Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Изучение этих аспектов китайской высокой культуры дарило Канси огромную радость и удовлетворение, но также давало ему важнейшие политические преимущества. Китайские интеллектуалы уважали императора, который так горячо и явно разделял их этические и эстетические ценности. В 1677 году, подчеркнув свой глубокий интерес к китайской культуре, Канси построил во дворце так называемый Южный кабинет, который стал настоящим раем для выдающихся ученых из Академии Ханьлинь. Некоторые из них вошли в ближний круг императора, всюду сопровождали его и давали ему советы по политическим вопросам, а также по вопросам литературной культуры. Протянув еще одну оливковую ветвь знатным интеллектуалам, в 1679 ^Г°ДУ Канси организовал особый экзамен высокого уровня, к которому допускались лишь самые уважаемые и эрудированные ученые. Успешно сдавшие его были осыпаны почестями и введены в Академию Ханьлинь, где им поручили написать официальную историю эпохи Мин. Разумеется, она составлялась не в полном соответствии с академическими принципами, но Канси подталкивал ученых проводить глубокие исследования и отдавать должное достижениям династии Мин – и особенно ее ранних монархов. При этом он подчеркивал, что династия Цин не свергла династию Мин, а, напротив, спасла Китай и конфуцианскую цивилизацию от анархии, после того как правители Мин потеряли небесный мандат и бежали из своей столицы под натиском неистовствующей крестьянской толпы²¹.

В 1711 году в провинции Цзянсу разразился скандал из-за выявленной на провинциальных экзаменах коррупции, которая обеспечивала успех богатым кандидатам с хорошими связями, явно уступавшим в интеллектуальном плане своим конкурентам. Скандал быстро перерос в войну взаимных обвинений и угроз между китайским губернатором провинции Чжан Военном и стоящим выше него грубым и приземленным маньчжурским генерал-губернатором региона Гали. Нижнее течение и дельта Янцзы, где находится провинция Цзянсу, были богатейшей областью Китая. Ее зажиточная и по большей части независимая местная элита относилась к правителям Цин скорее терпимо, чем хорошо. Босин был уважаем в китайских, а Гали – в маньчжурских элитных кругах. В связи с этим их столкновение представляло опасность и подрывало компромисс, который лежал в основе власти Цин. Канси отправил для разрешения конфликта двух высокопоставленных чиновников, но этот маленький комитет был больше заинтересован в политике, чем в восстановлении справедливости. Его члены не хотели досаждать Гали и его влиятельным сторонникам. Генерал-губернатор действительно попустительствовал коррупции, но комитет по большому счету оправдал его и призвал к смещению и наказанию Босина. В обычных рамках китайской бюрократической политики у императора, вероятно, не было бы иного выбора, кроме как утвердить это решение.

Но у Канси был козырь в рукаве. В прошлом десятилетии он занимался разработкой системы цзоучжэ, или докладных записок. Он определил небольшое число пользующихся его доверием людей – изначально в провинциях, но затем даже в Пекине – и призвал их тайно и напрямую докладывать ему о важных вещах. Они делали это в обход всех бюрократических каналов, поскольку за корреспонденцию отвечали самые надежные из дворцовых евнухов. Таким образом Канси быстро получал дополнительную секретную информацию из доверенных источников. В области Цзянсу одним из информаторов императора был Цао Инь, управляющий государственными текстильными фабриками и куратор (цензор) торговли солью в подконтрольном ему регионе. Это были хлопотливые и ответственные должности, и служили на них только люди, в честности и добросовестности которых у императора не возникало никаких сомнений.

