Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Могольская система давала падишаху больший контроль над гораздо большей территорией, чем любому другому правителю в индийской истории. Тем не менее, рассуждая о могольской системе правления, следует с осторожностью применять такие термины, как “автократия” и “централизация”. Могольская империя была огромна, и на значительной части ее территорий власть монарха оказывалась едва заметна. Хотя падишах довольно хорошо контролировал центральную и густонаселенную Индо-Гангскую равнину, существенная часть его империи была покрыта лесами, горами, холмами и джунглями. Голландский путешественник заметил, что падишаха “следует считать лишь царем равнин и свободных дорог”. Кроме того, почти пять миллионов подданных Акбара имели личное оружие, зачастую мушкеты. Большинство из этих людей были крестьянами, которые находили сезонную работу на грандиозном индийском рынке военного труда. Следовательно, население могло в любой момент выступить против правительства с оружием в руках. Дополнительным ограничением для падишаха было то, что на местном уровне власть принадлежала землевладельцам (заминдарам). Нигде, кроме Раджастана (где жили раджпуты), они, как правило, не входили в состав администрации и не делились своими доходами с имперской знатью, к которой не были лояльны. Под властью Моголов у заминдаров не было другого выбора, кроме как передавать часть сельскохозяйственных излишков имперскому правительству, и все же многие из них поступали так, лишь пока власть оставалась реальной и видимой. Это было одной из причин, по которым падишах периодически совершал большие поездки по своим владениям в сопровождении своего роскошного двора и многотысячного войска¹⁵.

Сравнения с другими империями проливают свет на границы могольской власти. В отличие от римских элит, индийские заминдары, за исключением раджпутов, не отождествляли себя с империей и имперской цивилизацией. Пока в XIX веке британцы не создали в Индии институт государственной службы, в Индии не было эквивалента железной хватке китайского конфуцианского административного аппарата. К XVI веку конфуцианская идеология имперского единства существовала целых две тысячи лет, и значительную часть этого периода в стране господствовала империя. На заре раннего Нового времени китайская система государственных экзаменов привязала всю провинциальную элиту к универсальным имперским ценностям и установкам конфуцианской бюрократии. Индия отличалась и от Европы раннего Нового времени, где класс наследственных землевладельцев обычно стоял ближе к монархии. Наиболее тесной их связь была в таких странах, как Россия и Пруссия, где землевладельцы в большинстве своем хотя бы некоторое время служили офицерами в царских армиях. Акбар преуспел в строительстве могольской системы правления. Но одному правителю и одному режиму не под силу было создать глубоко укорененные институты и ценности, которые возникли за столетия политической, культурной и социальной эволюции в других регионах мира.

В саге о могольских императорах особняком, как правило, стоят Акбар и Аурангзеб, причем первый считается героем, а второй – злодеем. Акбара обычно называют истинным основателем династии, а Аурангзеба – человеком, который сделал больше всех, чтобы ее уничтожить. Современные индийцы, которые равняются на Партию конгресса и стремятся к установлению секулярного надобщественного политического порядка, считают Акбара героем, поскольку он проповедовал религиозное равенство. Аурангзеб в их представлении, напротив, злодей, который увел империю от плюрализма и вернул привилегированное положение исламу. Он еще больший злодей в глазах современных индийских националистических лидеров. Двух монархов, которые правили между Акбаром и Аурангзебом, – падишахов Джахангира и Шах-Джахана – однажды остроумно назвали Розенкранцем и Гильденстерном в ряду могольских императоров. На самом деле по меркам большинства монархов в истории Джахангир и Шах-Джахан были выдающимися людьми с яркими и сильными характерами¹⁶.

Джахангиру, который правил с 1605 по 1627 год, недоставало отцовской неудержимой энергии и активности. Хотя он мудро руководил сетями покровительства и правящими элитами, он никогда не командовал своими армиями в походе и не слишком усердствовал при исполнении повседневных монарших обязанностей. По большей части он мог себе это позволить, поскольку унаследовал от отца эффективный и отлаженный правительственный аппарат. Даже в 1622 году, когда у него пошатнулось здоровье, Джахангир быстро и решительно справился с чрезвычайной ситуацией – опасным мятежом сына, шахзаде Хуррама (будущего падишаха Шах-Джахана). Обладая тонким вкусом, Джахангир особенно любил ювелирные украшения и портретную живопись. Он щедро покровительствовал персоязычной и санскритоязычной культуре, с удовольствием путешествовал по своей империи и был страстным охотником.

