Текст книги "Происхождение видов"

Глава VIII
Инстинкт

Инстинкты подобны привычкам, но отличны от них по происхождению. – Градации инстинктов. – Травяные тли и муравьи. – Инстинкты изменчивы. – Инстинкты домашних животных, их происхождение. – Естественные инстинкты кукушки, Molothrus, страуса и паразитических пчел. – Муравьи-рабовладельцы. – Пчела, ее строительный инстинкт. – Изменения инстинкта и организации не обязательно одновременны. – Затруднения теории естественного отбора инстинктов. – Бесполые или бесплодные насекомые. – Краткий обзор

Многие инстинкты столь удивительны, что их развитие, вероятно, покажется читателю затруднением, достаточным для ниспровержения всей моей теории. Я могу заранее сказать, что не занимаюсь здесь вопросом о происхождении умственных способностей, как не занимался и вопросом о происхождении жизни. Нас интересует лишь разнообразие инстинктов и других умственных способностей у животных одного и того же класса.

Я не стану пытаться дать какое-либо определение инстинкта. Легко показать, что под этим термином обыкновенно разумеется несколько различных умственных действий, но каждый понимает, что хотят сказать, когда говорят, что инстинкт заставляет кукушку совершать свои перелеты и класть яйца в гнезда других птиц. Действие, для исполнения которого от нас самих требуется опыт, исполняемое животным, особенно очень молодым, без предварительного опыта, или исполняемое многими особями одинаково без знания с их стороны цели, с которой оно производится, обыкновенно называют инстинктивным. Но я могу показать, что ни одно из этих определений не может быть приложено ко всем случаям. Небольшая доза соображения или ума, как выражается Пьер Губер, часто наблюдается у животных, даже низко стоящих на лестнице природы.

Фредерик Кювье и некоторые из более старых метафизиков сравнивали инстинкт с привычкой. Я думаю, что это сравнение дает точное представление о состоянии ума во время действия инстинкта, но не обязательно о происхождении последнего. Многие привычные движения производятся нами совершенно бессознательно и нередко даже прямо вопреки нашему сознательному желанию! Однако они могут быть изменены волей или рассудком. Одни привычки часто сопровождают другие, бывают связаны то с известным периодом времени, то с известным состоянием организма. Раз приобретенные, они часто остаются неизменными в течение всей жизни. Можно указать и другие черты сходства между инстинктами и привычками. Как при повторении хорошо знакомого напева, так и при инстинктивном акте одно действие следует за другим до известной степени ритмически; если кого-нибудь прервать среди пения или при повторении чего-нибудь заученного, он обыкновенно бывает вынужден вернуться назад, чтобы приобрести привычный ход мышления; то же самое нашел П. Губер относительно гусеницы, строящей очень сложный кокон; если он брал гусеницу, доведшую постройку кокона, положим, до шестой стадии, и пересаживал ее в кокон, доведенный только до третьей, то гусеница просто снова делала четвертую, пятую и шестую стадии постройки. Если же гусеница бралась, например, из кокона третьей стадии и пересаживалась в кокон, доведенный до шестой, так что значительная часть ее работы была уже сделана, то вместо того, чтобы найти себе в этом какое-нибудь облегчение, она попадала в очень большое затруднение и, чтобы окончить работу, казалась вынужденной начинать с третьей стадии, на которой ее остановили, и с нее пыталась доводить до конца уже почти оконченную работу.

«Многие инстинкты столь удивительны, что их развитие, вероятно, покажется читателю затруднением, достаточным для ниспровержения всей моей теории»

Если мы предположим, что какое-нибудь привычное действие становится наследственным, – а можно доказать, что иногда так и бывает на самом деле, – то сходство между тем, что было первоначально привычкой, и инстинктом становится близким до неотличимости. Если бы трехлетний Моцарт стал играть на фортепиано не после поразительно малой практики, а совсем без практики, то справедливо было бы сказать, что он это делает инстинктивно. Но было бы большой ошибкой думать, что большое число инстинктов может зародиться из привычки одного поколения и быть наследственно передано следующим поколениям. Без труда можно доказать, что самые удивительные инстинкты из тех, с которыми мы имеем дело, именно – инстинкты пчелы и многих муравьев, не могли быть приобретены путем привычки.

