Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Чтобы управлять бюрократическим аппаратом, монархи из династии Мин все больше полагались на евнухов из Запретного дворца как на своих личных секретарей. За это их безжалостно критиковали чиновники. Рождение сыновей для продолжения линии наследования было одной из ключевых ценностей конфуцианской системы. В связи с этим китайские элиты относились к евнухам еще с большим презрением, чем в большинстве других культур. В эпоху Мин самые одаренные евнухи получали образование в особой дворцовой школе, где преподавали первоклассные учителя из Академии Ханьлинь. Однако, хотя евнухи были достаточно компетентны, чтобы служить личными помощниками императора, они не меньше обычных чиновников были склонны к созданию фракций. Пока евнухи учились и служили, они устанавливали множество связей с бюрократической элитой, поэтому фракции могли объединять представителей Запретного города и правительственного аппарата. И снова риторика конфуцианских чиновников противоречила их поведению. Ко временам Ваньли император из династии Мин, желающий контролировать политический курс и распределение должностей, встречал серьезное противодействие.

Очевидно, последняя капля в чашу терпения Ваньли упала тогда, когда бюрократия не позволила ему назначить наследником своего сына от любимой жены Чжэн в обход старшего сына от другой жены. В глазах чиновничества примогенитура воплощала принципы иерархии и старшинства, которые имели важнейшее значение в конфуцианской системе ценностей. Она также сулила стабильность. Ваньли, как водится, отреагировал на случившееся худшим из возможных способов. Ему не хватило решимости и уверенности, чтобы настоять на своем кандидате, и поэтому он крайне неохотно пошел на уступки бюрократии и назначил наследником старшего сына, но впоследствии пренебрегал законным наследником, в то время как другого сына он (вопреки всему, что видела эпоха Мин) держал у себя при дворе как постоянный источник потенциальной угрозы и нестабильности. Он также, по сути, отошел от управления государством, отказавшись встречаться с министрами, подписывать документы и распределять должности⁸.

Классическая история о Ваньли на этом заканчивается. Это история о безответственности и самовлюбленности, в которой также не обходится без алчности и жестокости. Но недавние исследования показывают, что, хотя Ваньли в отчаянии отошел от внутренней политики, он по-прежнему увлеченно и эффективно решал дипломатические и военные вопросы. Есть свидетельства, что с ними он справлялся гораздо лучше императора Хуэй-цзуна из династии Сун, ошибки которого внесли свой вклад в катастрофу 1120-х годов. Чиновники вполне ожидаемо противились желанию Ваньли лично вести свое войско в бой. Они ссылались на трагедию, произошедшую с предком Ваньли, молодым императором Ин-цзу-ном (Чжу Цичжэнем), который в погоне за военной славой в 1449 году попал в плен к монголам. Не имея возможности командовать войском на поле боя, Ваньли по-прежнему живо интересовался армией, выделял достаточно средств для ее содержания и продвигал способных военачальников по службе. Один военный историк отмечает, что в 1570–1610 годах армия Мин была, вероятно, эффективнее, чем когда-либо со времен первых двух правителей династии. Как и многие лидеры, Ваньли впадал в отчаяние от фракционности, мелочности и тупиковости внутренней политики, но охотно играл свою роль на международной арене. Он был решительно настроен сохранить господствующее положение своей династии и Китайской империи в Восточной Азии. Он также полагал, что в военных и дипломатических делах он имеет достаточно свободы и власти, чтобы действовать эффективно⁹.

