Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Общество, по мнению Тихомирова, должно быть разделено на корпорации, к которым должны принадлежать все граждане. Традиционная сословная организация российского общества служила основой и моделью для будущей его перестройки, но необходимо было адаптировать ее к нуждам совершенно нового мира, возникающего в России. Ключевой элемент предлагаемой Тихомировым стратегии состоял в том, чтобы распространить принцип корпоративности на новый рабочий класс, который стремительно разрастался в российских городах. Оторванные от традиционного религиозного мира деревни, эти бывшие крестьяне оказывались в чужом, бездушном и эксплуататорском мире современного капитализма. Большинство из них жило в условиях, которые не допускали даже создание семьи. Чтобы их жизнь обретала смысл, их нужно было защищать, направлять и организовывать. Важнейшей из всех российских корпораций была Православная церковь, которую необходимо было освободить от государственного регулирования и наделить автономией и ресурсами, чтобы она исполнила свою миссию, став краеугольным камнем единства российского народа и фундаментом всех его идеалов. Верховным хранителем единства и идеалов был император. Ему не следовало брать на себя функции главы правительственного аппарата. Эта роль унижала его, тем более что в современном контексте он был не в силах с ней справиться. Император был совестью России и гарантом того, что правительство не откажется от важнейших российских принципов и идеалов. Благодаря этому Россия должна была сохранить свое уникальное самосознание и исполнить вверенную ей миссию в мировой истории. Несмотря на решительную поддержку идеи о корпоративном государстве, Тихомиров не был ни фашистом, ни немецким национал-социалистом в зародыше. Он был консерватором, основные убеждения которого имели религиозную, а не расовую подоплеку. Правильнее всего сравнить его представление о российской монархии с установками современного высшего руководителя, или рахбара, Ирана³⁸.

Николай II во многих отношениях был консервативным славянофилом. Его искренние, хоть порой и наивные, популистские инстинкты противоречили другим элементам его натуры. Традиционными союзниками Романовых были российская аристократия и дворянство. Николай вырос в таком мире и был в нем своим. Подавляющее большинство людей, с которыми он регулярно контактировал, принадлежало к этому миру. Хотя он все чаще чувствовал себя не в своей тарелке в более светском и динамичном сегменте петербургского высшего света, он был как дома в офицерских столовых своих гвардейских полков, где аристократические ценности сливались с армейскими.

Как и все представители российской элиты, Николай также был европейцем. Даже славянофильство имело множество интеллектуальных связей с немецкой консервативной философией эпохи романтизма. Кроме того, император был европейским джентльменом викторианской эпохи – со всеми ее ценностями, манерами и строгостями. Его жена Александра приходилась внучкой королеве Виктории.

Различные элементы личности Николая II порой вступали в конфликт при столкновении с российскими реалиями. Так произошло во время революции 1905–1907 годов, когда монархия оказалась на грани гибели. Опасным фактором в этой революции было стремление крестьянства экспроприировать владения аристократии и дворянства. Хотя земельные активы традиционной элиты резко сократились после 1861 года, в некоторых российских губерниях дворяне по-прежнему владели значительной (но далеко не большей) частью сельскохозяйственной земли. Согласие на экспроприацию крупных имений стало бы важнейшим первым шагом к консолидации “союза царя и народа” и привела бы его в соответствие с современной популистской политикой. Однако Николай решил, что частная собственность должна остаться неприкосновенной. Это решение имело под собой солидные прагматические основания: экспроприация затормозила бы модернизацию российского сельского хозяйства и могла бы привести к банкротству казны. Она также нанесла бы удар не только по интересам российских элит, но и по общей для европейских высших и средних классов установке, которая гласила, что святость частной собственности лежит в основе Европейской цивилизации и является главной причиной установления европейского господства во всем мире. Во ходе революции 1905 года на правом фланге российской политики возник целый ряд популярных и потенциально многочисленных партий. Николай заигрывал с ними, но даже не задумывался о том, чтобы возглавить их, и относился к ним как к несомненно нижестоящим союзникам³⁹.