Цао Инь был невольником, то есть потомственным придворным слугой или даже рабом Канси. Его предки, как и предки большинства невольников, были этническими китайцами, которые попали в плен и были частично порабощены в 1610-х годах, когда Цин покорили Южную Маньчжурию. Как и в Османской империи, невольники монархов из династии Цин часто были и слугами в их доме, и их приближенными, которых правители назначали на ответственные посты. Отец Цао Иня двадцать один год исправно служил инспектором по ткацкому делу в Нанкине и пользовался большим уважением. Еще важнее, что мать Цао была кормилицей Канси. В китайской и маньчжурской культуре это часто предполагало близкую связь, и император всегда старался обеспечить ее благополучие. В детстве Цао и юный принц нередко играли вместе. Несмотря на колоссальный разрыв в их социальном положении, письма Канси к Цао проникнуты теплотой, доверием и заботой. Канси и Цао разделяли любовь к культуре, искусству и занятиям китайских интеллектуалов, и это добавляло в их отношения элемент взаимного и равного уважения. В тайных донесениях, которые Цао отправлял Канси, скандал описывался так, как о нем не посмел бы рассказать ни один обычный чиновник. Генерал-губернатор был разжалован, а губернатор Босин – просто переведен на другую позицию аналогичного статуса. Из этой истории можно сделать два важных вывода. Во-первых, император одинаково и справедливо относился к китайским и маньчжурским чиновникам. Во-вторых, он приобрел мощное новое оружие для надзора за бюрократами²².

К моменту, когда в 1711 году в Цзянсу разразился скандал, Канси был измотан вечным кошмаром стареющих монархов – вопросом о престолонаследии. В 1674 ^Г°ДУ любимая старшая жена Канси императрица Сяо-чэнжэнь умерла при родах, произведя на свет принца Иньжэна. Возможно, это обстоятельство отчасти объясняет огромную любовь императора к своему сыну. Канси пишет: “Я, император, был для него доброй старой нянькой. Я сам научил его читать”. Возможно, император избаловал сына. Уже

в 1678 году полуторагодовалый принц был провозглашен наследником престола. Несомненно, это отчасти демонстрировало любовь Канси к ребенку и уважение к памяти его жены, но вместе с тем было и данью китайской традиции, поскольку Канси нуждался в поддержке китайской элиты в период неудач в войне с тремя князьями-данниками. Но мальчик, названный наследником, стал объектом для бесконечной лести и соблазнов. Канси усугубил ситуацию, когда еще в середине 1690-х годов сообщил сыну, что со временем желает отойти от дел и передать ему бразды правления. Из-за этого аппетиты и нетерпение фракции, сформировавшейся вокруг наследного принца, еще сильнее возросли. Многие представители маньчжурской элиты, не говоря уже о единокровных братьях Иньжэна, не одобряли желание Канси следовать китайским традициям примогенитуры и назначать наследниками детей, которые еще не успели проявить себя. В итоге Иньжэн стал мишенью для зависти и слухов. Годами Канси не обращал внимания на рассказы о проступках и распущенности сына, но в 1708 году в конце концов лишил его права наследования и отправил в тюрьму, устроив эмоциональное полупубличное зрелище, которое завершилось рыданиями императора, распластавшегося на полу²³.

На этом проблемы Канси не иссякли. Устранив Иньжэна, он положил начало ожесточенной борьбе между другими своими сыновьями и их сторонниками, которые пытались обеспечить своим ставленникам восшествие на престол. Недолгое время Канси отдавал предпочтение своему восьмому сыну, принцу Иньсы, и назначил его наследником, но в ужасе отказался от своего намерения и заключил и его в темницу, когда узнал, что фракция Иньсы – без ведома принца – составила тайный план убийства бывшего наследника. Страдая от угрызений совести, Канси убедил себя, что враги несправедливо оклеветали его любимого сына Иньжэна или вовсе наслали на него заклятие. В апреле 1709 года Иньжэн снова получил статус наследника, но вскоре стал вести себя не лучше, чем раньше. Когда в 1712 году его снова лишили привилегий и заточили в тюрьму, борьба за престолонаследие вышла на новый уровень. Сделав две ошибки при выборе наследника, Канси решил не назначать нового, пока не окажется на пороге смерти.

