Текст книги "Вечный мент, или Светоч справедливости"

– Пошто на земле осесть не решился?

Нищий только руками развел:

– Не приспособлен я к тому, чтобы на земле оседать. На то особый навык нужен. Да и немощь моя дюже сильная. Не сегодня – завтра Господь приберет. Так что никому я такой не нужен. Разве что черту… – Попрошайка подбежал, схватил конский повод, заговорил еще жарче, чем прежде: – Разве что черту душу отдать, как ты отдал Андрейка. Или ты сам диавол и есть?

– Ты что тут нам балакаешь? – накинулся на него один из стрельцов, замахнулся плетью, но голова остановил его жестом.

– Нет, не диавол я, – ответил, – а Господом богом за справедливостью следить на Руси поставленный. И тебе вот, что скажу. Когда кому срок придет к Господу отправляться, это не нам с тобой решать. Любой немощный может жить дольше всякого здорового. Нет у тебя права свою жизнь губить, сколько бы ее не осталось у тебя. И должен ты побирушничество оставить, и найти себе занятие достойное. Хоть в монахи подайся. Все лучше Господу служить, чем здесь на углу клянчить…

– Монах из меня никудышний, – проворчал нищий, – я за свою жизнь столько нагрешить успел…

– Господь всех прощает, кто в него веру имеет, – ответил голова, – но уговаривать я тебя устал, Тимоха. Коли считаешь, что для монастыря или каких других богу угодных деяний ты человек потерянный, гляди, своей же рукой тебя к нему отправлю.

Нищий смекнул, к чему идет дело. Проворно отбежал подальше, жалея, что затеял этот разговор с «чертом». Только доходное место потерял. Такое, как здесь, сразу не найдешь.

– Пойдешь в монастырь? – спросил голова, взгляд его потяжелел.

– Пойду, – Тимоха поспешно закрестился, – истинный крест, пойду. Вот только немощь бы моя отпустила. Тогда не то, что в монастырь, на земле осяду.

– Тоже дело, – одобрил голова, тронул коня пятками, – ну, бывай, Тимоха. Время будет, проверю, как мой наказ исполнил.

А через пару дней на жизнь объезжего головы покусились лихие люди. Нападающих было трое. Все в масках.

Сорвав с поверженных врагов тряпицы, Андрей с сожалением узнал в одном из них давешнего знакомого. Присел над раненым:

– Что ж ты не послушался совета?

Тот хрипел, на губах вздувались кровавые пузыри, силился что-то сказать.

Андрей склонился ниже.

– Бес попутал, голова… – И вдруг зашептал жарко: – Ангел за твоим плечом. Истину говорю. Огромный ангел с черными крылами за спиной с мечом, да и не ангел вовсе… – Умирающий закашлялся, изо рта плеснуло кровью, глаза подернуло пеленой смерти. Жизнь покинула Тимоху внезапно и бесповоротно.

То, что он увидел дальше, было еще страшнее виденного прежде. Божий посланник, ростом не меньше трех метров, сгреб его за воротник, изо всех сил встряхнул и отшвырнул назад.

– Забирай.

Чьи-то руки обхватили мертвого человека, чмокнули прямо в темечко, развернули к себе. Рогатый захохотал, тиская Тимоху в объятиях.

– Ну, пойдем, дорогой ты мой, в самое пекло…

Рядом стоял, закрыв лицо ладонями, маленький ангел. Плечи его содрогались от рыданий.

– Что я надела…

И не договорил, рухнул вниз, в искрящиеся вихри веселого пламени.

***

Со временем компетенция московских объезжих голов стала расширяться. Все благодаря умелой политике Светоча. Не нравилось ему, видите ли, передавать граждан в Земской приказ, а нравилось проводить дознание и расследовать дела самолично. Чем он и стал заниматься. К тому времени, авторитет его вырос до таких немыслимых высот, что слава Андрея Счастливцева гремела не только в Москве, но и во всех землях окрест. Чаще всего, он самолично ловил преступника и тут же выносил наказание в виде битья батогами или направления в тюрьму на неопределенный срок. За тяжкие преступления сам не карал – передавал властям.

