Текст книги "Наследие Дракона"

20

Я нашел ее кимаа.

Физическое тело Курраана лежало, растянувшись рядом с неподвижной оболочкой Сулеймы. Его голос гремел отзвуками Шеханнама.

Хафса Азейна подняла взгляд от заново перетянутой лиры: Может быть, ее ранили или держат в плену?

И то и другое.

Магия перевертыша или атулфаха?

Ни первое, ни второе, – ответил кот. – Но от этой магии несет пауками. Она высасывает ее са. Так что лучше бы тебе поспешить.

Пауки…

Хафса поставила бастовскую лиру прямо и оперлась щекой на один из выступающих рожков.

Значит, сон Сулеймы был правдив: мы действительно имеем дело с арахнистом. Культ Эта снова возродился.

Выходит, что так.

Хафса Азейна какое-то время подержала пальцы на струнах из кишки. Арфа звала ее, но повелительница снов устала от дороги, от беспокойства, от кровавой бойни.

Чертовы араиды, и что им тут понадобилось? С паучьим народом я не ссорилась. По крайней мере, до этого дня. Можешь отыскать для меня Ани?

А ты отдашь мне взамен мальчишку?

Ни за что.

Ну что ж, попытка – не пытка.

Курраан вздрогнул во сне, когда его смех выветрился у нее из головы.

Хафса Азейна поднесла лиру поближе к себе, расслабилась и начала играть. Звуки выходили сладкими, низкими и такими же мягкими, как голос этого покойника…

В Шахад менестрель забрел примерно за полгода до этого. Его рот был набит детскими сказками, мешки полнились диковинными товарами, а глаза искрились лестью всякий раз, когда отыскивали ее. Хафса до сих пор помнила его лицо: высокие скулы, лучезарная улыбка и дыхание с запахом меда, пряностей и сладкой лжи.

Я могу тебе помочь, – нашептывал он, протягивая к ней руку, точно собирался убрать пряди волос с ее лица. – Я могу помочь вам обеим, сберечь в целости и сохранности, только скажи, где девочка, и я позабочусь о вашей безопасности.

Сладость улетучилась из его голоса в тот самый миг, когда он начал кричать. Его сердце по вкусу не походило ни на мед, ни на пряности, и тем не менее лира, на которую она сейчас опиралась, звучала прекрасно. Струны из человеческих кишок издавали ни с чем не сравнимые вибрации. Хафса Азейна закрыла глаза и сыграла песню, исполненную триумфа и искупления, – такую острую, что она могла бы заставить заплакать саму Зееру.

Теперь ускользнуть в состояние открытости Хафсе было так же легко, как выпить воды, – так мало связывало ее душу с земной поверхностью. Повелительница сна представляла свою интикаллу в виде соцветий на ветке. Они переплетались по ее позвоночнику, раскрываясь бутон за бутоном, и каждое соцветие было ярче и сложнее, чем предыдущее, и так до тех пор, пока последний цвет – глаза сердца калла – не раскрывался клубком такого сильного свечения, что Хафса чувствовала, как его свет выходит из ее физических глаз. Сейчас он коснулся украшенных драгоценными камнями клыков Курраана и пробежал по его столь дорогому ей лицу нимбом красно-золотых искр. Повелительница снов закрыла мирские глаза, распахнула глаза сновидческие и узрела путь Шеханнама. Он вел вниз, в темноту. Хафса Азейна оторвалась от собственного тела и позволила себе провалиться в другой мир.

Сколько раз она уже это проделывала, сколько сотен раз? И все же даже сейчас Хафса чувствовала слабый позыв обернуться через плечо и посмотреть на собственное тело, которое лежало посреди шатра, бездыханное и ледяное, точно труп. Окружающее ее пространство наполнилось музыкой, последняя нота задержала время. Эта нота будет теперь удерживать ее тело до тех пор, пока не вернется душа. Хафса могла бы открыть дверь между мирами и пройти этот путь в физическом обличье, но она так часто нарушала законы Шеханнама, что Охотница уже следовала за ней по пятам. Безопаснее было оставить тело.

Безопаснее, – согласился Курраан. – Но не безопасно.

Свет померк, когда проход в Шеханнам закрылся у Хафсы за спиной, и на мгновение повелительница снов зависла в невесомой темноте. Потом небо начало светлеть, и лучи младшего из солнц прорезали темноту вокруг нее. Она плыла, летела в нем и была легче дыхания ребенка. Хафса знала, что, если опустит взгляд, не увидит своих ног, но подобное ее больше не интересовало. Она сосредоточилась и проплыла вниз, чувствуя, как ветер бьет ей в лицо, хлещет по вытянутым рукам, несмотря на то, что здесь и сейчас у нее не осталось ни того, ни другого.