В 1592 году правительство столкнулось с величайшим за все правление Ваньли кризисом, когда серьезное восстание в Шэньси совпало по времени с масштабным японским вторжением в Корею. Всего за несколько недель корейского короля, который пользовался покровительством Мин, вытеснили из его столицы. Ваньли ответил быстро и результативно. Он расставил стратегические приоритеты, назначил талантливых полководцев, предоставил им значительную автономию и выделил войскам ресурсы, необходимые для выполнения стоящих перед ними задач. Он также укрепил тылы короля Кореи и восстановил боевой дух корейцев, оказав им немедленную и действенную поддержку. В результате восстание было подавлено, а Корея отвоевана. Чиновники эпохи Мин свысока смотрели на военачальников и опасались их политических амбиций. Во время войны гражданские министры были гораздо более склонны присваивать чужие заслуги, не позволяя военачальникам сосредоточивать в своих руках слишком много власти и отчаянно критикуя их при любом промедлении или ошибке. В один момент, когда чиновники и цензоры начали активно критиковать его военачальников, Ваньли решил вопрос, заявив, что “любой, кто впредь захочет высказаться по этому поводу”, лишится должности и отправится в весьма неприятное изгнание. Благодаря тому что император настоял на своем видении политики, поддержал компетентных полководцев и подавил конфликты между фракциями, Китай победил в войне с Японией¹⁰.

Как и любая другая династия, династия Мин имела собственный стиль управления. Ее основатель, Чжу Юаньчжан (император Хунъу), правил тридцать лет, с 1368 по 1398 год. Как и Лю Бан, основатель династии Хань, он происходил из крестьян и пришел к власти как лидер мятежников. Захватив престол, основатель династии Хань проявлял умеренность и правил вместе с устоявшейся группой надежных помощников. Чжу Юаньчжан, напротив, был откровенным диктатором и истребил десятки чиновников в ходе периодических чисток, которые проводились для консолидации и максимизации его власти, а также для успокоения его паранойи и неуверенности. Хотя его преемники никогда более не выходили на такой уровень насилия, политическая культура в эпоху Мин – и прежде всего отношение монарха к чиновникам – была гораздо более деспотичной и бесчеловечной, чем в эпоху Сун, на которую Мин обычно равнялись. Сын Хунъу, император Юнлэ, имел немало талантов, а некоторые последующие императоры были компетентны и ответственны, но в целом династия Мин дала стране меньше выдающихся монархов, чем большинство китайских династий, и управляла своим властным аппаратом не столь эффективно, как пришедшая ей на смену династия Цин. Одна из ее проблем заключалась в том, Хунъу слишком высоко поднял планку, потребовав, чтобы потомки по его примеру сами выполняли функции первых министров, и большинство из последующих монархов династии оказались не в состоянии ее держать. В соответствии с китайским обычаем система престолонаследия, сложившаяся в эпоху Мин, отдавала преимущество сыновьям императрицы и руководствовалась строгими принципами примогенитуры. В связи с этим на троне периодически оказывались не слишком способные люди, которым и не снилось править в стиле Чжу Юаньчжана.

В 1644 году Пекин пал, и последний император из династии Мин совершил самоубийство. Гибель династии была во многом связана с массовыми крестьянскими бунтами, спровоцированными разрушительным экономическим воздействием Малого ледникового периода. Значимым фактором стал и паралич административной машины, вызванный ожесточенной борьбой между различными бюрократическими фракциями. Как и при династии Сун, попытки гражданской бюрократии установить контроль над армией снизили эффективность военной системы и оттолкнули многих военачальников. И снова, как часто бывало в китайской истории, в последние десятилетия правления династии увеличилось давление на северном фронте. К 1600-м годам главной угрозой для Китая стала растущая мощь и уверенность маньчжурской племенной конфедерации, возглавляемой харизматичным и опытным предводителем Нурхаци. Столкнувшись с крестьянскими восстаниями и бюрократическими препятствиями, некоторые ведущие китайские военачальники перешли на сторону маньчжуров, которых считали меньшим из двух зол в сравнении с анархией и полной остановкой работы властей.

И сам Нурхаци, и наиболее влиятельные члены племенного конгломерата, который стали называть маньчжурским, были чжурчжэнями, то есть потомками конных воителей, которые в 1127 году победили и пленили императора Хуэй-цзуна из династии Сун и затем правили Северным Китаем, пока не пали под натиском монголов. Их предки происходили из Северной Маньчжурии. Чжурчжэни традиционно занимались скотоводством, рыбной ловлей, сельским хозяйством и охотой, были грозными кавалеристами – великолепными наездниками и конными лучниками, выносливыми, вымуштрованными и беспощадными. Как и большинство успешных воинских конфедераций, со временем чжурчжэни вобрали в свои ряды множество других племен. Например, в эпоху монгольского правления со страниц истории пропали кидани. Многие их потомки служили Нурхаци. В 1635 году сын Нурхаци Хунтайцзи провозгласил себя первым императором династии Цин. Одновременно с этим он предложил называть маньчжурами представителей всех кочевых племен, которые приняли его власть.