– Видишь вот это здание? – спросил Кухериал.

– Из красного кирпича?

– Да. Это волостной приказ. А в нем заседает местный объезжий голова, когда не курсирует по городу. Счастливцев. Собственной персоной. В эти времена он, ad vocem [23]23
  К слову (лат.)


[Закрыть], очень ловко изменил личину, сбрил бороду, усы, стал похож на немца – немцами тогда называли всех иностранцев. Но по фамилии был русским. Счастливцевым. Очень ему эта фамилия подходящей показалась. Значимость свою осознал. Слуга бога. – Последние слова Кухериал выплюнул с отвращением.

Картинка перед моим мысленным взором раздвинулась, продемонстрировав выходящего из парадного человека в простом коричневом кафтане. Я без труда узнал в нем вечного мента. Одно дело, когда узнаешь, что тот, кого тебе предстоит пришить, долгие годы живет на свете, с чужих слов и совсем другое – увидеть его в реальном историческом антураже.

– А теперь гляди, что будет. Из переулка, что напротив, на объезжего уже наш товарищ и брат нацелился. Зовут Кузьмой. Всю жизнь осваивал преступный промысел. И кажется достиг в этом деле удивительных высот. По характеру – натуральный душегуб. Маму родную удавит, если хорошо заплатят. Андрея собирается ткнуть заточкой. Любопытно?

– Не очень. Уже знаю, что примерно с ним будет.

– Ты абсолютно прав, мой друг.

По улице проскакало несколько всадников, первый на белой лошади, явно спешили с важным поручением. Андрей посторонился, пропуская их. Кузьма напротив, неуклюже шагнул навстречу, и был немедленно сбит.

Но вернемся к Светочу… В двадцатых годах семнадцатого века по велению монарха всея Руси был создан Сыскной приказ. Тот самый, что потом послужил основой для развития следственных органов России. Светоч справедливости, естественно, не мог пройти мимо такой значимой инициативы властей. И оказался в числе тех, кто ищет закоренелых преступников – воров и убийц, сбежавших посадских людишек, закладников, подавшихся в леса крепостных и прочих беглецов от закона.

– А возраст? – поинтересовался я.

– Выдал себя за собственного сына. Хотя детей у Светоча никогда не было, да и не могло быть. Святые лишили его способности иметь детей. И кто, спрашивается, из нас истинное зло?! Он, может, мечтал о наследнике, а его сделали разменной монетой в давнем споре. Ходил он, к слову сказать, снова без бороды. Хотя все вокруг бороды носили, исключая, разве что иностранцев, да заезжих – черкесов, казаков. Запрет носить бороды в городе только в начале восемнадцатого века появился. Тогда Петр первый западную культуру в России решил насаждать.

– Что же он без бороды? – поинтересовался я. – Он же без нее, наверняка, моложе выглядит.

– К тому же, безбородый заметнее. В конце семнадцатого века, дабы целее быть, Светоч по инициативе святых перебрался поближе к Санкт-Петербургу. – Кухериал отхлебнул портвейн. – Там в то время средоточие божественных сил случилось по непонятной для нас причине. Город-то строился на костях, вырос на болотах памятником кровавому деспотизму Петра. И вдруг – такой интерес со стороны святых. Странное дело. Москва – вот где им раздолье. Словно второй Рим – Константинополь – город стоял на семи холмах. Исстари святое место. Правда, потом Люцифуг Рокофал объявил, что московские холмы возвышаются только по отношению к речным долинам, а на самом деле территория города располагается на равнине. И как только это утверждение было принято, как факт, начался знаменитый «московский переворот», после чего мы посадили наших ставленников в самом Кремле. Даже звезды на орденах красной армии поначалу были перевернутыми. Это уже потом решили их антропоцентрично расположить. Ну да, ладно. Об этом позже. Вернемся к Светочу и Санкт-Петербургу.