Главной проблемой Джахангира было пристрастие к алкоголю и наркотикам. Все трое сыновей Акбара были алкоголиками и курильщиками опиума. Это стало причиной ранней смерти шахзаде Мурада и Даниала. В автобиографии, которая подкупает своей честностью, Джахангир вспоминает, что любил выпить лишнего, пока ему не исполнилось тридцать, и от этого у него так сильно дрожали руки, что слугам приходилось кормить его с ложки: “Сейчас, – добавлял он, – я выпиваю только ради улучшения пищеварения [и только вечером]”. С другой стороны, он по-прежнему дважды в день курил опиум, чтобы не терять самообладания. Особой жестокостью Джахангир не отличался, но порой бывал вспыльчив: под влиянием алкоголя и опиума он, несомненно, становился не лучше Золотинки и Невинности, кровожадных медведей, которых держал у себя римский император Валентиниан I. Неудивительно, что когда Джахангиру было около шестидесяти, его здоровье сильно пошатнулось. В результате он еще в большей степени, чем раньше, стал полагаться в государственных делах на свою любимую жену Нур-Джахан, которая “относилась [к нему] с большей теплотой, чем остальные”¹⁷.

Как и в большинстве наследственных монархий, могольские женщины из царской семьи часто играли значимые политические роли. Поскольку они не представляли угрозы и не считались соперниками, падишах мог доверять им и выстраивать с ними теплые душевные отношения, которых не знал со своими сыновьями и братьями. В частности, при первых трех падишахах высокопоставленные дамы пользовались большей свободой, чем женщины в китайских и османских гаремах. Умная и независимая тетка Акбара даже совершила паломничество в Мекку. Мать была единственным человеком, перед которым мог склониться падишах. Матери, сестры и тетки часто были надежными поверенными, а также дипломатами, которые помогали разрешать семейные споры. Тем не менее Нур-Джахан выделялась среди могольских принцесс, поскольку имела сильный характер и была наделена немалой властью. Современники описывают ее как талантливую, независимую и умную женщину редкой красоты. На охоте она стреляла без промаха. Однажды в 1617 году она, сидя верхом на слоне, убила шестью выстрелами четырех тигров, ни разу не промахнувшись. Джахангир купал жену в роскоши. Она лично управляла огромными имениями и разветвленной сетью политических связей. Еще до болезни Джахангира в 1620-х годах Нур-Джахан была ключевой фигурой у трона. Она продвинула своего отца и брата Асаф-хана на высокие посты в правительстве и при дворе. По своему статусу она была близка к позиции соправителя, и это, как ни странно, не скрывалось, а порой даже находило отражение в официальных документах¹⁸.

Если бы у Нур-Джахан и Джахангира были собственные дети, характер придворной политики был бы иным. Но детей у них не было, и изначально Нур-Джахан вступила в союз с самым способным из сыновей своего мужа – шахзаде Хуррамом (Шах-Джаханом), матерью которого была раджпутская княжна. Отношения между двумя такими амбициозными, целеустремленными и сильными людьми, как Нур-Джахан и Хуррам, не могли со временем не дать трещину. К 1620 году, когда здоровье Джахангира пошатнулось, Нур-Джахан стала гораздо более влиятельным человеком в империи. Впрочем, ни она сама, ни пользовавшиеся ее покровительством клиенты не питали иллюзий, понимая, что она лишится власти, как только Джахангир умрет и на престол взойдет Хуррам. В связи с этим Нур-Джахан начала поддерживать самого младшего из сыновей Джахангира – шахзаде Шахрияра, за которого впоследствии выдала свою единственную дочь от первого брака.

