Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

С одной стороны, и само духовенство, и выходцы из него нередко вызывали в обществе пренебрежительно отрицательную оценку. Показательным примером этого может послужить запись Достоевского (1876–1877): «Семинарист, сын попа, составляющего status in statu, а теперь уж и отщепенца от общества <…>. Он обирает народ, платьем отличается от других сословий, а проповедью давно уже сообщается с ними. Сын его семинарист (светский), от попа оторвался, а к другим сословиям не пристал, несмотря на все желания. Он образован, но в своем университете (в Духовной академии). По образованию проеден самолюбием и естественною ненавистью к другим сословиям <…>. С уничтожением помещиков семинарист мигом у нас воцарился и наделал много вреда отвлеченным пониманием и толкованием вещей и текущего»696696
  Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1982. Т. 24. С. 241.


[Закрыть].

С другой стороны, о бедственном положении в России людей духовного сословия, только в конце XVIII века освобожденного от телесных наказаний, многие авторы (особенно выходцы из духовной среды) писали с большим сочувствием и пониманием697697
  См., напр.: Знаменский П. Приходское духовенство в России со времен реформы Петра. Казань, 1873.


[Закрыть]. Писали они и о презрительном отношении к духовенству дворянства, и об издевательствах, которым подвергаются священники и семинаристы в литературных произведениях, и о том, «что ругнуть попа считается даже признаком хорошего тона», и о причинах «дурных семинарских манер» и др. Историк духовно-учебных заведений Б. В. Титлинов с горечью отмечает, что семинаристов всегда окружала крайне грубая среда как вне школьной жизни, так и в школе, где они «не получали никаких облагораживающих впечатлений». Им запрещались светские пение и музыка, чтение беллетристических произведений, посещение театра, устройство театральных представлений, танцы и т. п. (Одним из свидетельств таких запретов может послужить книга Викторина.) Результатом всего этого и стала та «нравственная порча», которая, по мнению Б. В. Титлинова, характеризует духовное сословие698698
  Титлинов Б. В. Духовная школа в России в XIX столетии. Вильна, 1908–1909. Вып. 1. С. 288–289.


[Закрыть]. О том же пишет А. Антонов в статье «Некоторые черты семинарского воспитания»699699
  Антонов А. Некоторые черты семинарского воспитания // Духовный вестник. 1863. Т. 4. С. 459–481.


[Закрыть] и ряд других авторов.

Действительно, в 1850–1870‐х годах порядки в духовном ведомстве в целом и в духовных учебных заведениях в частности стали излюбленным объектом критики в светской литературе (хрестоматийный тому пример – «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского, написанные в 1862–1863 гг.). Вполне понятно, что подобное изображение семинарской жизни и быта вызывало болезненную реакцию духовенства. Так, например, А. Попов, констатируя обилие современной литературы о духовенстве и выступая со «словом самозащиты», отмечает, что литература преимущественно представляет духовных лиц «не так верно, а как желательно», изображая либо «тип мироеда, смотрящего на прихожан, как на хамов», либо «рутинного семинариста». На этом фоне, по мнению А. Попова, выгодно отличается роман Лескова «Соборяне», который он называет «первым опытом широкого и серьезного» и, главное, – сочувственного изображения жизни духовенства. «…По беспристрастию и теплому отношению к духовному сословию ни одно произведение из духовного быта не может быть поставлено наряду с „Соборянами“», – пишет он700700
  Попов А. Типы духовенства в русской художественной литературе за последнее 12-летие // Православный собеседник. 1884. Май. С. 46; см. также: Милюков А. П. Отголоски на литературные и общественные явления. СПб., 1875; Б<ровкович> А. Наша светская духовная печать о духовенстве. СПб., 1884.


[Закрыть]. Лесков действительно был одним из немногих светских писателей, сочувственно и заинтересованно относящихся к священникам и прекрасно осведомленных в их насущных проблемах. В «Соборянах» упоминается «записка» протопопа Савелия Туберозова «О положении православного духовенства и о средствах, как оное возвысить для пользы церкви и государства», а также нашумевшая брошюра священника И. С. Беллюстина «Описание сельского духовенства» (Berlin; Paris; London, 1858), вышедшая за границей анонимно701701
  См. о ней: Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч.: В 6 т. М., 1937. Т. 4. С. 237–252; 343–347; см. также современные исследования, затрагивающие обсуждаемую проблему: Paperno I. Chernyshevsky and the Age of Realism: a Study in the Semiotics of Behavior. Stanford, CА: Stanford University Press, 1988 (рус. пер.: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. М., 1996); Сажин В. Н. Книги горькой правды. М., 1989; Белоусов А. Ф. «Внук дьячка» // Philologia: Рижский филологический сборник. Вып. 1: Русская литература в историко-культурном контексте.


[Закрыть].

Все это объясняет тот факт, что именно в начале 1870‐х годов Лесков, как раз во время работы над хроникой «Соборяне», обращается к обсуждению в печати вопроса о «семинарских манерах». Высмеивая устаревшую, но все еще актуальную книгу Викторина, он с горечью констатирует незначительность перемен в отношении к православному духовенству, произошедших в обществе в пореформенные годы.