При Петре для умелого человека да при высоком покровителе в лице самого архангела Гавриила сделать карьеру было, в общем-то, делом несложным. Тут главное царю на глаза попасться и показаться полезным для дела. Петр людей возносил быстро и сразу. Взять хотя бы Алексашку Меньшикова. По молодости лет этот ловкий человечек был пироженщиком, а стал вторым лицом государства. Правда, умер без гроша в кармане, но это уже второй вопрос. В нашей просвещенной и милосердной России всех ждет паскудная старость. Да старость и при деньгах штука паскудная. Лучше до таких лет не доживать.

– Это ты на что намекаешь? – хмуро поинтересовался я. – Что мне старость не светит?

– Что ты?! – замахал ручками Кухериал. – Захочешь стать почетным пенсионером и долгожителем – все тебе обеспечим. Лишь бы ты сам этого пожелал.

– Хочу лет до ста пятидесяти прожить, – сказал я.

– Что я в тебе люблю, Васисуалий, так это твое специфическое чувство юмора, – бес мелко захихикал. – Между прочим, у царя Петра тоже было специфическое чувство юмора. Некоторые из попавшихся ему на глаза, но для дела непригодные, отправлялись на тот свет незамедлительно. Другие по решению суда. Казней было две разновидности – обычная и квалифицированная. Вторая для тех, кому суждено было помучиться. Пытки в официальном порядке вообще не так давно отменили. А в неофициальном порядке и по сию пору далеко не все отказались. Порой попадется эдакому человеку у власти правильный бес искуситель, и запытает он десяток – других подследственных, к ужасу подчиненных и собственному удовольствию. А что ты хочешь, власть над людьми развращает. Но не будем отвлекаться…

В общем, вывести Андрея в первые государственные мужи для святых было несложно, но к тому времени они уже порядком поумнели. Знали, чем больше Светоч на виду, тем большей опасности подвергается. Времена стремительно менялись, и не сказать, чтобы в лучшую сторону, Петр первый корежил Россию по своему и люциферову усмотрению. Нрав его тоже постепенно менялся к жестокой свирепости. Территории страны прирастали за счет Северной войны и экспансии на Запад, а население наоборот стремительно таяло. К концу правления Петра оно сократилось на четверть. Славное было время, что и говорит. Быть у Петра на виду становилось все опаснее. И в петровскую эпоху Андрей оказался на должности помощника при генерал-полицмейстере Санкт-Петербурга. Он и до этого рвался бороться с преступностью. Даже подал прошение о вступлении в губернскую канцелярию, которая осуществляла охрану общественного порядка и поиск преступников, но святые вовремя заметили, что у их протеже от обилия покушений и убийств уже натурально начался сдвиг по фазе, и решили дать ему небольшой перерыв. Чтобы в себя пришел. Лет эдак на сто – сто пятьдесят. И правильно сделали. Контролировать буйнопомешанного куда как сложнее. Это я тебе как истинный знаток этого самого дела говорю.

– Ты на кого намекаешь, морда?! – возмутился я.

– Что ты, Васисуалий?! – всплеснул ладошками Кухериал. – Ты – золото, а не человек. С твоим умственным здоровьем и великой разумностью тебе не киллером надо было быть, а бухгалтером в крупной фирме в эпоху перемен. Нет, речь не о тебе. Приходилось мне бесовать у одного откровенного психа. Так к концу его земного бытия мы с ангелом сами порядком рехнулись. Я даже заговариваться стал.

– А сейчас?

– Что сейчас? – не понял бес.

– Сейчас не заговариваешься?

– Сейчас нет. Хотя с тобой, Васисуалий, настолько сблизился, что порой мне кажется, будто я говорю много лишнего.

– Это ничего, – сказал я. – Твоя разговорчивость только на пользу. Никакая информация не бывает лишней.

– Бухгалтер, натуральный бухгалтер, – умилился Кухериал. – Так тебе интересно, что дальше было?

– Само собой.

– Царь Петр с детства был обижен богом. Уродился он маленького роста, хромой и горбатый.

– Погоди-ка, – возмутился я. – Ты о Петре первом?

– Ну да. О нем самом. Великом реформаторе и провозглашенном антихристе, за то, что каменные церкви разбирал, чтобы Петербург строить.