Шахзаде Хурраму в 1622 году было тридцать лет, и он был охоч до власти, высокомерен и готов противопоставить свой пыл очевидной немощи отца. Он поднял мятеж, который был подавлен, и впоследствии отец с сыном уже не смогли в полной мере восстановить свои отношения. Когда в ноябре 1627 года Джахангир умер в Кашмире, Хуррам был далеко на юге, в военном походе на плоскогорье Декан. Он занял престол главным образом благодаря политической закалке и хитрости своего тестя (и брата Нур-Джахан) Асаф-хана. Как всегда бывает в придворной и династической политике, личные амбиции, семейные связи и политические соображения тесно переплетались друг с другом. Нельзя сказать наверняка, почему Асаф-хан сделал ставку на зятя, вместо того чтобы поддержать сестру, которой он был многим обязан. Одним из важных факторов, несомненно, стало то, что Асаф знал о глубокой любви шахзаде Хуррама к его дочери Hyp-Махал, на которой шахзаде был женат. Возможно, Асаф решил, что лучше гарантировать себе положение при дворе, положившись на собственную дочь, чем на союз с сестрой и ее зятем, с которыми он состоял в уважительных, но недостаточно близких отношениях. Этот расчет оправдался. Шах-Джахан (Хуррам) осыпал Асафа почестями и держал на посту одного из своих ближайших советников до конца его жизни. Когда в 1631 году любимая жена Шах-Джахана Hyp-Махал умерла при родах своего четырнадцатого ребенка, падишах был убит горем. В его бороде и усах появилась седина, а пустота, образовавшаяся в жизни, так и не была заполнена. Шах-Джахан, который всегда глубоко интересовался архитектурой, лично руководил возведением для покойной жены мавзолея Тадж-Махал, который по сей день остается величайшим памятником не только Могольской династии (и ее изысканному вкусу), но и любви монарха к женщине¹⁹.

Хуррам родился в 1592 году. Из четырех его дедов и бабок лишь один, Акбар, был мусульманином. Молодой шахзаде воспитывался при дворе Акбара. Видя, как сказались на его сыновьях алкоголь и опиум, падишах, несомненно, решил приложить руку к воспитанию следующего поколения, от которого зависело будущее династии. Хуррам всю жизнь сторонился наркотиков и почти не пил. К обучению могольских шахзаде подходили со всей строгостью. Хуррама обучали литературе, математике, языкам и истории, особенно истории его предков и их войн. В пять лет он начал заниматься стрельбой из лука и уже к восьми годам освоил стрельбу из мушкета, научился держаться в седле и сражаться верхом. Отчаянно воинственное общество требовало от шахзаде отваги льва, правитель империи Великих Моголов не мог быть малодушным. Могольских шахзаде с детства учили быть независимыми, сильными и беспощадными. Хуррам прекрасно усвоил этот урок. Стоит, однако, отдать ему должное, поскольку он усвоил и другие уроки: он зарекомендовал себя как трудолюбивый, ответственный и эффективный правитель, который никогда не забывал о своих обязанностях в роли монарха²⁰.

Как и большинство могольских шахзаде, в молодости Хуррам был отправлен набираться военного и политического опыта, командуя армиями и управляя провинциями. Величайшим достижением Хуррама в эти годы стало завоевание государства Мевар, правителем которого был глава клана Сисодия, самый влиятельный из раджпутских князей. Хуррам проявил почтение и великодушие к поверженному противнику. Он поступил так из политического расчета, но это также демонстрировало уважение, которое один благородный воин питал к другому. Наследник меварского трона Каран Сингх на всю жизнь стал Хурраму верным другом, подданным и союзником, а также одним из ключевых членов сети лично обязанных ему людей.

Заняв престол, Хуррам стремился оправдать свой титул Шах-Джахана, то есть “Правителя мира”. Хотя он отказался от большинства откровенно неисламских элементов сформированной Акбаром идеологии священной монархии, он сохранил за собой титул “Повелитель соединения” с его миллениарными, вселенскими и астрологическими коннотациями. И стиль, и характер его правления были имперскими. Шах-Джахан отказался от относительной сдержанности Джахангира в пользу политики повсеместной территориальной экспансии. В честь восшествия на престол он приказал изготовить себе павлиний трон, работа над которым заняла семь лет и который был инкрустирован массой драгоценных камней астрономической стоимости. Лицезревший его европейский ювелир в восхищении назвал его “самым богатым и великолепным троном, который когда-либо видел мир”, и был, вероятно, недалек от правды. Шах-Джахану, как и большинству императоров, важно было внушить иностранцам мысль, что его династия богаче и величественнее всех остальных, и это было главной причиной, по которой он расходовал немало ресурсов на создание таких блистательных символов. Как и все императоры, богоподобный, недвижимый и великолепный правитель, представавший публике, оставался человеком. Шах-Джахан провел на троне тридцать лет, но затем его власть пошатнулась в силу возраста и политики престолонаследия. Когда его сыновья устроили мятеж и престол захватил Аурангзеб, Шах-Джахан был свергнут и провел последние семь лет жизни в унизительном и не всегда комфортном заключении²¹.

