Текст книги "Наследие Дракона"

Эта лошадь не была дикой – она была ухожена и накормлена и не боялась своих преследователей. Но и покладистой ее нельзя было назвать. Она могла ненадолго остановиться, позволяя им приблизиться, смотрела на протянутые пальцы Измая, а затем снова убегала, выбивая песок задними копытами, прыгая и подавая голос, как будто его предложение дружбы казалось ей глубоко оскорбительным.

Но все же каждый раз, когда кобыла замирала, остановка становилась все длиннее, каждый раз, когда она подпускала Измая ближе, ему казалось, что вот теперь-то он уж точно сможет к ней прикоснуться. Однако его пальцы неизменно хватали воздух, еще дрожащий и пахнущий ею.

В этом лошадь тоже походила на Сулейму.

Наконец, когда Дракон Солнца Акари обратился мыслями и взглядом к западному горизонту, Эхуани позволила Измаю дотронуться до нее. Это был всего лишь шепот, легкое прикосновение к бархатным губам и щекочущее чувство на вытянутой ладони, но видеть и чувствовать ее так близко, ощущать жар ее дыхания на своей руке было все равно что услышать обещание, и это придало Измаю уверенности и сил.

Он с ухмылкой обернулся к Рухайе. Его туар съехал набок, сумка с припасами и мехами воды оттягивала плечо, точно он нес по Зеере старшего кузнеца Хадида, а от шамзи на бедре и голени уже появились синяки, как будто Измай потерпел поражение в поединке с собственной тенью. Но он был уже близко.

А потом его осенило.

Рухайя, красавица моя, – начал задабривать Измай вашаи, – если ты загонишь лошадь вон в тот буерак, я потихоньку смогу подойти к ней с этой стороны, и, думаю, на этот раз она не убежит…

Буерак? Что еще за буерак? – Кошка прищурилась, проследив за его пальцем. Прямо к северу за буераком из кустов и костей Измай разглядел темную черту, которая обозначала Эйд Калмут. За фик, неудивительно, что он чувствовал себя так…

КОСТЯНОЙ ЦАРЬ!

Рухайя прижала уши к голове и завопила, порывисто подпрыгнув и едва не встав на задние лапы.

Костяной царь? – Разум Измая отключился. Ощущение было такое, словно его превратили в монолитный блок глупости. – Костяные цари существуют лишь в детских сказках. Нет никаких…

Воздух наполнился шипением. Оно началось с шума ветра, шепчущего что-то в сорняках, затем перешло в крики птиц и наконец усилилось до такой степени, будто закипели все чайники Эйш Калумма разом. Куча костей начала трястись и подниматься, и из-под песка, отряхиваясь, выбралось нечто настолько огромное и до того неправильное, что сознание Измая создало глухой заслон, защищаясь от этого зрелища так же, как когда-то от веревки Эхуани.

Вся эта масса накатывалась и росла – средоточием мертвечины, лесом костей, а затем сбоку чудища открылось углубление, достаточно большое, чтобы в него мог, не наклоняя головы, ступить взрослый человек, и достаточно широкое, чтобы четверо могли войти в него, держась за руки. Углубление начало растягиваться. Оно становилось все шире и вдруг исторгло такой исполненный ненависти и отчаяния вопль, что кровь застыла в жилах. От этого крика сердце Измая подскочило к горлу и оберегавшая его разум завеса упала.

Вылезшая из Зееры тварь была так велика, что могла бы с легкостью проглотить стаю тарбоков. Она была длинной и плосковатой, как личинка, и по всей длине покрыта костями, ветками и целыми гниющими скелетами. Измай заметил бедра и ноги человека, клыкастый череп вашая, длинные хрупкие ребра гигантской львиной змеи.

Беги! – закричала Рухайя.

Нужно бежать, – согласилось его сознание. Но тело отказывалось повиноваться. Кровь застыла у Измая в жилах, а затем потекла медленно, как река после ливня.

Потом послышалось ржание Эхуани – серебристый вопль на фоне окружающего кошмара, – и лошадь промчалась мимо разинутой пасти. Чудище задергалось и начало вращаться всей своей громадной тушей, размахивая и стуча костями, словно верба на ветру, а затем повернулось и бросилось в погоню за лошадью. Его плоские бока бороздили пустыню в удивительно грациозном танце, а скорость, с которой оно летело вперед, никак не вязалась с его размерами.