– Это Петр первый был хромой и горбатый? Ты что-то путаешь…

– Послушай, Васисуалий. Хочу тебе напомнить, ты обещал не перебивать. Что касается Петра, то он был именно таким, как я его описываю. Историю пишут летописцы. А они суть люди подневольные. Вот и написали то, что положено. А не то, как на самом деле было. Ну, где ты видел, Васисуалий, в ту эпоху людей в два с лишним метров роста, скажи на милость?! А у Петра помимо проблем с ростом еще и серьезные гормональные сложности наблюдались. Борода у него, ad exemplum, так и не выросла. Только жиденькие усики под носом. В те времена отсутствие бороды, тем паче у царя, считалось позором. Вот он и решил всем бороды брить, чтобы ни один подданный от царя не отличался и не смел его позорить.

– Ничего себе, – пробормотал я.

– Вот тебе и ничего себе… Век живи – век учись.

Во время своего правления Петр взялся за реформирование карательно-правоохранительного механизма. Создал Преображенский приказ и Тайную канцелярию, глядя на запад, решил перенять тамошний опыт и создать регулярную полицию – предтечу современного аппарата внутренних дел. Куда еще было податься Светочу, как не на службу в регулярную полицию, тем более генералом-полицмейстером назначили иностранца – Девиера, при котором он состоял адъютантом. Так он разом оказался на самом верху правоохранительной системы. Конечно, это мы сделали так, чтобы он был на виду. И его легче было убрать. Причем, замысел был такой – подкопаться под Девиера, который, ad vocem [24]24
  К слову (лат.)


[Закрыть], был нечист на руку. К тому же, во вверенном ему полицмейстерстве творился натуральный бардак. Полицейские погрязли во взятках, пили с преступниками, осуждали невинных. Мы считали – Девиера вместе с помощником казнят. Таким образом, пари будет выиграно. И, действительно, в тысячу семьсот двадцать седьмом году его, наконец, обвинили в неуважении к царской фамилии, пытали, избили кнутом, едва ли не до смерти, лишили всех должностей и чинов, графского титула и сослали в Восточную Сибирь. А вместе с ним и верного помощника. Так Светоч впервые оказался в Сибири, куда потом отправлялся неоднократно. Точнее, его отправляли. За деятельность против государя и отечества. Мир, видишь ли, очень несправедлив, особенно к тем, кто делает свое дело честно. А Андрей Счастливцев все свои силы тратил на то, чтобы бороться с преступностью и отстаивать справедливость.

– Скажите, господин военный, – обратилась к Андрею по-французски полная дама с золотым лорнетом в руке, – когда ожидается генеральное сражение?

– Простите, мадам, не знаю, – раздраженно ответил он. Во всеобщей сутолоке и толкотне, отправка войск выглядела сущим бардаком. Толпа на площади беспорядочно перемещалась, оттесняя солдат салтыковского полка от основной массы.

– Салтыковский? – Андрей обернулся. Перед ним оказался высокий казак в черной высокой шапке. От него ощутимо разило перегаром. Счастливцев не счел нужным отвечать, отвернулся. Казак схватил его за плечо, с силой развернул к себе. – За жалованье родину защищать будешь, так?

Громкий разговор привлек внимание. Вокруг стала собираться толпа.

– Да бросьте вы, – попытался вмешаться сухенький старичок в цилиндре, – какое там жалованье? Гроши.

– Кому гроши, а кому не гроши, – возразил казак. Ну, ты, так и будешь молчать?

Обвинение было более чем странным. Но Андрей давно привык к тому, что стычки случаются по самым удивительным причинам.

– Пшел вон, – выдавил он.

– Что-о-о?! – взревел казак, хватаясь за шашку.

Андрей перехватил руку. Толпа охнула, отступая. Некоторое время нетрезвый вояка пытался выдернуть оружие из ножен, потом утихомирился и отступил. Бормоча проклятия, скрылся в толпе.

И серьезно недоумевал потом, удивляясь внезапному умопомрачению: «Что это на меня нашло?».

А нашло на него не что-то, а кто-то. Пара злых духов вселилась. Один прямо в разум, другой в правую руку.

