Текст книги "Происхождение видов"

«Для каждого легкого индивидуального различия должна существовать какая-нибудь вызвавшая его причина; и если неизвестная причина будет действовать упорно, то почти несомненно, что все особи данного вида изменятся сходным образом»

Ввиду того что вышеуказанные признаки несущественны для благополучия вида, всякие легкие вариации, обнаруживающиеся у них, не будут накопляться и увеличиваться под влиянием естественного отбора. Когда известные особенности строения, развившиеся путем продолжительного отбора, перестают приносить пользу виду, то они обыкновенно становятся изменчивыми, как это мы видим на примере рудиментарных органов; это объясняется тем, что они уже не регулируются той же самой силой отбора. Но когда под влиянием природы организма и окружающих условий возникали такие видоизменения, которые несущественны для благополучия вида, они могли передаваться, что, очевидно, нередко и случалось, почти в том же состоянии, многочисленным, иначе измененным потомкам. Для большинства млекопитающих, птиц или пресмыкающихся не могло быть особенно существенно, покрыты ли они волосами, перьями или чешуей, и, однако, волосы были переданы по наследству почти всем млекопитающим, перья – всем птицам и чешуя – всем настоящим пресмыкающимся. Когда особенности строения, каковы бы они ни были, общи многим родственным формам, мы признаем за ними высокое систематическое значение и вследствие этого часто предполагаем, что они имеют и крайне важное жизненное значение для вида. Поэтому я склонен думать, что морфологические различия, которым мы придаем значение, каковы, например, листорасположение, число частей в цветке или завязи, положение семяпочек и пр., во многих случаях сначала появились в качестве неустойчивых вариаций, которые раньше или позже сделались постоянными вследствие природы организма и окружающих условий, равно как и вследствие взаимного скрещивания отдельных особей, но не вследствие естественного отбора; в самом деле, так как эти морфологические признаки не оказывают влияния на благополучие вида, то всякие легкие уклонения в них не могли определяться или накопляться при помощи этого последнего фактора. Таким образом, мы приходим к странному выводу, что признаки, имеющие несущественное жизненное значение для видов, в то же время имеют весьма большое значение для систематика; но, как мы увидим далее, когда будем рассматривать генетический принцип классификации, это не так парадоксально, как может показаться с первого взгляда.

Хотя у нас нет никаких надежных доказательств существования в органическом мире врожденной наклонности к прогрессивному развитию, однако последнее, как я пытался показать в четвертой главе, является необходимым следствием непрерывного действия естественного отбора. В самом деле, лучшим определением высоты организации, какое только было дано, служит степень специализации или дифференцировки частей, а естественный отбор и приводит к этой именно цели в силу того, что при этом отдельные части получают возможность с большим успехом выполнять свои функции.

Известный зоолог м-р Ст. Джордж Майварт сделал недавно сводку всех возражений, когда– либо сделанных мною и другими против теории естественного отбора в той форме, в какой она была высказана м-ром Уоллесом и мною, и с замечательным искусством и убедительностью подкрепил свое изложение примерами. Расположенные таким образом, они производят сильное впечатление, а так как в план м-ра Майварта совсем не входит приводить различные факты и соображения, противные его заключениям, то читателю, который захотел бы взглянуть на этот вопрос с обеих сторон, потребовалось бы напрячь все силы мысли и памяти. Обсуждая отдельные случаи, м-р Майварт не останавливается на результатах постепенно возрастающего употребления и неупотребления органов, что я всегда считал в высшей степени важным обстоятельством и что было разобрано мною в сочинении «Изменчивость при одомашнении» («Variation under Domestication») полнее, чем, насколько мне известно, это было сделано кем-нибудь другим. Равным образом он часто полагает, что я не придаю значения изменчивости независимо от естественного отбора, тогда как в сейчас названном сочинении я собрал в этом направлении большее количество прочно установленных данных, чем их можно найти в любой другой известной мне работе. Мое мнение может не заслуживать доверия, но, внимательно прочтя книгу м-ра Майварта и сравнив каждый ее раздел с тем, что мною было высказано о том же самом предмете, я никогда не чувствовал себя так глубоко убежденным в общей истинности заключений, к которым я пришел здесь, хотя, естественно, в таком запутанном вопросе я мог в отдельных случаях впасть даже в немаловажную ошибку.