Измай уронил сумку, достал меч – который, правда, был не длиннее самого короткого клыка в зловонной раскрытой пасти чудища, – и полетел вниз по склону, вопя, насколько хватало легких, и готовый умереть, защищая лошадь, не желавшую иметь с ним ничего общего.

Глупый мальчишка! – прорычала Рухайя у него в голове. – Сюда!

Он сразу же увидел, что она имела в виду, и изменил направление, чтобы их пути пересеклись. Избранная дорога сначала поведет их немного к западу, затем снова на север по центральной кромке с этой стороны дюн и наконец доставит к главному входу в Эйд Калмут – как раз вовремя, чтобы встретить там свою смерть.

Глупец, глупец, – повторяла вашаи. Но тем не менее бежала рядом с ним, сверкая клыками, которые переливались красным в лучах умирающего солнца.

Сапоги Измая взрывали песок, ноги быстро переступали с пятки на носок. К тому моменту когда юноша и кошка добрались до Эйд Калмута, дюны сгладились, как будто не хотели иметь с Долиной ничего общего. Спеша отрезать путь костяному царю, Измай сжал локти и пригнул голову. Его легкие разрывались, сердце тяжело ухало в груди, а ноги горели, будто сталь на кузнечной наковальне. Вдруг бежавшая перед ним Рухайя исчезла, блеснув бронзово-черным хвостом. Она растянулась над Зеерой, быстрая, как мысль, храбрая, словно раскат грома. Сердце Измая воспарило вместе с ней, и он притормозил (как он мог просить ее о подобном?), но Эхуани взвизгнула от страха, поднимаясь на дыбы и с ужасом и непокорностью перемалывая воздух передними копытами, пока костяной царь нависал над ней высоко-высоко, испуская тонкий, алчущий крови победный писк.

Рухайя заскользила, пытаясь остановиться между кобылой и неизбежной гибелью – шерсть поднялась у вашаи на спине, полная прекрасных, смертоносных клыков пасть раскрылась – и завопила смертельную кошачью песнь, дикую и гордую. В последнем безумном рывке Измай подбежал к ней, а затем поднял меч и затряс им, глядя собственной смерти в глаза.

С такого расстояния он мог различить остатки гниющих жертв, прилипших к рядам заостренных, вогнутых внутрь зубов, видел созвездие блестящих, напоминающих глаза жука пуговок чуть выше распахнутой пасти и, что самое ужасное, чувствовал исходивший из нее запах. Это было хуже, чем вонь потрохов, выгребных ям и пролежавшего неделю трупа. Чудище смердело недугом и тлением, грязной смертью и мускусным запахом бесконечного кошмара.

Измай сделал вдох и снова выдохнул в протестующем крике:

– Ну, иди же ко мне, ты, жалкая рвотная куча! Ты, ядовитый мешок с кишками! Покажи мне свое нутро!

Тварь перестала колыхаться и повернула голову – если у такого монстра вообще можно было обнаружить голову – к Измаю. Плоть сползла с усыпанной зубами пропасти. Чудовище захрипело и зашипело. Это был длинный, изматывающий звук, так сильно напоминавший смех, что волоски на теле у Измая встали дыбом. Жуткая громадина поднялась еще выше, заслоняя последние солнечные лучи, с неловким сосущим хлюпаньем раскрыла пасть…

…и остановилась. Тварь перестала колыхаться и шипеть, перестала дергаться, и даже ее маленькие, как у жука, глазки замерли.

Эхуани опустилась на все четыре копыта и стояла, рыча сквозь ноздри. Ее бока тяжело вздымались. Рухайя издавала мягкие, частые, рокочущие вздохи, а у Измая сердце глухо билось в ушах, подобно военным барабанам: та-рам та-рам та-рамбл. Костяной царь не двигался с места.