Дурная репутация Аурангзеба по большей части не оправдана. Жестокость в борьбе за престолонаследие и устранение поверженных братьев к тому времени стали правилом могольской политической игры. В этом отношении Аурангзеб зашел не дальше своего отца. Впоследствии он вернул некоторых детей своих братьев в династию, устроив их браки с собственными потомками. Аурангзебу было далеко до некоторых османских султанов, которые готовы были убивать не только своих братьев, но и всех их сыновей. Падишах также не слишком усердствовал в гонениях на индуистов. Из тысяч индуистских храмов империи он разрушил лишь несколько десятков. Никого не обращали в ислам против воли, и немусульманские подданные сохраняли свое положение в имперской знати. С другой стороны, Аурангзеб подчеркивал, что считает себя мусульманским правителем. Он восстановил специальный налог для немусульман, отмененный Акбаром веком ранее, и прекратил некоторые церемонии, связывающие монархию с индуистской традицией.

Аурангзеб был талантливым полководцем, усердным администратором и правителем, который сознавал, что должен быть гарантом справедливости для всех своих подданных. Но ему недоставало харизмы, беззаботности и человечности Акбара, Бабура и даже Джахангира. Его строгость и сдержанность легко перетекали в косность. Великой любовью его жизни, как указано в источниках, была индийская рабыня-певица. Когда она умерла, он был убит горем, но впоследствии отметил, что ее смерть оказалась только к лучшему, поскольку его любовь к ней мешала железной самодисциплине и самоконтролю, без которых ему было не видать успеха как полководцу, политику и монарху. Его бестактность и бесчувственность в отношениях с ключевыми индийскими лидерами порой обходились ему дорого. Дожив почти до девяноста лет, на смертном одре он потребовал, чтобы его похоронили в простейшей могиле как грешника и политика-неудачника²².

Хотя характер и ошибки Аурангзеба, несомненно, внесли немалый вклад в упадок Великих Моголов, гораздо большую роль сыграли знакомые историкам глубокие структурные факторы. В их число входили извечные проблемы престолонаследия, огромная площадь империи и влияние стареющих монархов, которые слишком долго оставались на троне. Еще более важной была фундаментальная проблема, с которой сталкивалось большинство империй, а именно отношения монарха с провинциальными землевладельческими элитами, которые имели первостепенное значение для политической стабильности империи и жизнеспособности ее фискальной и военной машины и распределения ресурсов. Как отмечалось ранее в этой главе, могольский компромисс с местными землевладельцами, так называемыми заминдарами, был шатким. Кризис, возникший из-за проблем престолонаследия, чрезмерного расширения империи и старости монарха, подорвал их отношения, а вместе с ними пошатнул и фундамент империи.

Акбару повезло, что к тому времени, когда он сменил своего отца Хумаюна, у него не осталось дядьев по отцовской линии. Его единственный единокровный брат Мирза Хаким был младенцем. Из отцовского наследства Мирзе отошел Кабул, и, достигнув зрелости в конце 1570-х годов, брат стал представлять опасность для Акбара. Но к тому времени Акбар правил уже двадцать лет и сосредоточил в своих руках власть над всей Северной Индией. В 1582 году он вторгся в Афганистан и присоединил его к своей империи. Хотя Акбар одолел Мирзу Хакима без особого труда, тот представлял для падишаха серьезную угрозу. В первую очередь правление Акбара ознаменовалось тем, что он превратил режим центральноазиатских завоевателей в политическую систему, укорененную на Индийском субконтиненте. Как и почти всегда в истории степных империй, значимые элементы в элите болезненно воспринимали перемены, которые угрожали как их материальным интересам, так и их культурным и идеологическим ценностям. Мирза Хаким называл себя защитником традиции Тимуридов и центральноазиатской монархии. На его стороне были тюрко-монгольские аристократы, которым претило, что Акбар вводит индийских мусульман и раджпутских индуистов в число имперской знати. Естественными союзниками Мирзы были и накшбандийцы. В более широком смысле его поддерживали все правоверные мусульмане, которые с подозрением относились к религиозной политике Акбара. Подобные проблемы снова возникли в конце 1650-х годов, когда разразилась ожесточенная борьба между сыновьями Шах-Джахана, в которой победил Аурангзеб²³.