Впоследствии, чтобы легитимизировать свою власть в глазах китайцев, правители Цин всегда отрицали, что свергли режим Мин. Они утверждали, что династия Мин пала из-за внутреннего восстания, вызванного потерей небесного мандата. Разумеется, говоря так, Цин заботились лишь о своих интересах, но в некоторой степени они были правы. Именно крестьянское мятежное войско в 1644 году захватило Пекин, вынудило императора совершить самоубийство и разграбило город. Наиболее влиятельные представители китайской элиты поддерживали восстановление общественного порядка и имперского единства под властью Цин. Без их поддержки маньчжуры не смогли бы завоевать Китай. Фундаментом легитимности новой династии в глазах ее китайских подданных стало заявление, что ей удалось положить конец анархии и восстановить в Китае конфуцианский порядок и моральные устои.

Тем не менее династия Цин была завоевательной и вписывалась в давнюю закономерность, в соответствии с которой конные воины из Северной Евразии покоряли оседлые народы, жившие к югу от них. Хотя маньчжуры не были степными кочевниками в строгом смысле слова, их войска, по сути, не отличались от других кочевых армий. Скорость и маневренность маньчжурских отрядов причиняла немало проблем более статичным армиям Мин. По обыкновению в ходе трансформации из предводителя военного союза в полубожественного монарха правитель Цин становился более отстраненным, более величественным и более деспотичным. Также по обыкновению в своем стремлении обосноваться на завоеванных оседлых землях правители Цин рисковали оттолкнуть маньчжурских воинов, которые как правило формировали фундамент их власти. Династия Цин – как и многие кочевые династии до нее – старалась сохранить воинскую культуру, солидарность и индивидуальность маньчжурского народа, поскольку считала его своим и поскольку обособленное самосознание маньчжурского сообщества играло ключевую роль в сложившейся в династии системе правления.

Если не вдаваться в детали, ключом к успеху династии Цин было то, что с помощью китайских политических институтов и идей она усмирила аристократические и племенные элементы в маньчжурской политике, а затем привлекла смиренную маньчжурскую элиту к управлению китайской бюрократией. Звучит это на удивление просто. На самом деле это был сложный процесс, который потребовал огромной политической чувствительности и сноровки, а также множества уступок и компромиссов. В число последних входила масса вещей, от уравновешивания количества китайцев и маньчжуров на ключевых постах до разработки нового стиля одежды, который сочетал традиционные китайские цвета и символы с маньчжурским кроем. Новые правители вынуждали всех китайских мужчин брить лоб и заплетать волосы в длинную косичку, которая служила символом покорности и верности. Со временем правители Цин снискали себе репутацию практически всемирных императоров, которые были и конфуцианскими царями-мудрецами, и монгольскими ханами, и буддийскими чакравартинами, поворачивающими колесо, и маньчжурскими наследственными лидерами. Успех династии был во многом связан с тем, что почти 140 лет во главе нее стояли три исключительно умных, грамотных и трудолюбивых монарха: император Канси (1661–1722), его сын, император Иньчжэнь (1722–1735), и сын Иньчжэня, император Цяньлун (1735–1796)¹¹.

В основе цинской системы правления лежали так называемые Восемь знамен, в каждом из которых были маньчжурское, монгольское и китайское подразделения. С одной стороны, знамена представляли собой чрезвычайно разросшийся и хорошо организованный военный союз. С другой – они были производными от надэтнических десятичных единиц, на которые многие кочевые империи (включая монголов) делили своих подданных в военных и административных целях. Знамена управляли и жизнью воинов, и жизнью их семей. Они должны были обеспечивать семьи, чтобы мужчин можно было в любой момент призвать на государственную военную службу. Первые маньчжурские знамена появились в 1615 году, и уже к 1642 году знаменная система сформировалась полностью. Китайские знаменные единицы в глазах Цин были менее престижными, но играли важнейшую роль для привлечения, организации и вознаграждения ханьцев, которые либо жили в округах, завоеванных Цин до 1640-х годов, либо дезертировали из армии и администрации династии Мин. К середине XVIII века династия Цин пустила глубокие корни в китайском обществе, поэтому китайские знаменные единицы перестали быть полезными, но остались затратными. В результате их сначала сократили, а затем и вовсе расформировали в 1756 году.