Та-рам, та-рам, та-рамбл…

Потом тварь начала опускаться, еще и еще, падая и сжимаясь, словно поглощала самое себя. Ее пасть захлопнулась, и глаза начали неохотно втягиваться внутрь. Липкая на вид серая шерсть сползала и стягивалась, уходя в песок, все вниз, вниз и вниз, до тех пор, пока не осталась лишь мелкая кучка костей, а затем и она повернулась и уплыла, бороздя пустынные пески, исчезнув из виду в тот самый миг, когда потух последний луч солнца и все поглотила тьма. Измая так трясло, что ему приходилось держаться за меч обеими руками, чтобы, к своему вящему стыду, не уронить его.

– Что это было? – произнес он вслух.

– Ты о ядовитом мешке внутренностей?

Он повернулся так быстро, что уронил меч и вынужден был наклониться, чтобы его подобрать.

– Что?! Кто?!

Перед ним предстала тощая фигурка, маленькое тщедушное существо, тонкая рука которого поглаживала нос его лошади. Незнакомка была одета в разноцветный наряд, представлявший собой лоскутное переплетение паучьего шелка-сырца, льна с хлопком и золотой парчи – тонких тканей, которые, однако же, были потрепанными и изношенными. Она куталась в вуали, так что видны были только глаза, большие и темные в свете увядающего солнца, да еще небольшой участок кожи, на котором можно было различить жуткие шрамы, бледные лоскуты розового и белого, светившиеся, как кость, на фоне темной кожи.

Незнакомка пригнула голову и отвернулась.

Не смотри на нее, – предупредила Рухайя. Ее голос звучал очень мягко, точно кто-то мог их подслушать. – Не пугай ее.

Что значит «не пугай»?

Измаю пришлось заставить самого себя закрыть рот. Он спрятал меч в ножны двумя руками, медленно и аккуратно, точно стоял теперь перед двумя дикими кобылами вместо одной. Затем сделал шаг вперед, стараясь не подходить слишком близко, и положил ладонь на плечо Эхуани.

Лошадь фыркнула, но больше не пыталась отстраниться. Она была нежной, нежной как шелк, и Измай дожил до того момента, когда смог по-настоящему ее коснуться. У него по коже пробежали мурашки. Он жив! Его сердце билось, а легкие продолжал наполнять воздух. И он даже не обмочился от страха. В общем и целом, день прошел значительно лучше, чем можно было ожидать.

– Меня зовут Измай, – сказал он лошади.

Эхуани повертела ухом и закатила глаза.

– Измай, – еще раз повторил он.

Юноша трижды произнес свое имя, скрепляя ее судьбу со своей.

– Я – Измай.

– Измай, – прошептала девушка и отступила от лошади, продолжая смотреть куда-то в сторону. – Его зовут Измай.

Она повернулась к нему вполоборота; тонкие кисти ее рук исчезли в складках накидки.

Измай погладил свою лошадь по шее и по плечу. Почесал в том месте на груди, где это так нравится лошадям, и улыбнулся. Эхуани же с трудом сдержала гримасу, все еще не желая до конца ему довериться.

– Чудесная девочка. Моя чудесная девочка… Посмотри, ты только посмотри, ты – глоток утра, воплощенный ветер, ты просто загляденье, моя чудесная девочка. – Он ослабил уздечку, которая переплелась на его руке так туго, что побелели пальцы, и поднес ее поближе, чтобы лошадь могла ее видеть. В ответ кобыла закатила глаза и отбросила голову назад с видом величайшего возмущения, по всей вероятности, распознавая истинное предназначение уздечки и, очевидно, не желая иметь с ней ничего общего.

– Шшш, красавица, – успокаивал ее Измай. – Я тебя не обижу. Я ни за что бы тебя не обидел. Мой шатер принадлежит тебе, моя вода – твоя… – При этих словах он невольно улыбнулся. – Если я ее найду.

Измай потер мягкую веревку об еще более мягкую шкуру лошади.

– Ты назвал Арушдемму «ядовитым мешком с кишками».

Мягкий голос звучал теперь ближе, хотя девушка все еще стояла на некотором расстоянии, перекатываясь с пятки на носок, точно была готова в любой момент сбежать от него. Измаю пришлось напомнить себе, что это хрупкое дитя только что сошлось в противостоянии с такой жуткой тварью, при одной мысли о которой у него до сих пор начинал болеть живот. Тем не менее незнакомка казалась мельче и во много раз скромнее его младшей сестры Деннет, которая этой зимой отпраздновала свой тринадцатый день рождения.