Вон там. – Курраан указал ей путь самым своим существом.

Ты – настоящий друг. – Хафса собрала волю в кулак и бросилась вниз.

В воздухе сквозили какие-то странные переливы, а небо казалось липким и влажным. Хафсе Азейне внезапно захотелось проплыть по нему, загребая руками, которые с такой настойчивостью представлял ее ум. Ее овеяли ветра, которые, должно быть, пробивались прямо сквозь дымку мыслей, и спуск замедлился до мучительных попыток ползти. Но Хафса решительно собрала клочья своей ауры и продолжала спускаться все ниже и ниже.

Внезапно произошла перемена, сопровождавшаяся мгновением красной боли, и вот Хафса уже стояла на густой зеленой траве и на ней было золотое ожерелье, золотой шофар и лицо Аннубасты. В Шеханнаме не спрячешь истинного лица. Сжав когти вокруг посоха с набалдашником из черепа, Хафса Азейна повела кошачьими ушами с кисточками, выискивая добычу и чуя на хвосте Охоту. Легкий бриз пробивался сквозь мех и играл с ее юбками. Хафса подняла лицо, раскрыла губы и почувствовала вкус ветра.

Сулейма.

Повелительница снов подтянула посох ближе к телу и размашисто зашагала по дороге, оставляя в земле глубокие борозды от когтей. Она чуяла, как атулфах прорывается сквозь сумрачное небо: Ка Ату пустился на поиски своей дочери, – но, хоть и с некоторым сожалением, все же крепко-накрепко захлопнула свое сознание. Если бы не ее желание защитить Сулейму от опасностей Атуалона, может быть, они с драконьим королем и могли бы плечом к плечу встретиться с общим врагом.

Густая трава уступила место древесной роще, осколку Старого Леса. Хафса Азейна продиралась через густые заросли к небольшой просеке, по периметру которой стояли зубчатые кристаллические камни и росли огромные, похожие на мешки грибы. Молодой фенек спал в самом центре просеки, и его белый мех был обагрен кровью. Повелительница снов опять преодолела барьер круга с помощью посоха и открыла свои реальные глаза. Фенек сделался размытым, и на мгновение она увидела свою дочь, ее голое израненное тело на лесной подстилке.

На Сулейме был головной убор тонкой работы, такой же как и у первой воительницы, только белый. От подбородка до лодыжек девушку окутывала паутина, толщиной со струны на ее арфе и пульсировавшая от злобы. Сулейму сковывали и другие узы – голубовато-золотистые переплетения отцовской магии, звездная сеть заклинателя теней, зловещие хрящеватые щупальца терновой лозы.

Здесь больше оков, чем следует иметь девушке, – подумала Хафса.

Но намного меньше, чем у тебя, китрен.

Хафса Азейна поднесла свободную руку ко рту и резко прикусила ее. Боль вместе с кровью полились наружу. Окровавленными губами она позвала Белзалиля. Один, потом второй раз. И наконец в третий: Белзалиль! У нее не осталось дыхания, но ее слова заставляли воздух дрожать, словно темные камешки, которые бросают в прозрачный пруд. После третьего призыва в руке Хафсы Азейны появился тяжелый кинжал из драконьего стекла, который тут же стал внушать ей мысль вонзить его в собственную ногу.

Прекрати, – приказала ему Хафса. – У меня найдется для тебя другая работенка. Я должна освободить свою дочь от сетей, которые связывают ее, не позволяя исцелиться.

А что ты предложишь взамен?

Хафса Азейна поднесла нож ко рту и коснулась лезвия кровавым поцелуем. Оно зашипело и как будто содрогнулось у нее в руке. Ничто не радовало Белзалиля больше, чем вкус ее крови.

Ну что ж, прекрасно, – ответил он. – Я дам тебе то, что ты просишь… хоть это и не то, что нужно тебе на самом деле.

Хафса Азейна вытерла окровавленный рот тыльной стороной ладони и застыла в ожидании.

Ты не сможешь срезать все сети, – продолжил кинжал. – Это может ее убить. Какие-то из них придется оставить, чтобы привязать ее к твоему миру, а другие она должна будет разрезать сама.

Какие же сети мне резать? Отвечай правду, злобная тварь, а не то я разобью тебя на осколки и оставлю на милость всех тех, кому ты причинил горе!

Кинжал с минуту помолчал, а затем ответил:

Отец прокладывает ей путь к гибели, но это не твои узы, и не тебе их разрушать.