Всеми принимается, что инстинкты настолько же важны для благополучия данного вида при настоящих условиях его существования, как и особенности строения его тела. При изменении жизненных условий возможно по крайней мере, что слабые изменения инстинкта могут оказаться полезны для вида; и если можно доказать, что инстинкты изменяются хотя в слабой степени, то я не вижу трудности в том, чтобы естественный отбор, сохраняя и постоянно накопляя уклонения в инстинктах, мог развить их до любой степени полезности. Таким образом, как я думаю, произошли самые сложные и удивительные инстинкты. Подобно тому, как изменения в строении тела происходят и развиваются от употребления или привычки и ослабевают или исчезают от неупотребления, так точно, не сомневаюсь, было и с инстинктами. Но я думаю, что воздействие привычки во многих случаях имеет второстепенное значение, сравнительно с естественным отбором того, что можно назвать самопроизвольными вариациями инстинктов, т. е. изменениями, вызываемыми теми же самыми неизвестными причинами, которые обусловливают и слабые уклонения в строении тела.

Едва ли какой бы то ни было из сложных инстинктов может развиться под влиянием естественного отбора иначе, как путем медленного и постепенного накопления многочисленных слабых, но полезных уклонений. Отсюда, как и в строении тела, мы должны находить в природе не постепенные переходы, путем которых развился каждый сложный инстинкт, – это можно было бы проследить только в ряде прямых предков каждого вида, – но должны найти некоторые указания на эту постепенность в боковых линиях потомков или по крайней мере мы должны доказать, что некоторая постепенность возможна, и это мы действительно можем доказать. Принимая во внимание, что инстинкты животных изучены очень мало вне Европы и Северной Америки, инстинкты же вымерших видов нам совершенно неизвестны, я был удивлен, как много можно найти постепенных переходов к самым сложным инстинктам. Изменения в инстинкте иногда могут быть облегчены тем, что один и тот же вид имеет различные инстинкты в течение разных периодов своей жизни, в разные времена года, находясь в разных условиях существования и т. д.; в таком случае естественный отбор может сохранить то тот, то другой инстинкт. И подобные случаи разнообразия инстинкта у одного и того же вида, как можно доказать, действительно существуют в природе.

Далее, так же, как и в отношении строения тела, – и согласно с моей теорией, – инстинкт каждого вида полезен для него самого, но, насколько мы можем судить, никогда не развивался исключительно для блага других видов. Насколько мне известно, один из самых выразительных примеров такого рода, когда животное совершает действие, видимо полезное только для другого, представляют собой травяные тли, добровольно отдающие, как это было впервые замечено Губером, сладкое выделение муравьям; что они делают это добровольно, доказывается следующими фактами. Я удалил всех муравьев от группы приблизительно с дюжину тлей, сидевших на листе щавеля, и не давал им приблизиться в продолжение нескольких часов. Я был уверен, что по истечении этого времени у тлей явится потребность выделить свой экскрет. Некоторое время я рассматривал их в увеличительное стекло, но ни одна из них не выделила; затем я трогал и щекотал их волосом, стараясь сделать это по возможности так, как делают муравьи своими усиками, но все-таки ни одна не выделяла. После этого я пустил к ним муравья, и по его быстрым движениям стало сразу видно, что он хорошо знает, какое богатое стадо он нашел; затем он начал трогать своими усиками брюшко сначала одной, потом другой тли, и каждая из них, как только чувствовала прикосновение усиков, немедленно поднимала свое брюшко и выделяла прозрачную каплю сладкого вещества, которая жадно пожиралась муравьем. Даже совсем молодые тли вели себя точно так же, доказывая, что этот акт является у них инстинктивным, а не результатом опыта. Из наблюдений Губера известно, что тли не выказывают к муравьям неприязни; но если последних нет, они, в конце концов, вынуждены выделить свой экскрет без помощи муравьев. Так как это экскрет чрезвычайно клейкий, то, несомненно, удаление его выгодно для тлей; а поэтому вероятно и то, что они выделяют экскрет не только на пользу муравьям. Хотя, таким образом, нет доказательства, чтобы какое бы то ни было животное совершало действие, полезное исключительно для другого вида, однако каждый стремится извлечь выгоду из инстинктов других, точно так же, как каждый извлекает пользу из более слабого телесного строения других видов. Следовательно, некоторые инстинкты не могут считаться абсолютно совершенными; но так как подробности относительно этого и других подобных пунктов необходимы, то на них можно здесь не останавливаться.