А Счастливцев, почти сразу забыв о досадном инциденте, в составе полка Первой западной армии Барклая-де-Толли, отправился к Смоленску, куда стремительно подходил со своей армией Наполеон Бонапарт.

– Под Смоленском тогда шли жестокие бои, – поведал Кухериал, – французы одерживали победу за победой, и мы очень надеялись, что Светочу там свернут шею. Рубанут шашкой в ближнем бою, уронят на голову пушечное ядро, смертельно ранят свинцовой картечью. Он бы очень обязал нас, скончавшись под Смоленском. И кое-кто в аду получил бы хорошую награду. Увы, мы в очередной раз просчитались. Гавриил провел своего подопечного через все сражения и мелкие стычки целым и невредимым. Более того, бесстрашие и решительность прославили Андрея Счастливцева и сделали героем войны двенадцатого года.

Ох, и славная это была война. Знаешь, по чьей инициативе началась?! По инициативе самого Рокофала. Знающие мистики – толкователи апокалипсиса, которых хватало во все времена, только теперь они не столь значимы, как раньше, утверждали, будто Наполеон – искаженное имя библейского Аполлиона, врага рода человеческого. Мистики предрекали с воцарением этого дерзкого европейского выскочки на троне Российской Империи скорое наступление апокалипсиса. Ad vocem [25]25
  К слову (лат.)


[Закрыть], Наполеон, действительно, был повержен от руки Михаила, как написано в библейских текстах. Только его победителем был не архангел Михаил, а другой Михаил – Кутузов, хитрый русский циклоп. Конечно, Наполеон – никакой не Аполлион. И душа его томится сейчас в аду, в Пределе гордыни, где он раскаивается в содеянном, среди множества других великих завоевателей прошлого, таких как Чингис-хан и Александр Македонский. А подлинный апокалипсис и последняя битва между силами Тьмы и Света будет еще очень не скоро.

– Когда? – заинтересовался я.

– Ну и вопросики у тебя, Васисуалий! – Кухериал затрясся от смеха. – Если бы мы это знали, все было бы намного проще. Успели бы подготовиться. Нет-нет. Это процессы, которые от нас не зависят. Кто знает, может последней битвы не будет вовсе. А может, она будет олицетворять вовсе не завершение всего, а всего лишь переход мира на новый виток развития. Ты ведь знаешь, что иногда для того, чтобы родиться, нужно умереть?

– Опять заумничаешь?! Рассказывай лучше, что дальше с ментом было. Философствовать на досуге будешь.

– Грубиян, – возмутился Кухериал, но рассказ продолжил.

– Что-нибудь видите?– поинтересовался молодой свитский офицер по фамилии Шмелев.

Андрей стоял, разглядывая в подзорную трубу близлежащие холмы, речку, а за ней бивачные огни неприятельского лагеря. Ему отчего-то казалось, что французы пойдут в наступление уже сегодня. За долгие годы жизни предчувствиям он привык доверять. Слишком часто шестое чувство спасало его от смерти.

– Не дадите взглянуть? – попросил Шмелев.

– Извольте.

Офицер припал к окуляру, поводил по окрестностям.

– Хороший прибор, – заключил он, рассматривая трубу.

– Трофейный, – сообщил Андрей, – добыл в первом же сражении.

– Кое-кто считает, что трофеи брать стыдно, – Шмелев помолчал, – якобы, это занятие чем-то сродни мародерству. Только не обижайтесь, я вовсе не хочу вас обидеть. Напротив, могу сказать, что лично я этих взглядов не разделяю. Трофеи – такая же часть воинской науки, как любое другое солдатское действие. Иной трофей может спасти жизнь.

– Или уберечь от неожиданного нападения врага, – поддержал Андрей, – как эта зрительная трубка, к примеру.

– Продайте мне ее, – вдруг предложил Шмелев, – я в таких вещах разбираюсь. Всегда, знаете ли, интересовался хорошими зрительными трубками. Эта вот сделана в Вене. Стоит очень хороших денег. И я хорошо заплачу.

– Ну, нет, – возразил Андрей, – вещица досталась мне даром. Я бы подарил ее вам, но она дорога мне, как память. Так что пускай уж останется при мне.