К 1722 году основными кандидатами на престол были принц Иньти, к которому перешло большинство сторонников Иньсы, и четвертый сын Канси, принц Иньчжэнь – будущий император Юнчжэн. Соперничающие принцы родились от одной матери, поэтому на этот раз борьба за престолонаследие не была связана с коварными интригами в гареме. Когда в декабре 1722 года Канси скончался после внезапной десятидневной болезни, Иньчжэнь был в Пекине, а Иньти – далеко на западе, где командовал войсками в Тибете. Вероятно, на смертном одре Канси назвал Инь-чжэня наследником, и принца тотчас без всякого сопротивления провозгласили императором в Пекине, и все же вопросы легитимности его восшествия на престол дестабилизировали политику в первую половину его правления. В Тибете принц Иньти командовал многочисленными армиями и имел полномочия наместника. В его положении любой османский и могольский принц выступил бы в поход на столицу. Однако у Цин сложилась другая традиция: порядок престолонаследия определялся в семье, а не в бою. Один историк отмечает “впечатляющую солидарность, которая наблюдалась в маньчжурской элите”. Отчасти это объясняется тем, что маньчжуры остро сознавали свою уязвимость: гражданская война между принцами в империи, где маньчжуры противостояли гораздо более многочисленному и образованному китайскому населению, грозила гибелью режима. Маньчжурские элиты никак не могли такого допустить, но даже рядовые воины восьмизнаменной армии в начале XVIII века жили гораздо лучше, чем китайские крестьяне. Маньчжурские семьи среднего достатка имели рабов²⁴.

Одна из причин поверить, что император выбрал преемником Инь-чжэня, состоит в том, что в общем и целом Канси прекрасно разбирался в людях, а Иньчжэнь великолепно проявил себя как император Юнчжэн. Он полностью разделял основные принципы правления отца: соблюдал маньчжурско-китайский баланс, сохранял маньчжурские знамена и безоговорочно поддерживал неоконфуцианство. Его главной задачей было повышение эффективности цинского аппарата управления. Когда он взошел на престол в 1722 году, в империи уже назрела необходимость в смене руководства. Канси правил не один десяток лет, и его хватка с возрастом, несомненно, ослабевала. Стареющий император, который в своей работе всегда полагался на свою блестящую память, и сам сетовал на то, что со временем она стала его подводить. Канси всегда был весьма снисходительным начальником – и по личным, и по политическим причинам. С возрастом, когда силы стали покидать его, уровень коррупции возрос. Борьба за престолонаследие подорвала дисциплину и подогрела противостояние между фракциями, которое всегда ослабляло китайский бюрократический аппарат.

Новый император немедленно взялся за эти вопросы, проявляя энергичность, дальновидность и целеустремленность. Маньчжуры правили Китаем уже более 80 лет, и их режим пустил корни в китайском обществе, а потому Юнчжэн мог проводить более жесткую линию при борьбе с коррупцией. Ему было уже за сорок, он неплохо разбирался в людях и имел солидный опыт в политике. Он предупредил одного высокопоставленного чиновника, который, по мнению императора, пытался пустить ему пыль в глаза: “Тебе стоит знать, что я не тот правитель, который родился и вырос за стенами дворца. Я сорок лет провел в миру, прежде чем взойти на трон”. Как и император Ваньли из династии Мин, Юнчжэн заметил, что высокопарные этические речи конфуцианских чиновников часто расходятся с их поведением, но отреагировал на это гораздо более грамотно и выдержанно. Тщательно и эффективно контролируя бюрократический аппарат, император подавал пример всем имперским правителям. В своей империи он был и административным директором, и директором по персоналу. Своими важнейшими задачами он считал проведение кадровой политики, управление потоком информации и обеспечение эффективного внедрения принимаемых мер. Не давая чиновникам спуску, он бывал с ними суров, строго наставлял бюрократический аппарат, но никогда не прибегал к казням и не устраивал унизительных публичных порок, которые оставили шрамы на правительстве эпохи Мин. От себя он требовал больше, чем от кого-либо еще, и работал до поздней ночи. Как и его отец, Юнчжэн впитал в себя конфуцианские учения об управлении государством. Он чувствовал, что на него возложена обязанность направлять и защищать рядовых подданных, а также обеспечивать их благополучие²⁵.