«Нет доказательства, чтобы какое бы то ни было животное совершало действие, полезное исключительно для другого вида, однако каждый стремится извлечь выгоду из инстинктов других, точно так же, как каждый извлекает пользу из более слабого телесного строения других видов»

Так как некоторая степень изменения инстинктов в естественном состоянии и наследственная передача таких изменений необходимы для деятельности естественного отбора, то в подтверждение этого надо бы привести по возможности больше примеров, но недостаток места мешает мне это сделать. Я могу только утверждать, что инстинкты, несомненно, изменяются; так, например, инстинкт миграции может изменяться по размеру и направлению миграций и даже совершенно утрачиваться. Точно так же с гнездами птиц, которые иногда изменяются в зависимости от выбранного для них места, характера и температуры страны, часто же от причин, нам совершенно неизвестных; Одюбон привел несколько замечательных случаев разницы в устройстве гнезд одного и того же вида в северных и южных Соединенных Штатах. Если, однако, инстинкт может изменяться, то можно спросить, почему он не дает пчелам «уменья пользоваться каким-либо другим материалом, когда нет воска»? Но какой другой материал могли бы употреблять пчелы? Они могут употреблять в дело, как я видел, затвердевший воск с киноварью и мягкий, смешанный с жиром. Эндрю Найт наблюдал, что его пчелы, вместо того чтобы трудолюбиво собирать клей, пользовались цементирующей смесью из воска и скипидара, которой были обмазаны деревья с ободранной корой. Недавно было указано, что пчелы, вместо того чтобы собирать пыльцу, охотно пользуются весьма различными веществами, например овсяной мукой. Боязнь какого-либо определенного врага, конечно, инстинктивное качество, как это можно видеть на птенцах птиц, но оно усиливается опытом и зрелищем страха, обнаруживаемого другими животными перед тем же врагом. Боязнь человека, как я показал это в другом месте, приобретается различными животными, населяющими пустынные острова, медленно, и пример этого мы видим даже в Англии – все наши крупные птицы более пугливы, нежели мелкие, так как крупные усиленно преследуются человеком. Мы можем спокойно приписать большую пугливость крупных птиц этой причине, потому что на необитаемых островах крупные птицы не боязливее мелких, и сорока, столь осторожная в Англии, настолько же доверчива в Норвегии, насколько серая ворона в Египте.

Что умственные качества животных одного и того же вида, рожденных в диком состоянии, варьируют очень сильно, может быть доказано многими фактами. Точно так же можно привести много примеров случайных и странных привычек у диких животных, которые, в случае если бы они оказались полезными для вида, могли бы дать начало при содействии естественного отбора новым инстинктам. Но я хорошо знаю, что такие общие утверждения, без подробного изложения фактов, произведут мало впечатления на ум читателя. Я могу лишь повторить свое уверение, что я не говорю без веских доказательств.