Паутина Иллиндры тянется в обоих направлениях в такие дали, что не видно глазу. Даже мне не подвластно увидеть их концы. А значит, разрезав их, ты можешь ее спасти, но можешь и убить. Я бы предложил пока что их не трогать.

Оковы терновника нельзя срезать ни в коем случае, ни тебе, ни ей самой. Они привязывают ее к кому-то третьему, и этот человек может спасти вас всех.

Побеги Эта… вот что следует резать. Сделай это сейчас же. И следи за тем, чтобы ни один побег не коснулся твоей кожи: это помогло бы Охотнице учуять твой след, а ты пока что не готова сойтись с ней лицом к лицу.

Хафса Азейна встала на колени возле тела дочери, с настороженностью осознавая острые края и ветренную натуру Белзалиля. Разрезая оковы арахниста и стараясь при этом касаться зловещих стеблей только лезвием кинжала, Хафса не могла отделаться от мысли, что Сулейма выглядит ужасно одинокой, юной и уязвимой. Ей хотелось поцеловать дочь хотя бы раз, как раньше, когда она была совсем маленькой. Когда она в последний раз касалась Сулеймы с любовью? Эта мысль была острее и опаснее, чем Белзалиль.

Всего один разок, – думала Хафса, – кому это может повредить? Девочка даже ни о чем не узнает. Соблазн стал невыносимым. Хафса Азейна наклонилась и поцеловала дочь. И как только она это сделала, девушка начала таять. Когда она полностью исчезла, маленький белый фенек вскочил на ноги, злобно залаял на Хафсу и скрылся в лесу.

Хватит ли этого? – спросила она у кинжала.

Может быть, и хватит. А может быть, ты совершила ошибку и она умрет.

Кинжал со смехом растворился, и последняя черная нить паутины, падая, коснулась руки Хафсы. Где-то далеко-далеко протрубил рожок: сначала раз, потом второй и третий. Звук этого рожка был ей прекрасно знаком. Его двойник висел у нее на бедре.

Охота началась.

На просеку вышел Курраан: Вижу, ты освободила девчонку. Но какой ценой, повелительница снов?

Цена моя, и мне ее платить. Я с радостью это сделаю, если это спасет мою дочь. Скажи мне, друг, нашел ли ты Ани?

Нашел.

Хафса Азейна коснулась его плеча:

Отведи меня к ней.

И они полетели.

Кимаа Ани – игольчатого медведя – они обнаружили спящим в опасной близости от Костей Эта. Хафса Азейна сплюнула немного сонной пыли на спящий призрак, сложила круг из большого и указательного пальцев и взглянула в него на сон женщины.

Там на д’зееранийском фургончике сидела маленькая девочка, болтая ногами. Неподалеку пела женщина. Девочка подняла взгляд на Хафсу Азейну, нахмурилась и заговорила голосом Ани.

– Разрази тебя гром, Зейна, ты ведь знаешь, что я терпеть не могу, когда ты вторгаешься в мои сны. – Маленькая девочка насупилась и заморгала, вглядываясь в нее сквозь зеленый свет Шеханнама. – И почему ты вечно заявляешься в таком виде?

– Что ты здесь делаешь? – Хафса Азейна заговорила вслух, чтобы не смущать подругу.

– Это мое личное дело. Личное.

– Я имею в виду не эти места в Стране Снов, а твою близость к Костям Эта.

Сон сменился, и теперь они стояли возле Костей. Ани снова стала взрослой женщиной, но Хафса Азейна продолжала пребывать в своем чудовищном обличье.

Ани скорчила мрачную гримасу:

– Огромное спасибо. По всей вероятности, я слишком сильно наслаждалась прошлым сном.

– Что ты здесь делаешь? – повторила вопрос Хафса.

– Нам вместе с Ханней Джа’Акари дали задание прикончить выводок львиных змеенышей. Как оказалось, у старой гадины, которую убила Сулейма, был приплод. Но мы всех добили. Как девочка?

– Она жива. – Хафса Азейна ощутила настороженность Курраана и одновременно почувствовала, как ее коснулось сознание кого-то третьего. – Кто там еще с тобой?

– А, это, наверное, Иннахиль. Он должен быть где-то поблизости…

Иннахиль? Здесь? – Курраан исчез, и присутствие чужого вашая исчезло вместе с ним.

Интересно…

Ани уставилась на Хафсу:

– А это еще что такое?

– Не имею ни малейшего представления, а также времени, чтобы проверить. Скажи мне, верховная наставница, не нашли ли вы у Костей Эта чего-нибудь, кроме выводка львиных змей?