В период правления Акбара сложились обычаи, которые изменили законы престолонаследия. Империя считалась неделимой, и шахзаде не получали постоянных наделов. Следовательно, правом наследовать престол обладали только сыновья правителя, что позволяло избежать хаотичных побоищ между дядьями, племянниками и двоюродными братьями монарха, подрывавших господство Тимуридов в Центральной Азии. Эти обычаи, разумеется, не были незыблемыми, как, например, французская Салическая правда. Пока шла борьба за право занять престол после Шах-Джахана, высказывались даже предложения разделить империю по степной традиции, чтобы один сын получил верховный статус падишаха, а его братья фактически стали автономными правителями региональных царств. В конце концов, однако, возобладал принцип имперского единства под началом одного теоретически всевластного монарха.

Чем старше становился Шах-Джахан, тем сильнее накалялась борьба за престол между четырьмя его взрослыми сыновьями. Старшим из них был шахзаде Дара Шукох. Его имя в переводе значит “Великолепный, как Дарий” и свидетельствует, что Моголы отождествляли себя с древней традицией ближневосточной императорской монархии, величайшими представителями которой были могущественные цари из династии Ахеменидов. Шах-Джахан дал понять, что желает видеть Дару Шукоха своим преемником, даровав ему гораздо большее богатство и почести, чем остальным его братьям. Его выбор, вероятно, объяснялся не только личной симпатией, определенное влияние на падишаха, несомненно, оказало то, что Дару Шукоха активно поддерживала старшая и любимая дочь падишаха Джаханара. Шах-Джахан, очевидно, пытался подтолкнуть свою династию к тому, чтобы изменить традицию и позволить правителю выбирать, кто из сыновей унаследует власть. Возможно, он даже обдумывал преимущества мужской примогенитуры. Шах-Джахан оставил старшего сына рядом с собой при дворе, где находились центральные институты власти и вращалось большинство представителей имперской знати. Младших сыновей он отправил управлять важными и богатыми регионами: Шуджа стал наместником Бенгалии, Аурангзеб – Декана, а Мурад – Гуджарата.

Неудивительно, что младшие братья воспротивились попытке падишаха изменить правила престолонаследования и вступили в тайный сговор против Дары Шукоха. Между детьми Шуджи и Аурангзеба были устроены браки. Своему младшему брату Мураду Аурангзеб позволил автономно править в Западной Индии (в том числе в его опорном регионе Гуджарате), при условии, что Мурад признает по большей части номинальное верховенство Аурангзеба как падишаха всей Индии. Когда в октябре 1657 года по стране распространились вести о серьезной болезни Шах-Джахана, который, казалось, стоял на пороге смерти, правящий в Бенгалии Шуджа провозгласил себя падишахом. Дара Шукох отправил в Бенгалию лучшие части имперской армии, которые разгромили Шуджу, однако не успел вовремя вернуть их, чтобы выступить против объединенных армий Аурангзеба и Мурада, наступавших на Дели. Хотя огромное богатство Дары Шукоха позволило ему снарядить вторую многочисленную армию, его войска были не такими закаленными в боях и не такими верными, как силы его братьев, а сам Дара не имел ни боевого опыта, ни полководческого таланта. Аурангзеб, напротив, командовал армиями с юных лет. Он также подпитывал чувство локтя и лояльность своих ведущих сподвижников, из которых была сформирована широкая сеть его союзников в могольской элите и ее войсках. Пятнадцатого апреля 1658 года Дара Шукох был разбит в битве при Дхарматпуре неподалеку от Дели, и, хотя война продолжалась еще целый год, эта победа оказалась решающей. Аурангзеб отправил отца в заключение. Он схватил, подверг унижениям и убил Дару Шукоха. Как только Дара оказался повержен, Аурангзеб обхитрил, подставил и убил Мурада.