Наследственные изменения привычки и инстинкта у домашних животных

Возможность или даже вероятность наследственных изменений инстинкта в естественных условиях может быть подкреплена кратким обзором некоторых случаев у домашних животных. Благодаря этому мы увидим, какую роль играли привычка и отбор так называемых самопроизвольных вариаций при изменении умственных качеств наших домашних животных. Известно, как сильно варьируют у домашних животных умственные качества. Так, например, одни кошки естественно ловят крыс, другие – мышей, и эти наклонности передаются по наследству. Одна кошка, по свидетельству м-ра Ст. Джона, всегда приносила домой дичь, другая зайцев или кроликов, третья охотилась в болотистой местности и почти каждую ночь добывала вальдшнепов и бекасов. Можно привести большое число любопытных и несомненных случаев наследственной передачи разных оттенков склонностей и вкуса, а также в высшей степени странных повадок, стоящих в связи с известным душевным состоянием или с определенными периодами времени. Но остановимся на хорошо известном случае с породами собак; нет никакого сомнения, что молодые пойнтеры (я сам видел этому поразительный пример) могут иногда делать стойку, и даже лучше, чем другие собаки, в первый же раз, как их выводят в поле; подача дичи, без сомнения, до некоторой степени наследуется охотничьими собаками; овчарки наследуют привычку бегать вокруг стада, вместо того чтобы бросаться на стадо овец. Я не могу признать, что эти действия, совершаемые без всякого предварительного опыта молодью и притом почти одинаково каждой особью, совершаемые каждой породой с большим удовольствием, но без знания, к чему это приведет, – потому что молодой пойнтер так же мало понимает, что, делая стойку, он помогает своему хозяину, как и капустница – почему она откладывает свои яички на лист капусты, – я не могу признать, что эти действия существенно отличаются от настоящих инстинктов. Видя, как молодой и ненатасканный волк одной породы, почуяв добычу, останавливается, как вкопанный, и затем медленно, особой походкой, крадется вперед, тогда как волк другой породы, вместо того чтобы бросаться на стадо оленей, бегает вокруг него, чтобы загнать его в отдаленное место, – мы с уверенностью можем назвать эти действия инстинктивными. Домашние инстинкты, как их можно назвать, конечно, гораздо менее постоянны, нежели естественные, но они подчинены гораздо менее суровому отбору и передавались в течение несравненно более короткого периода при менее постоянных условиях существования.

До чего постоянна наследственная передача этих домашних инстинктов, привычек и склонностей и до чего любопытно они комбинируются, можно хорошо видеть при скрещивании собак различных пород. Известно, что скрещивание с бульдогом развивает во многих поколениях борзой смелость и упорство; скрещивание с борзой развило в целой семье овчарок склонность охотиться за зайцами. Эти домашние инстинкты, передаваясь при скрещивании, похожи на естественные инстинкты, которые также любопытно комбинируются между собой и в течение долгого времени сохраняют следы инстинктов каждого из родителей. Ле Руа, например, описывает собаку, прадед которой был волком и которая сохранила следы своего дикого предка лишь в том, что никогда не шла к хозяину по прямой линии, когда ее звали.

«Небольшая доза соображения или ума часто наблюдается у животных, даже низко стоящих на лестнице природы»

