Текст книги "Вечный мент, или Светоч справедливости"

В кабинет супруга Анна Аркадьевна вошла как обычно, без стука. Князь сидел за письменным столом, сочиняя очередную реплику и одновременно ковыряя гусиным пером в ухе. Реплика сочинялась плохо. Ковырялось хорошо.

– Что-то случилось? – спросил Иван Александрович растерянно. Он всегда терялся, если его отвлекали от работы.

– Случилось! – проговорила княгиня с нажимом, мягко закрыла за собой дверь, прошла и села в кресло. Иван Александрович понял, что разговор предстоит долгий…

Беседа с избранником дочери получилась весьма необычная.

– Нельзя ли узнать, молодой человек, кто ваши предки? – покашляв, спросил Иван Александрович. Было видно, что вопрос этот ему задавать в высшей степени неудобно, но Анна Аркадьевна так многозначительно смотрела на мужа, что не задать его он просто не мог.

– Я происхожу из обедневшего дворянского рода, – ответил Счастливцев. – Но происхождения я благородного, если вас это интересует. Мои предки еще при Иване Грозном занимали высокое положение.

– Это прекрасно, – оживился Иван Александрович.

Княгиня не разделяла настроений мужа.

– И что же вы не взлетели столь же высоко? Не хватает честолюбия? Или, может быть, таланта?

– Пожалуй, и того, и другого, – согласился жених и добавил вдруг невпопад: – А еще я мечтаю о воцарении всеобщей справедливости. Хочу, чтобы всем жилось хорошо.

– Хм, – только и смог сказать Иван Александрович.

– И поэтому вы пошли в жандармы, – заключила княгиня, – довольно странный выбор.

– Здесь нет ничего необычного, – с жаром заговорил Счастливцев, – мы, ведь, следим за порядком в столице. Делаем все, чтобы в Москве не было преступности. К тому же, я не на рядовой должности. Имею солидное жалование. – Одобрение не успело даже отразиться на лице Ивана Александровича полностью, как жених снова все испортил, объявив: – Так что возможностей для борьбы с преступностью и воцарения справедливости у меня много.

Ольга сидела рядом, опустив голову. Все эти слова она уже слышала не один раз. И отлично понимала, как их воспримет маменька. Как бред безумца. Молодой человек без состояния должен стремиться к тому, чтобы сделать карьеру, приумножить капитал. А Андрей Андреич одержим одной только целью – во что бы то ни стало добиться справедливости для всех. Ольга с ужасом представила, что было бы, если бы ее жених поведал сейчас то, о чем с жаром рассказывал накануне. Что, дескать, он живет на свете уже несколько веков, и все это время только и делал, что помышлял о борьбе с преступностью. Тогда, маменька несомненно сочла бы его опасным сумасшедшим, и постаралась выпроводить. Да и папеньке это тоже не понравится. Несмотря на добрейший характер, он попросит молодого человека удалиться, и больше никогда не показываться на пороге их дома.

– Может, у вас есть еще какие-нибудь прогрессивные идеи, молодой человек? – поинтересовался Иван Александрович, дабы скрасить возникшую неловкость. – Сейчас, знаете ли, многие молодые люди выдумывают всякое…

– А давайте лучше выпьем чаю, – предложила Ольга поспешно.

– Давайте. А за чаем я вам расскажу о своих прогрессивных идеях.

– Лучше не надо, – девушка взяла жениха под руку, увлекла в сторону и мягко пожурила: – Умоляю, не говори лучше ничего. Они у меня старых взглядов. И тебя не поймут.

– Я тоже старых взглядов, – прошептал Андрей, – причем, самых что ни на есть старых.

– Ну, вот, ты опять, – надула губки Ольга, – я же просила тебя больше так не шутить. Я не хочу выходить замуж за старую развалину.

– Ну, хорошо-хорошо, – устало согласился «молодой человек».

– Я распоряжусь, маменька, – сказала Ольга и выпорхнула из комнаты.

Наступила пауза. Жених, сохраняя почтительную позу, не прерывал всеобщего молчания, полагая, что все самое важное уже успел до них донести.

