но затем случилось неожиданное событие. Какое-то время казалось, что оно поможет мне решить эту дилемму. 30 августа, за пару часов перед тем, как приступить к официальным назначениям, я сидел в своем личном кабинете на верхнем этаже Зимнего дворца и просматривал сотни телеграмм из всех уголков страны с поздравлениями по поводу подавления Корниловского мятежа.

Неожиданно вошел один из моих помощников и в сильном возбуждении сообщил мне, что, несмотря на ранний час, на немедленной встрече настаивает В. Лебедев[145]145
  Один из редакторов «Народной воли», газеты правого крыла эсеров, незадолго до того исполнявший обязанности морского министра.


[Закрыть]. Через несколько секунд этот честный, патриотичный и легковозбудимый человек ворвался в мой кабинет. Даже не поздоровавшись, он стал размахивать газетным листом, восклицая:

– Вот вам ваш Милюков!

Заметив его крайнее возбуждение, я подошел к нему и спокойно спросил:

– Почему вы считаете, что он мой, а не ваш? Расскажите мне, в чем дело. Но сперва садитесь и успокойтесь!

Он послушно, как ребенок, сел и постепенно начал приходить в себя, после чего спросил:

– Вы видели сегодняшнюю «Речь»?

– Нет, – ответил я. – Сегодня я еще не заглядывал в газеты.

– Тогда взгляните на это! – И он снова возбужденно показал мне первую страницу кадетской газеты. На листе под датой «30 августа» красовалось большое белое место там, где полагалось быть передовой статье. По-прежнему размахивая газетным листом, Лебедев стал объяснять, что к нему приходил старший наборщик из типографии «Речи» и рассказал, что перед самой отправкой газеты в печать из нее была изъята передовица Милюкова. По словам наборщика, главный редактор «Речи» приветствовал победу генерала Корнилова и требовал, чтобы правительство немедленно помирилось с ним.

Лебедев заявил, что этот инцидент полностью подтверждает мнение всех истинных демократов, будто бы кадетская партия поддерживает генерала Корнилова, и следовательно, ей не место в коалиции. Я не захотел выслушивать до конца аргументацию Лебедева. У меня не было сомнений в том, какие меры следует принять, и прощаясь с ним, я довольно резко указал, что кадеты в целом не могут нести ответственности за действия одного из своих членов.

Как только Лебедев ушел, я приказал немедленно вызвать ко мне двух самых влиятельных представителей петроградского отделения Центрального комитета кадетов – Набокова и Винавера. Хотя не было еще и девяти утра, они прибыли почти сразу же. Когда я сообщил им, зачем посылал за ними, Набоков ответил, что они сами встревожены случившимся. После короткой и откровенной дискуссии все мы пришли к единому выводу: если мы хотим сформировать новую правящую коалицию с участием всех демократических партий, Милюкову следует временно отказаться от руководства партией и поста главного редактора «Речи» и отправиться либо за границу, либо по меньшей мере в Крым или на Кавказ. Мои посетители очень тактично выполнили это весьма деликатное поручение, и Милюков почти сразу же после разговора с ними отбыл в Крым.

В тот же день я сообщил министрам-социалистам Авксентьеву и Скобелеву о своем разговоре с Набоковым и Винавером и попросил их передать его суть своим центральным комитетам, тем самым надеясь расчистить путь для участия кадетов в правительстве.

Одновременно Некрасов и Терещенко также вели переговоры по поводу кадетов с другими выдающимися членами социалистических партий, но без особого успеха.

30 августа на заседании ВЦИКа (Всероссийского центрального исполнительного комитета), на котором в порядке предварительной дискуссии был поставлен вопрос об организации нового кабинета, антикадетские настроения были настолько сильны, что Авксентьев и Скобелев решили выйти из состава правительства, чтобы, как выразился Скобелев, получить свободу рук для защиты правительственной политики. Окончательное решение о составе коалиции Совет должен был принять 1 сентября.

