Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

Как прислали меня сюда из России, я с первого же дня уперся: ничего не хочу! Бес мне и про жену, и про родню, и про волю, а я ему: ничего мне не надо! Уперся на своем и вот, как видишь, хорошо живу, не жалуюсь. А ежели кто даст поблажку бесу и хоть раз послушается, тот пропал, нет ему спасения: завязнет в болоте по самую маковку и не вылезет (8, 43).

Как мы видим, болотная топика используется Чеховым достаточно разнообразно и многозначно. Болото – это и излюбленное место охоты на болотную дичь, преимущественно юмористические тексты. Болото – это и неустранимая характерная деталь русского пейзажа, иногда вызывающая тоскливую любовь к родине, а иногда раздражающая своим однообразием и застойностью. Болото – это и те географические места (города, местности), глухая российская провинция и отдаленная глушь, которые могут незаметно для самого человека затянуть его в себя и погубить, лишив продуктивной деятельности и радости жизни, погрузив в глубокую непреходящую тоску.

Но законы изящного – вечны, а именно этими вечными категориями измеряются достоинства временного, частного.

Б. Ф. Егоров

При чтении произведений А. П. Чехова в глаза бросается обилие в них слова изящное и родственных с ним изящность, изящество, изящно и пр. Почти в каждом художественном тексте Чехова (за исключением ряда повестей позднего периода, таких как «Мужики», «В овраге», «Архиерей») встречаются производные от слова изящный и нередко по несколько раз в одном тексте. Это многие десятки словоупотреблений. А между тем данное лексическое гнездо вовсе не характеризуется повышенной частотностью. Об этом свидетельствует подсчет количества употреблений слова изящный и производных от него в произведениях русской классики. Чехов в этом отношении превосходит любого из крупных писателей второй половины XIX века. В литературном языке оно встречается достаточно редко и в довольно ограниченных языковых ситуациях, свидетельствуя о некоторой манерности речи и содержательной узости характеризуемого этим словом предмета или явления. Допустим, такое словосочетание как изящная женщина, помимо указания на очарование и соразмерность во вкусе, как будто бы характеризует миниатюрность этой женщины, едва ли не субтильность. А словосочетание изящная вещь оставляет чувство недостаточной серьезности, содержательности этой вещи-вещицы: «Какая изящная вещица!» Между тем, слову изящное и однокоренным с ним словам, имеющим долгую историю развития, сопутствовала широкая многозначность.

Прежде чем обратиться к Чехову, посмотрим на происхождение и историю этого слова. В этимологических словарях обычно указывается на его заимствование из старославянского, где оно является производным от страдательного причастия общеславянского глагола *jьz-etj-ьnъ, то есть избранный (или взятый, снятый и т. п.)857857
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1967. Т. 2: Е – Муж. С. 124.


[Закрыть]. Сравним также с изячный, то есть вынутый, изъятый. Таким образом, изящный буквально – это выбранный, отобранный и тем выделяющийся на фоне других явлений, отделенный от них. В книге В. В. Виноградова «История слов» слову изящный посвящена объемная статья, в которой прослеживается его употребление с древних времен до конца XVIII века858858
  См.: Виноградов В. В. История слов: около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных. М.: Наука, 1999. С. 217–226.


[Закрыть]. Виноградов называет такие словосочетания, как «житие изящно», «дело изящно», «изящное борение», чудотворец, воин, начальник «изящный» и многие другие, необычные и непривычные для нас. При этом ученый указывает на то, что с XV века произошло еще большее «умножение форм синтаксической сочетаемости слова изящный с распространяющими и определяющими его словами»859859
  Там же. С. 220.


[Закрыть]. Появились синтаксические модели типа «изящен чем» наряду с «изящен в чем»: «изящена в божественных писаниях». Как видим, по Виноградову, в донациональную эпоху истории русского литературного языка слово изящный обладало необыкновенным «богатством и широтой выражаемых им оттенков оценочных значений»860860
  Там же.