С чаем, впрочем, тоже не получилось.

Как только сели за стол, дверь распахнулась от сильного удара, и в гостиную буквально вбежал рыжеволосый человек с кавалерийской шашкой наголо. В нем Анна Аркадьевна с удивлением опознала француза, что сегодня утром приходил наниматься гувернантом к Сашеньке, ребенку старшей дочери. Вместе с рыжеволосым в комнату ворвался второй – страшный, с окровавленной повязкой на голове. В руке у него подрагивал ржавый пехотный штык.

Иван Александрович испуганно ойкнул, в таких переделках ему бывать пока не доводилось. Супруга напротив начала привставать, собираясь разразиться гневной тирадой. На ее счастье, жених младшей дочери оказался проворнее.

Андрей Андреич Счастливцев, отбросив стул, вскочил из-за стола и скинул сюртук. Под верхней одеждой обнаружилась кобура, а в ней длинноствольный пистолет. Рука жандарма, как кобра, метнулась к рукояти, и ствол в одно мгновение оказался направлен на француза. Тот даже не успел вскинуть клинок. Выстрел прозвучал оглушительно. Гостиную заволокло дымом. В белых клубах заметались фигуры. Послышались звуки ударов и громкие выкрики.

Вскоре дым рассеялся, и стало видно, что посреди комнаты стоит один только поборник справедливости, по-прежнему держа в руке оружие, а оба возмутителя спокойствия лежат на полу в лужах крови, вне всякого сомнения, мертвые.

Анна Аркадьевна спешно зашарила вокруг в поисках ридикюля, а поскольку таковой не обнаружился, грохнулась в спасительный обморок…

Свадьбу сыграли той же осенью.

Величанским и в голову не пришло, что парочка головорезов ворвалась в их дом с одной только целью – покончить со Светочем справедливости.

Архангел Гавриил счел, что семейная жизнь пойдет его подопечному на пользу. Так отцы часто думают о своих непутевых сыновьях – вот женится, остепенится, перестанет лезть на рожон и гневить бога.

Брак этот, и вправду, на долгое время примирил Светоча с действительностью, где по-прежнему царила несправедливость – разгул преступности и произвол властей. На Руси никогда не было спокойно.

А потом Ольга заболела и умерла…

– Как это умерла? – возмутился я.

– А что ты так на меня смотришь?! – вскинулся Кухериал. – Мы здесь совершенно ни при чем. Если бы она не умерла тогда, то все равно скончалась бы от старости. И вообще, я не знаю, может, это сами святые ее умертвили. Не хотели, чтобы переживала, теряя красоту и здоровье, в то время как ее муж остается таким же молодым и полным сил. Они на такое способны, уверяю тебя.

В этот момент я опять вспомнил Кристину. Правильно говорит Кухериал, человек – существо несовершенное. К чему все эти страдания и душевная маета?! Вот так живешь день за днем, не зная для чего пришел на этот свет. Посетит однажды краткое мгновение радости и счастья, а потом кто-то на небесах или под землей решит за тебя – хватит, насладился, пора и честь знать – и отбирает самое дорогое. А это, черт побери, не способствует очищению души. Совсем не способствует. И я не хочу принимать со смирением свою утрату. Пусть даже она не умерла. Я не хочу, чтобы она была той, кем является сейчас.

– Я не хочу, чтобы Кристина была ведьмой, – сказал я.

– Это ее собственное решение. Извини, но над другими людьми я не властен… Если тебе так уж невмоготу от того, что она стала шлюхой, принимает участие в шабашах, и Бафомет буравит ее своим огромным естеством каждое полнолуние, просто убей ее. – Голос беса стал вкрадчивым: – Чего уж проще! Сделай так, чтобы она никогда не смогла больше тебе изменять. Нет бабы – нет переживаний.

– Не надо меня искушать. Все равно ничего не выйдет.

– Почему же не выйдет?! Обязательно выйдет. Если, конечно, постараться.

– Я не смогу убить Кристину, – выдавил я. В горле встал ком – застарелые переживания и боль, любовь и ярость, всего понемногу. Прежде я иногда представлял, как убиваю ее. Как достаю из кобуры пистолет и направляю на нее. Особенно часто такие мысли являлись ко мне в последние месяцы наших отношений. Но все это время я знал, что никогда не смог бы спустить курок.