Позиция Николая II во время революции 1905 года многое говорит о пределах популистского монархизма. Политические инстинкты наследственных монархов, чьи династии правили веками, отличались от инстинктов популистских демагогов и лидеров. Их власть опиралась на другие социальные группы, другие ценности и другую тактику. Как минимум, они были не такими ненасытными, не такими изобретательными и не такими беспощадными. Макс Вебер частично провел это различие, противопоставив традиционное лидерство харизматическому. Европейские (и российские) монархи начала XX века также отчасти действовали в соответствии с третьим типом лидерства по Веберу, который обычно называется рационально-легальным. В отличие от многих более ранних королевских династий, с которыми мы встречались на страницах этой книги, они имели строго регулируемые системы престолонаследия, огромные и регламентированные бюрократические аппараты и своды письменных конституционных законов. История итальянских фашистов показывает, что монархия могла на время делиться властью с радикальным популистским движением и его лидером, но это было в послевоенную эпоху, когда династические устои, существовавшие до 1914 года, оказались подорваны. Несмотря на древность Савойской династии, итальянская либеральная монархия после 1861 года в любом случае была новым и довольно скромным институтом в сравнении с Романовыми и даже с Гогенцоллернами. Она жила в тени гораздо более древней и грандиозной ватиканской монархии, которая соседствовала с ней. Кроме того, отношения монархии с фашизмом всегда были напряженными, нестабильными и исполненными подозрений. В 1943 году Виктор Эммануил сместил Муссолини и низложил фашистский режим⁴⁰.

По титулу Николай II был не только императором, но и “самодержцем всероссийским”. Царь не был ни итальянским королем, ни тем более японским императором, российская традиция и политическая культура предполагали, что он должен не только царствовать, но и править. В России никогда не существовало позиции, эквивалентной османскому великому визирю и германскому канцлеру. Главные приверженцы монархии во всем ориентировались на царя, особенно в переломные моменты. Так, в разгар глубокого политического кризиса, вызванного тяготами Первой мировой войны, императрица Александра призвала своего мужа показать себя “самодержцем, без которого немыслимо существование России”. По характеру Николай плохо подходил на роль самодержца. По велению судьбы человеку, который не любил политику и политиков, пришлось вращаться среди них. Не лишенный целеустремленности и упрямства, Николай в душе был добрым и чувствительными человеком, которому претили амбициозные и агрессивные люди, населявшие политический мир. Он боялся попасть под их контроль и старался отстоять свою независимость⁴¹.

Даже если не брать в расчет особенности характера, по причинам, перечисленным ранее в этой главе, монарх в XX веке не имел шансов эффективно руководить правительством. Управлять государством было слишком тяжело, а правительственный аппарат стал слишком сложен. Россия была крайним проявлением общей тенденции. Даже не считая младших конторских работников, посыльных и уборщиков, число гражданских служащих в одном только Санкт-Петербурге в 1880–1914 годах возросло с 23 до 52 тысяч человек. Российское государство пыталось гораздо активнее, чем страны “первого мира”, участвовать в социальной и экономической жизни. У него не было других вариантов, поскольку России необходимо было достаточно быстро проводить модернизацию, чтобы мобилизовать стремительно растущее население и защищаться от противников в Первой мировой войне. В период, когда еще небольшое британское казначейство придерживалось принципа свободной конкуренции, российское министерство финансов разрабатывало и контролировало ускоренную модернизацию промышленности и коммуникаций. После 1906 года министерство земледелия и землеустройства проводило масштабную параллельную программу, направленную на трансформацию экономики, образования, культуры и системы землевладения в деревнях, где по-прежнему проживало более 80 процентов российского населения. Россия обладала самой многочисленной и продвинутой в Европе тайной полицией, а контролировать эту ветвь управления в силу ее секретности всегда было особенно тяжело. Хотя попытки Николая единолично повелевать этим огромным и сложным аппаратом были безуспешны, они не позволяли ни одному премьер-министру эффективно выполнять эту работу за него. В результате в самом центре правительства зияла прореха, что привело к реальной и символической катастрофе, когда страна столкнулась с колоссальными сложностями во время Первой мировой войны⁴².