– А еще я назвал его «жалкой рвотной кучей».

И тут девушка сделала нечто невообразимое: рассмеялась. Ее смех был самым легким, прелестным, упоительным звуком, какой когда-либо доводилось слышать Измаю.

– Арушдемма? У этой твари есть имя? – Он поднес уздечку поближе к морде Эхуани, и та вытянула шею, пытаясь отодвинуться от него как можно дальше.

– Само собой, у него есть имя. Все в мире как-то называется. Даже ты. – Девушка снова отдалилась от него, скользнув по песку, словно достаточно было одного вздоха, чтобы ее унесло. – Даже у меня есть имя.

Измай снова поднес уздечку к холке Эхуани и потер лошадь в самом чувствительном месте, и кобыла наконец задрала губу, обнажая зубы в забавной усмешке.

– Ты знаешь, как меня зовут.

– Измай, – сказала девушка и тут же немного расслабилась, когда он не попросил ее назвать свое имя.

– Где-то здесь на песке я бросил свою еду и воду, – сказал он, обращаясь не к девушке, а к лошади. – Я мог бы ее найти, будь у меня фонарик.

Или попросить об этом вашаи, которая прекрасно видит в темноте, – весело напомнила ему Рухайя.

Девушка помедлила.

– А ты не станешь идти за мной?

– Ни за что, – заверил ее Измай.

Один вздох, и она исчезла, испарилась в сгущающихся сумерках, словно чернильная капля в темных водах реки. Измай продолжал стоять на месте, позволяя лошади узнать его получше и наслаждаясь биением собственного сердца и тем ощущением, которое оставляет воздух в легких и ветер в волосах. Это был прекрасный день, чтобы умереть, но гораздо более подходящий для того, чтобы выжить.

Именно в тот момент, когда Измай собирался осторожно обхватить рукой шею Эхуани и набросить на нее уздечку, именно в тот момент, когда она тряхнула головой и мягко фыркнула, позволив ему завязать веревку, перед ним снова возникла девушка. В руке у нее был фонарь, который искрился, плевался и светил каким-то причудливым красноватым сиянием. Рухайя плюнула и исчезла во тьме, но Измай был рад свету. Он смотрел в сторону, пока девушка подходила ближе, так близко, что он смог бы притронуться к ней, и, протягивая руку, чтобы взять фонарь, он старался не касаться ее пальцев своими. Эхуани не очень обрадовалась свету, но и отстраняться не стала.

Измай взял фонарь в одну руку, а уздечку Эхуани в другую, и поклонился с таким уважением, как будто перед ним стояли все матери Эйш Калумма со стражами за спиной. Девушка снова рассмеялась, и опять этот звук пронзил сердце Измая, вселяя в него радость.

– Не хочешь пойти со мной?

Она казалась очень маленькой и совершенно одинокой, и он не мог не задать ей этот вопрос.

Девушка положила руку на мягкую морду Эхуани.

– Иди с ним, – прошептала она. – Будь с ним добра. У него хорошее сердце.

Лошадь фыркнула и кивнула головой, а девушка прищурилась в некоем подобии улыбки. Измаю хотелось бы, чтобы она опять рассмеялась. Их взгляды на мгновение встретились.

Вдруг он начал падать, падать в темноту. Открыл было рот, чтобы закричать…

…И тут она отвернулась.

– Арушдемма не подойдет до тех пор, пока в твоих руках будет мой фонарь. Но теперь он знает твой запах, и ты его оскорбил. Это был не слишком мудрый поступок. – Ее глаза снова прищурились. – Но забавный.

– Могу ли я вернуться, чтобы снова тебя повидать? – Измай прикусил губу, как только эти слова вылетели наружу, но не смог сдержаться. Да и не хотел.

На краткий миг девушка снова встретилась с ним глазами. На этот раз он устоял.

– Если придешь, захвати с собой фонарь.

