Текст книги "Наследие Дракона"

Лошадь одного из нападавших, заржав, попятилась и сбросила своего всадника, оставив его умирать под копытами, когда вашай исполосовал ее шкуру до крови. Этого было недостаточно. Пока Хафса смотрела на все это, один из мужчин поднял окованную железом дубинку и с отвратительным хрустом опустил ее на череп Курраана. Хафса Азейна запрокинула голову и завизжала от горя и бешенства, когда кот исчез из ее сознания.

Она одновременно услышала и почувствовала, как арбалет с резким звуком – крак-чак – выпустил стрелу, и ее голова резко откинулась назад, точно кто-то схватил ее за волосы и дернул. Перед ее лицом пронеслась стрела, и большеглазая Талилла из Утрака упала со своей лошади с той же грацией, с какой некогда плясала.

Лавания подняла свой шамзи и зарычала на солдат с такой силой, что этим рыком мог бы гордиться сам Курраан. Ее вместе с крупной дунской кобылой окружили прежде, чем они успели сделать четыре шага: хитрость и красота молодости окрасились грязью и кровью под ногами врагов. Хафса Азейна отыскала глазами человека, который призывал убить их, и мысленно пожелала встретиться с ним в Шеханнаме еще раз.

Позови меня, – запел голос у нее в ушах. – Я могу спасти тебя даже теперь. Позови меня, Аннубаста. Я снова стану жить среди людей, и твои враги будут дрожать у твоих ног, пока я буду опустошать их души.

Ну уж нет.

Тогда умри, – рассмеялся Белзалиль, – мне все равно. Может быть, когда твои кости обратятся в пыль, я отыщу твою дочь. Я слышал, она чудесна…

Хафса Азейна отключила лживый голос от своего сознания.

– Ко мне! – крикнула она. – Джа’акари, ко мне! Мутаани!

Ее меч вспыхнул кровавым золотом в свете умирающего солнца, когда Хафса Азейна бросилась в битву, и топот копыт – так сильно напоминающий стук сердца – вскоре потонул в схватке и безумии короткой яростной битвы. Хафса Азейна сорвала с плеч голову офицера (Больше снов тебе не видать, – подумала она) и опустила рукоятку своего меча на блестящий шлем, который хрустнул и рассыпался под ее ударом.

Повелительницу снов схватила за ногу чья-то рука, и ее Хафса тоже отрезала – и была ослеплена горячей струей брызнувшей в лицо крови. Она увидела, как стащили с лошади высокую девушку, кричавшую и обзывавшую мужчин трусами, даже после того, как их мечи опустились на нее и снова поднялись, продолжая колоть и рубить еще долго после того, как затихли крики.

Маленькая кобылка, чудесная Кейла, серебристая и нежная, как лунный свет, подпрыгнула под Хафсой, и они упали на землю – переплетение плоти и оружия. Повелительница снов отвернулась, закрывая свои уши и сердце от визга мечущейся в агонии лошади. Сама она ударилась обо что-то головой с такой силой, что тени начали сгущаться в уголках ее глаз.

Кейла продолжала кричать.

Ох, моя милая лошадка!..

Хафса лишилась меча, и ее правая рука повисла плетью. Женщина попыталась поднять левую руку, чтобы стереть с глаз кровь, но в ее ладони вспыхнула внезапная боль, горячая и острая, точно она достала уголек из костра. Хафса в недоумении опустила взгляд и увидела, что стрела из арбалета проткнула ее ладонь, пригвоздив ее к груди. Кровь потекла из раны алой волной и начала смешиваться со слабым дождем.

– Ох, – сказала Хафса Азейна и встала на колени.

Они поджидали ее в тенях.

42

Ворота Железного Кулака сторожила пара здоровенных воинов. Позолоченные гиганты были облачены в старинное обмундирование и держали одну руку поднятой, точно в жесте благословения, хотя хмурое выражение их каменных лиц не сулило ничего хорошего воину в красном, который с непокрытой головой преклонял колено в дальнем углу Площади Просителей – перед ним лежал сломанный меч, а на лице сверкали слезы.

Джиан даже думать не хотел о том, сколько людей пожертвовало своей жизнью, чтобы вырезать этих гигантов из живого камня и спустить с гор сюда, в Каапуа, чтобы установить здесь на веки вечные как свидетельство несокрушимого императорского могущества. В утреннем свете стены города сверкали серебром, а площадь перед ними была разделена надвое мощеной дорогой из кровавого камня, выложенной с обеих сторон черепами.