[Закрыть]. У Тредиаковского (середина XVIII века) изящный еще означает особенный, то есть тоже отделенный от чего-то другого. Эстетические коннотации здесь отсутствуют. Но к концу XVIII века совершился перенос смысла слов изящный, изящество преимущественно в эстетическую сферу. Когда Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» пишет об изящных науках и искусствах, слово изящный уже входит в разряд эстетически окрашенных, о чем говорит и сам писатель: «Одним словом, Эстетика учит наслаждаться изящным»861861
  Карамзин Н. М. Письма русского путешественника / Изд. подгот. Ю. М. Лотман, Н. А. Марченко, Б. А. Успенский. Л.: Наука, 1984. С. 63. (Лит. памятники)


[Закрыть], то есть хорошим, красивым, со вкусом, отличным от безвкусицы. В эти годы и возникает термин «изящная словесность», в противовес иным текстам, не несущим в себе художественную нагрузку. Когда Пушкин в 1822 г. писал Плетневу: «Чувство изящного не совсем во мне притупилось», то он имел в виду, по его выражению, способность воспринимать «гармонию, поэтическую точность, благородство выражений, стройность, чистоту в отделке стихов…»862862
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.: Наука, 1958. Т. 10: Письма. С. 51.


[Закрыть] Впрочем, отмечу, что в своих художественных произведениях Пушкин (в отличие от статей и писем) слово изящный фактически не употребляет. Эпиграмма на Карамзина («В его Истории изящность, простота…») едва ли не исключение.

В словаре Даля, наиболее близком к словарю чеховской эпохи, изящный определяется как красивый, прекрасный, художественный, согласованный с искусством, вообще все, сделанное со вкусом и даже связанное с высоко развитым вкусом863863
  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Изд. М. О. Вольфа, 1881. Т. 2. С. 39.


[Закрыть]. Как видим, слово это отнесено Далем к категории эстетического. О том же свидетельствуют и словари современного русского языка: изящество – это тонкое и строгое соответствие, соразмерность во всем, отвечающие требованиям художественного вкуса864864
  См., например: Словарь русского языка: В 4 т. 2‐е изд., испр., доп. М.: Рус. язык, 1981. Т. 1: А–Й. С. 658.


[Закрыть]. Но изящное еще и то, что отвечает представлению об утонченной красоте, то, что воплощает в себе красоту. Изящный – не только красивый, роскошный, но и тонкий.

Однако вернемся к Чехову. В число чеховских афоризмов входит и такой: «Язык должен быть прост и изящен». Это известная цитата из письма к брату Александру, датированного 8 мая 1889 г. В тексте письма после слов «Язык должен быть прост и изящен» следует разъяснительное предложение: «Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича»865865
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. М.: Наука, 1976. Т. 3. С. 210. Далее цитаты из Чехова даются по этому изданию без указания тома и страниц, но с указанием названий произведений и (в скобках) года их написания.


[Закрыть]. В результате чеховская фраза превращается в одно из множества его поучений, посылаемых старшему брату-писателю. Смысл в целом понятен: простота языка (то есть литературная норма) противопоставляется здесь квази-простонародной речи (типа теперича и пущай), заполонявшей массовую литературу чеховского времени. Но зачем здесь добавлен еще и эпитет изящен и что понимает Чехов под изяществом языка, равно как и многих других предметов и явлений, которые он характеризует этим эпитетом?

Чехов использует его (и использует весьма охотно) в применении к самым разнообразным объектам и явлениям действительности, как в авторской речи, так и в речах персонажей, причем и в положительном, и в отрицательном, казалось бы неприемлемом для этого слова, значении. У Чехова происходит существенное расширение сферы предметов, явлений, понятий, характеризуемых эпитетом изящное. Кого и что характеризует Чехов словом изящный?

Прежде всего, людей, особенно женщин, оценка которых дается способом перечисления их внешних и духовных достоинств. Одним из таких достоинств является изящество как эстетическая категория, подобно тому как это делается у Вяземского в «Старой записной книжке». Вяземский поясняет слово изящество французским élégance. Он пишет: «…Вольтер сказал в своем опыте о различных вкусах народов: „Французы имеют за себя ясность, точность, изящество (élégance)“»866866
  Вяземский П. А. Старая записная книжка // Вяземский П. А. Полн. собр. соч.: [В 12 т.]. СПб.: Изд. гр. С. Д. Шереметева. 1883. Т. 8. С. 37.


[Закрыть] – в скобках добавляет Вяземский. Так и у Чехова.