А я давно изчу «Пустоплясы» Лескова – чудная вещь, но не знаю есть ли в природе…

Член клуба любителей аудиокниг

Летом неурожайного 1892 года в Шмецке близ Гунгербурга (ныне Нарва-Йыэсуу, Эстония) Лесков написал свой последний святочный рассказ «Пустоплясы». Рассказ был опубликован в первом номере «Северного вестника» за 1893 год702702
  См.: Лесков Н. С. Пустоплясы: Святочный рассказ // Северный вестник. 1892. № 1. С. 220–230.


[Закрыть]. В одиннадцатитомник 1956 года он включен не был и, кажется, в советское время был напечатан лишь однажды – в собрании сочинений 1989 года, из‐за чего и оказался одним из самых малоизвестных текстов Лескова. При жизни писателя этот рассказ оценивали далеко не однозначно, что удивляло автора, с недоумением писавшего Т. Л. Толстой 17 февраля 1893 года:

Чем нравятся «Импровизаторы» – не понимаю, и чем не нравятся «Пустоплясы» – тоже не понимаю. Знакомые сельские учительницы читали «Пустоплясов» парням и девкам и говорят, что очень нравится и все поняли и одобряли, что «натурально» и что «так бы и надобно». А какой есть изъян, про это хотелось бы знать (курсив Н. Л. – Е. Д.)703703
  Цит. по: Голиненко О., Лужановский А., Шумова Б. Неопубликованные письма Лескова // Вопросы литературы. 1964. № 10. С. 253. О восприятии «Пустоплясов» читателями и критикой см.: Измайлов А. А. Лесков и его время // Н. С. Лесков. Классик в неклассическом освещении. СПб., 2011. С. 456; McLean H. Nikolai Leskov: The Man and His Art. Cambridge, Massachusetts; London: Harvard University Press, 1977. P. 558–560.


[Закрыть].

В «Пустоплясах» Лесков использует характерную для многих его святочных текстов и вообще излюбленную им рамочную композицию: одним из участников общего разговора высказывается мысль, истинность которой демонстрируется на примере из жизненного опыта рассказчика. Так, в зимнюю стужу собравшиеся на дорожном ночлеге люди, обсудив «такие дела как неурожай да подати», начинают сравнивать эпизоды из библейской истории с современной жизнью – и, конечно, не в пользу последней. Один из них выражает недоумение, почему Иосифу Бог за семь лет открыл, что в Египте будет неурожай, в то время как теперь люди живут, не получая предупреждения, а потому и не думая о предстоящей беде. «…А она тут и вот она!»704704
  Цитаты из «Пустоплясов» даются по изданию: Лесков Н. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1989. Т. 11. С. 231–241.


[Закрыть] Каждый из участников разговора излагает свою точку зрения на эту проблему, но вскоре всех занимает «один кто-то с печки», выразивший сомнение в том, что если бы нынешним людям и было предвещено, когда беда придет, то они бы все равно не «отвели» ее. В подтверждение этих слов общество просит привести такой «пример предвещения», после чего старик «с печки» рассказывает историю из своей молодости705705
  Действие рассказа, отнесенное Лесковым в далекое прошлое, конечно, имеет прямое отношение к началу 1890‐х годов. См. об этом: McLean H. Nikolai Leskov: The Man and His Art. P. 558–559. Для нас это важно только в связи с темой первых голодных лет этого десятилетия.


[Закрыть].

В один давний год жителям села Пустоплясова Бог дал богатый урожай, в то время как в соседних селах урожай не удался, а потому люди там бедствовали и нищенствовали. Соседи завидовали пустоплясовцам, называя их «Божьими любимчиками»; те же, напротив, начали «чваниться», что «они в любови у Господа», и если сперва подавали милостыню, то со временем стали делать это все менее и менее охотно. Старик Федос, «большой грамотник», поучая их жить по-Божьи, предупреждал, что за «чванство» может «придти наказание», однако «Федосово слово» не имело никакого воздействия. Перед святками молодежь Пустоплясова впала в еще большее «бесстыжество», задумав устроить «забавы и игрища», а жителям соседних сел объявить, чтоб в сочельник не ходили к ним за милостыней. Федос стыдил молодежь, однако от него отмахивались, говоря, что если бы Господь захотел их о чем-то предупредить, он бы явил «особого посла-благовестника», на что Федос отвечал им, что посол может так прийти, «что и не поймешь его».

Так и случилось. Получив «предвещение» в образе ходящего по селу нищего ребенка, жители Пустоплясова не распознали в нем «Божьего посла». Случился пожар, все село сгорело, а поселянам пришлось идти к соседям, не только за милостыней, но и чтобы «пожить у них до теплых дней». Дитя, которого Федосова внучка Маврутка принимает за нищего ребенка из соседнего села, и оказывается тем самым «нераспознанным послом».