После падения монархии между Временным комитетом Думы и новосозданным Советом было достигнуто соглашение о том, что Россия останется без какой-либо определенной политической системы до созыва Учредительного собрания. Однако к лету двусмысленное положение России как государства без определенной формы правления стало нетерпимым. Требовалось, однозначно используя слово «республика», показать всем и каждому, что Россия является демократией и на словах, и на деле. Это было особенно существенно в тот момент, когда определенные силы пытались установить в стране диктаторский режим. Осознавая всю опасность промедления, я два раза пытался добиться провозглашения России республикой. Первая попытка была сделана сразу же после большевистского мятежа 4 июля, во время краткого пребывания в Петрограде между поездками на фронт. Вечером 6 июля на совещании представителей социалистических партий по вопросу о программе нового коалиционного правительства я настоял на включении в принимаемую декларацию двух пунктов. во-первых, о провозглашении республики и, во-вторых, о роспуске Государственного совета и Думы. Мои требования были приняты. Не дожидаясь издания декларации, я поспешно вернулся на фронт, где вскоре получил экземпляр опубликованной декларации. Обоих моих пунктов в ней не было. Их выбросили без моего согласия, однако момент был такой напряженный, что я не стал принимать никаких мер.

Второй раз возможность представилась на Московском Государственном совещании[146]146
  См. главу 19.


[Закрыть], когда все представители различных партий, классов, городских и земских учреждений и пр. высказались за учреждение республики. После дискуссии я попросил министров, присутствовавших на совещании, позволить мне провозгласить Россию республикой, но они отказались.

Однако после военного мятежа уже никто из представителей демократических кругов не сомневался в необходимости формально признать существование республиканской формы правления в России, и на заседании Совета министров 31 августа был принят окончательный проект «Декрета о республике».

Во время этого заседания мне сообщили, что со мной желает немедленно встретиться делегация от ЦК партии эсеров.

Я выполнил просьбу и тут же отправился в свой кабинет, где меня уже ждали двое членов ЦК эсеров – Зензинов и Гоц. Вспомнив, что они же двое явились ко мне во время июльского кризиса, предъявив что-то вроде ультиматума от своего ЦК, я предположил, что на этот раз они посетили меня с аналогичной миссией, и оказался прав. Они прибыли, чтобы заявить от имени своего ЦК, что если я осмелюсь включить хотя бы одного кадета в правительственную коалицию, то в ней не будет участвовать ни один эсер. Сдерживая гнев, я сказал:

– Сообщите вашему Центральному комитету, что, во-первых, я передам это требование правительству; во-вторых, лично я считаю необходимым включить в состав правительства как кадетов, так и представителей всех остальных демократических партий; и в-третьих, как глава национального правительства, я не могу подчиняться приказам отдельных партий.

Тогда Зензинов попытался завязать со мной дискуссию «по-дружески, не для протокола», но я прервал его и сказал, что частные разговоры в данном случае неуместны.

– Вы предъявили мне официальную резолюцию Центрального комитета вашей партии, – сказал я, – и я немедленно передам ее правительству.

На этом разговор завершился.

Вернувшись в зал заседаний, я сообщил о только что состоявшейся встрече с представителями эсеров. Мой ответ был одобрен единогласно. Ни у кого из нас не было ни малейших сомнений, что резолюция партии эсеров на неопределенное время задержит восстановление коалиционного правительства с участием всех демократических партий.

Тем временем требовалось как можно скорее ликвидировать последствия бунта. Главными задачами было создание нового Верховного главнокомандования, восстановление дисциплины на фронте, ликвидация снова охватившего тыл беззакония и вообще возвращение страны к нормальной жизни, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. В то же время следовало возобновить важные дипломатические переговоры с союзниками.

К тому времени более половины министров по различным причинам подали в отставку, а чрезвычайные полномочия, полученные мной на время мятежа, утратили свою силу.

Однако именно в этот момент, когда мы проходили через неустойчивый переходный период, для проведения как внутренней, так и внешней политики была абсолютно необходима концентрация административных полномочий и власти.

Насколько я помню, именно Терещенко после консультаций с лидерами кадетов и социалистов внес проект резолюции, в которой призывал к созданию комитета из пяти министров, получавших всю полноту исполнительной власти до формирования новой коалиции. Проект резолюции министра иностранных дел был принят наряду с моим предложением о провозглашении республики. Затем оба этих предложения были включены в следующее официальное заявление, опубликованное 1 сентября за моей подписью и подписью министра юстиции Зарудного:

«Мятеж генерала Корнилова подавлен. Но велика смута, внесенная им в ряды армии и страны. И снова велика опасность, угрожающая судьбе родины и ее свободы.

Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику.

Срочная необходимость принятия немедленных и решительных мер для восстановления потрясенного государственного порядка побудила Временное правительство передать полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава[147]147
  В этот особый орган, получивший название «Директория», помимо меня, вошли министр иностранных дел Терещенко; министр почт и телеграфа Никитин, также отвечавший за Министерство внутренних дел; полковник Верховский (получивший звание генерал-майора); бывший командующий Балтийским флотом контр-адмирал Вердеревский, отныне военный министр. Представители армии и флота были впервые включены в правительство после моего назначения Верховным главнокомандующим.