Старый комик в рассказе «Калхас» (1886) говорит: «Полюбила меня одна за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, умна, пламенна, как летняя заря!»

Герой рассказа «Соседи» (1892) думает: «А между тем сестра Зина молода, – ей только 22 года, – хороша собой, изящна, весела; <…> она знает толк в нарядах, в книгах и в хорошей обстановке».

В рассказе «Страх» (1892), характеризуя одну из героинь, автор пишет: «Это была настоящая, очень изящная француженка, еще очень молодая», и далее в том же рассказе: «молодая, красивая и изящная женщина».

По преимуществу понятие изящество у Чехова связывается с молодостью, как, например, в «Ионыче» (1898): «молодое, изящное и, вероятно, чистое существо» – или в повести «Моя жизнь» (1896): «Она была красива и изящна».

Слово изящный и производные от него характеризуют у Чехова не только самого человека в целом, его общий облик, но и отдельные его особенности, способ носить одежду, стиль, черты лица, манеры, мимику и многое другое.

В повести «Три года» (1895) рассказчик отмечает: «На ней было легкое изящное платье, отделанное кружевами, платье светлое кремового цвета»; в «Дуэли» (1891) героиня думает о себе, что «только она одна умеет одеться дешево, изящно и со вкусом»; в «Острове Сахалине» (1893–1894) Чехов отмечает: «Я застал изящно одетую, интеллигентную даму»; в «Ариадне» (1895): «в сумерках показалась моя Ариадна, изящная и нарядная, как принцесса».

Слово изящный Чехов использует и при описании отличительных черт внешности персонажей, их лица и отдельных деталей (рук, ног, рта и пр. и даже ногтей). Вот портрет Ариадны: «Это была брюнетка, очень худая, очень тонкая, гибкая, стройная, чрезвычайно грациозная, с изящными, в высшей степени благородными чертами лица», – здесь акцент сделан на чертах лица. В рассказе «О любви» (1898) повествователь обращает внимание на изящество рук: «изящная, благородная рука, которую она подавала мне…» В «Доме с мезонином» (1896) отмечается изящество рта героини: «Эта тонкая, красивая, неизменно строгая девушка с маленьким, изящно очерченным ртом». О восьмилетнем мальчике в «Житейских мелочах» (1886) говорится: «Когда утомлялись его изящные ноги, он пускал в ход руки». В юмористическом рассказе «Ах, зубы!..» (1886) герой, любитель сценических искусств, «давит <…> пуговку звонка с таким остервенением, что ломает свой изящный ноготь».

Изящными у Чехова могут быть поза, жесты, движения, поведение и пр.: «Его праздничный вид, поза, голос и то, что он сказал, поразили ее своею красотой и изяществом» («Бабье царство», 1894); «Весь секрет и волшебство ее красоты заключались именно в этих мелких, бесконечно изящных движениях, в улыбке, в игре лица, в быстрых взглядах на нас» (Красавицы», 1888); «Женщина она редкая, недюжинная, не говоря уж о наружности. Умишко неособенный, но сколько чувства, изящества, свежести!..» («Драма на охоте», 1884). «То и другое были изящнее, грациознее и смелее в своих движениях» («Два скандала», 1882).

Изящество становится у Чехова одним из свойств, которые, по его мнению, должны быть присущи человеку, которые способствуют созданию истинно красивого человека и красивой жизни, исходя из афоризма Астрова: «В человеке должно быть все прекрасно…» («Дядя Ваня», 1897). Изящными должны быть чувства: «Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, – чувства, похожие на нежные, изящные цветы…» («Чайка», 1896); изящными должны быть мысли: «О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен, когда я мечтал и мыслил изящно…» (Андрей в «Трех сестрах», 1901) («изящно мыслить» – это типично чеховское). Наличие изящества характеризует как предмет, так и человека, создавшего этот предмет. В «Острове Сахалине» (1893–1894) Чехов пишет: «…по немногим оставшимся экземплярам, в высшей степени изящным, <…> я мог судить о богатстве коллекции…»