Птичьи трели долетали с гор и проносились по Каапуа, танцуя на сапфировых водах рва, и воздух был наполнен запахом жасмина и сладкой пуалии. Джиан смотрел на Запретный Город, сердце Кханбула. Это зрелище трогало его до дрожи ужаса с примесью чувства, напоминавшего влюбленность.

– Держись подальше от воды, – предупредила его Ксенпей. – В прошлом году мы лишились трех дейченов из-за жиллы, и император был очень недоволен.

Знаменосцы сменили направление, зашагав по широкой красной дороге, и кровавый камень звенел военным приветствием у них под сапогами.

Джиан последовал за ними во главе своего отряда, сознавая свое положение и в то же время опасаясь его. Перри шагал за ним следом, а Нарутео шел впереди, неся сумку Джиана вместе со своей. После того дня у реки, когда Джиан так уверенно победил его, бывший йендеши оставил Нарутео Ксенпей, и тот стал кем-то вроде ее слуги. Нарутео держался особняком, и, несмотря на то что они с Джианом не обменялись больше и словом, что-то в его глазах заставляло Джиана радоваться тому, что доступ к оружию был строго ограничен.

Другие мальчики шептались, что Нарутео наказали за то, что он проиграл бой на глазах у своего йендеши, но Джиан не был в этом уверен. Ему казалось, что они с Нарутео – фигуры в какой-то запутанной игре и игроки еще раздумывали над своим первым ходом.

– Куда же подевались солдаты? – спросил Джиан, когда они проходили через широкую площадь. – Я думал, что это – Стена Мечей, разве не так?

– Присмотрись получше, – выдохнул Перри рядом с ним. – Гляди.

И тогда Джиан действительно увидел. Окружившая сердце Запретного Города стена – такая высокая, что обычный человек и надеяться не мог попасть стрелой в ее верхушку, такая широкая, что в туманное утро не было видно ее краев, – щетинилась и сверкала мечами тысяч поверженных противников. Может быть, даже десятков тысяч. Джиан представлял себе, как они приближались. Кинжалы, косые ятаганы и шамзи с запада, глодринги, шиккары и тонкие, как иголки, перочинные ножи с востока. Массивный двуручный рыцарский меч, обрамленный драгоценными камнями, выступал из камня под коротким, покрытым ржавчиной кинжалом.

– И крестьянин, и король, – прошептал Джиан, – в отчаянии падет передо мной на колени.

Шагавшая перед ними в своих блистательных одеждах из паучьего шелка Ксенпей обернулась через плечо и улыбнулась. Драгоценные камни у нее на зубах сверкали в адресованной ему усмешке.

Нарутео фыркнул:

– Тупицы и слабаки. Они были глупцами, думая, что смогут устоять под напором императорской армии.

– Теперь императорская армия – это мы, – сказал Джиан.

– На твоем месте я бы удержался от подобных высказываний.

Он не взглянул на Нарутео, но мальчик, хмыкнув, сдался, и, прежде чем Ксенпей отвернулась, улыбка на ее лице стала еще шире.

– Если мы – его армия, то когда же мы будем выступать? – спросил Нарутео. – Я уже досыта наелся сказками о магии драконьего короля и его поисках наследника. Думаю, нужно нападать, пока он слаб, прежде чем его место займет кто-нибудь еще. Нужно отсечь голову поверженной змее. – Он резанул воздух ладонью. – И сделать его земли нашими, так же, как мы сделали нашим Восток.

Перри немного пробежался, чтобы догнать остальных. Из-за коротких ног маршировка давалась ему с трудом.

– Пока что мы не являемся членами императорской армии, – напомнил он. – Для начала нас должны представить провидцам.

– Я не сомневаюсь, что пройду свое провидение. А как насчет тебя? – Джиан не видел лица Нарутео, но в его голосе чувствовалась насмешка. – Может быть, ты провалишься и станешь лашаем. А может быть, сойдешь с ума. Со слабаками такое иногда случается, во всяком случае, я об этом слышал.

– Высокомерие – достойное украшение дейчена, – заметила Ксенпей, не оборачиваясь, – только не воображай, будто хоть что-нибудь понимаешь. Даже я не знаю, кому провидцы позволят идти дальше, кто провалится… а кого они сожрут.

– Меня так просто на мясо не пустишь! – зарычал Нарутео. – Я выступлю с императорской армией, и наши враги будут повержены моим мечом. А вы, дамочки, если хотите, можете стирать мне портянки.