Собираясь поворачивать обратно, Измай еще раз поклонился ей и обернулся, ища собственные следы. Он чувствовал задумчивое сознание Рухайи и накрывавшую все темноту, и свет лун, которые собирались взойти во всей своей полноте и блеске, и звезды, которые были так далеко, холодные и безучастные к тревогам юношеского сердца.

– Чар.

– Что? – Измай посмотрел на девушку, обернувшись вполоборота.

Темные глаза блеснули в свете фонаря.

– Чар, – сказала ему девушка.

А затем повторила в третий раз, навеки связывая их судьбы:

– Меня зовут Чар.

26

Хафса Азейна пронеслась сквозь массивные, сделанные из золота и бронзы Закатные Ворота Атуалона, сжимая в руке свой золотой шофар. На ее лице была такая грозная гримаса, что встречающей ее толпе впору было уносить ноги, воззвав к защите холодных каменных стен.

Прошло полжизни с тех пор, как ей в последний раз доводилось терпеть присутствие такого количества людей одновременно, и их желания с мечтами давили на нее мертвым грузом. Ее пятнистая серая кобыла бросалась на любого, кто пытался к ней подойти, будь то лошадь, человек или даже вашай. Легионеры, которым в знак особого уважения доверили сопровождать Хафсу Азейну, на собственном горьком опыте усвоили, что лучше держаться от этой вспыльчивой твари как можно дальше.

Да и на ее лошадь они смотрели не менее подозрительно.

Хафса вспомнила, как въезжала сюда, будучи юной девушкой. Какими красивыми и яркими казались ей маленькие домишки с чистыми белыми стенами, витражами и медными крышами, сверкавшими в свете утреннего солнца. Как радостно встречали ее люди, пока Хафсу вели по широкой улице. В закатном свете дома` по-прежнему выглядели очаровательно: в окнах висели маленькие масляные лампы, и Атуалон напоминал хорошо освещенный магазинчик ювелира.

Цветущие деревья источали такой же сладкий аромат, от окутанных дымом и магией черных гор так же захватывало дух, с той лишь разницей, что теперь Хафса знала истинную сущность Атуалона. Это ловушка. Она стиснула зубы и проследовала по извилистой дороге вверх к Атукосу, величественной черной крепости Ка Ату и горе, в честь которой ее назвали. Жители Атуалона напирали на Хафсу с двух сторон; они были слишком близко – чересчур шумные и назойливые. Толпа пугала лошадей и доводила Курраана до того, что он в ярости бил хвостом. Люди с раскрытыми ртами таращились на вашаев, на Хафсу, на странников, точно дети, взирающие на сборище шутов.

– Только посмотрите на эти зубы! – вопил мужчина в купеческом наряде, тыча пальцем в Курраана.

Это чтобы легче было тебя съесть, – подумал кот. – Ты задолжала мне за все это большую толстую свинью, повелительница снов.

– Ай йех, – прошептала одна из джа’акари где-то рядом, за спиной Хафсы, – у этих чужестранцев ужасные манеры.

Так же, как и тогда, когда они ехали мимо близлежащих ферм и деревень, путники не останавливаясь следовали по большому городу, который все закручивался и закручивался вверх по склонам Атукоса. В конце концов Купеческий Круг и кварталы работорговцев, а с ними и мелкие постройки остались где-то внизу, и перед гостями открылись воспаряющие в небо Ворота из Драконьего Стекла, которые вели в любовные объятия Больших Кварталов.

Объятия лживого любовника, – подумала Хафса Азейна, и, поймав брошенный на них мрачный взгляд, ближайшие к ней охранники торопливо попятились. Она продолжала ехать на своей кобыле и хмуриться, когда легионный генерал Давидиан, обогнув двойное оцепление байидун дайелов и такое же количество драйиксовских стражников, материализовался из темноты и сообщил Хафсе о том, что Ка Ату требует их с дочерью присутствия.

Ка Ату требовал. Хафса Азейна почувствовала, как ее челюсти нервно сжались.

– Моя дочь была ранена, – ответила повелительница снов. – Она нуждается в пище, покое и ванной. Вивернус вполне мог бы устроить смотрины и завтра.

Если он не соизволил встретить нас лично, то пускай продолжает сидеть на своем стуле и дожидаться.