– А давайте меняться, – нашелся Шмелев. – Что вы, к примеру, хотите за этот уникальный прибор?!

Андрей усмехнулся, сдвинул трубку, вложил ее в замшевый на перевязи чехол.

– Признаться, ничего не хочу.

– Так уж и ничего. От хорошего оружия, наверное, не откажетесь?

– Полноте. Давайте оставим эту тему.

– Ну, хорошо, – отступил офицер, – не откажетесь ли выпить со мной пуншу в знак того, что у вас не осталось неприятного осадка от нашего разговора? У меня и походный чайник имеется, и ром…

– Почему бы и нет? – согласился Андрей.

Большой любитель комфорта Шмелев возил с собой собственную палатку колоссального по воинским меркам размера. Она напоминала дом. Стоящая на привале эта палатка привлекала всеобщее внимание. Откинув полог, Шмелев пригласил Андрея к себе. Внутри царила атмосфера уютная, почти домашняя.

– Хорошо устроились, – одобрил Андрей, сам он пользовался казенной палаткой, дырявой, с тонкими стенками и ночью сильно страдал от холода и сырости.

– Грешен. Люблю себя хорошо ощущать. Я сейчас, – Шмелев взял чайник и выбрался наружу.

Там он долго стоял, вдыхая холодный воздух. В лице его, тем временем, происходили странные метаморфозы. Оно то вытягивалось, то делалось злым, то жалостливым. В конце концов, окончательно приняло жестокое выражение. Свитский офицер наклонился, извлек из-под голенища нож, шагнул назад в палатку.

Андрей скакнул ему навстречу, перехватывая руку с клинком. Борьба заняла считанные секунды. Гость ловко пнул Шмелева в живот, завернул кисть назад и завладел оружием.

– Бес попутал, – прохрипел офицер, стоя в нелепой позе, его подбородок не доставал до колен всего ничего.

Андрей отпихнул поверженного противника, и тот растянулся на собственной кровати и забормотал, едва не плача:

– До такой степени вдруг захотелось эту вещицу. Сам не знаю, что на меня нашло… Только почувствовал, что никогда уже не буду счастлив, если она не станет моей.

– Прощайте, – глядя на Шмелева с презрением, сказал Андрей и покинул его комфортное жилище.

С утра французы пошли в наступление. Ночью они успели подтащить пушки на позицию, и теперь кучно вели огонь. Ядра ложились точно на лагерь. Одно из них еще до восхода солнца пробило лиловый шелк шмелевской палатки.

Он бродил затем безутешный среди сражающихся, ощупывал развороченную грудь, и причитал, долго полагая себя живым. А вокруг грохотали взрывы, свистела шрапнель, метались, обезумев от обилия крови и смерти, бесы и ангелы. Умерев, Шмелев обрел возможность наблюдать потусторонних существ, но счел их вызванной шоком галлюцинацией.

В Москве Андрей оказался только в сентябре, вошел в город в грубой мужицкой одежде – тулупе и сапогах, вместе с французскими войсками, в качестве одного из военнопленных. Основные части армии Кутузова успели в срочном порядке покинуть город. Ушло и большинство мирных жителей. Москва обезлюдела. По пустынным улицам ветер носил сухую осеннюю листву, обрывки газет. Андрей подхватил лист «Московских ведомостей», прочел объявление о новой театральной премьере, скривился, как от зубной боли – мирная жизнь казалась сном.

– Прибавить шагу, – прикрикнул на пленных французский офицер.

В октябре французы покинули Москву. Город к тому времени напоминал гигантское пепелище. В окрестностях время от времени еще можно было встретить солдат армии Бонапарта. И даже офицеров. Один из них задержался в столице по неизвестной причине, был схвачен и препровожден в штаб армии.

– Вы были бесчестны по отношению к нам… – начал с порога возмущаться французишка, оказавшись перед лицом начальника штаба, генерала Карамышева. Француза привели к нему на предмет наличия у пленного важных сведений о перемещении арьергарда наполеоновской армии.

– Чем же мы были бесчестны? – насмешливо поинтересовался генерал.