– Я слышал, что в варварских племенах воюют женщины, – рассмеялся Перри. – Они отрезают собственные груди, чтобы удобнее было натягивать тетиву.

– А я слышал, что ты и сам дерешься, как баба, – крикнул голос из группы, которая шла позади, – и что ты отрезал собственное достоинство, поскольку оно было слишком мало и ни на что не годилось.

Пререкания продолжались, но Джиан уже не обращал на это никакого внимания. Провидение. Он знал, что дейченам предстоит встретиться с императорскими провидцами и пройти какое-то испытание, но о характере этого испытания – как и о последствиях неудачи – ходили лишь слухи в коридорах Желтого дворца. Желтые дейчены ничего не знали, и зловещая улыбка Ксенпей упреждала Джиана от вопросов.

Как будто вызванная его мыслью, она замедлила шаг, поравнялась с Джианом и заговорила так тихо, что стало ясно: ее слова предназначались только для его ушей.

– Ваш поединок ничему не научил Нарутео, – сказала она. – Даже если бы каждый меч в Стене был в руке солдата его уровня, этой силы все равно бы не хватило для того, чтобы сбросить драконьего короля с его проклятого трона. Могущество Ка Ату измеряется не воинами, а магией земли у него под ногами, и эта магия отвечает только ему одному. Император трижды бросал всю свою мощь на твердыню Атукоса, и трижды наши армии сгибались под весом темной магии. Сейчас мы сильнее, чем когда-либо в прошлом, но этого все равно недостаточно. Мы не сможем победить драконьего короля в битве, если война будет идти на его земле, и не способны выманить его за пределы этой земли.

– Но зачем нам вообще биться с драконьим королем? – Джиан мысленно поморщился от того, как прозвучали его слова, но этот вопрос уже давно вертелся у него на языке. – Почему бы не оставить все как есть и не радоваться землям, которые уже нам принадлежат? Если мы не можем надеяться на победу…

– Не задавай таких вопросов даже мысленно, – мягко предупредила его Ксенпей, – если не хочешь потерять голову. Монетка не может решать, на что ее потратят, а наши жизни – всего лишь монетки в императорском кошельке. Не надейся на большее, дейчен Джиан. – Не останавливаясь, она многозначительно постучала по своему мечу. – Император не может забыть о драконьем короле, так же как страдающий от гангрены не может забыть о гниющей ноге. Пятно атуалонской магии растекается за пределы королевства, как лужа отравленной крови. Если не избавить тело от поврежденной конечности, гниль в конце концов доберется до сердца империи. И если этот день наступит, мы начнем вспоминать о Сандеринге с ностальгией. А этот день непременно наступит, если мы его не остановим.

– Но если мы не можем победить драконьего короля…

– Я не говорила, что драконий король не может быть побежден, – перебила его Ксенпей, – я сказала лишь, что его нельзя победить, сражаясь по его правилам и на его собственных землях. Даже монетка в кошельке может надеяться на то, что ее потратят с умом, но боюсь, что нашему возлюбленному императору советуют метать бисер перед свиньями. Не то чтобы он интересовался моим мнением… – Ее смех прозвучал как издевка над ней самой и отдавал горечью.

Джиан вспомнил карты, которые изучал.

– А что, если мы доберемся до этого короля не через его собственные земли? Мы могли бы подойти с моря…

– И накормить морских тварей своей плотью. – Ксенпей улыбнулась и покачала головой. – Была бы у нас тысяча иссуков… а еще лучше – пятьдесят тысяч, тогда, возможно, нам удалось бы уговорить морских гадов. Но в уши императору шепчет Каркаш Дхвани, а Каркаш Дхвани боится моря. Ему предсказали смерть в морской пучине, и он ни за что не допустит, чтобы подобный план прозвучал в присутствии императора.

Джиан понизил голос до шепота, осознавая близость посторонних:

– А что, если…

Ксенпей блеснула на него глазами.

– Что, если Каркаш Дхвани лишится возможности нашептывать императору? Что, если императорские армии поведет кто-нибудь другой? Возможен ли подобный план в таком случае?

– И правда, что, если… – выдохнула Ксенпей. – Тебе следует знать, что под управлением его доблести иссуки и скаана, арлуки и кейет, все дети, рожденные в этой империи от морских кинов, были вырезаны. Мне понадобилось много лет, чтобы заполучить вас двоих и сохранять вам жизнь так долго.