Когда Николай II взошел на трон в 1894 году, у него было мало опыта в политике и управлении государством. Он боготворил своего отца Александра III и разделял его политические цели и принципы. Внутренняя политика России следовала курсу, заданному Александром, до начала XX века, когда начался кризис, который едва не привел к падению монархии в ходе революции 1905 года. Между тем Николай позволил своему дяде, великому князю Сергею Александровичу, экспериментировать с так называемым полицейским социализмом в Московской губернии, а сам – в издавна характерной для монархов манере – сосредоточился главным образом на внешней политике. В первую очередь он проявлял интерес к Азиатско-Тихоокеанскому региону, с которым, как справедливо полагал император, связано будущее России. Развитие и колонизация Сибири позволяли правительству совмещать преимущества нации и империи, решая важнейшую задачу, с которой сталкивались все правители европейских великих держав. На протяжении столетий экспансии отсутствие враждебных великих держав у ее восточных границ играло на руку России. Возвышение Японии, которая пыталась установить свою власть на Азиатском континенте, захватив Корею и Маньчжурию, принесло с собой новые и крайне неприятные угрозы. К несчастью, император недооценил силу и целеустремленность японцев. Не послушав более осторожных и опытных министров, он привел Россию к катастрофическому поражению в войне с Японией в 1904–1905 годах. Это была самая важная из личных инициатив Николая как самодержца, и она нанесла непоправимый ущерб его репутации. Впрочем, даже более мудрая политика не могла решить фундаментальную стратегическую дилемму. В 1909 году российский военный министр предупредил Николая, что, если Россия одновременно столкнется с угрозами со стороны Японии и Германии, страна окажется парализована. Если бы в конце 1941 года, когда Гитлер оказался на подступах к Москве, японцы нанесли удар в северном, а не в южном направлении, мы сегодня, возможно, жили бы в другом мире.

Унизительное поражение, нанесенное Японией в момент, когда в России и без того нарастала внутренняя оппозиция, привело к революции. Она, в свою очередь, стала причиной появления парламента и начала эпохи так называемой конституционной монархии. Главная дилемма, стоявшая перед Николаем с момента его восшествия на престол, обострилась, но осталась, по сути, неизменной. В 1914 году городское и образованное население России составляло менее одной пятой от 170 миллионов человек, проживавших в империи, но в абсолютном выражении, а также в сравнении с другими европейскими странами, это было немало. Города и элита страны были во многом прогрессивны. В той среде существовали передовые технологии, газеты, которые порой расходились тиражами значительно более юс тысяч экземпляров, и авангардная высокая культура, где творили такие мастера, как Шагал, Стравинский и Скрябин. Казалось, это общество вошло в постмодерн, не успев стать в полной мере буржуазным и современным. Оно считало систему правления, основанную на характерных для XVIII века принципах бюрократического абсолютизма и более древних концепциях монархии, где власть принадлежала помазанникам божьим, безнадежно устаревшей. Левым ухом Николай слушал советы более либеральных министров, которые утверждали, что любая попытка отказать этому обществу в гражданских и политических правах, принимаемых как должное в Европе, неизбежно приведет к революции. И это была правда. Однако из чувства такта министры не акцентировали, что чиновниками старшего и среднего звена в России были главным образом выпускники высших учебных заведений. Без либеральной реформы невозможно было удержать их верность. Частая смена министров в 1915–1917 годах во многом объяснялась тем, что наиболее высокопоставленные чиновники потеряли веру в Николая II и его политический курс. Монархия пала в марте 1917 года, когда от Николая отвернулся даже высший генералитет.