Все возражения м-ра Майварта уже были или еще будут разобраны в этом томе. Единственный новый пункт, который, как кажется, смутил некоторых читателей, заключается в том, «что естественный отбор не может объяснить начальных стадий полезных особенностей строения». Этот вопрос тесно связан с вопросом о постепенной градации признаков, которая часто сопровождается изменением функций, например, превращение плавательного пузыря в легкие, что уже было разобрано в двух отделах предыдущей главы. Тем не менее я разберу здесь более или менее подробно некоторые из приведенных м-ром Майвартом примеры, выбрав наиболее важные из них, так как недостаток места мешает мне разобрать все.

«Едва ли можно сказать, что, приобретая какую-нибудь бесполезную часть, организм поднимается по лестнице природы»

Жирафа по своему высокому росту, очень длинной шее, передним ногам, голове и языку удивительно приспособлена к обрыванию листьев с верхних ветвей деревьев. Благодаря этому она может добывать себе корм, так сказать, за пределами области других Ungulata, т. е. копытных животных, населяющих ту же самую страну, и это может доставлять ей большое преимущество в периоды засух. На южноамериканском рогатом скоте ньята в свою очередь можно видеть, что даже небольшие особенности строения обусловливают в такие периоды большую разницу в сохранении животных. Этот скот может, как и всякий другой, кормиться травою, но выступающая вперед нижняя челюсть мешает ему в периоды часто повторяющегося бездождия кормиться ветвями деревьев, камышом и пр., на что переходят обыкновенный рогатый скот и лошади; вследствие этого ньята гибнут в такие периоды, если владельцы не кормят их. Прежде чем перейти к возражениям м-ра Майварта, полезно объяснить еще раз, каким образом естественный отбор оказывает свое влияние в обыкновенных случаях. Человек изменил некоторых животных, не касаясь тех или других особенностей строения, а просто охраняя и разводя или самых быстрых особей, как, например, при выведении скаковой лошади и борзой собаки, или разводя победивших птиц при выведении бойцовых петухов. Точно так же и в естественных условиях, в случае с нарождающейся жирафой, самые высокие особи, которые были на дюйм или на два выше других, могли часто сохраняться в периоды засух, бродя в поисках корма по всей стране. Что особи одного вида часто отличаются несколько друг от друга по относительной длине частей тела, можно найти во многих естественно-исторических сочинениях, где приведены тщательные измерения. Эта незначительная разница в размерах, обусловливаемая законами роста и изменчивости, не имеет никакого значения для большинства видов. Но иначе было с нарождающейся жирафой, принимая во внимание ее вероятный образ жизни, потому что те особи, у которых какая-либо или несколько разных частей тела были длиннее, чем обыкновенно, вообще должны были выживать. При скрещивании они должны были оставлять потомков, либо наследующих те же самые особенности строения, либо с наклонностью изменяться в том же направлении, тогда как особи, организованные менее благоприятно в этом отношении, были более подвержены гибели.

Из этого мы видим, что нет никакой надобности отбирать отдельные пары, как это делает человек при методическом улучшении породы: естественный отбор и охраняет, и тем самым отделяет всех лучших особей, давая им полную возможность скрещиваться, и способствует уничтожению всех худших особей. При продолжительности этого процесса, совершенно соответствующего тому, что я назвал бессознательным отбором со стороны человека, в соединении, что очень важно, с наследственной передачей результатов усиленного употребления некоторых органов мне кажется в высшей степени вероятным, что обыкновенное копытное четвероногое могло превратиться таким образом в жирафу.