– Звучит омерзительно, – скривился Кухериал, – я и не думал, что ты можешь так привязаться к этой девке. Вы, люди, несовершенные существа. Даже ты, сверхчеловек.

– Мы люди, несовершенные существа, – эхом повторил я. – Кто она?

– В каком смысле?

– В том самом. Кто она такая?

– Ведьма, – Кухериал пожал плечами, – чего ты от меня хочешь? Не я ее такой сделал. Она сама захотела. Мне предложили, чтобы она с тобой сошлась, я и согласился. Тебе пора было ввязаться во что-то такое… романтическое… болезненное. Интимная связь окрыляет. На время. Если хочешь знать, она тоже убийца. Выполняет кое-какие мелкие задания. Конечно, со Светочем ей не справиться. Не ее уровень.

– Она убийца? – поразился я. – Давно?

– Давно. С тех пор, как пришла в секту падших. Не все ли равно?

– Черт побери! – я грохнул кулаком по столу. – Ладно я. Но почему она решила угробить свою жизнь?..

Кухериал пожал плечами.

– Она хочет возвыситься. Убирает тех, кто нам мешает или может помешать. И быстро набирает силу.

– Ладно, к черту Кристину, – решил я. – Рассказывай, что дальше было с ментом.

– Я-то расскажу, но только если ты не забудешь разливать «Тринадцатый»…

Ближе к середине девятнадцатого века для Светоча начались самые славные времена. Обретался он в личине бывшего военного при жандармском корпусе. Снова в метриках подделал дату рождения – и стал новым человеком. Точнее, тем же, только с другими документами и именем. А потом оказался приближенным лицом при инспекторе секретной полиции Георгии Порфирьевиче Судейкине. Это был фанатик своего дела. Он приблизил к себе Андрея Счастливцева, разглядев, что и в нем также плещется тот же необоримый дух жажды справедливости. Только о борьбе с преступностью и помышляли эти двое. Слава Георгия Порфирьевича, поначалу не слишком заметная, затем сделалось повсеместной. Знали его не только благодаря собственным заслугам, но и по причине бесстрашных и решительных действий подчиненного. В то время множество террористов, почитающих себя русскими патриотами, активно помышляли о том, как убрать помазанника божьего и взять власть в свои руки. Одни только записи в дневниках чего стоили. Процитирую хотя бы этот пассаж, – Кухериал пощелкал языком, – «мы не страшимся революции, хотя и знаем, что прольются реки крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы». Все это были предвестники серьезных перемен в России, маятник качнулся в нашу сторону, его уже было не остановить.

В тысячу восемьсот девяностом году во время очередного покушения на Светоча погиб его наставник Георгий Порфирьевич Судейкин. Андрею Счастливцеву, как и много раз прежде, благодаря вмешательству Гавриила, удалось избежать смерти. Однако он испытал острое разочарование. Очередное помрачение рассудка он снова приписал губительному недугу. Во многом винил себя в смерти выдающегося борца с терроризмом. И вбил себе в голову, разумеется не без божественной воли, что ему надлежит оставить попытки бороться за Справедливость и постараться держаться подальше от опасных дел, потому что все предпринимаемые им шаги ведут к смерти коллег по жандармскому управлению и близких.

Более десятка лет Светоч скрывался вдалеке от людей, удалился в некий озерный край, где много читал и размышлял. Несколько покушений, организованные нами, не увенчались успехом – два убийцы утонули в прозрачной озерной воде, а один был ушиблен белой лошадью, так некстати впавшей в бешенство.

Настало наше время. В Россию пришла революция. А с ней серьезные перемены в органах правопорядка. На долгое время они превратились в карательный орган, внушающий обыкновенным гражданам почти священный ужас. В те времена Светоч предпочел держаться подальше от всяческих ЧеКа и ВКП(б). В общем, абстрагировался от борьбы за социальную справедливость. Что и понятно – он хотел бороться за справедливость, а не карать соплеменников.