Изящество соседствует (или сочетается) с умом, красотой, молодостью и порядочностью, иногда – показной: «красота, молодость и изящные манеры» – отмечаются у героини рассказа «Анна на шее» (1895). Слово это включается в сферу отношений между людьми и окружающей их жизни. Отношения к женщине должны быть «полны изящного благородства» («Леший», 1890); у человека должен быть «изящный вкус», а ум его «должен сочетаться с талантом, изяществом, скромностью» («Попрыгунья», 1892); молодой человек (студент) «должен видеть перед собою только высокое, сильное и изящное…» («Скучная история», 1889); «любовь изящной, молодой, неглупой и порядочной женщины» не должна пропадать «совершенно даром» («Рассказ неизвестного человека», 1893). Здесь обращаю внимание на присутствие в подобного рода утверждениях Чехова категории долженствования, необходимости того, что должно быть присуще человеку и жизни вообще. Изящество, по Чехову, превращается в категорический императив, в правило этики, поведения человека, и отсутствие изящества становится существенным недостатком жизни. Изящество должно присутствовать даже в способе употребления алкогольных напитков: «Местная интеллигенция, – пишет Чехов в очерке „Из Сибири“ (1890), – мыслящая и не мыслящая, от утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо».

Именно наличие в мире изящного, в чем бы оно ни выражалось, способствует поддержанию тонуса жизни, созданию хорошего, здорового настроения, чувства молодости и радости, эмоциональной приподнятости: «для меня так молодо, изящно и радостно это молодое существо, которое немного погодя будет называться моею женой» («Учитель словесности», 1889). И потому тяга ко всему изящному захватывает человека и привлекает его: «Тут было все мягко, изящно и для такого непривычного человека, как я, даже странно» («Моя жизнь», 1896). Отсутствие, недостаток изящного порождает тоску по нему: «Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин» («Крыжовник», 1898). «Бахромкин раскис и задумался… Вспомнил он, что за все 52 года он ни разу и не помыслил даже о существовании в себе какого-либо таланта. Правда, тяготение к изящному чувствовалось всю жизнь» («Открытие», 1886).

Недостаток изящества в женщине вызывает сожаление. Так, о женщине-враче в рассказе «Хорошие люди» (1886) рассказчик замечает: «Она была молода, хорошо сложена, с правильным, несколько грубоватым лицом, но, в сравнении с подвижным, изящным и болтливым братом, казалась угловатой, вялой, неряшливой и угрюмой».

А между тем, встреча с истинным изяществом может порою стать чем-то едва ли не обременительным, неловким или, по крайней мере, непонятным, как в «Бабьем царстве» (1894), где рабочие завода оказываются неготовыми к общению с изящной женщиной, которой, как ими ощущается, они недостойны и которая для них чужая: «Но эта изящная, воспитанная гувернантками и учителями девушка была уже чужая для них, непонятная». Изящество, не находящее себе места в окружающем мире, порождает неловкость и досаду.

При всем при том и в речах чеховских персонажей, и в голосе автора изящному порою сопутствует ирония, свидетельствующая о том, что в действительности явление, выдаваемое за изящное, таковым не является, с чем мы встречаемся уже в ранних юмористических текстах Чехова, как, например, в рассказе «Произведение искусства» (1886), где, преподнося доктору безвкусный и «неприличный» бронзовый канделябр, даритель говорит: «Ведь это художественная вещь, вы поглядите! Столько красоты и изящества, что душу наполняет благоговейное чувство и к горлу подступают слезы! Когда видишь такую красоту, то забываешь все земное…» Показное изящество, скорее манерность, порою становится следствием богатства и самодовольства. Особенно остро с подобной ситуацией читатель встречается в рассказе «Враги» (1887), где врач, только что потерявший сына, вынужден общаться с изящно одетым и изящно встряхивающим головой Абогиным. Изящество Абогина раздражает доктора, смотрящего на него с «несколько циничным и некрасивым пре зрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество».

Персонажами Чехова, претендующими на изящество и ценящими изящное в жизни, отсутствие этого свойства воспринимается как некий изъян и в человеке, и в жизни. Так думает Гуров о своей жене («Дама с собачкой», 1899): «он втайне считал ее недалекой, узкой, неизящной». Претензия на изящество проявляется и в отсутствии вкуса, как в «Анне на шее» (1895), где говорится, что мать героини «сама одевалась всегда по последней моде и всегда возилась с Аней и одевала ее изящно, как куклу». Здесь с изящным сочетается ходовое, псевдомодное, кукольное, неестественное. То же можно сказать и о Панаурове из повести «Три года» (1895): «его изящная, щегольская фигура, его цилиндр и оранжевые перчатки производили всякий раз и странное, и грустное впечатление». То же и в «Попрыгунье» (1892): «он, изящный, со своими длинными кудрями и с голубыми глазами, был очень красив».