«Возникновение хорошо приспособленной формы скаковой лошади или борзой собаки возбуждало изумление в умах прежних натуралистов, пока не был хорошо понят принцип отбора человеком»

Против этого м-р Майварт приводит два возражения. Одно заключается в том, что возрастающая величина размеров животного, очевидно, должна повлечь за собой увеличение количества потребляемой им пищи, и он считает «крайне сомнительным, не будут ли невыгоды, проистекающие из этого, в периоды недостатка в пище перевешивать преимущества». Но так как в действительности жирафы существуют в большом количестве в Южной Африке, и так как здесь же имеется очень много некоторых из самых крупных антилоп в свете, более крупных, чем бык, то почему мы должны сомневаться в том, что, поскольку это касается величины, здесь прежде существовали переходные формы, подвергавшиеся так же, как и теперь, жестоким засухам. Конечно, животное, способное на каждой стадии увеличивающегося роста добыть корм, оставленный нетронутым другими копытными четвероногими страны, обладало бы некоторым преимуществом, имевшим значение при образовании жирафы. Мы не должны забывать и того, что увеличение роста должно было представлять защиту почти против всех хищных зверей, за исключением льва, а кроме того, против льва длинная шея, и чем длиннее, тем лучше, могла бы служить, по замечанию м-ра Чонси Райта, в качестве сторожевой башни. По этой причине, как говорит сэр С. Бейкер, к жирафе труднее подкрасться, нежели ко всякому другому животному. Жирафа употребляет также свою длинную шею в целях нападения и защиты, сильно двигая головой, которая вооружена как бы обрубленными рогами. Сохранение каждого вида редко определяется одним каким-либо преимуществом, обыкновенно же соединением их всех, больших и малых.

М-р Майварт спрашивает затем (в этом и заключается его второе возражение), действительно ли так велико влияние естественного отбора, и если способность обрывать сидящие высоко листья дает столь большие преимущества, то почему другие копытные четвероногие, кроме жирафы и в меньшей степени верблюда, гуанако и макраухении, не приобрели длинной шеи и высокого роста? Или еще, почему какой-либо член этой группы не приобрел длинного хобота? По отношению к Южной Африке, которая прежде была населена многочисленными стадами жирафы, ответ нетруден и лучше всего может быть дан на подходящем примере.

На любом пастбище в Англии, где только растут деревья, их нижние ветви как бы подчищены или подрезаны до одного уровня от обгрызания их лошадьми и рогатым скотом; какое же преимущество могла бы иметь здесь, скажем, овца, если бы ее здесь разводили, с несколько более длинной шеей? В каждом участке одна порода животных наверно может обрывать листву выше других, и почти в такой же степени вероятно, что только эта порода и могла бы иметь более длинную шею благодаря влиянию естественного отбора и постоянно увеличивающемуся употреблению органа. В Южной Африке конкуренция из-за обрывания листвы с высоких ветвей акаций и других деревьев может происходить только между жирафами, а не у жирафы с другими копытными.

Почему разные животные, принадлежащие к тому же отряду, но обитающие в других странах света, не приобрели ни длинной шеи, ни хобота, нельзя сказать с уверенностью, но ждать четкого ответа на этот вопрос настолько же неосновательно, насколько ждать определенного ответа на вопрос, почему какое-либо событие в истории человечества произошло в одной стране и не случилось в другой. Мы не знаем условий, определяющих количество и место каждого вида, и не можем даже предположить, какие изменения в строении могут быть благоприятны для умножения вида в новой стране. Однако вообще можно думать, что различные причины имеют отношение к развитию длинной шеи и хобота. Способность доставать листву на большой вышине (без лазания, к которому копытные животные совершенно не приспособлены) не предполагает значительно увеличившегося размера тела, а мы знаем, что некоторые страны имеют удивительно мало крупных млекопитающих, например Южная Америка, несмотря на роскошь своей природы; напротив, Южная Африка изобилует ими в несравненной степени. Почему так – мы не знаем, как не знаем и того, почему поздний третичный период был гораздо более благоприятным для их существования, нежели нынешнее время. Почему бы то ни было, но мы видим, что известные области и известные периоды времени гораздо благоприятнее, чем другие, для развития таких крупных четвероногих, как жирафа.