– Нас двоих?

– Я верю, – продолжила Ксенпей, как будто он ничего не говорил, – что если мы найдем способ убаюкать морских тварей, если сможем приручить воды Нар Бедайяна ради собственной выгоды, если, если, если… то все было бы возможно. Если бы каждая женщина империи пела хвалебные песни морю в Ночь Равнолуния и к приходу Ниан-да родила бы нам принца от морского кина… то все было бы возможно. Может быть, луны могли бы спуститься со своих тяжелых тронов и станцевать для нас жигу к обеду.

– Думаете, они смогли бы это сделать? – улыбнулся Джиан. – Я бы с удовольствием на это посмотрел.

– Если твой язык станет слишком острым, дейчен Джиан, я вырежу его у тебя изо рта.

Он склонил голову:

– Да, йендеши.

Они дошли до конца Благородного Пути, вошли в Ворота Железного Кулака, и новое поколение дейченских принцев впервые вступило в священные земли Запретного Города. В грезах Джиан, сколько себя помнил, ходил по улицам этого города, но ни светлейшие мечты, не мрачнейшие кошмары не подготовили его к реальности.

Сколь огромным ни казался бы заброшенный город снаружи, изнутри он точно по волшебству расширился и растянулся перед Джианом. Город был бескрайним, как океан, – таким же красивым и опасным. Тонкая нефритовая полоска реки струилась, обвитая пятью широкими каменными мостами. В самом центре проходил Путь для императора и смертная казнь для любого другого. Мосты дейченов были вымощены желтым и красным, черным и белым и украшены резными символами верности. На другом берегу нефритовой реки растянулось широкое пространство Площади Спутников, и Джиан заметил, что там уже полно народу. Желтые дейчены, самые юные, у которых было меньше всего шансов остаться в живых, прибыли последними.

Ксенпей и другие йендеши провели своих подопечных по вымощенному желтым камнем мосту мимо повозок торговцев (которые следили за своим товаром соколиными взглядами), а потом вывели их на широкую площадь. Джиан шел в первых рядах своего отряда, и его глаза, казалось, сделались такими же большими, как у совы, когда он принялся разглядывать окружавшие его чудеса. Стена, которая казалась такой широкой и длинной, когда они к ней подходили, теперь была не видна, точно сам город оказался больше изнутри. Джиан с трудом заметил Ворота Упорства в дальнем конце площади и парадные залы и башни по обе стороны ворот – стройные, точно морские водоросли, и алые, как гранаты на солнце.

Крошечные овальные личики смотрели на них из окон, и ярко одетые старшие дейчены и йендеши, которые уже толпились на площади, тоже повернулись, чтобы на них посмотреть. Джиан почувствовал себя как маленький крабик, который попался на глаза стае голодных чаек. Высокий мужчина в черном, с заплетенными в старомодную косу волосами и блестящей от масел бородой, увидев их, запрокинул голову и расхохотался. Его смех был похож на лай лисы. Джиан заметил, что зубы у него мелкие, острые и белые, как полированная кость.

Юноша поднял руку и коснулся висевших на шее жемчужин.

Будь храбрым, мой сын.

За одетым в черное мужчиной с острой бородой, за группкой людей в красном, игравших в какую-то игру, сопровождавшуюся толчками, стоял мужчина, столь яркий и столь не похожий на всех прочих, что казалось, будто его создали из плоти лун. Он был с головы до ног одет в кожаные доспехи – точно переплетающиеся чешуйки какой-то огромной змеи лежали на ярком шелке: серебристые, белые и перламутровые. Пара огромных рогов красовалась у него над бровью. На бедре висел длинный элегантный меч, а глаза были светлыми и сверкали, как звезды в сумерках. Они встретились с глазами Джиана, и бледнолицый воитель одарил юношу улыбкой, прежде чем кивнуть и повернуться к одному из своих спутников. Джиан заметил, что мужчину окружали бледные тени – солдаты, оружие и доспехи которых были сделаны в подражание ему. Они были похожи… но меньшего калибра.

– Йендеши, – выдохнул Джиан. – Кто это такой?

– Это сен-барадам со своими даммати, – ответила Ксенпей. – Его зовут Мардони, но это не важно.

Желтые дейчены остановились и замерли в ожидании, напряженные, как мгновение между вздохами, когда человек еще не знает, будет он жить или погибнет.

– Даммати?