На протяжении завершающего фрагмента текста это «нищенское дитя» шесть раз характеризуется эпитетом «лупоглазый»: «…лупоглазый ребенок в воротах стоит…»; «Неужели опять лупоглазый там?..»; «А робенка лупоглазого не видишь там?»; «Лупоглазое дитя-то ноне по всему селу ходило…»; «А Маврутка ей говорит, что она сейчас видела лупоглазое дитя…»; «…восстает оное дитя лупоглазое и на челушке у него росит кровь».

Лупоглазое дитя ничего не делает, ничего не говорит, появляясь то тут, то там, и лишь смотрит не мигая и как бы бессмысленно своими большими глазами. Эпитет «лупоглазый», которым настойчиво сопровождаются упоминания о «нищенском ребенке», и создает, как кажется, то специфическое впечатление, которое остается после чтения рассказа. Лексические пары «лупоглазое дитя» и «лупоглазый ребенок» превращаются у писателя в устойчивые сочетания, играющие важную (если не ключевую) роль в создании центрального образа – «Божьего посла», «предвестника». Встает вопрос: зачем Лесков так упорно использует данный эпитет? Казалось, вполне достаточно было бы указания на то, что это нищий, жалкий, одетый в отрепья ребенок. Однако Лесков нагнетает обстановку не только неожиданным появлением ребенка в неожиданных местах, но и его устойчивой портретной характеристикой с обязательным указанием на лупоглазость.

А между тем слово «лупоглазый» еще во второй половине XIX века было малоупотребительным и, судя по всему, диалектным и простонародным. Его нет как в словарях древнерусской письменности и XVIII века, так и в словарях русского языка вплоть до середины XIX века706706
  «Словарь академии Российской» включает словарную статью: «лупить глаза – выражение низкое, значит: пристально смотреть на кого» (Словарь академии Российской. Ч. 3. К–Н. СПб., 1814. С. 623).


[Закрыть]. В этом отношении «чрезвычайно симптоматично, что Гоголь, как пишет об этом В. В. Виноградов707707
  Виноградов В. В. Язык Гоголя // Виноградов В. В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990. С. 319.


[Закрыть], занося в свои записные книжки необычные, диалектные слова и выражения, включает в их ряд и слово „лупоглазый“»708708
  Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: [В 14 т.]. М.; Л., 1952. Т. 9. С. 518.


[Закрыть]. Что же касается словарей, то впервые оно появляется в «Опыте областного великорусского словаря»709709
  См.: Опыт областного великорусского словаря, изданный Вторым отделением Имп. Академии наук. СПб., 1852. С. 106. Здесь «лупоглазый» (с пометой «тул.») объясняется как «то же, что и лупастый», а «лупастый», в свою очередь, как «имеющий глаза на выкате».


[Закрыть], выпущенного Академией наук в 1852 году, а затем уже у Даля, где указано на два главных его значения: лупоглазый – тот, кто лупит, таращит глаза, и тот, у кого глаза навыкате. То есть с помощью этого слова либо дается характеристика действия носителя/владельца таких глаз («таращить глаза»), либо указывается на особенность его внешности («иметь выпученные глаза»). Даль приводит и дополнительные, диалектные (псковское и тверское) значения слова «лупоглазый»: любопытный, бесстыжий, а также глагол и существительное с тем же корнем: лупоглазить – бессмысленно глядеть и лупоглаз со значением бесстыжий и переносным значением – дурак. В словаре архангельского наречия 1885 года есть слово лупыши – глаза – с уточнением: насмешливое и с примером: «Што лупыши-то выпучил»710710
  Подвысоцкий А. Словарь местного архангельского наречия. СПб., 1885. С. 84.


[Закрыть]; с тем же значением лупыши, как диалектное, дано и у М. Фасмера711711
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967. Т. 2. С. 535.


[Закрыть].

В словарях XX века слово лупоглазый в основном трактуется с пометой просторечное, диалектное и определяется как относящееся к характеристике существа «с глазами навыкате, с выпученными глазами; с большими круглыми глазами»712712
  Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. Л.; М., 1957. Т. 6. С. 399; Словарь русского языка. Т. 2. К–О. М., 1982. С. 204–205 и др.


[Закрыть].

Как видим, семантическое поле этого слова уже во второй половине XIX века было достаточно широким, но в основном слово имело отрицательные коннотации.

В литературе XIX века слово лупоглазый встречается исключительно редко. Лесков, кроме «Пустоплясов», использует его трижды и всегда при характеристике человека с выпученными глазами, причем с откровенно отрицательным оттенком его значения: «…будь ты хуже турки Испулатки лупоглазого…» («Воительница»); «Бычков сидит, точно лупоглазый ночной филин…» («Некуда»); «А я им говорю, что они сычи ночные, что они лупоглазые, бельмистые сычи…» («Обойденные»). У других писателей слово лупоглазый встречается либо единично (как, например, у Достоевского в «Братьях Карамазовых», где про помещика Максимова сказано, что «в глазах его было что-то лупоглазое», и у Гаршина в «Лягушке-путешественнице», где лупоглазой названа сама лягушка), либо вообще не встречается. Так или иначе, можно утверждать, что в литературе XIX века это слово хотя и использовалось, но было малоупотребительным, очень редким, простонародным. При этом оно явно не вызывало положительных ассоциаций. Кроме внешнего вида (большие, выпученные глаза), в некоторых случаях появляется и, так сказать, интеллектуальная и этическая оценка носителя таких глаз: бесстыжий, глупый, дурак (вспомним более позднего лупоглазого школяра из поэмы Марины Цветаевой «Крысолов»).