Монгольское знамя существовало до самого краха династии и было важнейшим компонентом в успешной цинской стратегии по привлечению и удержанию монгольских элит. Монгольская культура, сложившаяся в обществе полукочевых конных воинов, была гораздо ближе к маньчжурской, чем к китайской. В правление Нурхаци и его сына многие представители монгольских племен вступили в цинские армии. Покорив всю Монголию, Цин разделили регион на четыре относительно слабых наследственных ханства, которыми управляли опосредованно. Монгольские аристократы получили почетные посты при дворе и часто вступали в браки с представителями царского рода, что никогда не позволялось китайцам. Великолепная кавалерия, которую монгольские князья предоставляли своим господам из династии Цин, сыграла важнейшую роль в завоевании Синьцзяня в XVIII веке. Во многих отношениях положение монголов в империи Цин напоминало положение раджпутов в могольской Индии. Они были привилегированными и надежными союзниками, которых внедрили в систему и щедро вознаграждали за верность¹².

Не возникало сомнений, что маньчжуры были главными знаменными единицами и основой цинской власти. Нурхаци и его сын Хунтайцзи дали маньчжурам не только имя, но и первый письменный язык и организацию, что закрепило их самосознание и позволило им управлять Китаем, объединять его и господствовать на его территории, оставаясь при этом в некоторой степени обособленными. Императоры Цин всегда подчеркивали, что одинаково относятся к своим китайским, маньчжурским и монгольским поданным. Они ассимилировали, поддерживали и прославляли китайскую высокую культуру. Тем не менее они не забывали, что остаются династией завоевателей и принадлежат к народу, который составляет существенно меньше двух процентов населения их империи. Чувствуя свою незащищенность, представители династии Цин и маньчжурского сообщества воспитали в себе некоторую солидарность и осторожность¹³.

Начиная с Хунтайцзи в 1635 году и до самого конца XVIII века императоры постоянно подчеркивали, что маньчжурам следует беречь военные навыки, культурные особенности и привязанности, которые составляли их наследие. Канси как никто другой открывал китайцам дорогу в маньчжурский режим и легитимизировал власть Цин в глазах китайцев, и все же, даже проведя на троне 35 лет, в 1707 году он наедине сказал своему надежному маньчжурскому советнику, что не стоит забывать, что “образованные китайцы не хотят, чтобы мы, маньчжуры, задержались здесь надолго, и нельзя позволить китайцам себя обмануть”. Монархи ожидали от маньчжурских знамен особенной верности и чувствовали с ними особенное единение. В частной переписке с приближенными к ним маньчжурскими офицерами императоры часто проявляли “заботу и дружеское расположение, которые редко встречаются в переписке с китайскими чиновниками”. На маньчжурском языке даже царственный Цяньлун порой называл себя и своих приближенных “мы, маньчжурские чиновники”. Ни один цин-ский монарх и не подумал бы столь эгалитарно сопоставить себя с ханьскими бюрократами¹⁴.

Маньчжурская культура уважала родственные линии и систему наследования. Командование знаменем передавалось от отца к сыну. Представители маньчжурской элиты имели собственную иерархию знатных титулов. Как правило, эти титулы даровались лишь на определенное количество поколений. Во многих случаях род с каждым следующим поколением спускался на одну ступень иерархической лестницы, если обладатель титула не подтверждал свое право на него хорошей службой. Вне зависимости от титулов и формальных статусов представителям элиты было гораздо проще, чем рядовым маньчжурам, подступиться к императору и заручиться его покровительством. Это отчасти уравновешивалось открытой всем маньчжурским воинам, состоящим в знаменной армии, возможностью служить в полуторатысячной императорской гвардии, солдаты которой носили великолепную форму, пользовались почетом и имели огромное чувство локтя. Служба в гвардии позволяла попасть на глаза императору. Умным гвардейцам поручали важные дела, и иногда они строили блестящую карьеру в органах власти и при дворе. Хотя титулы и родословная давали статус и указывали на солидное богатство, цинская элита оставалась служилой аристократией, власть которой проистекала исключительно от монарха. В высших эшелонах цинского режима маньчжурские элиты также уравновешивались опытными китайскими чиновниками, которые заняли свое положение в бюрократической системе, успешно сдав государственные экзамены и верой и правдой служа империи¹⁵.