То обстоятельство, что некоторая особенность строения животного может достигнуть очень большого развития в одном направлении, почти неразрывно связано с тем, что разные другие части также должны быть изменены и приспособлены друг к другу. Хотя каждая часть тела изменяется незначительно, из этого не следует, что необходимые части всегда будут изменяться в нужном направлении и до надлежащей степени. Мы знаем, что у разных видов наших домашних животных части тела изменяются в разном направлении и в разной степени и что одни виды гораздо более изменчивы, чем другие. Даже в случае образования полезных уклонений не следует, чтобы естественный отбор всегда был в состоянии оказать на них свое влияние и произвести такую особенность строения, которая видимо была бы благоприятна для вида. Так, например, если количество особей, живущих в какой-либо стране, в значительной мере обусловливается их гибелью от хищных животных, наружных или внутренних паразитов и пр., что, по-видимому, действительно часто бывает, то действие естественного отбора на изменение какой-либо особенности строения для добывания корма будет незначительным или будет сильно задержано. Наконец, процесс естественного отбора очень медленен, и одни и те же благоприятные условия должны продолжаться

очень долго, чтобы такое влияние сказалось заметным образом. Кроме объяснения в такой самой общей форме, мы не можем найти другого, отвечающего на вопрос, почему в некоторых странах света копытные четвероногие не приобрели очень длинной шеи или других особенностей, помогающих обрывать листву с высоких ветвей деревьев.

«Сохранение каждого вида редко определяется одним каким-либо преимуществом, обыкновенно же соединением их всех, больших и малых»

Возражения, подобные предыдущим, были сделаны многими авторами. В каждом случае, помимо сейчас указанных общих причин, по всей вероятности, и разные другие участвовали совместно в приобретении путем естественного отбора особенностей строения, которые, можно думать, были благоприятны для известных видов. Один автор спрашивает, почему страус не приобрел способности летать. Но минутного соображения достаточно, чтобы видеть, какое огромное количество пищи было бы необходимо, чтобы дать этой птице пустыни силу для передвижения ее тяжелого тела в воздухе. Океанические острова населены летучими мышами и тюленями, но не наземными млекопитающими, а так как некоторые из этих летучих мышей представляют собою особые виды, то, вероятно, они в продолжение долгого времени занимали их настоящие места обитания. Поэтому сэр Ч. Лайель спрашивает – и сам приводит в ответ некоторые основания: почему тюлени и летучие мыши не произвели на этих островах форм, приспособленных для жизни на суше? Но тюлени неизбежно должны были бы превратиться в хищных наземных животных значительной величины, а летучие мыши – в наземных насекомоядных животных; для первых не оказалось бы добычи, летучим мышам на пищу пошли бы наземные насекомые, но сами они сделались бы преимущественной добычей рептилий или птиц, которые первыми поселяются и изобилуют на большинстве океанических островов. Последовательные переходы в строении, на каждой стадии полезные для изменяющегося вида, будут поддерживаться только при некоторых особых условиях. Строго наземное животное, случайно добывая пищу в мелкой воде, затем в реках и озерах, могло бы, наконец, превратиться в настолько водное животное, чтобы жить в открытом океане. Но тюлени не могли бы найти на океанических островах условий, благоприятных для их постепенного обратного превращения в наземную форму. Летучие же мыши, как ранее указано, вероятно, приобрели крылья, сначала скользя по воздуху с ветки на ветку, подобно так называемым летучим белкам, как для того, чтобы избежать врагов, так и для того, чтобы избегнуть падения; но раз подлинная способность летать была приобретена, она уже никогда не превратилась бы, по крайней мере для вышеуказанных целей, в менее полезную способность скольжения по воздуху. Конечно, крылья летучих мышей, подобно крыльям многих птиц, могли бы или значительно уменьшиться, или совсем утратиться от неупотребления; но в таком случае было бы необходимо, чтобы эти животные прежде всего приобрели способность к быстрому хождению по земле исключительно при помощи задних ног, для того чтобы конкурировать с птицами и другими наземными животными; для такого же изменения летучая мышь, по-видимому, удивительно мало пригодна. Эти предположения сделаны исключительно с тем, чтобы показать, что переходные особенности строения, благоприятные в каждой стадии, дело очень сложное и что нет ничего удивительного, если какая-нибудь переходная форма не встречается в том или другом случае.