Все вышеупомянутые значения слова лупоглазый лишь частично соотносятся с теми смыслами, которое оно имеет в «Пустоплясах». С одной стороны, лупоглазое дитя у Лескова характеризуется обеими главными указанными в словарях чертами: как большеглазое и как таращащее глаза. Вначале оно названо «нищенское дитя с большими глазами». И несколько далее: «А дитя стоит и на нее большими очами смотрит», после чего следует адресованная ему реплика Маврутки, также содержащая указание на особенности его глаз (взгляда?): «Что же ты бельма выпучил!» То есть у ребенка и глаза большие, и он их таращит, выпучивает.

С другой стороны, Лесков употребляет в «Пустоплясах» слово лупоглазый и в других значениях, либо лишь частично совпадающих со словарными, либо вообще не совпадающих, нагружая его дополнительными, эмоциональными коннотациями.

В большинстве случаев дитя представлено с точки зрения Маврутки и один раз – ее подружки-ровесницы. Обе точки зрения, и самой Маврутки, и ее подружки, совпадают. В их репликах слово «лупоглазый» используется в общепринятом смысле: у нищего истощенного ребенка и глаза выпучены, и взгляд бессмысленный, что является характерной чертой внешности голодающих, даже дистрофических детей. Придя из соседней деревни за милостыней в неположенное время, ребенок к тому же, по мнению Маврутки, «бесстыжий» (заметим: это одно из значений слова «лупоглазый» у Даля), отчего она и прогоняет его: «Чего тебе! <…> для чего в такой день пришел!» (то есть в праздник, когда был договор не ходить нищенствовать). И добавляет при этом: «Пошел в болото!» (по существу – ко всем чертям). Первая встреча с нищим ребенком ничуть не обеспокоила Маврутку, но при повторных появлениях лупоглазое дитя начинает ей докучать, и она говорит со злостью: «Ты, шелудивый, <…> подслежаешь меня, чтобы скрасть мое доброе! Так я отучу тебя!» – и швыряет в него тяжелый цеп, чуть не убив им ребенка. Затем Маврутка уже до смерти напугана постоянным появлением лупоглазого в поле ее зрения: дитя это ей всюду видится (или мерещится?). На нее нападает страх, возникает ощущение его связи с чем-то сверхъестественным. И все же она вторично бежит в ригу перепрятать свой святочный убор, чтобы ребенок не украл его.

В читателе дитя, устойчиво характеризующееся эпитетом «лупоглазый», начинает вызывать не просто жалость к нищему ребенку, испуганно и бессмысленно таращащему вылупленные глаза, но и подозрение, что это существо необычное, неземное, может быть и впрямь ангел, посол Божий. Этому способствуют указание на его «нежный облик» и детальное описание лохмотьев, в которые оно одето: «…а перед самым ее (Мавруткиным) лицом на жерновом камне у порожка нищенское дитя стоит, и какое-то будто особенное: облик нежный, а одежи на нем одна только рваная свиточка и в той на обоих плечах дыры соломкой заправлены, будто крылышки сломаны да и в соломку завернуты и тут же приткнуты» (курсив мой. – Е. Д.). Эти заправленные соломкой дырки на плечиках, с одной стороны, служат указанием на бедное, нищенское положение ребенка, одетого в лохмотья, а с другой – являются не вполне отчетливым, но все же намеком на его божественную сущность («будто крылышки сломаны», как сломанные крылышки ангела713713
  Тему ангела с поломанными крыльями, имеющую самостоятельное значение, здесь не затрагиваю.


[Закрыть]). Потому и эпитет «лупоглазый» способствует созданию образа ангела с большими глазами, немигающе и неотрывно (как бы предупреждающе?) смотрящего на Маврутку. Отрицательные и уничижительные оттенки этого слова притупляются, постепенно исчезают, как бы угасают714714
  Обсуждая в письме В. Г. Черткову от 28 марта 1889 года иллюстрации к своей «Прекрасной Азе» (1887), Лесков высказывает опасение, что «нарисуют не „Азу“, а „Лупоглазу“», тем самым указывая на то, что в данном случае изображение «лупоглазости» героини будет совсем некстати (См.: Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 424).


[Закрыть]. С каждым очередным употреблением эпитет лупоглазый обретает новые, более высокие, коннотации, вызывающие у читателя чувство не только жалости, но и некоего благоговения715715
  Укажу здесь и на греч. λύπη «печаль, скорбь», λυπρός «скорбный, печальный, жалкий» (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. С. 535, п. сл. лупить).