Особым почетом в новорожденном советском государстве пользовалась прогрессивная советская наука. Большинство научных светил к тому времени, как власти от сеяния разрухи перешли к строительству коммунизма, укатили за бугор или были расстреляны. Делать советскую науку самой прогрессивной в мире выпало на долю оставшихся, далеко не самых прогрессивных и даровитых. Идеи их порой были настолько утопичны, что всякого имеющего здравый смысл, бросало в дрожь. Ряд ученых, ad exemplum, занялся проблемой воскресения мертвых. Эти, с позволения сказать, господа всерьез утверждали, что со временем наука сможет воскресить всех мертвецов за всю историю человечества. «Но позвольте, – возражали им немногочисленные скептики, – если люди воскресят всех своих мертвецов, то как все они поместятся на Земле?!» «Будут заселять Сибирь, осваивать бескрайние просторы Крайнего Севера, – отвечали господа ученые, – в конце концов, отправятся на Луну». На Луне, между прочим, многие из наших бывали. И даже видели там американского астронавта Армстронга, который потом во всеуслышание заявил, что, дескать, видел на спутнике Земли натуральных чертей. В России его бы сразу засадили в сумасшедший дом. А в Штатах ничего, помурыжили немного, как водится, и отпустили. Вернемся к Луне, делать на ней совершенно нечего. Как, впрочем, и во всем космосе. Чтобы понять почему, приведу простую аналогию. Допустим, у нас есть настольные часы. Они, как известно, состоят из нескольких компонентов – циферблат, демонстрирующий время – основное в часах, и механизм – множество шестеренок и винтиков, служащих лишь для того, чтобы стрелки крутились на циферблате. Так вот, космос – это тот самый механизм, работающий с точностью лучших часов, и лишь затем, чтобы множество людей – стрелок вращались на циферблате…

– Наглядно, – заметил я. – Побольше бы таких примеров. А то ты по-прежнему норовишь все запутать.

***

Машина остановилась у подъезда.

– Приехали, – сообщил водитель.

– Вижу, – откликнулся Станкович, обернулся к сидящим сзади, – пошли, товарищи.

Пока шли по темной узкой лестнице, Климов недоумевал:

– Не пойму, чем парадные мешали, что заколотили их все.

– Тем и мешали, – ответил веско Станкович, – что контра через них утечь может. Да и негоже трудовому человеку через буржуйский вход домой шастать. Вот ты, Федор, до революции через парадные подъезды ходил?

Климов пробурчал что-то нечленораздельное, подозревая подвох. Со Станковичем всегда так: не знаешь, где подловит. Сдать, конечно, не сдаст, но подведет под идеологическую основу, и устроит выволочку.

– Значит, ходил, – сделал вывод Станкович, – а вот я никогда. Принципиально. Понял? Они нашего брата рабочего в парадное не пускали. Рылом, дескать, не вышел. Ну, так и у нас своя гордость имеется. Черная лестница – так черная лестница. Нам их парадного даром не надо. Вот пришла советская власть и заколотила все парадные ходы. А все для чего. Приедет, скажем, буржуй из-за границы, а в дом его даже хода нет.

– С пожарной точки зрения плохо, – вмешался Счастливцев. Его в тройку Станковича поставили совсем недавно. И он еще не успел подавить человечка железным авторитетом. Новичок часто выступал не по делу. А потому здорово раздражал старшего группы. Станкович подозревал в нем нездоровое русофильство. Сказывалась типично славянская внешность и отдельные высказывания нового товарища. Нехорошие были высказывания. С намеками.

– Как ты сказал? – Станкович нахмурился.

– Я говорю, если пожар случится, трудящиеся угорят.

В словах новичка настолько явно прозвучала издевка, что даже у Климова лицо вытянулось.

– Ну-ну, – не стал возражать старший. – Угорят, значит, трудящиеся. Понятно. – Подумалось: и откуда такой выискался. И ведь, имеет покровителей на самом верху. Иначе с такими разговорчиками его бы давно к стенке поставили. Покровители покровителями, а доложить кому следует надо, решил Станкович. Может, у них заговор под носом, а они ведать – не ведают. Проглядишь контру, потом с тебя же спросят… – Пришли! – сказал он. – Двенадцатая!