– Мейссати…

– Мейссати? Ты забываешься, легионер. Я – супруга короля. Разве ты этого не помнишь? – Хафса коснулась лежавшего на коленях посоха. – Или ты меня не признаешь?

Аасах покачнулся в седле, и его маленькая ученица подошла и встала рядом с ним. Они каждую ночь плясали со своей теневой магией, каждую ночь с того дня, когда была ранена Сулейма, пытались сдержать действие яда араид, который все еще грозился поглотить ее. Хафса Азейна слышала, как переговаривались между собой джа’акари, и цокот копыт по мостовой, когда воительницы подъехали к ней. Байидун дайелы начали тихо бормотать какой-то напев и раскачиваться.

– Я ничего не забыл, исса. Я первым пришел тебя встретить, когда ты впервые прибыла в Атуалон, и встречаю тебя здесь теперь. И нахожусь в твоем полном распоряжении. – Он изобразил низкий поклон. – Никто тут ни в чем тебе не откажет, но твое присутствие крайне… желательно для Ка Ату.

Позволь мне его съесть, – засмеялся Курраан. – Он попал впросак, разрываясь между повелительницей снов и драконьим королем… Это будет актом милосердия.

Лучше отдай его мне, – предложил Белзалиль. – Я только попробую его на вкус.

Эти слова оказались для Хафсы Азейны такими неожиданными, что она резко выпрямилась в седле. Если Белзалиль мог говорить с ней здесь и сейчас, значит, она устала больше, чем думала. И если деймонский клинок хотел убить этого человека, значит, ей непременно нужно охранять его жизнь.

Хафса Азейна спрыгнула с лошади и передала уздечку Дару.

– Присматривай за Сулеймой, – сказала она Левиатусу. – Позаботься о ее безопасности.

Тот поклонился.

– Конечно, исса. Я отвезу ее в твои покои в Башне Королевы.

Давидиан не скрывал огорчения:

– Королева, мне приказано…

– Можешь настаивать сколько угодно, легионер, но я – ее мать, я – повелительница снов Шахадрима, и я говорю, что теперь Сулейме следует отдохнуть. Или ты хочешь сказать, что обладаешь большей властью?

Легионный генерал Давидиан снова поклонился, и в его взгляде мелькнуло смирение. Хафсе следовало бы испытывать к этому человеку сочувствие, и так оно и случилось бы много лет назад – Давидиан всегда был добр к ней, и она уважала этого старого вояку, – но если он хотел заручиться ее благосклонностью, ему следовало сначала отвести ее в бани и дать ей чашку кофе, а уж потом приказывать, словно рабыне-кухарке. Возможно, Атуалон забыл, что это значит – иметь живую королеву.

Когда Давидиан обернулся к ней, Хафса Азейна нетерпеливым взмахом руки потребовала его удалиться вместе с драйиксами. Растолкав их, а затем и байидун дайелов, она прошла вперед, не поправляя волос и не счищая пылинки с одежд. Вивернус хотел ее видеть? Что ж, хорошо, пусть поглядит.

И пусть насладится моим запахом. Ему следовало прежде дать мне возможность помыться.

– Не утруждайтесь, – сказала Хафса присутствующим. – Я знаю, как пройти к покоям Ка Ату.

И она действительно это знала. Стены из черного стекла, подернутого позолотой, теплые гладкие полы, даже аромат свежеиспеченного хлеба, который витал по ведущим в кухни коридорам, продолжал преследовать ее во снах. Если бы Хафса закрыла глаза, ноги сами привели бы ее в нужном направлении. Если бы она лишилась ног, то путь подсказало бы сердце. Не обращая внимания на обступавших ее охранников и уносивших ноги слуг, Хафса Азейна с мрачным видом проходила мимо тех, кто пытался ее поприветствовать, и так сильно перепугала одну молоденькую красавицу с волосами цвета ночи, что девушка разлила вино на свое прозрачное розовое платье.

Я ее знаю, – с удивлением подумала Хафса. – Маттейра выросла красавицей, как и обещала. Но что делает сестра Матту Пол-Маски в этих коридорах в предзакатные часы?

Один из молодых охранников поспешил предложить девушке свою помощь, и Хафса Азейна с трудом сдержала улыбку. У нее не было повода для того, чтобы веселиться или чувствовать себя в безопасности, ни малейшей причины думать, будто после долгих странствий она наконец вернулась домой.