Правление Юнчжэна началось со смены многих ключевых чиновников, включая губернаторов провинций и командующих маньчжурскими гарнизонами и знаменами. В последние годы правления Канси в их рядах скопилось немало балласта, и фракции, которые поддерживали соперничавших принцев в борьбе за престолонаследие, готовы были саботировать политику нового монарха. Юнчжэн чрезвычайно ответственно подходил к выбору людей на важные посты. Однажды он написал: “Если найти верных людей для управления государством, то любая задача будет нам по плечу. Без таких людей у нас не выйдет ничего, сколько бы мы ни играли с документами и словами”. В огромной империи, где немалую власть приходилось делегировать чиновникам, которые работали без пристального надзора императора, эти слова имели особую силу. Юнчжэна не устраивала существующая в стране система назначения и продвижения чиновников по службе. В силу политических причин император не мог бросить вызов системе экзаменов, но полагал, что слишком часто ее выпускники ставят литературное мастерство выше профессиональных навыков и готовности внимательно рассматривать факты и достигать поставленных целей. Продвижение чиновников по службе, по его мнению, происходило хаотично и было коррумпировано в силу работы сетей покровительства. Юнчжэн открыл для продвижения новые каналы и во многих случаях лично беседовал с людьми, которых рекомендовали его помощники, и со всеми кандидатами на ответственные посты. В последние годы опубликованы сотни протоколов этих собеседований с императором: в каждом из них содержатся краткое резюме кандидата, оценка Юнчжэном его соответствия должности и точные и взвешенные комментарии, в которых нет места шаблонности²⁶.

В руководстве своим административным аппаратом Юнчжэн опирался на существенно расширенную систему докладных записок (цзоу-чжэ). Во времена Канси она была относительно ограниченной и беспорядочной. Юнчжэн распространил ее на большее число чиновников в Пекине и различных провинциях империи: ежегодно он получал в десять раз больше записок, чем Канси. Во многие дни он получал, читал и комментировал по 50–60 цзоучжэ. Юнчжэн использовал эту систему, чтобы ускорять принятие решений по ключевым вопросам, осуществлять надзор за администрацией и оценивать, поощрять и критиковать чиновников. Критика порой была прямолинейна. Однажды, в очередной раз рассердившись, император вернул записку высокопоставленному чиновнику с пометкой: “Ты глуп, как дерево и камень! Сдается мне, ты и вовсе не человек”. Вскоре чиновники поняли, что не стоит тратить время Юнчжэна на маловажные дела и литературное красноречие. Порой император сообщал правонарушителям, что знает обо всех их проступках и внимательно следит за ними. Но в записках часто содержались и теплые слова поддержки и поощрения. Они показывают, что император старался культивировать в рядах приближенных к нему чиновников личную верность и готовность сообща работать на общее благо. Прежде всего, система докладных записок позволяла Юнчжэну вести глубокие, подробные и тайные беседы о политике с высокопоставленными чиновниками. Именно так родились его важнейшие преобразования, например реформа провинциального финансирования. В такой огромной и неоднородной империи, как Китай, очень важно было адаптировать политику центра под местные реалии и нужды²⁷.