Представленная выше трактовка событий знакома англоязычному миру, однако, к несчастью для Николая, на деле все было не так просто. Правым ухом император слушал предостережения наиболее консервативных и авторитарных министров, которые твердили, что в России могут одновременно произойти крестьянская, рабочая и национальная революции. Они также предупреждали царя, что подпольное революционное движение не удастся усмирить, поскольку оно нацелено на полное уничтожение Российской империи, частной собственности и всего существующего общественного порядка. Его участники убили его деда, самого либерального из российских царей, и легко могли убить и его самого. Либерализация, не говоря уже о демократизации, пошатнула бы фундамент полицейского государства, которое продолжало играть принципиально важную роль для сохранения общества и империи – по крайней мере до тех пор, пока модернизация не создала сильный средний класс и зажиточные крестьянские хозяйства. К несчастью для Николая, они тоже, вероятно, были правы. И было чрезвычайно сложно нащупать узкий путь, чтобы аккуратно пройти между этими противоборствующими истинами.

И все же, если бы не Первая мировая война, старый режим, возможно, устоял бы даже в 1920-х. Здесь на первый план снова выходит одна из основных тем этой книги – а именно, вопрос о важности дипломатии, геополитики и войны. До 1914 года, как в конце 1930-х годов, германское могущество и амбиции представляли величайшую угрозу для России. При столкновении с ней любая российская власть имела два варианта действий. Она могло заключить соглашение с Германией и попытаться перенаправить ее в сторону запада – против французов и британцев, – надеясь, что ситуация в этом регионе надолго зайдет в тупик, что даст России время модернизировать экономику и стабилизировать политическую обстановку внутри страны. К этой стратегии Николая II подталкивали Петр Дурново и Сергей Витте, два самых талантливых политика его времени, которые полагали, что война с Германией приведет к социалистической революции в России. Когда в 1939 году такой вариант выбрал Сталин, его реализация закончилась катастрофой. Сумев в ходе молниеносной кампании вывести Францию из игры и отбросить британцев обратно за Ла-Манш, Гитлер объединил ресурсы Европейского континента, чтобы в 1941 году задействовать их для борьбы с Советским Союзом.

В преддверии 1914 года Николай II отдал предпочтение альтернативной стратегии, которая предполагала заключение союза с французами и британцами для сдерживания германской агрессии. Большинство его старших советников и общественности поддерживало предложенный план. Он был разработан специально, чтобы не допустить ситуации, с которой в 1812 году столкнулся Александр I, а затем в 1941 году – Сталин, то есть когда на Европейском континенте господствовала империя, мощь и агрессия которой не могла не стать серьезной угрозой для безопасности России. Эта стратегия тоже привела Россию к катастрофе, хотя войны, начавшейся в августе 1914 года, вероятно, можно было бы избежать, если бы в предшествующие годы Британия более ответственно и бескомпромиссно подходила к сдерживанию Германии. “Бескомпромиссность” предполагала заключение оборонительного союза с Францией и предоставление односторонней гарантии независимости Бельгии. “Ответственность” – воинский призыв и создание достаточно многочисленной армии, чтобы у военного альянса появились зубы. К несчастью, традиции и заблуждения британского народа сделали это невозможным. В число многих жертв последовавшей войны вошли Николай II, его жена и пятеро детей, которые были жестоко убиты в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года⁴³.

Установление европейского мирового господства началось с завоевания Америки в XVI веке. В большинстве англоговорящих колоний (Северной Америке и Австралии) местные общества были уничтожены или маргинализированы. Несколько лучше коренные народы и культуры сохранились в латиноязычной Южной Америке и в Новой Зеландии. Почти вся Африка была завоевана европейцами в XIX и XX веках, хотя древняя императорская монархия в Эфиопии лишь на короткий срок попала под власть Италии. Африканские коренные народы пережили европейский империализм и со временем вернули себе контроль над всем континентом. Более смешанная картина наблюдалась в Азии. Южная Азия, то есть наследие Моголов, оказалась под властью британцев. Три другие великие азиатские императорские монархии – Персидская, Османская и Китайская – попали под огромное давление европейского империализма, пережили немало унижений, потеряли значительную часть территорий, но все же дожили до XX века. Хотя в первой четверти XX века династии Османов и Цин оказались свергнуты, современные армии и другие государственные институты, которые они создали, впоследствии сыграли важнейшую роль в сохранении независимости их основных территорий под натиском иностранного империализма⁴⁴.