[Закрыть]. Это и нищий ребенок из соседнего села, и одновременно божественное дитя. Такое ощущение двойственности чувственного переживания его природы (как всегда у Лескова при описании чудесного) сохраняется в рассказе до самого конца: то ли это дитя, то ли ангел (как у Аввакума в его Житии: «…и после вечерни ста предо мною, не вем – ангел, не вем – человек…»716716
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. [М.]: Academia, 1934. С. 81.


[Закрыть]). Истина так и остается невыясненной: было это существо просто попрошайкой из соседнего села или действительно ангелом.

«Нищенское дитя» с «большими очами», явившееся перед Мавруткой и попадавшееся на ее пути несколько раз, после пожара исчезло. И опять же открытым остается вопрос, куда оно делось: либо ребенок сгорел в риге вместе со вспугнутыми Мавруткой воробушками, одному из которых она с досады и страха свернула головку, либо ангел исчез как нераспознанный людьми предвестник, служебный дух, посланный Богом предупредить пустоплясов о грядущей беде. Двойственность, некое расщепление смысла, проявляется и в неожиданном появлении воробушков. Их нахождение в риге вполне объяснимо: хранящееся там зерно служит им пропитанием. Но воробушки – это и птицы небесные, выступающие здесь как воплощение божества, защитники «лупоглазого» или его двойники717717
  У Лескова эти «воробушки», конечно, не соотносятся с птицей воробей, наделяемой в народной традиции почти исключительно отрицательными чертами (см.: Гура А. В. Воробей // Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под ред. Н. И. Толстого: В 5 т. М., 1995. Т. 1. С. 430–433).


[Закрыть]. Маврутка, свернувшая головку воробушку, как бы убивает самого ребенка, явленного перед ней в этот момент образе воробушка. Отсюда и кровь «на челушке» ребенка в последнем его явлении. Появление воробушков предсказано еще в перепалке между Федосом с Мавруткой, случившейся перед тем, как она собралась заново бежать в ригу перепрятать свой убор. На ее реплику «А тебе и свиней-то жаль!» Федос отвечает: «Воробья-то мне и того-то жаль, и о его-то головенке ведь есть вышнее усмотрение…» Потому-то, когда в последний раз «восстает оное дитя лупоглазое и на челушке у него росит кровь», читатель догадывается, кто является виновником этой крови.

Изменение восприятия слова «лупоглазый» совершается не в художественном поле введенного автором рассказчика, но в восприятии его участниками события. В округе потом говорили, что это был ангел, и что «за нечувствительность нашу к нему мы будто были наказаны», ибо, как говорил дед Федос, «кто бы ни был он – бедное дитя всегда „Божий посол“: через него Господь наше сердце пробует…» Напомню перекликающуюся с этими словами цитату из рассказа Лескова «Под Рождество обидели»: «…не обижайте дитя и не трогайте: дитя – Божий посол, его надо согреть и принять как для Господа»718718
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели // Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. СПб., 1993. С. 317. Сестре Ольге Лесков однажды написал: «У народа есть пословица: „Сирота в доме – Божий посол“» (См.: Лесков А. Жизнь Николая Лескова. М., 1984. Т. 2. С. 261).


[Закрыть].

Так Лесков, используя простонародное и диалектное в те времена слово, многократным его употреблением добивается художественного эффекта, не только нагружая это слово дополнительными и противоположными смыслами, но и существенно расширяя, обогащая и обновляя его семантику. В современной речи слово лупоглазый употребляется неизмеримо чаще и имеет гораздо более широкий диапазон значений, как уничижительных, даже ругательных, так и активизирующих в нем высокие и поэтические коннотации, подмеченные Лесковым в его последнем прижизненно напечатанном произведении – святочном рассказе «Пустоплясы».

25 декабря 1890 г. в рождественском номере «Петербургской газеты» был напечатан рассказ Н. С. Лескова «Под Рождество обидели»719719
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели. (Житейские случаи) // Петербургская газета. 1890. № 354. 25 дек.


[Закрыть]. По поводу этого рассказа Лесков писал Л. Н. Толстому, что он «отстранил в этот день приглашения литературных „чистоплюев“ и пошел в „серый листок“, который читает 300 тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок»720720
  Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. 11. М.: Госиздат, 1958. С. 472.


[Закрыть]. У таких читателей, которым рассказ и был адресован, он имел успех: его «читали бойко и по складам и в дворницких, и в трактирах, и по дрянным местам, а может быть кому-нибудь доброе и запало в ум»721721
  Там же.


[Закрыть]. Лесков посылает номер «Петербургской газеты» с напечатанным в нем рассказом Толстому, который мгновенно реагирует на него, написав в ответ, по выражению Лескова, «ободряющие строчки» и прося выслать ему еще несколько номеров газеты722722
  Сын писателя А. Н. Лесков писал по этому поводу: «В конце этого же года (т. е. 1890. – Е. Д.) Лескову выпала радость снискать почти восторженную хвалу Толстого. 25 декабря в „рождественском“ номере (354) „Петербургской газеты“ он поместил свой рассказ „Под Рождество обидели“, призывая в нем к великодушному прощению жалкого вора» (Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова: В 2 т. М.: Худож. лит., 1984. Т. 2. С. 406).