– Спутники. Поклявшиеся на крови. Даммати связаны клятвой со своим сен-барадамом. Он может распоряжаться их жизнью по своему усмотрению, может отправить их на смерть и даже убить собственноручно. Они сдерут шкуру с собственной спины, стоит ему только приказать. Взамен сен-барадам распространяет на головы своих даммати собственные могущество и богатство, так же, как император укрывает нас своей любовью. – Ксенпей наклонилась к Джиану так близко, что он почувствовал мяту и чеснок в ее дыхании, и прошипела ему на ухо: – Ты видишь перед собой всю силу Кханбула, мальчик, и столько свободы, сколько любой из нас может пожелать в этой жизни.

– Свободы?

Он задержал дыхание. Неужели она произнесла ересь?

– Сен-барадам принадлежит императору, дейчен Джиан, но и себе самому тоже. Любой дейчен может высоко подняться в Кханбуле. В отличие от Атуалона, где драконий король вытягивает все силы из мира и где люди рождаются и умирают в одном и том же положении, здесь дейчены могут упорно работать и выслужиться. Ты должен научиться создавать союзы и исполнять танец крови и огня. Научишься этому – и займешь свое место в Запретном Городе. А если ты займешь свое место, мальчик, то получишь и свою свободу. – Глаза Ксенпей лихорадочно горели, когда она отклонилась назад. – Тогда свободной станет и твоя семья. Твои жены, твои дети… твоя мать, если ты этого пожелаешь.

– Свобода…

С таким же успехом можно было сказать ребенку, что ему удастся взять в руки луну. С таким же успехом он может сплести сеть из лунного света и поймать в нее дракона…

Бледнолицый мужчина развернулся и ушел, не оглядываясь.

– Скажи-ка мне, – выдохнул Джиан, – а как мне стать сен-барадамом?

Его глаза приобрели странное, призрачное выражение.

– За такую информацию берется плата, дейчен Джиан. Согласен ли ты заплатить?

Он не задумываясь ответил:

– Я заплачу сколько угодно.

– Есть один ритуал…

Ксенпей взяла его руки в свои, и, пока объясняла, что нужно делать, ее накрашенные ногти впились ему в ладони так глубоко, что пошла кровь. Оказалось, что все очень просто.

Так просто, что напоминало ловушку.

– И как я за это заплачу? – спросил Джиан, когда она закончила. – У меня нет денег.

– Деньги, которые тебе понадобятся, находятся прямо тут, дейчен. – Ксенпей постучала его по груди чуть выше сердца и рассмеялась.

– Прости меня, йендеши, я ничего не понимаю.

– Очень скоро поймешь. – Она расплылась в улыбке и отвернулась.

– Ксенпей, – позвал облаченный с головы до ног в такие же, как у йендеши, только ярко-зеленые одежды мужчина, которого Джиан видел впервые. – Удачная встреча, и очень вовремя! Нам приказали как можно быстрее идти в Зал Павших, чтобы послушать, что скажет Просвещенный…

Джиан знал, что только йендеши могли слышать слова императора, и лишь после того, как эти слова пройдут через рты и жабры Просвещенного. Простым дейченам полагалось надеяться на то, что их старейшины в меру своих сил осмыслят и передадут им послание; при этом желтые дейчены были последними и самыми ничтожными в цепочке.

Они проведут этот вечер в западных бараках и вернутся на площадь на следующий день – на Праздник Спутников. Джиан не печалился по этому поводу. Им позволят насладиться свободой рыночной площади, дадут время на то, чтобы помыться и отдохнуть от дневных лишений, и, главное, избавят от пристального надзора йендеши.

Джиан не имел ни малейшего желания приближаться к императору – только не в этот день, – ему даже не хотелось слышать толкование шепота его младших подопечных.

К тому же у него имелись свои дела.

Отыскав то, что ему было нужно, на рынке, Джиан вернулся в бараки желтых дейченов. В помещении царили прохлада и полумрак. Стены были сделаны из красного лакированного дерева и разрисованных ширм, полы выложены сладким сандаловым деревом, натертым до гладкости и нагретым шагами тысяч ног. Молодые люди молча отмокали в глубоких медных ваннах, сопровождаемые, как всегда, безмолвными лашаями. Джиан скользнул под воду и полежал там какое-то время с закрытыми глазами, прислушиваясь к ленивым приглушенным голосам своих спутников и воспоминаниям воды о дожде и реке, море и грозе, и снова о дожде…

Позже Джиан нашел одну из лашаев и махнул ей, чтобы та подошла.