Ядро маньчжурской элиты составляли представители династии Цин. В полигинных династиях императорская семья порой разрасталась в колоссальный клан, содержание которого чрезвычайно дорого обходилось государству. К 1615 году в царский род Мин входило значительно более 200 тысяч членов, на которых тратилось 143 процента совокупного дохода государства с земельного налога. Особенно сложно в Китае, как и везде, было управлять близкими родственниками императора мужского пола. В эпоху Мин младших братьев наследника в детстве отправляли в провинции, и они оставались там до конца своей жизни. За этими региональными княжескими дворами, лишенными политического влияния, внимательно наблюдали, и многие из них играли важную роль в качестве культурных центров и благотворителей. Цин, как правило, управляли своим кланом более эффективно, чем Мин. Даже по истечении 250 лет правления в Китае в роду Айсинь Гьоро было менее юо тысяч человек, на содержание которых тратилось гораздо меньше государственных средств. Цин-ские принцы получали прекрасное образование, изучая китайскую высокую культуру, и некоторые из них становились знаменитыми знатоками и покровителями искусства. Но братья императора не изгонялись из Пекина и играли заметную роль в придворных церемониях. Хотя в большинстве своем принцы посвящали свою жизнь культуре и искусству, дорога во власть не была для них полностью закрыта. В нескольких случаях братья и дядья, которым доверял император, играли важные политические роли, особенно в период нестабильности и кризиса. После 1723 года не случалось серьезных кризисов престолонаследия, и во всю эпоху Цин (в отличие от эпохи Мин) никто из принцев не устраивал мятеж и не захватывал престол, хотя в последние годы правления Канси его сыновья серьезно соперничали за право унаследовать власть, и это позволяет предположить, что такое вполне могло случиться¹⁶.

Император Канси взошел на трон в возрасте семи лет в 1661 году и правил 61 год. Во многом благодаря его острому уму, политической сноровке и огромному трудолюбию династия Цин в эти годы трансформировалась из пришлой в оседлую, пустила глубокие корни в Китае и завоевала уважение и лояльность большинства китайской элиты. Такой исход не был гарантирован. В 1661 году, хотя последние очаги сопротивления Мин и были по большей части подавлены, центральный аппарат лишь номинально контролировал китайские территории к югу от реки Янцзы, где правили три китайских военных наместника (так называемые князья-данники), которые перешли на сторону Цин в годы покорения Китая. Чжурчжэни, предки маньчжуров, в 1120-х годах захватили Северный Китай, но так и не смогли распространить свою власть южнее Янцзы. Такая же судьба могла постигнуть и династию Цин. Величайший завоевательный режим в китайской истории, монгольский Юань, не продержался в Китае и века – и отчасти это объясняется тем, что ему не удалось привлечь китайскую элиту и легитимизировать свою власть в ее глазах. Император Канси любил историю и прекрасно разбирался в ней, а потому учился на ошибках монголов и чжурчжэней. Его успех имел огромную важность в долгосрочной перспективе. При нем под властью Китая оказались Тибет и Тайвань. При его сыне и внуке могущественная империя, созданная Канси, использовала свои ресурсы, чтобы проникнуть глубоко во Внутреннюю Азию и завоевать гигантскую территорию современного Синьцзяна. Империя Цин была почти в пять раз больше предшествовавшей ей империи Мин. Сегодняшняя огромная и мощная Китайская Народная Республика – наследница Цин, а не Мин.