Возле двери висела подробная инструкция, кому сколько раз звонить. Последним числился некий Сазонов, которому требовалось не звонить, а стучать три раза, а после паузы еще два.

Станкович отщелкнул кобуру. Лучше если оружие будет наготове. Чаще всего арестованные вели себя тихо. Чай не уголовка, все больше политические. Контингент интеллигентный. Драться и бузить не станут. Но бывало и по-другому. Вот, например, две недели назад, стали ломать дверь в комнату одного инженеришки. Тот внутри забаррикадировался и выходить не хотел. А потом возьми, да и начни палить через дверь. Мишку Петрова, верного соратника и боевого товарища, убило. А вместо него прислали этого. Андрей Счастливцев. Даже фамилия у него какая-то нетрудовая, больше на аристократическую смахивает. Климов спросил, откуда такая. Ответил: «В детдоме дали». Звучит, конечно, правдоподобно. Беспризорников какими только именами не награждали. Даздраперма Перконара, к примеру, подрастала в соседнем дворе. Так там идеологический подтекст на лицо. Да здравствует первое мая. И Первая конная армия. А тут Счастливцев, видите ли. Как будто он истину в первой инстанции олицетворяет. А у самого глаза неправильные. Будто задумал что-то, а что не говорит. В общем, надо разобраться с этим Счастливцевым как следует. В допросную бы его.

Станкович очень не любил, когда рядом находился кто-то, кому он не мог всецело доверять. Нервничал. То ли дело Климов. Деревенский паренек. Его насквозь видно. Бывает ляпнет что-нибудь по недомыслию, от чистоты разума. Станкович по мере сил наставлял Климова на путь истинный, верил, что из того выйдет толк.

Старший нажал на звонок. Раз и еще раз. Ждали, сохраняя молчание, прислушивались. В квартире очень долго было тихо. Потом щелкнул замок, зашаркали по паркету тапочки.

Дверь открыл пожилой мужчина в роговых очках.

– Профессор Савойский? – поинтересовался вкрадчиво Станкович.

– Д… да. Это я, – слегка заикаясь ответил тот.

– Собирайтесь, поедите с нами.

– Савва, – послышался женский голос, – кто там?

– Эт-то ко мне, Ирочка, – ответил профессор растерянно.

– Не будем пугать соседей, – предложил Станкович, – они у вас, наверное, не в меру любопытные.

– Конечно-конечно, подождите здесь, товарищи… – Савойский осекся, обращение «товарищи» к людям в кожанкам, которые очевидно пришли его арестовывать, звучало неуместно.

Профессор аккуратно прикрыл дверь. Замок не щелкнул. В квартире возбужденно заговорила женщина, по всей видимости, жена профессора, потом все стихло.

– Без пыли возьмем! – уверенно сказал Станкович. – Я эту публику хорошо знаю.

Профессор появился спустя пятнадцать минут, держа в руке маленький кожаный чемодан.

– Мы вас заждались, – укорил его старший.

– С ж-женой хотел попрощаться, – проговорил профессор, самообладание ему внезапно изменило: – Скажите, ведь ничего серьезного?! Это, ведь, так, просто, чтобы выяснить…

– Ага, ничего серьезного, – заверил его Климов, – пару вопросов зададут и отпустят.

– Пошли, – скомандовал Станкович.

В машину сели в том же порядке. Старший группы на переднем сиденье. Арестованный сзади, зажатый между чекистами. Водитель глянул на пожилого профессора мельком, осклабился. Определил наметанным глазом – этот долго не протянет. Да и по разговорам было ясно, к старику собираются применить дознание с пристрастием, а значит с Лубянки он не выйдет – вынесут вперед ногами.