[Закрыть] во главе с министром-председателем.

Временное правительство своей главной задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии. Убежденное в том, что только сосредоточение всех живых сил страны может вывести родину из того тяжелого положения, в котором она находится, Временное правительство будет стремиться к расширению своего состава путем привлечения в свои ряды представителей всех тех элементов, кто вечные и общие интересы родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов. Временное правительство не сомневается в том, что эта задача будет им исполнена в течение ближайших дней».

Вечером того же дня, 1 сентября, состоялось второе – и решающее – заседание ВЦИКа для обсуждения кризиса, возникшего по поводу коалиции.

Резолюция, принятая на заседании[148]148
  Она была предложена эсерами и меньшевиками.


[Закрыть], оказалась поразительным документом, став полной неожиданностью как для правительства, так и для страны.

В преамбуле к резолюции заявлялось, что «трагическое положение, созданное событиями на фронте и гражданской войной, которую открыла контрреволюция (т. е. сторонники и последователи Корнилова), делает необходимым создание сильной революционной власти, способной осуществлять программу революционной демократии и вести деятельную борьбу с контрреволюцией и внешним врагом. Такая власть, созданная демократией и опирающаяся на ее органы, должна быть свободна от всяких компромиссов с контрреволюционными «цензовыми элементами».

Короче говоря, высший орган «революционной демократии», Всероссийский центральный исполнительный комитет Совета, вместо того чтобы ответственно принять участие в создании коалиции, способной управлять республикой, решил отстранить всех представителей «буржуазной демократии» от участия в правительстве!

Далее они решили как можно скорее провести совещание всех «демократических» – в своем понимании этого слова – организаций для решения вопроса о формировании правительства, способного возглавлять страну до созыва Учредительного собрания.

Что касается существующего правительства, было предложено сохранить его вплоть до созыва этого «демократического совещания», но оно должно действовать в тесном сотрудничестве с «Народным комитетом по борьбе с контрреволюцией» (находившимся под контролем ВЦИКа), дабы предотвратить выполнение им таких административных мер, которые могли бы привести к недовольству населения.

В сущности, это означало, что существующее правительство вплоть до его замены режимом, который будет провозглашен на предполагавшемся «демократическом совещании», должно представлять все свои административные решения для одобрения во ВЦИК.

Мужественно выступив против этого решения, Скобелев, до предыдущего дня занимавший должность министра труда, выдвинул следующие аргументы:

«Здесь говорили, что принцип коалиции не оправдался. Я другого мнения. Как ни тяжело настоящее положение, но все же Россия осталась нашей, Россией демократии. Через сколько кризисов идея коалиции ни проходила, она все-таки сумела сохранить Россию и свободу до сегодняшнего дня. И эта идея не должна умереть…

Возможны три комбинации власти: коалиционная, исключительно буржуазная и исключительно демократическая[149]149
  Следует иметь в виду, что в данном контексте «демократическая» означает «социалистическая».


[Закрыть]. Чисто буржуазной власти оправдать нельзя. В заговоре Корнилова столкнулись две власти: одна, стоящая за самодержавие, и другая власть, опирающаяся на все слои населения. Победила последняя, иначе и быть не могло. Но не следует бросать огульного обвинения на всю буржуазию, как в свое время было неправдой, что в выступлении демократической улицы 3–5 июля принимала участие вся демократия[150]150
  Восстание большевиков, организованное Лениным.


[Закрыть]. Если в движении Корнилова, может быть, и принимали участие некоторые буржуазные группы, то, наверно, большинство их не участвовало в нем. И потому окончательно отстранить их от власти мы не имеем права.

Вторая идея власти состоит в передаче всей полноты ее демократии. Уже с первых дней революции нам указывали, что только лозунг «Вся власть Советам» способен спасти страну. За последние дни у многих из нас произошла революция в мозгах, и увеличилось число сторонников этого лозунга.

Но у меня эта революция не произошла. Я умышленно вышел из состава Временного правительства, чтобы проводить мою идею среди вас с развязанными руками. Чем грознее положение на внешнем и внутреннем фронте, тем более надо сплачивать вокруг себя все живое для защиты страны…

Не забывайте, товарищи, что Петроград – это не вся Россия, и потому Петроград должен прежде всего спросить всю Россию.