Благодаря в первую очередь работам англо-американского историка Джонатана Спенса даже специалисты, не владеющие китайским языком, могут из первых рук узнать, что Канси думал о самом себе, о мире вокруг и об управлении государством. Император обладал острым умом, огромной любознательностью, а также исключительной энергией и выносливостью. В этом он был сравним с Акбаром – “вторым основателем” империи Великих Моголов. В отличие от Акбара, Канси был грамотен и не страдал от дислексии. Учитывая, какое важное место в китайской бюрократической империи занимало письменное слово, неграмотный монарх вряд ли смог бы осуществлять надзор за аппаратом управления и пользоваться уважением своих чиновников. Кроме того, хотя Канси был склонен к саморефлексии, он, очевидно, не терзался, как Акбар, в поисках религиозной истины и смысла. Он никогда не ставил под вопрос неоконфуцианские ценности, в то время как Акбар имел личное и неординарное отношение к исламским догматам. Канси впитал в себя традиционные китайские представления о мудром и великодушном правителе и хорошо понимал, в чем состоит его предназначение как императора. Он остро чувствовал ответственность за благополучие своих подданных, а также за репутацию и выживание династии, и это на протяжении всей жизни подпитывало его трудолюбие, которое несколько убавилось лишь с возрастом. В прощальной речи он вполне справедливо сказал, что “работал с неослабевающим усердием и огромной осторожностью, не зная ни отдыха, ни лености… день за днем”¹⁷.

Канси всегда старался получить как можно больше информации по рассматриваемому вопросу, чтобы не приходилось всецело полагаться на советы приближенных. Срочнейшего решения требовала проблема календаря, имевшего первостепенное священное и космологическое значение. Необходимо было выбрать что положить в основу календаря: расчеты китайских придворных астрономов или вычисления иезуитов, живших в Пекине. Канси сделал ставку на иезуитов, поскольку они представили более убедительные эмпирические доказательства своей правоты. Факты, свидетельства и реальность всегда стояли для Канси на первом месте. Примечательно, что затем он выделил в своем и без того весьма напряженном графике немало часов, которые посвятил изучению основ европейской математики и астрономии, назначив одного из иезуитов своим наставником. Канси считал, что важно лично погружаться в суть проблем, и сам расспрашивал чиновников, ответственных за каждую из них. Это было главной причиной его многочисленных поездок по китайским провинциям. В дополнение к этому император прекрасно разбирался в людях и был хорошим начальником. Большинство из назначенных им высокопоставленных чиновников отлично справлялись со своими обязанностями. Сталкиваясь с препятствиями, не говоря уже о сопротивлении, Канси проявлял твердость и даже жесткость, но всегда поощрял и вознаграждал честных и эффективных чиновников, при этом защищая их от несправедливости и злобной критики. Периодически он был не только справедлив, но и добр по отношению к хорошо зарекомендовавшим себя чиновникам, а иногда их взаимодействие можно было назвать и дружеским. Относительная терпимость Канси к подчиненным отчасти была отражением его характера, но также имела и политические мотивы. Чтобы консолидировать режим Цин и завоевать лояльность ключевых фигур и элит, нередко приходилось закрывать глаза на некоторую степень непотизма и коррупции¹⁸.

Канси наслаждался своей ролью царя-воителя, но в сравнении с такими “вторыми основателями”, как Тай-цзун из династии Тан и Юнлэ из династии Мин, он очень мало времени проводил в военных походах. Главной войной в период его правления стала восьмилетняя борьба с тремя князьями-данниками ради завоевания Южного Китая и воссоединения империи. Война вспыхнула в 1673 году, когда 19-летний император не послушал совета большинства своих министров и попытался ограничить власть трех южных автономных правителей. Это едва не привело к катастрофе, и некоторое время режим Цин висел на волоске. Если бы династия пала, Канси вошел бы в историю как один из дерзких молодых монархов, которые уничтожили свое наследство, поскольку в своем стремлении к военной славе не проявили должного уважения к опытным министрам. Но его ставка сыграла, и династия Цин получила контроль над всем Южным Китаем.