Савойский сидел, закусив губу, чемоданчик держал на коленях, обхватив руками, как спасательный круг. Знал, что ничего хорошего его не ждет, и все равно надеялся. Мучительно прокручивал в голове, кто же мог настрочить донос. За всю свою долгую жизнь он никому никогда не сделал зла. Во всяком случае, старался не делать. Жил по законам совести. Значит, кто-то позавидовал. Хотя чему завидовать. От расширенной жилплощади он отказался по собственному желанию. Считал, нечестно жить в трех комнатах, когда большинство ютится в крохотных комнатушках. Ирина, помнится, очень переживала. А потом расплакалась, обхватила его голову, поцеловала в губы, сказала, что счастлива жить с честным человеком, хоть это очень тяжело порой. Действительно, чему завидовать. Кафедра, которую он возглавлял, делала успехи, но весьма скромные. Государственные награды, правда, сыпались, как из рога изобилия, но дополнительного финансирования не давали, да и особых льгот он не заработал.

Машина летела по пустынным столичным улицам. Въехали на набережную Москвы-реки. Cидящий слева от профессора чекист достал пистолет и хладнокровно выстрелил в затылок водителю. Тот рухнул на руль. Следующим выстрелом чекист вышиб мозги Станковичу. Машину занесло и потащило боком. Климов закричал, попытался выхватить из кобуры пистолет, и не успел. Последнее, что он увидел в жизни – дыра в вороненом стволе. Андрей спустил курок.

Автомобиль влетел в ограждение, целая секция сверзилась вниз, и завис правым передним колесом над водой. Не перевернулись только чудом.

Савойский смотрел на чекиста с ужасом, не понимая, что происходит.

– Вылезайте, – скомандовал Счастливцев. Первым выбрался из машины, помог профессору. – Слушайте меня внимательно. Против вас сфабриковано обвинение. Я отлично знаю, как ведут дела на Лубянке. Скорее всего, завтра вы были бы уже мертвы. В Москве вам делать больше нечего. Если вернетесь, вас обязательно схватят. Берите жену, и немедленно уезжайте. Вы меня поняли?

– Но куда?

– Это уже не мое дело! – резко ответил Андрей. – Идите. И постарайтесь никому не попадаться на глаза. Я займусь машиной, пока еще не слишком поздно. – Поскольку профессор медлил, пришлось не него прикрикнуть: – Да идите же! И никому ни слова о том, что произошло.

Счастливцев уперся в задний бампер, и почти без труда столкнул автомобиль в реку. Некоторое время он плыл, потом погрузился в воду. На поверхности забурлили, вздуваясь и лопаясь, крупные пузыри. Андрей развернулся и, не оглядываясь, побежал прочь.

***

– И что дальше было? – поинтересовался я. По мне, так россказни Кухериала все больше напоминали сказку.

– Большое разбирательство случилось, – поведал бес. – Но, как ты можешь догадаться, Счастливцеву удалось ускользнуть. Он, кстати, многим помог, пока служил в органах. И очень многие были ему благодарны. Потом ему пришлось на время уехать на север.

– Ага, – осклабился я, – значит, все же, загребли мента.

– Загребли, да, – ответил Кухериал, – наша заслуга. В то время мы, вообще, здорово развернулись. Москва, Питер – были у нас в кулаке. Да что там Москва и Питер, почти вся страна, от края до края. За исключением разве что Соловецкого острова – слишком уж там святой дух силен, еще с тех давних времен, когда там монастырь поставили. В общем, постарались мы. Мента взяли. Измордовали изрядно. Но до расстрела дело так и не дошло. Тут уже заслуга святых. Так что поехал он на север. Мы очень хотели, чтобы на рудники, на каторжные работы, откуда не возвращаются, туда, где от работы кони дохнут. На худой конец, лес валить в условиях Крайнего Севера, чтобы ночью лечь спать и не проснуться. Не получилось. Светоча отправили на вольное поселение. А потом война началась. И враг народа оказался неожиданно нужен своей жестокой родине. Так что из Сибири Светоч отправился прямиком на фронт. Тоже мы постарались. Где проще всего на пулю нарваться – на войне. Там ему самое место, среди канонады, под дождем из осколков.

– Так он воевал? – поразился я. Как-то не вязался в моем сознании мент с образом ветерана Великой отечественной. Те, кто остался – старички, божьи одуванчики, а этот – полон сил и стремлений. Как он меня из поезда вышвырнул. Хлоп, и готово.