Я дважды бывал на фронте и знаю, что Петроград не пользуется там всеобщим доверием.

Причина этого следующая: «нас всех слишком обуревает жажда власти. У нас на глазах Зимний дворец, и мы слишком стремимся попасть в него. Провинция его не видит, и потому она трезвее…»

Голос Скобелева остался гласом вопиющего в пустыне. Его поддержал только Авксентьев, бывший министр и председатель Совета крестьянских депутатов.

Все остальные, особенно те, кто много лет прожил за границей, и те, кто пережил сибирскую ссылку и каторгу, проявили крайнюю враждебность к основам политики правительства. Полностью игнорируя все трудности как во внешних, так и во внутренних делах, они полагали (бог знает на каких основаниях), что имеют право установить новый режим «трудящихся масс».

Каменев, представлявший Ленина, произнес речь, которая еще сильнее убедила сторонников социалистического правительства, что их мечта о постоянном сотрудничестве с большевиками осуществима. «Два пункта, – сказал Каменев, – нас всех объединяют: власть должна быть ответственной перед нами и опираться на революционную демократию. Оба эти условия встретили отказ… Объявленный нам состав правительства – это правительство для Керенского, правительство же для России должно быть создано здесь, с Керенским или без него, в зависимости от нашего усмотрения».

Следующим после Каменева выступал Дан, лидер меньшевиков, который также критиковал то обстоятельство, что мое правительство неподотчетно ВЦИКу. Церетели, поддержав резолюцию эсеров и меньшевиков, запрещавшую любые контакты с буржуазией, все же попытался оспорить экстремистскую позицию Каменева. Он указывал, что резолюция допускает возможность создания коалиции, пока та существует в рамках демократического движения. Однако он не стал уточнять это довольно расплывчатое понятие и не объяснил, что именно он понимает под «демократией».

Чего в действительности добивались сторонники исключительно социалистического правительства, раскрыл председатель партии Чернов в своем обращении к четвертому съезду партии социалистов-революционеров в ноябре 1917 г.[151]151
  «Взрыв возмущения в связи с возможностью военного переворота и разгула контрреволюции, – сказал Чернов, – который на время восстановил единство демократического революционного фронта в борьбе с крупнейшей партией привилегированных классов России, партией, которая по-прежнему сохраняла доминирующие позиции, то есть кадетов, именно эти настроения укрепили позиции социалистической демократии и в какой-то степени ослабленных Советов. Советы, которые после событий 3–5 июля, приведших к подрыву единства демократического фронта, качнулись вправо, смогли затем выправить линию и занять более левые позиции. И потому неудивительно, что многие, в том числе и я, не могли не порадоваться самому факту Корниловского мятежа, который, показав абсурдность сползания вправо и продемонстрировав все его логические последствия как заговора военных, дал возможность, использовав ошибки и преступления правых, выправить положение, усугубившееся в результате ошибок и глупости левых».


[Закрыть]

Именно такие резкие разногласия во мнениях среди вождей революционной демократии, а также желание многих из них отбросить историю революции на полгода назад впоследствии превратили Демократическое совещание в трагический фарс – или, по словам Ленина, в комедию – каковой оно и являлось.

3 сентября ВЦИК разослал приглашения принять участие в Демократическом совещании самым разнообразным политическим и гражданским организациям, имеющим, с его точки зрения, право на это. Совещание открылось 14 сентября. На нем присутствовало 1492 делегата. Стоит отметить, что за время между рассылкой приглашений и открытием конференции расстановка сил в «революционно-демократическом» лагере существенно изменилась.

5 сентября Московский Совет принял резолюцию, аналогичную той, которую 31 августа вынес Петроградский Совет. Меньшевистские и эсеровские президиумы в обоих Советах подали в отставку, и на их место были избраны большевики, левые эсеры и объединившиеся с ними меньшевики-«интернационалисты». Во всех других крупных городах рабочие и солдатские организации все больше подпадали под влияние большевиков и их сторонников[152]152
  Организаторы Демократического совещания выделили 446 мест, т. е. треть общего состава, представителям рабочих и солдат, в то время как Совет крестьянских депутатов, выступавший от имени подавляющего большинства русского населения, получил лишь 179 мест. Странная политическая арифметика!


[Закрыть]. 6 сентября в Москве был издан устав Красной гвардии. Эта большевистская Красная гвардия выросла из рабочей милиции, созданной Советом 27 августа «для содействия правительству».