– Верно, нашли. Я обнаружила нож, дьявольскую штуку с изогнутым лезвием красной стали и золотым пауком…

Когда Ани заговорила, Хафса Азейна почувствовала, как зловещий предмет зашевелился, точно слова привлекли его внимание.

– Тсс! Не говори об этом здесь! Тебе следует привезти его ко мне в Атуалон.

– Именно так я и собиралась поступить. Повелительница снов… – Ани помедлила.

– Да?

– Не знаю, следует ли тебе об этом говорить… но Ханней мне солгала.

– Солгала? Как Ханней могла солгать? Эта девушка – истинное воплощение эхуани.

– Она солгала, промолчав, и я понимаю, почему она так поступила, но это все равно показалось мне странным.

Ани рассказала Хафсе о подслушанном Ханней разговоре, а также о костях вашая и о собственных подозрениях.

Хафса Азейна прищурилась, и бледное небо забурлило пробегающими облаками.

– Убитый вашай… Нож арахниста… Значит, кто-то сейчас охотится на моей территории. Скажи-ка мне, верховная наставница, – зарычала она, – кто отправил тебя к Костям Эта? Не первая ли воительница?

– Сарета? Нет, она уехала на перепись племен с джа’сайани. Нас послала умм Нурати. – Рот Ани тут же в ужасе сложился в букву «о», стоило ей понять всю тяжесть собственных слов… и того, что могла сделать в связи с этим повелительница снов. – Нет, Зейна! Зейна, не надо, ты не можешь так поступить!

Хафса Азейна подняла свою мохнатую лапу и медленно, один за другим выпустила три когтя:

– Нурати отправляет к Ка Ату посольство и доносит ему, где нас искать. Умм Нурати рассказывает первой воительнице о крошечной львиной змейке, которую нужно выследить… с той лишь разницей, что змея оказывается огромным древним чудовищем. На мою дочь нападают араидские маги. А теперь она посылает тебя к Костям Эта, и ты находишь дьявольский нож арахниста. Три неправды раскрывают истину – умм Нурати заслужила именоваться моим врагом. Она сама выбрала этот путь, я здесь ни при чем.

Лицо Ани исказилось страданием.

– Повелительница снов, умоляю тебя… Мы не можем утверждать, что хоть что-то из этого было сделано нарочно. Хафса Азейна, умм Нурати ведь носит ребенка! Что будет с малышом? Нет, пожалуйста, ради любви, что ты питаешь к нам… Она на сносях.

Хафса Азейна сняла с пояса свой золотой шофар. Тени у ее ног вздрогнули от нетерпения. Со времени последнего убийства прошло уже несколько лунных циклов, и они требовали пищи.

Она и сама проголодалась.

– Мне очень жаль, Ани. – И это было почти правдой. Хафса предпочла бы не показывать истинный мрак своей природы единственной женщине, которая все еще считала ее другом. – Умм Нурати следовало поразмыслить об этом прежде, чем пытаться прикончить мою дочь.

Настало время охоты.

Хафса Азейна поднесла к губам рог золотого барана… и затрубила.

21

Умм Нурати дернулась на своем стуле с низкой спинкой, когда будущий ребенок настойчиво толкнул ее в позвоночник. Время от времени он хватался своими противными пальчиками за ее ребра и вытягивался, пытаясь расширить рамки темницы, и боль начинала танцевать по ее позвонкам, словно капризное дитя. Нурати догадывалась, что кофе усугубляло ситуацию, но с этим ничего уже не поделаешь.

Когда-нибудь тебе придется заснуть.

Она посмотрела на Параджу, которая лениво растянулась на принадлежавших Нурати шелковых подушках и покрывале из меха чурры.

Ты спишь за нас обеих.

Ребенок снова толкнулся, на этот раз попав прямо в мочевой пузырь, и верховная мать тихо застонала от раздражения:

За нас троих.

Сон полезен для твоего котенка.

– Если для котенка что-нибудь и полезно, так это иметь живую мать. – Нурати заговорила вслух, как будто стоило словам выйти на поверхность, и они приобретали вес.

Ты боишься повелительницы снов.

А ты разве ее не боишься?

Параджа то ли с издевкой, то ли предостерегающе обнажила клыки. Нурати вспомнила день, великолепный день, когда она надела золотые браслеты на эти чудные кошачьи клыки и впервые почувствовала вес таких же браслетов на своих руках. Как давно это было!

Да, давненько, – согласилась кошка. – Мы были совсем котятами, гонялись за бабочками при свете солнца.