[Закрыть]. Это свидетельствует о высокой оценке лесковского текста Толстым, внимательно следившим за творчеством писателя: те его произведения, которые он рассматривал как «полезные» для нравственного развития народа, тут же попадали в поле его зрения. Вскоре этот рассказ в обработке Толстого под названием «Под праздник обидели» был напечатан в сборнике «Доброе дело»723723
  Под праздник обидели // Доброе дело: Сб. повестей и рассказов. М., 1894. С. 171–182.


[Закрыть], а позже вошел во второй том «Круга чтения»724724
  Под праздник обидели // Круг чтения. М.: Посредник, 1906. С. 66–76.


[Закрыть] и другие издания Толстого рассказов для народа725725
  Об изданиях и обработках Л. Н. Толстым рассказа Лескова «Под Рождество обидели» см.: McLean H. Nikolai Leskov. The Man and His Art. Cambridge, Massachusetts; London: Harvard University Press, 1977. P. 554–556.


[Закрыть].

Однако реакция на новый рассказ Лескова не была единодушной. Он вызвал полемику в прессе. В частности, в «Новом времени» появилась заметка, где Лесков обвинялся в призыве к прощению преступников. По мнению автора, этот рассказ Лескова мог только плодить преступников в еще большем количестве, в то время как их надо наказывать и даже «казнить»726726
  А-т <Петерсен В. К.> Жизнь и фантасмагория // Новое время. 1891. 7 янв.


[Закрыть]. Такой поворот дела вынудил писателя (никогда не пропускавшего сильно задевавшую его критику) защищаться. В той же «Петербургской газете» писатель публикует заметку «Обуянная соль»727727
  Лесков Н. Обуянная соль. (Литературная заметка) // Петербургская газета. 1990. 13 янв.


[Закрыть], в которой объясняет свою позицию по вопросу, затронутому в его рассказе: «Моя мимолетная беседа в рождественском номере „Петербургской газеты“, к удивлению моему, не перестает беспокоить некоторых писателей и других серьезных особ, от которых я и получаю укоризны словесные, письменные и печатные»728728
  Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. 11. М.: Госиздат, 1958. C. 148.


[Закрыть]. Лескова укоряли в том, что он дает «дурной, „соблазнительный“ пример, ибо прощать человеку преступление не должно, а непременно надо виновного судить и наказывать»729729
  Там же.


[Закрыть]. Номер газеты с заметкой «Обуянная соль» Лесков также посылает Толстому и вскоре получает ответ: «Ваша защита – прелесть, – писал Толстой, – помогай вам Бог так учить людей. Какая ясность, простота, сила и мягкость. Спасибо тем, кто вызвал эту статью. (Пожалуйста, пришлите мне сколько можно этих номеров. Благодарный вам и любящий Л. Толстой)» (курсив Л. Т. – Е. Д.)730730
  Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 19–20. Письма. 1882–1910. М.: Худож. лит., 1984. С. 214.


[Закрыть].

Тем самым получилось, что рассказ «Под Рождество обидели» и заметка «Обуянная соль» составили литературно-публицистический диптих, где первая часть представляет собой «урок в картинах», а вторая – его истолкование.

Рассказ «Под Рождество обидели» снабжен подзаголовком «Житейские случаи», и этот подзаголовок представляется мне весьма значимым. Первое слово – «житейские» – означает обыденные, свойственные будничной жизни события, то есть то, с чем встречаешься постоянно, что и составляет нашу повседневность. Второе слово – «случай» – это происшествие, неожиданное и непредвиденное, имеющее положительные или отрицательные последствия. В рассказе описываются три случая кражи и их последствия. Автор три раза рассматривает одну и ту же проблему, показывая ее под разными углами и с разных точек зрения, тем самым одновременно и усложнив, и упростив ее решение.

Композиция рассказа (или, как Лесков называет его – «беседы», тем самым придавая тексту просветительски-проповеднический характер) выстроена достаточно замысловато. Как пишет А. А. Кретова, «большую роль играет в рассказе фактор композиционно-стилистический. Автор выступает то в качестве повествователя, то слушателя, то сам становится героем своего рассказа731731
  Кретова А. А. Христианские заповеди в святочных рассказах Н. С. Лескова «Христос в гостях у мужика», «Под Рождество обидели» // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Петрозаводск: Петрозаводский гос. ун-т, 1998. Вып. 2. С. 475.