Домашние инстинкты иногда рассматриваются как такие действия, которые стали наследственными лишь в результате продолжительных и принудительно созданных привычек, но это неверно. Никто не подумал бы учить, да, вероятно, и не выучил бы турмана кувыркаться в воздухе – движение, которое, как я могу засвидетельствовать, совершается и молодыми птицами, никогда не видавшими кувыркающегося голубя. Мы можем думать, что какой-либо голубь высказал слабую склонность к этой странной привычке, и продолжительный отбор лучших особей в ряде последовательных поколений сделал турманов тем, что они представляют собой сейчас; близ Глазго есть турманы, которые, как я слышал от м-ра Брента, не могут подняться на 18 дюймов, не перекувыркнувшись. Можно сомневаться, чтобы кто-нибудь вздумал учить собаку делать стойку, если бы какая-нибудь собака не обнаружила к этому естественной склонности; и известно, что иногда эта способность действительно проявляется, как я сам однажды наблюдал на одном чистокровном терьере; стойка, как многие думают, вероятно, представляет собой только продолжительную остановку животного, приготовляющегося броситься на добычу. Раз наклонность к стойке однажды проявилась, систематический отбор и наследственная передача результатов вынужденного упражнения этой способности в ряде последовательных поколений могли быстро завершить дело, а бессознательный отбор продолжается и теперь, так как каждый стремится приобрести, не заботясь об улучшении породы, таких собак, которые наилучшим образом ищут и делают стойку. С другой стороны, в некоторых случаях достаточно было одной привычки; едва ли какое другое животное труднее приручить, нежели молодого дикого кролика, и едва ли какое другое животное является более ручным, нежели молодой прирученный кролик; но я с трудом могу допустить, чтобы домашние кролики часто становились предметом отбора только из-за их кротости, и потому по крайней мере большую часть их наследственного изменения от крайней дикости до крайней степени прирученного состояния мы должны приписать привычке и продолжительному содержанию в неволе.

Естественные инстинкты утрачиваются под влиянием одомашнения; замечательный пример этого мы видим на тех породах кур, которые очень редко или даже никогда не делаются наседками, т. е. никогда не садятся на яйца. Лишь обычность многих явлений мешает нам заметить, в какой степени и как глубоко изменились умственные способности наших домашних животных. Едва ли можно сомневаться, что привязанность к человеку стала у собаки инстинктивной. Волки, лисицы, шакалы и разные виды рода кошек, приручаясь, все-таки любят нападать на домашнюю птицу, овец и свиней, и эта же наклонность оказалась неискоренимой у собак, привезенных щенками из таких стран, как Огненная Земля и Австралия, где дикари не держат этих домашних животных. С другой стороны, как мало надо учить наших культурных собак, даже в их ранней молодости, чтобы они не нападали на домашнюю птицу, овец и свиней. Без сомнения, случайно и они производят такие нападения, но тогда их наказывают, а если это не помогает, то их уничтожают; таким образом, привычка и в некоторой степени отбор, вероятно, совместно сделали наших собак цивилизованными с помощью наследственности. С другой стороны, цыплята всецело под влиянием привычки утратили страх перед собакой и кошкой, без сомнения, первоначально бывший у них инстинктивным, потому что, как сообщил мне капитан Хэттон, цыплята, происходящие от Gallus bankiva, но выведенные в Индии домашней курицей, бывают сначала чрезвычайно дики. То же наблюдается у молодых фазанов, выведенных в Англии курицей. Это не значит, что цыплята вообще утратили чувство страха, а только страх перед собаками и кошками, потому что, когда мать предупреждает их об опасности, они разбегаются (особенно индюшата) и прячутся в растущей кругом траве; последнее делается, очевидно, инстинктивно с тем, чтобы дать матери возможность улететь, что мы видим у диких наземных птиц. Но этот инстинкт, сохраняемый нашими цыплятами, сделался бесполезным в условиях одомашнения, так как мать, вследствие неупотребления крыльев, почти совсем утратила способность летать.

Отсюда мы можем заключить, что под влиянием одомашнения некоторые инстинкты были приобретены, естественные же утрачены, отчасти вследствие привычки и отчасти вследствие накопления человеком посредством отбора в ряде последовательных поколений таких своеобразных душевных склонностей и действий, какие первоначально вызывались тем, что мы, вследствие нашего незнания, называем случайностью. В некоторых случаях одной вынужденной привычки было достаточно для того, чтобы произвести наследственные изменения душевных способностей; в других случаях вынужденная привычка не имела значения и все было результатом отбора как систематического, так и бессознательного; но в большинстве случаев привычка и отбор, вероятно, шли рука об руку.