Она перевернулась на бок и потянулась, выставив свои длинные черные когти. А ты до сих пор всего лишь глупый несмышленыш, и добыча, которую ты сейчас выслеживаешь, тебе не по зубам.

Нурати снова взялась за перо, одну из тех хорошеньких красно-синих штучек, которые изготовлялись из оперения львиной змеи. Это был подарок первого стражника, отлично сохранившийся. Обмакнув его в баночку чудесных пурпурных чернил, Нурати принялась дорисовывать цветочные лепестки к узору, тянувшемуся по краю страницы.

Для каждого из своих детей верховная мать писала и разрисовывала книгу сказок, а этот новый младенец, кажется, предпочитал цветы и тонкую каллиграфию. Нурати была уверена, что носит под сердцем дочь. Еще одну маленькую девочку, которую можно будет наряжать, наставлять и любить. С пухлыми щечками, созданными для поцелуев. И ножками, которые нужно будет выучить ходить.

Это будет маленькая кошечка, – согласилась Параджа. – Последняя?

Нурати промокнула кончик пера о мягкую ткань и посыпала тонкие фиалковые узоры щепоткой песка.

Я знаю, ты что-то задумала, – продолжала кошка, – но скрываешь от меня свои секреты. Неужели мы не единое целое?

Мы – одно, – согласилась Нурати. – Мы – зееравашани.

Она подула, рассеяв песок по столу, и положила маленькую книжечку обратно: Почти готово.

Параджа приподняла кончик хвоста и снова опустила его с резким хлопком.

– Что бы ты стала делать, если бы соседнее племя угрожало твоим котятам? – спросила Нурати вслух.

Параджа снова вытянула лапы: Я бы расправилась с ними с помощью клыков и когтей.

– Вот именно. Чужеземный король, этот Ка Ату, представляет опасность для моих детей. Для всех моих детей. – Нурати положила руку на живот и со вздохом откинулась на спинку стула. – Если он умрет, не оставив наследника, атулфах сойдет с ума и нам всем придет конец. Если же он умрет, оставив наследника, и этот новый атуалонский деймон задумает вторгнуться в Зееру, нам тоже придет конец. Даже объединившись, наши джа’акари и джа’сайани с трудом сдерживают крупных хищников. А что будет, если на нас нападут с севера? Я не воительница. У меня нет ни клыков, ни когтей. Что же в таком случае делать простой матери?

Она раскрыла свое са, давая Парадже его коснуться, и разрешила кошке проникнуть в ее сознание. Собственные мысли возвращались к верховной матери через Параджу. Нурати видела себя в образе сильной молодой вашаи, бьющей хвостом перед могущественным самцом.

– Именно так, – со смехом согласилась она. – Я возьму их короля себе в мужья, и он подарит мне ребенка. Тогда, само собой, наследник двух тронов не будет представлять угрозы ни для одного из них.

Какое дитя она произведет на свет – прекрасное и могущественное! Достаточно могущественное, чтобы расшатать основы мира.

В Зеере нет тронных залов.

Нурати улыбнулась: Эпохи уходят. Мир меняется. Когда-то давно в Зеере уже был трон, трон Зула Дин.

Ты хочешь стать новой Зула Дин?

Нет. – Нурати погладила свой тугой живот. – Это не для меня.

А что делать с повелительницей снов? И что будет с котенком повелительницы?

Ответа не последовало. В этом не было необходимости.

Лучше бы ты продолжала ловить бабочек, маленькая сестренка.

В ее словах сквозило горькое сожаление.

Младенец снова перевернулся в животе, а затем у него начался такой сильный приступ икоты, что Нурати болезненно сжала зубы. Да, ночка обещала быть долгой. Верховная мать взяла маленький серебряный колокольчик, чтобы позвать девочку-прислужницу со свежей порцией кофе.

Нурати работала до глубокой ночи. Луны катились по небу мимо ее окна. Параджа продолжала храпеть, и даже девочка-прислужница уснула в уголке. Масляная лампа дрожала, и глаза Нурати затуманились, когда она дописала последнюю строку последнего стиха первой книги для своей маленькой девочки. Завтра она попросит кузнецов принести золотой фольги, чтобы украсить края страниц. Завтра она… завтра…

В конце концов Параджа оказалась права: когда-нибудь и верховной матери предстояло заснуть.

Перо выскользнуло из ее пальцев и упало на ковер – яркое пятно на светлой шерсти.

Голова Нурати откинулась назад, рука соскользнула с живота.

Лампа рассыпалась искрами, огонь стал слабее, снова заискрился и потух.

В темноте, поджидая ее, горели золотые глаза.

Это были глаза кошки, которая охотилась за бабочками.