[Закрыть]. Повествование начинается с описания случая, касающегося «давнего и хорошего приятеля» рассказчика732732
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели // Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы / Сост., вступ. ст., примеч. Е. Душечкиной, X. Барана. СПб.: Худож. лит., 1993. С. 312. «Приятель» – это Михаил Иванович Пыляев (1842–1899), автор книги «Старый Петербург». Рассказанный случай действительно приключился с Пыляевым, что подтверждает письмо Лескова Толстому: «Вдруг подвернулась этакая история с Мих<аилом> Ив<ановичем> Пыляевым. Я и написал все, что у нас вышло, без прибавочки и убавочки. Тут сначала до конца все не выдумано. И на рассказ многие до сих пор сердятся, и Мих<аила> Ив<ановича> смущают спорами, так что он даже заперся и не выходит со двора и болен сделался. Я ему Ваше письмо отнес и оставил для утешения; а одна купчиха ему еще раньше прислала музыкальную „щикатулку“ – „чтобы не грустил“» (Лесков Н. С. Собр. соч. В 11 т. Т. 11. М.: Госиздат, 1958. С. 472).


[Закрыть]. Однажды под Рождество обидели: с ним «случилась большая обида»733733
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели // Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы / Сост., вступ. ст., примеч. Е. Душечкиной, X. Барана. СПб.: Худож. лит., 1993. С. 313.


[Закрыть]. Оставив на время в стороне вопрос, в чем же эта «обида» состояла и чем она была вызвана, рассказчик неожиданно отступает «на минуточку в сторону»734734
  Там же.


[Закрыть] и включает в текст отступления, где рассказывает о других «обидах», случившихся также под Рождество. «Минуточка в сторону» включила в себя два рассказа, после чего рассказчик вновь возвращается к сюжету об «обиде» его приятеля. Эти рассказы и приводят приятеля к единственно правильному, с точки зрения рассказчика, отношению к случившемуся. Отступления превращаются в «уроки», помогшие приятелю решить стоящую перед ним нравственную проблему.

Первый случай представлен в рамках беседы, которую накануне случившегося оба приятеля вспоминали с умилением и полным одобрением. Это история о ворах, решивших обокрасть купца, используя пятилетнего сына одного из них. Они подучили ребенка влезть в высоко расположенное окно кладовой и подавать им оттуда «всякое добро», что мальчик и делал. Когда же настало время вытаскивать самого мальчика, веревка оборвалась, и мальчик остался в кладовой. История эта дается как бывшая в реальности – с указанием места действия и других подробностей. Однако здесь явно угадывается неоднократно встречавшийся как в европейской, так и в русской литературе мотив использования ребенка для воровства. (В качестве примера можно привести повесть К. Баранова «Ночь под Рождество Христово», вышедшую в Москве в 1834 г.) Обнаружив кражу, купец не стал гнаться за ворами и заявлять в полицию, но оставил мальчика у себя, вырастил и выучил его, женив на своей дочери и передав ему свое дело. На этом благополучном финале история не закончилась: много лет спустя приемышу, ставшему уже стариком, довелось быть присяжным заседателем, и он, помня, что он «сам несудимый вор»735735
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели. С. 319.


[Закрыть], отказывается судить вора.

Воспоминание об этом «житейском случае» привело друзей в состояние радости и умиления от того, «какие у нас иногда встречаются нежные и добрые души», и оба они порадовались, что «такое добро в людях есть»736736
  Там же. С. 313–320.


[Закрыть]. Таким образом, поступок купца был ими одобрен, равно как и поступок его приемного сына, отказавшегося быть судьей вора. Для обоих приятелей это был взгляд на проблему со стороны.

Далее Лесков возвращается к рассказу об «обиде» приятеля, о чем было заявлено в начале текста. На следующий день после их разговора о судьбе приемыша обворованный приятель приходит к рассказчику советоваться, как ему поступить: подавать или не подавать ему явку, то есть донесение в полицию о свершившейся краже. Он в сомнении. Оказывается, одно дело вспоминать о благородных поступках других людей и одобрять их, и совсем другое дело – самому совершать благородные поступки, когда кто-то «обидно покой» нарушает737737
  Там же. С. 320.


[Закрыть].

Рассказчик не берет на себя право что-либо советовать, а вместо этого рассказывает третий случай, приключившийся уже с ним самим: о том, как у него украли шубу и как он дурно поступил и сам от этого пострадал. Он обратился в полицию, «портнишка», укравший шубу, был найден и осужден на три месяца тюрьмы. В то время, когда он был в заключении, семья его нищенствовала и голодала, а жертву кражи, то есть автора, мучила совесть, обернувшаяся болезнью «камчугой»: по ночам ему снилось, что осужденный «портнишка» гладит его утюгом по больным местам.

Сюжет рассказа выстраивается, как видим, достаточно хитро. Выступая в качестве людей, посторонних по отношению к краже (случай с обокраденным купцом), и рассказчик, и его приятель солидаризируются с купцом, простившим воров, и одобряют мысль о том, что по отношению к провинившимся следует проявлять милость. Когда же они сами попадают в аналогичную ситуацию, когда меняется точка зрения, то меняется и их поведение. Рассказчик не возражает против подачи иска о краже шубы (в результате чего «портнишка» попадает в тюрьму), а его приятель, придя к нему за советом, проявляет нерешительность, не зная, стоит ли заявлять о краже в полицию или нет.