Когда Юнчжэн взошел на престол, казна была пуста, хотя страна давно не участвовала в войнах. Финансирование провинциальной системы управления осуществлялось крайне неэффективно и было оплотом коррупции. Простейшая проблема заключалась в том, что центральная власть получала недостаточно средств, но политический пакт между Цин и китайскими элитами не допускал повышения налогов, а потому Юнчжэн не мог решить эту проблему принципиально. Однако он смог справиться с сопутствующей проблемой, которая заключалась в том, что доходов на провинциальном и местном уровне не хватало, чтобы платить чиновникам и поддерживать работу администрации. Это приводило полузаконному и завуалированному увеличению нагрузки на местное население. Поскольку провести ревизию таких поборов было невозможно, они сильно различались от места к месту и были выше там, где не составляло труда скрывать коррупцию и вымогательство местных чиновников. Первым официальным поручением, которое доверили Юнчжену, тогда еще принцу, стало проведение инспекции зернохранилищ, в которых местные власти должны были хранить запасы на случай голода. Приехав с ревизией в один из округов, он обнаружил, что почти 40 процентов хранилищ частично или полностью опустели из-за банкротства и коррумпированности местной администрации. Не стоило и сомневаться, что в засушливый и голодный год это обернулось бы катастрофой для крестьянства, населяющего округу. Прекрасно зная об этих нарушениях и опасностях, Юнчжэн настаивал на необходимости реформ финансирования провинциальной власти. Работа в этом направлении, как часто бывало у Юнчжэна, была очень тяжела и не могла принести славы, но имела огромное значение. Его реформа повысила и упорядочила доходы для обеспечения работы местной администрации, в процессе повысив эффективность, снизив коррупцию и подкрепив провинциальные власти на многие десятилетия вперед. Вскоре его острый глаз и настойчивое требование соблюдать дисциплину в администрации снова наполнили государственную казну²⁸.

Весьма активное участие Юнчжэна в работе правительства неизбежно привело к разрастанию его личного секретариата в Запретном городе. Одна только работа с потоком докладных записок, их архивное хранение и проверка исполнения принятых императором решений требовали значительного расширения штата и систематизации методов. Когда с новой силой разразилась война с джунгарами (западными монголами), поток документов, поступающих в Запретный город, резко увеличился. В 1731 году Юнчжэн отчаянно корил себя, когда отсутствие системы и плохо организованное взаимодействие в Запретном городе привело к серьезному поражению на войне. Как всегда, нужно было найти компромисс: небольшая численность штата и неформальность секретариата Запретного города давали императору максимальную свободу действий и обеспечивали ему безоговорочную преданность со стороны ближайших чиновников, но вместе с тем осложняли обработку информации и взаимодействие в процессе принятия решений, что было жизненно необходимо для эффективного управления таким огромным правительственным аппаратом и такой гигантской империей, как Китай.

Важную роль в событиях сыграла и смерть в 1730 году главного советника и, по сути, правой руки императора – его брата принца И (Инь-сяна). Император был убит горем. Юнчжэн написал, что “не было ничего, ни большого, ни малого, что ускользало бы от внимания принца, ничего, в чем он не разбирался бы во всех деталях и с чем он не справлялся бы так хорошо, что [император] был совершенно спокоен”. Он добавил: “Чернилами не описать мое горе. Я совершенно подавлен”. Однажды Юнчжэн написал: “Одному человеку не под силу управлять империей”. Он работал с чрезвычайным усердием и чувствовал одиночество, неизбежно сопутствующее всем лидерам, не говоря уже о правителях империи, которые занимают сакральное положение, предполагающее необходимость держаться на расстоянии от своих подданных. Верный и умный брат, который был вовлечен в политику, стал для монарха компаньоном и другом, и ни один министр не мог полностью его заменить. Но смерть принца И также привела к некоторым позитивным изменениям. После нее Юнчжэн создал в Запретном городе аппарат, названный Военным советом, который не просто эффективно управлял государственными делами, но и был готов к тому дню, когда императора не станет. Факт остается фактом: от обычного монарха невозможно было требовать такого трудолюбия, как от Юнчжэна, а обычный человек не мог бы сохранять его усердие на протяжении долгого правления²⁹.