– Так нельзя вести войну. Вы воюете по-варварски. Согласились на перемирие, оставили нам Москву без боя, и мы вошли под ее величественные стены, уверенные, что это победа, конец большого долгого боя. Что мы будем праздновать вместе нашу победу. А вы предали нас. За перемирие устроили нам жестокий прием, вы же сожгли город, ваши партизаны повсюду в его окрестностях и даже в нем самом по ночам убивали наших солдат.

– А ваши солдаты не грабили и не убивали? – поинтересовался генерал.

– Это война… – начал офицер, но Карамышев его перебил:

– Андрей, голубчик, – обратился он к присутствующему в помещении молчаливому военному в новенькой артиллерийской форме, – скажи, когда ты скрывался в Москве под видом простого крестьянина, поджигал ли ты дома?

– Да, – с достоинством ответил тот, – неоднократно. Я лично поджег дом графа Ростопчина, по его личной просьбе.

– Вот видите, – с жаром вскричал француз, – то, о чем я говорил. Ваш граф Растопчин – настоящий преступник. Подстрекатель к поджогам.

– За то, что ты делал, родина тебя не забудет, Андрей, – проговорил генерал. – Что касается вас, господин варвар, запомните навсегда – русских нельзя победить, по той простой причине, что этот народ никогда не склонит головы перед захватчиками. Мы – русские, не дикие скифы. Рано или поздно вы поймете, что здесь, в России, подлинный оплот цивилизации и просвещения… Вы французы – жалкая нация, вы предали и прокляли своего собственного короля. Страну, которая свергает помазанника Божьего, не ждет ничего хорошего. Вас не ждет ничего хорошего.

– Да как вы смеете?.. – захлебнулся негодованием офицер и выкрикнул: – Да здравствует бонапартистская Франция.

– Андрей, уведите этого господинчика, – поморщился Карамышев. – Вы предстанете перед военным судом, – сухо сказал он, – трибунал, увы, не столь суров, как бы мне того хотелось. Скорее всего, вас не вздернут на виселице, и даже не выпорют, как следует, а просто вышлют на родину. Прощайте.

Француз открывал рот, как выброшенная на берег рыба, не в силах что-либо сказать от возмущения. Его под руки почти насильно выволокли из штаба.

– Я… я потомственный дворянин. Я требую уважения, – зашелся тот в крике.

– Этого на погрузку бревен для яузского моста, – отдал распоряжение Андрей, – будем восстанавливать город силами бонапартистской Франции.

– В девятнадцатом веке, сразу после военной кампании и разгрома наполеоновских войск, Светоч уехал из Петербурга и по воле святых снова перебрался в Москву, поближе к оплоту православия. К тому времени здесь начала формироваться регулярная жандармерия. К ней он и примкнул. В качестве нерядового сотрудника, по протекции свыше. Как герой войны, он мог рассчитывать на определенные привилегии. Вот он, в жандармской униформе.

Я увидел стоящего посреди обширного кабинета Андрея Счастливцева в черном, бросалась в глаза круглая фуражка с кокардой. Сидящий за столом человек сердился, и что-то гневно выкрикивал в лицо Светоча. Тот молчал.

– Интересно узнать, о чем они говорят? – Кухериал подмигнул. – Небольшая провинность. Три трупа во время дежурства. Очередное покушение на нашего с тобой героя. Что характерно, парень чувствует вину. Вот ведь святоша. Его убить пытались. А он глаз не поднимает. Пора бы уже привыкнуть. Между прочим, он неплохо зажил в девятнадцатом веке. Породнился даже с Величанскими. Весьма состоятельное московское семейство. Имели усадьбу возле Патриарших прудов. Даже унаследовал небольшое состояние…

– Расскажи поподробнее, – попросил я.