Можно провести весьма полезный сравнительный анализ того, как императорские монархии в Азии сталкивались с проблемой западного империализма и пытались ее решить. Европейские идеи и идеологии угрожали легитимности традиционной монархии. Исходящая от них опасность обострилась, когда эти идеи распространились среди азиатских элит и растущих средних классов. Вместе с тем азиатские общества испытывали грандиозные трудности в ходе интеграции в мировую экономику, где господствовали западные страны. Так, в Китае она значительно увеличила существующий разрыв между торговым миром прибрежных и южных регионов, пекинской политической элитой и огромным аграрным тылом страны. Постоянные поражения и унижения от западных имперских держав подрывали легитимность династий и их режимов. Неравные соглашения лишали эти режимы контроля над торговой политикой и открывали их рынки для потока западного импорта. Иностранцы, жившие в азиатских империях, получали экстерриториальные права, которые не только защищали их, но и давали преимущества в конкуренции с местными торговцами и производителями⁴⁵.

В 1922–1924 годах бывший османский генерал Мустафа Кемаль (Ататюрк) сверг последнего османского султана и халифа, который, по сути, был марионеткой британских империалистов, уничтоживших Османскую империю и грозивших разделить на части исконно турецкую Анатолию. Каджарскую династию сместили в 1925 году – отчасти в силу ее полной неспособности противостоять британскому империализму. Цин тоже потеряли легитимность подобным образом. В их случае тот факт, что династия была не китайской, а правила, балансируя между ханьскими и маньчжурскими элитами, сделал ее вдвойне уязвимой, когда на нее обрушились обвинения в том, что она не отстояла достоинство, положение и территорию Китая при столкновении с западным империализмом.

Ататюрк стал первым президентом Турецкой республики, но генерал Реза-хан основал новую императорскую династию Пехлеви, которая правила Ираном следующие полвека. Подобно Ататюрку и Реза-хану, генерал Юань Шикай в 1912 году, когда была свергнута династия Цин, командовал главной армией страны. Как и Реза-хан, он незамедлительно провозгласил себя императором и попытался основать свою династию. В отличие от Реза-хана – “невежественного, но дальновидного крестьянина” – Юань был хорошо образованным и искушенным человеком, за плечами которого была долгая и успешная карьера генерала, дипломата и губернатора провинции. Юань потерпел поражение, столкнувшись с комбинацией современных и совершенно традиционных проблем. Прибрежные южные районы Китая были гораздо более продвинуты и развиты, чем Иран: когда Реза-хан пришел к власти, электричества, к примеру, не было даже в Тегеране. Новые китайские средние классы – как и эквивалентные им прослойки на большинстве азиатских территорий – отвергали наследственную императорскую власть как пережиток прошлого. Между тем сыновья Юаня Шикая по устоявшейся традиции вступили в конфликт за право наследовать отцу, а вопрос о престолонаследии уже стоял на повестке дня, поскольку на момент захвата власти Юаню было 56 лет. Многие провинциальные военачальники не признали власть Юаня и его притязания на налоговые ресурсы их регионов. Когда новый император оказался неспособен защитить Китай от возобновившейся агрессии Японии, его режим быстро пал⁴⁶.