«Мы приходим к странному выводу, что признаки, имеющие несущественное жизненное значение для видов, в то же время имеют весьма большое значение для систематика; но это не так парадоксально, как может показаться с первого взгляда»

Наконец, не один автор ставил вопрос, почему у некоторых животных умственные способности развиты более, чем у других, тогда как такое развитие должно бы быть полезно для всех? Почему обезьяны не приобрели мыслительных способностей человека? Это можно приписать разным причинам, но так как все они сводятся к догадкам и их относительная вероятность не может быть оценена, то бесполезно останавливаться на этом. Строго определенного ответа на последний вопрос нельзя ожидать, так как никто не может разрешить даже более простой вопрос, почему из двух рас дикарей одна достигла более высокой степени цивилизации, нежели другая; а это, очевидно, предполагает увеличение умственных способностей.

Возвратимся теперь к другим возражениям м-ра Майварта. Насекомые часто приобретают в качестве покровительственных особенностей сходство с различными предметами, как, например, с зелеными или опавшими листьями, сухими сучками, кусочками лишаев, цветами, иглами, экскрементами птиц и живыми насекомыми, – к последнему я еще возвращусь позднее. Это сходство часто бывает поразительно близким и, не ограничиваясь окраской, распространяется на форму и даже на манеру держать себя. Гусеницы, свешивающиеся неподвижно, подобно сухой веточке, с кустарника, на котором кормятся, служат превосходным примером подобного сходства. Случаи подражания таким предметам, как экскременты птиц, редки и исключительны. По этому поводу м-р Майварт замечает следующее: «Так как, согласно теории м-ра Дарвина, существует постоянное стремление к неопределенным изменениям и так как мельчайшие зарождающиеся изменения происходят во всех направлениях, то они должны нейтрализовать друг друга и с самого начала образовывать такие нестойкие изменения, что трудно и даже невозможно понять, как такие неопределенные колебания бесконечно малых зачатков могут когда бы то ни было привести к достаточно заметному сходству с листом, тростником или каким-нибудь другим предметом, выраженному в достаточной мере для того, чтобы естественный отбор мог подчинить его своему влиянию и развить далее».

Но во всех предыдущих случаях насекомые уже в своем первоначальном состоянии, без сомнения, обладали некоторым грубым и случайным сходством с каким-либо обыкновенным предметом среди окружающей их обстановки. Это совсем нельзя считать невероятным, принимая во внимание почти бесконечное количество окружающих предметов и разницу в форме и окраске множества существующих ныне насекомых. Так как грубое сходство необходимо уже с самого начала, нам становится понятным, почему крупные и высоко организованные животные обладают (насколько я знаю, за исключением одной рыбы) покровительственным сходством не с определенными предметами, а лишь с обычной окружающей их поверхностью, да и то только по окраске. Принимая, что какое-то насекомое первоначально, по счастливому случаю, оказалось похожим на сухой сучок или опавший лист и что это насекомое слегка изменяется в разных направлениях, мы должны признать, что все те изменения, которые делают его более похожим на такой предмет и тем самым благоприятствуют его защите, будут сохраняться, тогда как другие изменения будут ослабевать и, наконец, совсем исчезнут; если же эти изменения сделают насекомое менее похожим на предмет, которому оно подражает, то они будут устранены. Возражение м-ра Майварта имело бы, однако, силу, если бы нам удалось объяснить вышеприведенное сходство независимо от естественного отбора, просто путем неопределенной изменчивости; но действительное положение вещей таково, что это возражение не имеет значения.

Я не могу также придавать значения затруднению, которое м-р Майварт усматривает в «последних степенях совершенства мимикрии», как, например, в приводимом м-ром Уоллесом случае с палочковидным насекомым (Ceroxylus laceratus), похожим на «покрытую ползучим мхом, или Jungermannia, палочку». Сходство это так велико, что туземец даяк утверждал, что выросты представляют собою действительно мох. Насекомые служат добычей для птиц и других врагов, чье зрение, вероятно, острее нашего, и любая степень сходства, помогающая насекомому не быть замеченным или открытым, способствует его сохранению, а чем сходство полнее, тем лучше для насекомого. Изучая характер различий между видами в той группе, к которой принадлежит вышеупомянутый Ceroxylus, мы не находим ничего невероятного в том, что у этого насекомого изменялись неправильности его поверхности, которые приобретали более или менее зеленую окраску, потому что во всякой группе признаки, различные у разных видов, наиболее склонны изменяться, тогда как родовые признаки, т. е. общие всем видам, наиболее постоянны.