С характерной для себя подкупающей откровенностью Канси впоследствии признал, что неверно оценил риски и был лично ответственен за неудачи в начале войны. Когда наконец была одержана победа, он публично заявил, что отказывается принимать поздравления и новые почетные титулы, поскольку из-за [его] просчетов война растянулась на восемь лет, и “оставленные ей раны еще не затянулись”. Попытки чиновников скрыть правду и “найти других козлов отпущения” были неправильны: “Ответственность… за все лежит на мне”. Публичное признание своих ошибок – редкость даже для политиков, не говоря уже об императорах. В нем нашел отражение не только обаятельный характер Канси, но и конфуцианский принцип самокритики и внутреннего духовного роста. Хотя Канси хотел лично командовать армией, он прислушался к своим министрам и руководил операцией из Пекина. В число его главных задач входило обеспечение военачальников достаточным количеством людей и ресурсов и создание видимости совершенного спокойствия и уверенности в моменты отчаяния и неудач. Одним из решающих факторов победы стала готовность императора признать, что маньчжурские князья и полководцы, которые изначально командовали его армиями, не справлялись со своими задачами в военных и политических реалиях гражданской войны, идущей в Южном Китае. Со временем он понял, что на смену им нужно прислать не менее лояльных, но гораздо более компетентных китайских военачальников¹⁹.

В 1696–1697 годах Канси наконец посчастливилось лично повести свое войско в бой – на этот раз на войну с ойратским (западномонгольским) ханом Галданом, который давно беспокоил империю Цин. Император писал, что ключом к победе над мобильными кочевыми армиями северных степных регионов было “внимание ко всем деталям транспорта и снабжения. Нельзя полагаться на удачу, как делала династия Мин”. Он лично определял общие цели и стратегию кампании, но советовался с опытными военачальниками, чтобы добиться успеха. Далекие войны с кочевниками были изматывающими, и Канси гордился, что разделяет их тяготы со своими солдатами. Он утверждал, что разгром Галдана произошел благодаря тщательному планированию и “несгибаемой воле”, преодолевшей все сомнения и препятствия. Канси безмерно радовался своей победе. Он писал приближенному к нему евнуху из Запретного города:

Моя великая задача выполнена. За два года я трижды пересекал пустыни, где бушевали ветра и лили дожди, и лишь раз в два дня мне удавалось поесть… Небо, земля и предки сберегли меня и принесли мне это свершение. Что же до жизни моей, то можно сказать, что я счастлив. Можно сказать, что я удовлетворен… Я получил то, чего хотел.

Разгром Галдана действительно был важной стратегической и политической победой для Цин, но радость Канси, вероятно, во многом объяснялась тем, что он смог исполнить свою мечту и стать настоящим царем-воителем. Много лет спустя, размышляя о необходимости реформы системы военных экзаменов, Канси сказал чиновникам: “Я решал огромное количество военных вопросов. Я лично возглавлял военные походы и хорошо понимаю, как мыслят военачальники”. Он очень гордился тем, что имел возможность это сказать²⁰.

Отец Канси был ценителем китайской высокой культуры. Он недолго пребывал у власти, но постарался внедрить некоторые китайские традиции и институты в цинскую систему правления. Когда император Шунь-чжи скоропостижно скончался в возрасте 23 лет, маньчжурские сановники, которые управляли страной в период регентства при малолетнем Канси, сделали шаг назад и решили восстановить маньчжурское господство в режиме завоевателей. Составить представление о новой эпохе позволяет, например, тот факт, что юному императору пришлось тайком изучать азы неоконфуцианских доктрин и китайскую литературную культуру под руководством двух старых евнухов, служивших во дворце со времен династии Мин. Приняв власть в свои руки и освободившись от опеки регентов, Канси первым делом погрузился в интенсивное изучение китайского литературного языка и культуры, а также неоконфуцианских сочинений. Со временем он сделался большим ценителем и покровителем китайской живописи, каллиграфии, поэзии и садово-паркового искусства. Он и сам стал уважаемым поэтом и каллиграфом. И все же любовь Канси к китайской культуре вовсе не предполагала разрыва с его маньчжурским самосознанием. Напротив, он был великолепным наездником и лучником, любил простую жизнь на охоте и всячески старался сохранить маньчжурские традиции своего народа. Канси комфортно и успешно существовал в двух культурах и ценил обе.