Из азиатских императорских монархий дольше и интереснее всего вызовам пришедшей с Запада современности противостояли Османы. При Махмуде II (1808–1839) и его преемниках режим проводил политику модернизации с целью сохранить империю под натиском европейских империй. Чтобы поддержать эту программу, османское правительство подготовило и наняло тысячи офицеров, чиновников, инженеров, врачей и других профессионалов. К концу XIX эти группы обрели корпоративную солидарность и стали понимать, какую роль играют в будущем своей страны. Их светские, научные и часто турецкие националистические ценности имели мало общего с династическим, религиозным и историческим верноподданничеством, которое традиционно служило опорой османской монархии. Хитроумный Абдул-Хамид II (1876–1909) прекрасно понимал, что новые профессиональные группы, набирающие силу, грозили свести роль Османской династии к чисто символической или вовсе избавиться от монархии, которую они считали препятствием для реализации личных амбиций и развития общества. Чтобы избежать такой судьбы, он попытался поставить монарха гораздо выше светских политических сил, подчеркивая – и даже в некотором смысле возрождая – роль султана как халифа мирового исламского сообщества. Абдул-Хамид справедливо полагал, что основная часть его турецких подданных в аграрном обществе, подавляющее большинство которого по-прежнему составляло крестьянство, отождествляла себя с религией и династией, а не с новыми европейскими идеями о национальной идентичности, основанной на этнической и языковой общности⁴⁷.

К 1900 году многие христианские народы империи уже обрели независимость, и казалось, что в ближайшем будущем ее получат и остальные. В этом контексте было крайне важно консолидировать верность империи и монархии среди мусульманских подданных султана, в число которых входили миллионы арабов и курдов. Именно для этого подчеркивалась роль султана-халифа как главы мирового исламского сообщества. Эта стратегия могла использоваться и для противостояния европейским великим державам, которые постоянно вмешивались во внутренние дела Османской империи, утверждая, что защищают христианских подданных султана. В Британской, Российской и Французской империях проживали десятки миллионов мусульман, и часть из них почитала халифа. В 1908–1909 годах Абдул-Хамида свергли так называемые младотурки, которые впоследствии правили империей, пока она не распалась. Они позволили монархии играть лишь чисто символическую и церемониальную роль, но сохранили ее как важнейшую силу, обеспечивающую единство многонациональной империи и повышающую ее статус на международной арене⁴⁸.

Если бы Османская империя устояла, со временем этноязыковой и даже расовый вариант турецкого национализма, характерный для младотурок, вступил бы в противоречие с курсом, необходимым для сохранения многонациональной империи. Тем не менее в реальности династию и империю уничтожили геополитика и, в частности, Первая мировая война. Хотя Махмуд II и его преемники перестроили Османское государство, они не смогли вернуть империи статус великой державы. Все османские политики и министры в последнее столетие существования монархии понимали, что выжить она сможет лишь в том случае, если будет настраивать европейские великие державы друг против друга и найдет среди них верных покровителей. Четыре десятилетия, предшествовавшие падению империи, Османы по большей части держались Германии, имея на это веские основания. Если бы немцы победили в Первой мировой войне – что едва не произошло, – Османская империя наверняка прожила бы еще как минимум несколько десятков лет. Победа союзников и их последующее стремление ослабить контроль турок даже над Анатолией уничтожили династию. В 1919–1923 годах британцы и французы оккупировали Стамбул и сделали султана марионеткой в своих руках. Это, в частности, стало одним из факторов при зарождении движения в поддержку халифата, которое в это же время охватило Британскую Индию. Самым известным эпизодом в этой борьбе стала жестокая расправа с протестующими в Амритсаре, которые в апреле 1919 года были убиты по приказу генерала Дайера. Когда в 1924 году Ататюрк упразднил Османский халифат, британские и французские империалисты вздохнули с облегчением. Но для многих мусульман, которые по всему миру испытывали на себе давление европейского империализма и сталкивались более сложными испытаниями западной модернизации, исчезновение халифата стало серьезной утратой⁴⁹.