Так уж и ни одной причины? – Казалось, что эта мысль исходила из стен Атукоса. – Ты действительно дома.

Эти слова заставили Хафсу остановиться.

Держись подальше от моей головы!

Она вытолкнула Вивернуса из своего сознания и крепко-накрепко захлопнула дверь. Но все равно слышала, как он, точно птица за занавесками, порхает у защитного барьера ее мыслей, посмеиваясь над ней.

Будь проклят этот мужчина!

Хафса Азейна выпрямилась и так гневно блеснула глазами, что хорошенькая девушка и ее поклонник тут же вспомнили о том, что у них есть какие-то важные дела в другом месте…

…И тут повелительница снов так резко остановилась, что Курраан врезался ей в ногу. Хафса не проверяла пространство на наличие ловушек с тех самых пор, как они въехали в Атуалон, и этой самоуверенности могло оказаться достаточно, чтобы привести ее к гибели. У нее имелись в городе враги, многие из которых, должно быть, находились сейчас так близко, что в этот самый момент могли бы услышать ее, стоило ей только крикнуть. Одним из этих врагов была тень ее прошлой жизни, которая нашептывала Хафсе о смехе, любви и медленных протяжных ласках в темноте.

Тот Вивернус, который ее любил, никогда бы не пожелал ей зла, но красивый молодой человек с огненным сердцем давно остался в прошлом, превратился в пыль вместе со своей золотоглазой принцессой, у которой были волосы цвета лунной дорожки. Поэтому Хафса Азейна открыла свой интикалла и проверила дворец сновидческим зрением.

И нашла то, что искала: паутину магии, которая держала этот город в целости и подчиняла мир его воле. На каждом соединении двух нитей висело по горящей капле атулфаха, сверкающей и дрожащей, словно крошечная сфера из магического серебра, бесконечно отражающая этот и прочие миры, связывавшая нити того, что может случиться, с тем, что неизменно произойдет и уже происходит. Опытным взглядом Хафса пробежалась по манящим драгоценным камням. Они были побочным продуктом снов, неизбежно возникавшими ловушками, и для человека вроде нее не представляли серьезной угрозы.

Что Хафса искала по-настоящему и успешно находила – то тут, то там, – это места, в которых повелитель снов, маг или заклинатель теней изменял дорожки паутины, прибавляя новые нити или же сжигая старые.

Это еще что такое? – Хафса Азейна подошла к паутине в том месте, где нити были разорваны. Прячась в тенях, кто-то…

– Собираетесь всю ночь торчать здесь с закрытыми глазами? Или наконец придете к нему?

Повелительница снов резко распахнула глаза и уставилась на Курраана: Почему ты не сказал мне, что он здесь?

Вашай обнажил краешек клыка: А почему ты не почувствовала его сама?

– Надеюсь, вы не сбились с пути… королева. – Сегодня Матту Пол-Маски надел морду крокодила. – Если пожелаете, я могу вас сопроводить.

Хафса Азейна протянула к нему руку, точно хотела коснуться его маски. Он напрягся, но не отпрянул, как бывало раньше.

– Благодарю тебя, Пол-Маски. Думаю, что смогу найти дорогу сама. А вот твоя сестра не отказалась бы от помощи.

Он застыл как вкопанный:

– Моя сестра?

– Она пролила на себя вино, вон там. – Хафса указала пальцем. – К счастью, ее беду заметила целая стайка молодых людей. Но и к несчастью тоже. Уверена, что сейчас Маттейра была бы очень признательна, если бы кто-нибудь избавил ее от всех этих помощников.

– В тот день, когда моей сестре понадобится помощь, я соглашусь съесть собственную маску. Вы не ответили на мой вопрос.

Огни на стенах внезапно затрепетали, блеснули и потухли.

У хозяина этой твердыни заканчивается терпение, – заметил Курраан.

Хозяин этой твердыни может заткнуть себе рот сандалией, – ответила Хафса Азейна. – Я приду, когда пожелаю.