В конечном итоге история о краже шубы, случившаяся с приятелем рассказчика, приводит его к единственно правильному решению: «Вот, говорит, и я думал, так и я все так и сделаю. Ничего я никому не подам: и не хочу, чтобы начали тормошить людей и отравлять всем Христово Рождество. Пропало и кончено…»738738
  Там же. С. 327.


[Закрыть].

Проводимая в рассказе мысль ясна: «Читатель! будь ласков: вмешайся и ты в нашу историю; вспомяни, чему тебя учил сегодняшний Новорожденный: наказать или помиловать?»739739
  Там же.


[Закрыть]. Сегодняшний Новорожденный – Младенец Иисус. Лесков сталкивает две точки зрения на вопрос, как реагировать на нанесенную обиду – наказывать преступников или прощать их. Соединяться ли «с законниками <…> разноглагольного закона или с Тем, который дал тебе „глаголы вечной жизни“…»740740
  Там же. С. 328.


[Закрыть]. «Законники разноглагольного закона» – это устроители и последователи существующей пенитенциарной системы. То есть ты либо с Христом, либо с установленным в уголовном законе перечнем наказаний, который Лесков и называет «разноглагольным законом», потому что он установлен людьми и ими же в любой момент может быть изменен. А потому он не может быть истиной.

Будучи связанным и своим названием, и календарным временем, к которому приурочено действие (25 декабря), рассказ «Под Рождество обидели» является одним из многих рождественских текстов Лескова, что предопределяет его природу. Весь текст насыщен атмосферой Рождества, даже перенасыщен ею. Все в нем чудесным образом «приноровлено» ко времени Великого праздника: «Я хотел говорить на Рождество про один из общественных грехов»741741
  Лесков Н. С. Под Рождество обидели. С. 312.


[Закрыть]; «…а вдруг теперь под Рождество случилась большая обида742742
  Там же. С. 313.


[Закрыть]; все что ни случается, случается на Рождество: «Уведи ты мальчишку от матери и приведи с собою под самое Рождество…»743743
  Там же. С. 314.


[Закрыть]; «Утром в рождественский сочельник служанка говорит мне…»744744
  Там же. С. 321.


[Закрыть]; «Я про шубу забыл и не спросил ее, а на Рождество слышу, в кухне какой-то спор и смущение…»745745
  Там же. С. 321–322.


[Закрыть]; «…он пришел к нам на Рождество и все ел вареники и похваливал…»746746
  Там же. С. 326.


[Закрыть]; «…и не хочу, чтобы начали тормошить людей и отравлять всем Христово Рождество»747747
  Там же. С. 327.


[Закрыть]; «Может быть, и тебя „под Рождество обидели“ и ты это затаил на душе и собираешься отплатить?..»748748
  Там же.


[Закрыть]. Все эти многочисленные цитаты показывают, что рассказ ориентирован на учение Христа, и Лесков полностью на стороне тех, кто прощает провинившихся.

Приурочивание всех описанных событий к Рождеству неправдоподобно. Но такого неправдоподобия требует сам жанр, мастером и теоретиком которого был Лесков. Работая в литературной форме рождественского рассказа, Лесков ставит в нем этическую проблему, свойственную именно этому типу литературы. И (что в данном случае еще важнее) Лесков ставит проблему назначения литературного творчества. Обозначить ее впрямую он был вынужден нападками на него газетчиков.

Отсюда и появление заметки «Обуянная соль», где изображенное Лесковым в форме художественного текста (рождественского рассказа) получает публицистическое толкование. Если бы в печати не появились статьи с резкими возражениями против взглядов Лескова, все, казалось бы, было ясно. Но писателя обвинили в том, что он поощряет преступления и потому плодит преступность. Лесков выступил, и выступил он не столько в свою защиту, сколько в защиту литературы, имеющей право быть на стороне добра. В противном случае литература теряет свое предназначение и перестает выполнять свою общественную функцию, точно так же, как обуянная соль теряет свое главное свойство – соленость, превращаясь в бесполезное вещество (ср. Матф. 5: 13). В своей защитительной заметке Лесков указывает на другие литературные примеры, где нарушившие земной закон персонажи получали прощение. Лесков вспоминает купца Гордея Торцова из пьесы Островского «Бедность не порок», простившего мота и пьяницу Любима, он вспоминает графа Алексея Кирилловича Разумовского, пославшего дорогой прибор гостю, на которого пало подозрение о краже, он, наконец, вспоминает (перефразируя) и строку из пушкинского «Памятника», говоря, что литература, несомненно, уклоняется от своего высшего назначения – «чувства добрые в сердцах чтоб пробуждать»749749
  Лесков Н. С. Обуянная соль (Литературная заметка) // Лесков Н. С. О литературе и искусстве. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. С. 149.


[Закрыть]. «Пробуждать чувства добрые» – и есть главная функция искусства.