Юнчжэн вовсе не был простым расчетливым администратором, которого интересовали лишь практические аспекты управления государством. В отличие от большинства своих братьев он никогда не хвалился умением стрелять из лука и держаться в седле. Он не был воином. Как и все цинские принцы, он получил прекрасное образование в области китайской философии и культуры. Из множества братьев он выделялся своей глубокой погруженностью в философские вопросы и знанием китайской классики, языка и истории. В детстве и отрочестве Юнчжэн был довольно эмоционален, замкнут и меланхоличен. Канси однажды отчитал его за эти слабости, и, став императором, Юнчжэн записал слова отца, чтобы поместить их у себя на рабочем столе. Вероятно, последующее погружение Юнчжэна в чань-буддизм (дзен-буддизм) с его строгой дисциплиной тихих медитаций было способом держать эмоции под контролем. Но его интерес к буддизму не ограничивался упражнениями для обретения спокойствия и самоконтроля. Юнчжэн хорошо знал и ценил конфуцианские, легистские и даосские сочинения, но главной религией для него оставался буддизм. После его смерти дворец, в котором он жил, будучи наследным принцем, стал центром тибетского буддизма в Пекине.

Как император, Юнчжэн проявлял большой интерес к работе придворных художников и ремесленников. Главные темы придворного искусства в его правление “черпались с основном из даосизма, мифологии, легенд и благоприятного символизма, и император был глубоко погружен в этот мир”. Он много высказывался о художественны произведениях в характерном для себя стиле: кратко и по делу. Тем не менее его замечания свидетельствовали об остром уме, прекрасной образованности, всесторонних интересах и глубоком знании целого ряда тем. Юнчжэн не был дилетантом. При этом его интерес к живописи, керамике и множеству других искусств и ремесел не был продиктован исключительно желанием вызвать всеобщее восхищение. У него был изысканный вкус. Один историк, знаток того, как китайский император покровительствовал искусствам, называет Юнчжэна “самым необычным и многогранным из цинских императоров”³⁰.

Как и следовало ожидать, Юнчжэн успешно решил вопрос о престолонаследии. Он тщательно подготовил своего преемника, будущего императора Цяньлуна. Юнчжэн ввел правило, в соответствии с которым император выбирал наследника, но его имя оставалось в секрете и хранилось в запечатанной шкатулке, которая вскрывалась лишь после смерти действующего монарха. Такая система не прижилась бы при османском и могольском дворах, но у Цин она работала эффективно – при условии, что правящий император был взрослым человеком, способным самостоятельно выбирать себе преемника. Хотя Цяньлун был не столь умен, как отец и дед, он зарекомендовал себя как компетентный и добросовестный монарх, обладающий огромным чувством ответственности, свойственным его должности. Он правил 61 год и отрекся от престола в 1796 году: чтя предков, он не желал пробыть на троне дольше деда. Однако, если Карл V действительно отошел от дел, то Цяньлун отрекся лишь номинально. Он продолжал господствовать в политическом мире до самой своей смерти в 1799 году.

В некотором роде правление Цяньлуна напоминало спектакль. Он хотел стать идеальным конфуцианским и маньчжурским монархом и по возможности даже перевыполнить исторически установленные нормы успеха и добродетели. Например, император стремился стать образцом для всех интеллектуалов. Поскольку китайские конфуцианские благородные мужи писали стихи, их писал и Цяньлун – из-под его пера каждый год выходило по толстой книге довольно посредственной по большей части поэзии. Но было бы несправедливо обесценивать подобным образом все труды Цяньлуна, ведь на самом деле он был удивительным правителем, на счету которого было немало культурных и политических заслуг. Ему стоит уделить гораздо больше внимания, чем я уделяю на этих страницах, стремясь к краткости и сбалансированности повествования. Одна из знакомых нам проблем правления Цяньлуна проистекала из того, что император дожил до 88 лет. В последние годы он, разумеется, уже не был полон сил, и потому в стране нарастала коррупция. Более фундаментальная проблема состояла в том, что к 1780-м годам Китай столкнулся с трудностями, с которыми невозможно было справиться традиционными методами. На внутренней арене это было в первую очередь связано со стремительным ростом населения и неспособностью государственного аппарата расширяться и эволюционировать для служения его нуждам. На внешней – с нарастающей мощью европейских держав, особенно Британии³¹.