Гренландский кит – одно из самых замечательных животных на свете, и так называемый китовый ус представляет одну из его наиболее выдающихся особенностей. Китовый ус состоит из ряда пластинок, которые, находясь приблизительно в числе трехсот на каждой стороне верхней челюсти, расположены очень тесно друг к другу поперек продольной оси ротовой полости. С внутренней стороны главного ряда находится несколько добавочных. Концы и внутренние края всех пластинок расщеплены в крепкие щетины, которые покрывают все огромное нёбо и служат для просачивания или процеживания воды и для задержания мелкой добычи, которой питается это огромное животное. Средняя и самая длинная пластинка гренландского кита достигает десяти, двенадцати и даже пятнадцати футов в длину, но у различных видов Cetacea наблюдаются постепенные переходы в длине пластинок; по Скорсби, у одного вида средняя пластинка достигает четырех футов, у другого – трех, у третьего – восемнадцати дюймов, у Balaenoptera rostrata – только около девяти дюймов в длину. Качество китового уса также изменяется у разных видов.

Относительно китового уса м-р Майварт замечает, что, «однажды достигнув такой величины и такого развития, при котором он вообще стал полезен, он мог сохраняться и увеличиваться в нужных размерах уже только под влиянием одного естественного отбора. Но как могло быть получено самое начало такого полезного образования?» В ответ на это можно спросить, почему бы отдаленные предки современных китов, обладающих китовым усом, не могли иметь рта, построенного более или менее сходно с клювом утки, снабженным роговыми пластинками? Утки, подобно китам, кормятся, процеживая грязь и воду, и это семейство иногда называли Criblatores, т. е. цедильщики. Я надеюсь, что не буду ложно понят в том смысле, будто я говорю, что предки китов имели в действительности рот с пластинками подобно клюву утки. Я хочу только сказать, что это нельзя считать невероятным и что огромные пластины китового уса гренландского кита могли постепенно развиться из таких пластинок, которые на каждой стадии развития были полезны для их владельца.

Клюв широконосой утки (Spatula clypeata) по своему строению замечательнее и сложнее, чем рот кита. Верхняя челюсть снабжена с каждой стороны (у исследованного мною экземпляра) рядом или гребнем из 188 тонких, эластических пластинок, срезанных наискось, так что они заострены, и расположенных поперек продольной оси рта. Они отходят от нёба и гибкой перепонкой прикреплены к бокам челюсти. Находящиеся посредине, самые длинные достигают около одной трети дюйма в длину, выдаваясь на 0,14 дюйма из-под края. При их основании находится короткий дополнительный ряд из косопоперечных пластинок. Таким образом, они в разных отношениях напоминают пластинки китового уса во рту кита, но к концу клюва они отличаются от китового уса очень сильно, так как направлены внутрь, а не прямо свешиваются вниз. Вся голова широконоски, хотя неизмеримо менее объемистая, составляет около одной восемнадцатой длины головы средней величины Balaenoptera rostrata, у которого китовый ус имеет только девять дюймов длины; следовательно, если бы мы представили себе голову широконоски одной длины с головой Balaenoptera, то ее пластинки имели бы шесть дюймов в длину, т. е. составляли бы две трети длины китового уса у данного вида кита. Нижняя челюсть широконоски снабжена пластинками той же длины, что и верхняя, но более тонкими, и в этом отношении резко отличается от нижней челюсти кита, которая лишена китового уса. С другой стороны, края этих нижних пластинок расщеплены на тонкие щетиновидные выросты, чем они замечательно походят на пластинки китового уса. У рода Prion, принадлежащего к особому семейству буревестников, только верхняя челюсть снабжена пластинками, которые хорошо развиты и спускаются ниже края, отчего клюв этой птицы походит в указанном отношении на рот кита.