Война за право занять престол после Шах-Джахана многое говорит как об империи Великих Моголов, так и о политике престолонаследия в императорских монархиях. Аурангзеб и Дара Шукох глубоко и искренне ненавидели друг друга, отчего политическое соперничество между ними усугублялось братскими обидами и ревностью. На структурном уровне война показала, что поддержки падишаха и контроля над центральной армией и правительством было недостаточно, чтобы обеспечить победу одному из сыновей монарха, а порой эти факторы и вовсе играли против него. Управляя провинциями, шахзаде получали огромные ресурсы и бесценный политический и военный опыт. Если они были достаточно способны, чтобы использовать эти возможности, они становились грозными противниками в борьбе за власть. Дара Шукох, очевидно, не вполне понимал, каковы источники влияния в могольской политике, и был слишком уверен, что обладает значительно большими ресурсами и способностями, чем братья.

Дара Шукох и Аурангзеб сильно различались характерами, но также воплощали в себе разные представления о будущем империи. Дара следовал по стопам Акбара и искал и самореализации, и высшей религиозной истины в синтезе ислама, индуизма и мистических традиций. В отличие от Акбара, он был образован и тратил много сил на написание трудов по теологии. Высокомерие, характерное для шахзаде, сочеталось в нем с совершенно невыносимой надменностью сведущего и благочестивого человека, который считает себя не только умнее, но и праведнее других. Своим поведением он нередко раздражал представителей могольской элиты. Даре не хватало зрелости и сдержанности, чтобы держать язык за зубами, и он слишком часто отпускал остроты в адрес аристократов и придворных. Гордые благородные воители, которые свято берегли свою честь, не прощали таких оскорблений. Однажды Дара и вовсе перешел черту, ударив одного из аристократов туфлей. Аурангзеб умело использовал поведение своего соперника и его религиозные взгляды. Он создавал себе образ успешного военачальника и опытного администратора, скромного и уважающего важнейшие ценности могольского режима²⁴.

Разумеется, многие элементы в борьбе за право наследовать Шах-Джахану имели особую специфику в силу характеров соперничавших шахзаде и контекста могольской политики, но видны в ней и параллели с другими эпохами и режимами, включая и совершенно иной, казалось бы, мир, в котором в СССР в 1920-х годах развернулась борьба за власть после смерти Ленина. Как убедились Троцкий и Дара Шукох, быть фаворитом в такой войне часто значит объединить всех остальных кандидатов против тебя. Троцкий был умнее и, несомненно, интеллектуальнее Иосифа Сталина. В политике это далеко не всегда оказывается преимуществом. Очков ему не прибавляли и его высокомерие и снисходительный тон по отношению к бывшим рабочим, крестьянам и представителям низшего среднего класса, которых становилось все больше в советском партийно-государственном аппарате. Сталин, напротив, как и Аурангзеб, создавал себе образ скромного человека, который уважал правящую элиту и ее ценности. Интерес Троцкого к идеям и великим вопросам мирового социализма не позволял ему (как и Даре Шукоху) разглядеть реальные источники власти в советской политике. Сталин же сосредоточился исключительно на борьбе за власть и посвятил себя первостепенно важным, но довольно прозаичным вопросам партийных перестановок в большевистском аппарате, что позволило ему создать мощную сеть союзников, сторонников и протеже.

С одной стороны, сравнивать Сталина и Аурангзеба абсурдно. Сталин действовал в послереволюционной ситуации в стране, где были уничтожены все ранее существовавшие политические институты и традиции. Он возглавлял новый режим, который посвятил себя милленаристской идее о трансформации человечества. Аурангзеб был наследственным монархом, который не выходил за рамки установленного политического, религиозного и социального порядка. Но даже сравнение несравнимых эпох и режимов проливает свет на некоторые извечные истины о людях. И это, несомненно, одна из главных тем моей книги.