– Сегодня я устрою прием для нескольких избранных одногодок, – сообщил он ей. – Нам в Имперском Городе следует хорошо питаться. Мне понадобятся драконья рыба и кошачий угорь, свежий, еще не знающий о собственной смерти, желтая щука и каменный краб, да ведерко голубых устриц, если их удастся раздобыть, рис на розовой воде и лапша, и овощи с фруктами из тех, что сейчас свежи и нежны.

Лашаи кивнула с непроницаемым выражением глаз.

– Готовы ли вы заплатить по счетам?

– Я уже заплатил тройную цену.

– Как скажете.

– Как скажете, дейчен. – Он дорого заплатил за то, чтобы стать принцем Запретного Города, и этим рабам давно пора начать относиться к нему должным образом.

– Слушаюсь, дейчен.

На этот раз лашаи поклонилась и поспешила выполнить его указания.

Так все и началось.

Лашаи принесла в его покои ароматный рис и рисовую лапшу, хрустящие овощи и мягкие фрукты и твердое сладкое филе рыбы из Каапуа. Джиан собственными руками приготовил рыбу, как учила его мать, фаршируя мясом, рисом и икрой аккуратные карманчики морских водорослей и речной капусты. Когда лашаи расставила угощения, Джиан выложил подарки, которые Ксенпей указала ему купить для гостей – кинжалы из яркой имперской стали с эбонитовыми рукоятками, сделанными в форме ястребиных голов, а также ножны из шкуры виверна с тиснением желтой Розы Запада. Джиан заплатил чудовищную цену, чтобы приобрести эти вещи.

Три слова. Три имени. Три капли дейченской крови. Ксенпей сказала, что это – единственный выход, и он готов был им воспользоваться.

Или умереть на пути.

Джиан как раз раскладывал кинжалы посередине низкого стола, когда вошли мальчики под предводительством Нарутео. Его лицо покраснело, а глаза сузились, превратившись в щелки, когда он с подозрением принялся рассматривать накрытый стол.

– Ты смеешь, – процедил Нарутео сквозь стиснутые зубы, – ты смеешь призывать нас на свою потеху, словно девочек-рабынь.

Джиан встал у стола и сложил руки на груди, чтобы утихомирить ухающее сердце.

– Едва ли как рабынь, – возразил он, пытаясь говорить так спокойно, как только мог. – Я пригласил вас как друзей…

– Друзей! – сплюнул Нарутео. – Я-то знаю, чего ты добиваешься, бай дан. Хочешь купить нашу кровь за свое дерьмо и побрякушки.

Джиан сжимал свои предплечья, борясь с желанием задушить собеседника.

– Если хочешь уйти, ванг сао, – ответил он с преувеличенной любезностью, – не споткнись о мою тень на обратном пути.

Нарутео оскалился и опустил голову, точно собирался на него напасть. В воздухе повисла тишина, бездыханная и неподвижная. Затем Нарутео развернулся на каблуках и выскочил из комнаты, расталкивая людей у себя на пути. Горстка дейченов удалилась вместе с ним. Один или два человека бросили взгляды через плечо, полные сожаления или злости, но большинство просто машинально пошли за Нарутео, словно рыбы, которые пытаются выжить в бурных водах.

– Джай ту вай, – прошептал Джиан.

Он костями чувствовал надвигающуюся бурю.

Ни один из дейченов не выглядел удивленным. Должно быть, йендеши уже рассказали им об этом ритуале. Первым к ножам подошел Перри. Он воспользовался лезвием, чтобы сделать неглубокий надрез у себя на ладони, а затем выпустил кровь в подготовленную чашу с молоком кобылицы.

– Сен-барадам, – сказал он.

Перри поклонился Джиану и занял свое место за столом, точно это был самый логичный и неизбежный поступок на свете. За ним последовали другие мальчики. Гай Хан и Барду, Теппей и хрупкий темнокожий Сунзи с северных нагорий – все смешали свою кровь с молоком и в мрачной тишине наблюдали за тем, как Джиан поднес чашу к своим губам и испил их союз.

– Даммати, – поклонился он им, – принимаю с готовностью.

Он занял свое место во главе стола и потянулся за кусочком рыбы. Мясо на языке было соленым и сладким; у него был вкус смешанной с кровью победы.

Жемчужины матери тяжело висели на шее у Джиана, когда он наблюдал за пиром своих даммати. То была всего лишь малость, но и она имела определенную силу.

Так все и началось.