В некоторой степени в 1780-1840-е годы Китай развивался примерно по тому же сценарию, что и Османская империя. Власть оказалась децентрализована, а центр растерял часть ресурсов и авторитета. Традиционные вооруженные силы – в этом случае восьмизнаменная армия – лишились своей боевой ценности, но остались огромной обузой для казны. Это случилось в период, когда европейские страны, нарастив свое могущество, подготовились воспользоваться любой слабостью азиатских империй. Тем не менее у Цин были более уважительные, чем у Османов, причины для ослабления государства. В цинском Китае знаменная система имела первостепенное значение для обеспечения легитимности власти и организации управления, в то время как в Османской империи янычары не обладали такой же значимостью. Османы и до наступления 1768 года веками состояли в непосредственном военном и политическом противоборстве с христианской Европой. Они должны были лучше знать, в каком направлении развивается военное дело их исторических противников. Китай же вовсе не сталкивался с европейской угрозой вплоть до XIX века. Единственной европейской державой, с которой у Китая были налажены прочные политические связи, была Россия. Более века их отношения оставались мирными, и на далеком восточноазиатском фронте Россия не представляла особой угрозы. Но главное, что в конце XVIII века заклятая противница Османов – Россия – оставалась евразийской империей старого типа, как и их собственная. Катастрофическое поражение, которым в 1840-х годах обернулась для империи Цин Первая опиумная война, во многом объяснялось тем, что британская армия благодаря промышленной революции обрела беспрецедентную мощь. Британия и весь остальной мир входили в новую эпоху, и это будет время великого европейского империализма.

Цяньлун живо интересовался военными вопросами. Хотя сам он никогда не командовал армиями в походе, но стремился обрести военную славу для своей империи и династии. Как наследник маньчжурских воинов, он считал это своей обязанностью и долгом. Он также полагал, что легитимность Цин в глазах китайцев была связана с воинственной репутацией династии, расширившей Китайскую империю. Его главным триумфом стал разгром джунгаров и присоединение Синьцзяна (Восточного Туркестана) в 1750-х годах. Хотя впоследствии китайское господство в этом огромном регионе было подкреплено масштабной ханьской иммиграцией, он и сегодня остается полуколониальной территорией, на котором лежит печать периодических конфликтов между коренным населением, ханьскими иммигрантами и Китайским государством. Во времена Цяньлуна важнейшее значение имели геополитические последствия завоевания Синьцзяна. На протяжении двух тысяч лет наиболее принципиальной геополитической задачей Китая была защита северных границ от воинственных кочевников. Теперь угроза миновала. Неудивительно, что это стало почвой для эйфории, самодовольства и беспечности. Неоконфуцианская китайская монархия была консервативна до мозга костей. Величайшим стимулом к реформам всегда оказывались внешние угрозы. Но теперь таких угроз, казалось бы, не осталось.

История часто играет злые шутки с теми, кто считает, что игра окончена. Не прошло и века, как династия Цин столкнулась с грандиозным врагом, который пришел с Запада к защищенным прежде южным берегам империи. В катастрофической Первой опиумной войне 1840-х годов китайцы противостояли европейскому противнику, военная система которого была доведена до совершенства в ходе наполеоновских войн и затем обрела дополнительную мощь благодаря промышленной революции. Китайские джанки выходили на бой с британскими пароходами, имеющими огромную огневую мощь. Справедливости ради, нельзя винить правителей Цин в том, что их империя не смогла должным образом подготовиться к войне с принципиально новым и беспрецедентным противником. Гибель воинственного кочевничества, появление промышленно производимого оружия и мировое господство европейских держав ознаменовали фундаментальный сдвиг в евразийской геополитике и всемирной истории³².