***

Княгиня Анна Аркадьевна Величанская смерила молодого человека неприязненным взглядом. В высших кругах он имел репутацию человека странного и даже темного – никто ничего не знал о его прошлом, никто не имел представления о его планах на будущее. В Москву этот господин с кротким взором и тонкими чертами лица приехал сравнительно недавно. А чуть раньше, вроде бы, участвовал в войне против Наполеона, и даже получил кое-какие награды. В его геройство княгине Величанской верилось с трудом – слишком наивным было выражение бледного лица. Он скорее походил на церковнослужителя, нежели на воина, способного на ратные подвиги. Разве можно представить этого голубоглазого юношу летящим в лихую кавалерийскую атаку с шашкой наголо. Вот и сейчас он стоял в стороне и, словно, молился, глядя куда-то в потолок.

Между тем, большинство гостей слушали, как младшая дочь княгини Ольга восхитительно музицирует на клавикордах. Многолетние упражнения не прошли даром. С неудовольствием Анна Аркадьевна заметила, что дочь бросает красноречивые и даже не совсем приличные взгляды на странного молодого человека. Княгиня приписала этот интерес его героической репутации, и постаралась встать так, чтобы веером начисто загородить Ольгу от этого сомнительного типа.

Увы, вечер только начинался, и спустя некоторое время Анна Аркадьевна застала молодых людей беседующими у колоннады. Приглушенные голоса и взгляды, которые они бросали друг на друга, заставили ее заподозрить, что разговор касается тем самых интимных. Она собиралась было вмешаться, но тут к ней приблизился граф Растопчин, источая искреннее дружелюбие, и ей стало не до того.

Беда обрушилась на Анну Аркадьевну спустя два месяца, в середине октября. Этот день она отлично запомнила, потому что известие, преподнесенное дочерью, ее буквально ошарашило.

– Андрей Андреич сделал мне предложение, – проговорила Ольга и зажмурилась от счастья.

– Ах, мон шерри, – княгиня открыла ридикюль, извлекла бутылочку со спиртом и поспешно поднесла к носу. Этот жест давно уже вошел у нее в привычку, спасая от регулярных обмороков. Войдя в возраст, Анна Аркадьевна сделалась излишне впечатлительной. Хотя по молодости лет отличалась нравом веселым и прогулкам с кавалерами в тенистых парках усадьбы предпочитала верховую езду. Впрочем, приличия соблюдала. В седло всегда садилась по-женски. Не то, что некоторые эмансипированные особы. – Неужели ты не понимаешь, мон шерри, – быстро заговорила княгиня. – Этого человека никто не знает. Он совсем не нашего круга. У него нет ни благородного происхождения, ни солидного состояния. Он же, кажется, служит в жандармерии. Какой пассаж. Нет… Мы не можем себе позволить такое родство.

– Но я люблю его! – возразила Ольга.

– Ах, это все романы. Я так и знала, до добра они не доведут. – Анна Аркадьевна встала, подошла, погладила дочку по голове. – Только подумай, что за жизнь тебя ожидает. С мужем, жандармом. Нет, я не отдам свою девочку этому негодяю. А он-то каков. Как посмел, делать предложение тебе. Со свиным-то рылом и в калашный ряд.

– Мама, – Ольга выскользнула из-под ладони Анны Аркадьевны, вскочила со стула и притопнула ножкой, – я уже не девочка, и сама могу решать.

– Да что ты говоришь?! – нахмурилась княгиня Величанская. – С каких это пор?!

«С другой стороны, – размышляла княгиня Величанская, направляясь к мужу, – младшая дочка вышла на редкость нескладная. Худая, курносая, с серыми, словно осеннее небо, глазами. Ну, кто на такую позарится? Известное дело, мужчины любят, чтобы у женщины были формы, чтобы было к чему приложить руки».

По молодости лет Анна Аркадьевна была натурой увлекающейся, так что едва не погубила собственную репутацию. Злые языки даже утверждали, если бы не сватовство князя Ивана Александровича Величанского, кто знает, как бы оно вышло.

Несмотря на спасенную репутацию, мужа Анна Аркадьевна не жаловала. Отчасти за кротость натуры – любимой супруге он даже сейчас, когда страсти молодости несколько поутихли, не мог отказать ни в чем. Второй причиной являлось пристрастие князя Величанского к сочинению сомнительного качества стишков и пьесок. Последние выходили из-под его пера с частотой – штука в месяц. Одну даже поставил в свое время королевский театр. Но шумного успеха постановка не имела.