В последние годы историки, как правило, защищают могольскую систему престолонаследия. Могольские традиции действительно оградили империю от некоторых потенциальных опасностей междоусобных войн. В число соперников входили только сыновья монарха. Молодых шахзаде воспитывали как львят, которые должны были со временем обрести все качества взрослых львов. По меркам большинства династий могольские падишахи проявляли исключительное великодушие по отношению к сыновьям, которые поднимали восстания, чтобы увеличить свои шансы унаследовать власть. Империю не делили между кандидатами на престол. Устранение всех проигравших обеспечивало прекращение борьбы за престолонаследие в текущем поколении. Хотя для шахзаде поражение было фатальным, их сторонники не лишались жизни. Новые падишахи никогда не устраивали чистки среди сторонников своих братьев. Их протеже считались не предателями, а верными слугами своих господ. Верность господам и главам кланов была ключевым политическим и этическим принципом могольской элиты. Новый монарх возвращал способных и влиятельных людей в имперскую систему правления. Часто в их число входили и потомки его братьев, причем не только женщины, но и мужчины. Вместе с тем соперничество между шахзаде, имевшими собственные региональные базы, приводило к тому, что на троне в результате оказывался опытный в политических и военных вопросах монарх. Успешный кандидат должен был уметь выстраивать и поддерживать политические сети. Он также должен был быть вынослив, смел и искушен в политике. В процессе передачи власти в центральный правительственный аппарат приходили новые люди, в основном из групп и регионов, не входящих в сложившуюся элиту в Дели.

Можно с некоторой натяжкой сказать, что демократическая политика тоже представляет собой вариацию на тему гражданской войны (правда, бескровной), а могольское соперничество за власть прекрасно подготавливало будущего правителя к новой роли. С другой стороны, даже поверхностное сравнение с Османской империей показывает, что могольская система престолонаследия могла существовать только в силу необычно высокого уровня геополитической защищенности. Ни одна другая великая держава не могла воспользоваться могольскими междоусобными войнами и поставить под угрозу существование империи. Ближе всего к войне с великой державой Моголы подошли в 1652 и 1653 годах, когда попытались отвоевать Кандагар у Сефевидов. Они потерпели унизительное поражение, но контроль Сефевидов над Кандагаром не представлял угрозы. Моголы имели гораздо больше ресурсов, чем любой правитель Ирана. Кроме того, внимание Сефевидов было главным образом направлено на конфликт с Османами. Учитывая ужасные пути сообщения между Кандагаром и Пенджабом, этот город в любом случае не мог стать опорным пунктом для вторжения Индию²⁵.

Тем не менее борьба за престолонаследие сжигала ресурсы и временно ослабляла государство. Большинство падишахов правили десятилетиями, поэтому такая цена казалась приемлемой при смене поколений. Но после смерти Аурангзеба в 1707 году падишахи стали меняться очень часто. В 1719 году на троне побывали четыре правителя, двое из которых почти сразу умерли, а еще один был убит. На этом этапе цена междоусобных войн стала непомерной, тем более что параллельно в империи разразился кризис, вызванный чрезмерной территориальной экспансией.

К концу правления Акбара в руках Моголов оказалась вся Северная и значительная часть Центральной Индии. Дальнейшему расширению империи мешали серьезные географические препятствия. Невозможность дальнейшего продвижения на север стала очевидной при Шах-Джахане, который лелеял давнюю мечту своей династии – заветную даже для Акбара и Джахангира – отвоевать земли предков в Центральной Азии. Так, все могольские падишахи финансировали содержание гробницы Тимура в Самарканде. Попытка Шах-Джахана вернуть эти земли была очевидным и затратным продолжением политики на базе династической идентичности. Поскольку Моголы контролировали Афганистан, распространение их власти севернее Гиндукуша было не столь маловероятным, как если бы они попытались снарядить поход из Пенджаба. И все же они столкнулись с грандиозными логистическими трудностями. Армия не могла кормиться на территориях к северу от Гиндукуша и потому должна была оборонять пути снабжения, которые тянулись к Кабулу по высокогорным перевалам. Отчасти проблема заключалась в том, что армия, как и режим, которому она служила, уже пустила корни в Индии. Монгольских конных лучников, составлявших главную ударную силу в войске Бабура, почти не осталось, в связи с чем стало сложно отбиваться от набегов мобильной кавалерии враждебных кочевников. Могольским солдатам и полководцам (не говоря о шахзаде Мураде и Ауранг-зебе, которых Шах-Джахан назначил командовать операцией) эти походы казались не только изматывающими и угнетающими, но и бессмысленными. Регионы к северу от Гиндукуша были гораздо беднее, а осваивать их было сложнее, чем индийские территории. Военные операции на этих землях никак не могли окупиться²⁶.