От высокоразвитого клюва широконоски мы можем без большого перерыва перейти (как показывают сообщение и образцы, присланные мне м-ром Селвином), насколько это касается приспособления для процеживания, через клюв Merganetta armata и в некоторых отношениях через клюв Aix sponsa к клюву обыкновенной утки. У последнего вида пластинки гораздо грубее, чем у широконоски, и крепко приросли к бокам челюсти; с каждой стороны их всего около 50, и они не спускаются ниже ее края. Квадратные вершины этих пластинок переходят на краю в прозрачную твердую ткань, годную для размельчения пищи. Края нижней челюсти покрыты многочисленными тонкими поперечными ребрами, которые выдаются очень мало. Хотя клюв при таком устройстве стоит в качестве сита гораздо ниже, чем клюв широконоски, однако эта птица, как всем известно, постоянно пользуется им с этой целью. У других видов, как мне сообщил м-р Сэлвин, пластинки развиты даже значительно меньше, нежели у обыкновенной утки, но я не знаю, пользуются ли они своим клювом для процеживания воды.

Обратимся к другой группе того же семейства. У египетского гуся (Chenalopex) клюв весьма похож на клюв обыкновенной утки, но его пластинки не так многочисленны, не так резко отделены друг от друга и не так вдаются внутрь; однако этот гусь, как мне сообщил м-р Э. Бартлет, «пользуется своим клювом, как утка, пропуская воду через углы рта». Однако главной пищей ему служит трава, которую он щиплет, подобно обыкновенному гусю. У последней птицы пластинки верхней челюсти гораздо короче, чем у обыкновенной утки, почти сливаются, их около 27 с каждой стороны и они оканчиваются зубоподобными бугорками. Нёбо также покрыто твердыми округлыми бугорками. Края нижней челюсти покрыты зазубринами, выступающими сильнее, более грубыми и более острыми, нежели у утки. Обыкновенный гусь не процеживает воды, но пользуется своим клювом исключительно для того, чтобы щипать или срезывать траву, к чему этот клюв приспособлен так хорошо, что гусь может ощипывать им траву ниже, чем почти все другие животные. У других видов гусей, как мне сообщил м-р Бартлет, пластинки менее развиты, нежели у обыкновенного гуся.

Таким образом, мы видим, что одни члены семейства утиных с клювом, устроенным подобно клюву обыкновенного гуся и приспособленным исключительно для того, чтобы щипать траву, или даже имеющие клювы с менее развитыми пластинками, могут путем небольших изменений превратиться в такой вид, как египетский гусь, последний – в вид, подобный обыкновенной утке, а этот, наконец, – в вид с клювом широконоски, годным почти исключительно для процеживания воды, потому что едва ли эта птица может употреблять свой клюв, кроме его загнутого кончика, для схватывания и размельчения твердой пищи. К этому я могу прибавить, что путем небольших изменений клюв гуся может превратиться в клюв с выдающимися, загнутыми назад зубцами, подобный клюву Merganser (крохаль – представитель того же самого семейства), служащему для совершенно особой цели – схватывать живую рыбу.

Вернемся к китам. Hyperoodon bidens лишен настоящих, пригодных для работы, зубов, но его нёбо затвердело и снабжено, по Ласепеду, небольшими, неравными, жесткими роговыми выступами. Поэтому нет ничего невероятного в предположении, что какая-нибудь из ранних форм Cetacea имела нёбо, покрытое подобными же ороговевшими выступами, несколько более правильно расположенными, которые, подобно буграм на клюве гуся, помогали схватывать и размельчать пищу. Но если так, то едва ли можно отрицать, что указанные выступы, посредством изменений и естественного отбора, могли превратиться в пластинки, столь же развитые, как у египетского гуся, которые могли быть одновременно пригодны как для схватывания предметов, так и для процеживания воды; затем – в пластинки, похожие на пластинки домашней утки, и так далее, пока они стали столь же совершенными, как у широконоски, изменившись в аппарат, годный исключительно для процеживания. Начиная с этой стадии, на которой пластинки имеют две трети длины пластинок китового уса Balaenoptera rostrata, постепенное развитие их, наблюдаемое у ныне существующих Cetacea, приводит нас к огромным пластинам китового уса гренландского кита. У нас нет ни малейшего основания сомневаться в том, что каждая ступень в этом ряде могла быть настолько же полезна некоторым древним Cetacea при постепенном изменении функций в процессе развития медленно изменяющихся частей, насколько полезны последовательные изменения клюва у разных существующих ныне членов семейства утиных. Мы должны помнить, что каждый вид утиных подвержен жестокой борьбе за существование и что строение каждой части тела птицы должно быть хорошо приспособлено к условиям ее существования.