В отличие от Османов, представители династии Цин не могли взять на себя роль лидеров великой международной религии. С другой стороны, ханьцы составляли гораздо большую долю населения в империи Цин, чем турки – в Османской империи. Кроме того, в силу географических факторов европейцы намного раньше начали оказывать давление на Османов, чем на Восточную Азию. По всем этим причинам, хотя Цин в XIX веке и потеряли часть периферийной территории своей империи, масштаб их потерь был куда меньше, чем у Османов. Как и Османы, Цин поняли, что смогут выжить, только если перестроят государственный военно-фискальный аппарат в соответствии с западными принципами и будут сталкивать империалистические державы друг с другом. К 1914 году главная угроза для Китая исходила от Японии – в первую очередь потому, что это была единственная великая держава, сила и амбиции которой были направлены на Восточную Азию. Значительно ослабив европейское влияние в Восточной Азии, Первая мировая война сделала Китай более уязвимым при столкновении с Японией.

К 1860-м годам наиболее сведущим представителям японской элиты стало очевидно, что, если Япония желает избежать судьбы большей части азиатских государств и сохранить независимость, ей жизненно необходимо провести фундаментальные реформы и открыть страну для западных технологий, институтов и идей. Стремительный рост японской экономики и военной мощи в десятилетия после так называемой реставрации Мэй-дзи, произошедшей в 1868 году, поразили весь мир и доказали, что успешной в Новое время может быть не только Европа. Существует множество комплексных причин, по которым Япония – единственная из неевропейских стран – к 1914 году ворвалась в число великих держав. Принципиальный момент состоял в том, что Япония – этнически однородная и относительно небольшая страна, окруженная морями – соответствовала европейской модели этнонационального государства даже лучше, чем любое из европейских государственных образований. Правительству было проще трансформировать такую страну, чем огромную многоязычную империю, контроль над которой был довольно слаб. И снова, следуя европейской логике, в 1890-х годах, отстояв свою независимость, Япония начала создавать крупную заморскую империю, которая обеспечивала ей безопасность и высокий статус, а также питала ее национальную гордость⁵⁰.

До реставрации Мэйдзи японская монархия соединяла традиционные местные шаманские ритуалы (синтоизм) с конфуцианскими и буддийскими верованиями, завезенными из Китая в VI–VIII веках н. э. Ее основополагающими текстами были “Кодзики” (“Записки о деяниях древности”) и “Нихон сёки” (“Японская летопись”), составленные в начале VIII века. Они отталкивались от мифа о происхождении императорской династии и японского народа. Император (тэнно) был потомком богини солнца Аматэрасу, которая отправила своего внука Ниниги править на землю. Она дала ему священное зеркало, меч и бусы, ставшие регалиями императорского рода, который, по легенде, восходит к Ниниги и правит Японией по сей день. Подобные мифы о происхождении встречаются у многих народов Восточной и Северо-Восточной Азии. Основными источниками легитимности японской династии служили ее переплетенные с народной религией сакральное происхождение и древность, которая производила впечатление даже на китайцев. Основатель династии Мин отмечал, что японцы – “просто островные варвары, но династия их вековечна, а придворные должности передаются с нерушимой преемственностью. Такова поистине древняя традиция”⁵¹.

С первой половины IX века японские императоры не имели политической власти. Их роль сводилась к легитимизации правления влиятельных военных династий, последняя из которых, сёгунат Токугава, господствовала в стране в 1600–1868 годах. Первый сёгун Токугава подтвердил древнюю традицию, постановив, что помимо религиозных ритуалов “император должен заниматься искусствами, первым из которых является познание мира”. Западному наблюдателю приверженность императора Хирохито (1926–1989) изучению морской биологии и сочинению стихов кажется экзотичной, но занятия наукой и поэзией входили в традицию конфуцианской монархии, которую японцы заимствовали у Китая эпохи династии Тан. В тысячелетие, прошедшее с IX века до реставрации Мэйдзи, жизнь императора обычно была весьма печальной. Правящие императоры очень редко покидали дворцовый комплекс в Киото, проводя основную часть времени на территории, площадь которой не превышала 90 гектаров. Поскольку императорские дети ужасно боялись врачей, их ожидаемая продолжительность жизни была чрезвычайно мала даже по стандартам, характерным для эпохи до наступления Нового времени⁵².