В темноте она услышала шорох ткани, когда Матту Пол-Маски сделала шаг в ее сторону, почувствовала аромат масел в его волосах и, что странно, резкий мускусный запах человеческого страха.

– Хафса Азейна, – прошептал он так медленно, что ей пришлось напрячься, чтобы уловить смысл его слов, – кем бы я ни был, я – не враг. По крайней мере, не враг вам. – Он осмелился коснуться ее руки. – Ступайте осторожно и будьте очень внимательны, королева. В этом цирке пролилось больше крови, чем вы можете себе представить.

Матту Пол-Маски развернулся на каблуках и ушел прочь. Белые полы его плаща трепетали у него за спиной, словно крылья.

Хафса Азейна продолжила путь к покоям Вивернуса и ничуть не удивилась, когда огни на стенах снова загорелись. Не удивило ее и то, что коридоры полностью обезлюдели.

– Ох, попридержи свой килт, старый брюзга, – пробормотала она. – Я уже иду. – Кто-то из стражников усмехнулся, и она повернулась к нему лицом. – Ах ты! Найди себе другое дело, или я придумаю для тебя какое-нибудь интересное занятие. Это касается и тебя, Давидиан. Или ты думаешь, что присутствие одной несчастной женщины может угрожать твоему господину?

Поспешный отход стражников сопровождался топотом сапог, ступавшим по камням.

Может быть, они все же ее не забыли…

Огни снова блеснули, и Хафса поняла, что Вивернус рассмеялся. Она прошла по коридору и ступила в его комнаты как королева, хотя, возможно, и вовсе не та, которую он запомнил. При этой королеве находился вашай, в сердце ее звенела смертельная песнь, а на руках была кровь. Она пришла, готовая к битве.

Только, как выяснилось, приготовилась не к тому сражению.

Запах его комнат окружил Хафсу в одно мгновение, заставляя остановиться и сбросить с себя многочисленные защитные слои. Оливковое масло и лимон с примесью дыма, фенхеля и мяты… Но сильнее всего в каждую клеточку ее тела проникал запах мужчины.

Этот человек – мой враг, – напомнила себе повелительница снов. Ловушку расставили по всем правилам, но Хафса Азейна больше не была нареченной принцессой с большими глазами и доверчивым сердцем.

Он сидел, как обычно, на низком резном стуле из терновника со вставками из слоновой кости. В руках у него был кубок с вином. Он смотрел на дверь и ожидал ее прихода. Хафса взглянула на него и невольно открыла рот.

– Твои волосы! – ахнула она. – Что случилось с твоими волосами?

Атуалонский драконий король откинул голову назад и расхохотался. Он шлепнул себя по бедру и выплеснул вино на ковер из белого меха, хохоча так, как будто не потратил половину жизни, посылая к ней наемных убийц, погибавших от ее руки.

У Вивернуса, которого помнила Хафса, была копна кудрявых рыжих волос, таких же безнадежно непослушных и спутанных, как и у его дочери. У этого же человека череп был гладким и голым как яйцо. Вивернус поставил свой кубок на низкий столик и поднялся, чтобы поприветствовать Хафсу Азейну, на ходу вытирая со щек слезы веселья. Его щеки…

– А говорил, что никогда не отрастишь бороду.

Его борода была такой же огненной, как некогда волосы у него на голове, с редкими полосками седины по бокам.

– Это? – Вивернус погладил свое лицо, продолжая ухмыляться. – Какая же это борода? Это всего лишь волосы с моей головы, которые перекочевали на юг.

Вот так Хафса Азейна, усталая и настороженная, пропахшая лошадиным по`том и многодневной дорогой, встретилась лицом к лицу с любовником, брошенным когда-то очень давно. Поставив кубок с вином, Вивернус поднялся, протягивая ей руки. Хафса помедлила.

Сколько крови!

– Зейна, – произнес он мягко. – Добро пожаловать домой.

Он взял ее за руки, притянул к себе и поцеловал в обе щеки. Она закрыла глаза и высвободила пальцы из его хватки.

Сколько всего стояло между ними! Убийства и кое-что пострашнее, предательство и хуже того. Какую бойню они устроили вдвоем после песен, плясок и игр, которыми забавлялись. И вот она была здесь, и он тоже, и между ними лились реки крови.