– Воевал, – откликнулся бес, – очень мы тогда старались, чтобы отвоевался. Но из всех боевых операций выходил живым – живехонек. Сознание у него на войне очень часто клинило. Гавриил раз за разом брал над ним шефство. Его бы в госпиталь списать, для особо буйных, а ему награду за наградой давали. Так и дождался победы. Ты можешь себе такое представить, дошел в штрафбате, почти до Берлина, да еще в чине младшего лейтенанта. А потом из армии уволился, вернулся на гражданку, и что ты думаешь?.. Пошел снова отстаивать справедливость в органы правопорядка. Записался в ряды доблестной советской милиции. Разгул преступности в послевоенные годы был сильный. Непаханое поле для такого человечка, как наш с тобой клиент. Сколько он людей тогда лихих погубил, сколько по лагерям и тюрьмам распихал – не сосчитать. Если бы я мог, честное бесовское, вот этой самой рукой, – Кухериал продемонстрировал ладонь, – шлепнул бы гада. Но, увы, – он погрустнел, – это не в моей компетенции.

***

– Заказуха намедни поступила, Се-ева, – сказал Штырь. При разговоре он характерно растягивал гласные, как все блатари.

Собеседник Штыря ничего не ответил, продолжая точить карандашик.

– Короче, дело ма-азявое. Надо мусора одного па-ачикать па-а-тихому.

Карандаш становился все острее.

– Бе-эрешься?

– А кто просит? – поинтересовался Сева, не поднимая глаз.

– Солидные люди просят. Не-э шушера ка-акая-нибудь. От самого Пари-икмахера ма-алява пришла.

– От Парикмахера говоришь… – Сева аккуратно положил карандаш на стол. – Тогда возьмусь. Кто такой?

– И-ищейка ментовская безма-азовая. Таких пачками ва-алить можно без последствий.

– Цену сбиваешь? – прищурился Сева. – Зря. У меня прейскурант стандартный…

«С боем взяли город Брест, город весь прошли, а последней улицы название прочли», – надрывался репродуктор в парке.

Андрей Счастливцев сидел за столиком, разглядывая молодых девушек в сатиновых платьицах, дымил папиросой. Перед ним на столе стоял початый стакан неизменного портвейна и пиво.

***

– Погоди-ка, – остановил я Кухериала, – где-то все я это уже видел. Ну да. Вот точно также он сидел в кафе возле платформы «Маленковская», там еще недалеко до метро «ВДНХ», если дворами. Пиво, портвейн, девушки. А я с винтовкой на чердаке.

– А я о чем, – времена идут, но ничего не меняется. Сорок седьмой год. Или две тысячи десятый. Для него нет никакой разницы.

– Ладно. И что же дальше было с этим самым Севой?

***

– Можно? – к столику Андрея подошел не слишком трезвый с виду человек с ополовиненной кружкой в руке.

– Пожалуйста.

Незнакомец встал рядом. Отхлебнул пиво.

– Фронтовик?!

– А тебе что за дело?!

Прозвучало грубо.

– Да ты не обижайся. Вижу, что фронтовик. Вот я и подошел. Подумал, дай перетру с понимающим человеком.

– Что за разговор?

– Да какой там разговор. Так… По душам хотелось побалакать.

– Вряд ли получится, – сказал Андрей, – по душам…

– Это еще почему… рылом я для тебя, что ли, не вышел?

– Да нет, просто не умею говорить по душам.

– Это ты так думаешь, – правой рукой Сева держал кружку, а левой сжимал в кармане заточку. – По душам все умеют говорить… Надо только попробовать.

Голос звучал успокаивающе. Чтобы клиент не дернулся.

Сева придвинулся поближе к Андрею, сделал вид, что пытается обнять его за плечо, дернулся, и вдруг обмяк. Счастливцев вздрогнул, приходя в себя, оттолкнул недавнего собеседника, и быстро пошел прочь.

Любитель задушевных бесед медленно сполз на землю. В левой половине груди торчала аккуратная рукоятка заточки, на серой фуфайке быстро разрасталось темное пятно.

– Уби-или! – заголосила какая-то женщина.

***

– Мда, – выдавил я. – И вот так всегда?

– Всегда. Времена меняются, обстоятельства нет. Между прочим, ты уцелел только благодаря моему вмешательству. Несколько раз был на волосок от гибели. И всегда я тебя вытаскивал.

Кухериал выглядел серьезным. Только глаза смеялись. Но я решил ему поверить – что с него возьмешь, нечисть, вот глаза и озорные, как у шкодливого подростка.

– А дальше что?

– Дальше-то? Он еще немного поработал в органах. Подался на север. В те места, где жил до войны. Там на него случилось еще одно покушение. Снова со смертельным исходом. Так что оттуда ему пришлось в срочном порядке перебираться в Подмосковье. Пока не поймали. Потом он добровольно лег в психиатрическую клинику. Думал, врачи ему помогут. Не помогли.

– Еще бы они ему помогли, – я хмыкнул, вспомнив профессора Тумасяна. – Общался я с этими докторами. Им бы кто помог.

– Ну да, ну да, – важно заметил Кухериал. – Психиатрия – лженаука. Злых духов надо изгонять, тех, что в тела вселяются и высшую нервную деятельность начинают контролировать, а они их наркотой пичкают. Нехорошо. Хотя, с другой стороны, кому как. Некоторым нравится. В общем, в девяностых годах Светоч вернулся на работу в органы. Не смог унять ментовский зуд, очень ему хотелось бороться за справедливость. В новые времена мы только укрепили свое присутствие в России. Вот ты, к примеру, не замечал, что раньше было – райотдел, райисполком, райком, а теперь сплошная администрация и даже деление по административным округам. И пока мы так сильны, у нас есть все шансы, чтобы его прихлопнуть.

– Мда, шансов-то немного, – проговорил я с сомнением.

– С чего это немного?

– Если столько киллеров пытались, и ничего не смогли. А вообще, познавательно, – я только сейчас заметил, что заведение опустело.

– Старался, – Кухериал приложил руку к груди и слегка поклонился. – Во всякой истории должны быть и смысл, и назидательность, и мораль. Или амораль…

К нашему столику вальяжной походкой приблизился официант. За его спиной маячили невзрачные бес и ангел. Судя по виду, пьяные всумерть. Парочка вяло переругивалась, толкая друг дружку.

– Мы закрываемся, – сообщил официант.

– Пошли, Васисуалий, – Кухериал потянул меня за рукав. Я не отвечал, тупо глядя на пустую бутылку портвейна и зажатый в руке граненый стакан.

– Ты что, оглох?! – заорал официант. – Я говорю, закрыты мы!

– Да, да, да, – забормотал я, и следом за бесом побрел к выходу. – Может, его пристрелить?! – проворчал я, язык едва ворочался во рту. – Грубит, зараза…

– Не надо. У него работа такая, вредная. Отправляйся лучше сейчас домой, Васисуалий. Тебе надо выспаться. Утром отправимся в дорогу.

– Куда? – заинтересовался я. – Опять какой-нибудь шабаш? Или пойдем пить портвейн?!

– Фи, Васисуалий, сколько можно пить портвейн?! Ты же не хочешь выглядеть, как Аикиль. Нет, теперь никаких шабашей и никакого портвейна. Я тебе кое-что подарю, а потом мы спустимся прямиком в ад, – Кухериал захохотал, потирая ладошки. Запел хриплым баритоном: – Спускаясь по лестнице в небо, ты идешь туда, где ты не был. В ад, в ад, ты по-па-даешь в ад… В общем, – добавил он уже тише, – мы встречаемся завтра на крыше твоего дома. Уверен, тебе там понравится.

– На крыше? – Удивился я.

– В аду, дорогой мой Убийца Светоча. В самом пекле! Знаешь поговорку? Если ты не будешь каждое воскресенье посещать ад, то после смерти окажется в церкви, – бес мелко захихикал, и козлиная бороденка затряслась, солидарно выражая веселье. – Только представь себе этот ужас? Слушать псалмы и проповеди целую вечность. Вот уж наказание из наказаний.