Таким образом, у Чехова изящное далеко не всегда прекрасное. Это слово приобретает у него, помимо эстетических, коннотации этические. Изящным может быть назван человек недалекий («Анна на шее»), эгоистичный («Враги»), безвкусный и пустой («Три года»). Это для Чехова показное, выдуманное изящество; оно перестает быть самим собой и превращается в пошлость, как фраза Лысевича из «Бабьего царства» (1894): «Женщина fin de siècle, – я разумею молодую и, конечно, богатую, – должна быть независима, умна, изящна, интеллигентна, смела и немножко развратна».

Однако это вовсе не отрицает существование (или даже долженствование) истинного изящества, распространяемого на всю жизнь, о чем мечтает Володя в одноименном рассказе: «Солнечный свет и звуки говорили, что где-то на этом свете есть жизнь чистая, изящная, поэтическая. Но где она? О ней никогда не говорили Володе ни maman, ни все те люди, которые окружали его». И далее: «чем тяжелее становилось у него на душе, тем сильнее он чувствовал, что где-то на этом свете, у каких-то людей есть жизнь чистая, благородная, теплая, изящная, полная любви, ласк, веселья, раздолья…» («Володя», 1887). Мечта о такой жизни (и вера в нее) звучит в финальных словах Сони в «Дяде Ване» (1897), несмотря на то что Соня говорит, казалось бы, не о земной, а о жизни загробной: «…и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем».

Изящная жизнь – это сугубо чеховское. Изящество, распространенное, как бы растворенное в самой жизни. Но этого нет, и потому об изящной жизни можно только мечтать, как мечтают о ней маленький Володя и Соня.

Свой эскиз о Чехове и изящном, далеко не исчерпывающий все тонкости и оттенки обращения писателя с этим словом, я хотела бы завершить указанием на странный зеркальный эффект. Современники Чехова как бы чувствуют эту ауру изящного, существующую вокруг Чехова и, вследствие этого, характеризуют писателя в своих воспоминаниях, также используя слово изящный. Приведу несколько примеров: С. Я. Елпатьевский: «Красивый, изящный, он был тихий, немного застенчивый…»867867
  Елпатьевский С. Я. Антон Павлович Чехов // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1960. С. 577.


[Закрыть]; И. Н. Потапенко: «Читая эти письма, я вижу перед собою живого Антона Павловича и любуюсь его изящной, очаровательной душой»868868
  Потапенко И. Н. Несколько лет с А. П. Чеховым // Там же. С. 363.


[Закрыть]; Вл. И. Немирович-Данченко: «В общении был любезен, без малейшей слащавости, прост, я сказал бы: внутренне изящен869869
  Немирович-Данченко Вл. И. Чехов // Там же. С. 428.


[Закрыть]»; А. И. Куприн отзывается о Чехове как о «человеке несравненного душевного изящества и красоты»870870
  Куприн А. И. Памяти Чехова // Там же. С. 540.


[Закрыть]. По воспоминаниям Горького, Л. Толстой восхищался «изящной правдою приемов письма» Чехова871871
  М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М.: ГИХЛ, 1951. С. 161.


[Закрыть]. Примеры эти можно продолжать: «безукоризненно изящно и скромно одетого» (А. И. Куприн); «веселый, изящно одетый» (Г. И. Россолимо); выдумывал Чехов «легко, изящно и очень смешно» (О. Л. Книппер-Чехова); «Антон Павлович надел летнее пальто, мягкую шляпу, взял в руки зонтик, и показался мне таким изящным» (Б. А. Лазаревский) и т. д. и т. п.

В наибольшей мере эта аура изящного, существующая вокруг Чехова и чувствуемая многими, выражена, пожалуй, священником и учителем ялтинской церковной школы С. Н. Щукиным:

И казалось: над широкой, необъятной родиной уже носится его образ, и он соткан из лучей грустного, изящного и нежного. И, верно, таким его образ перейдет в потомство и будет храниться памятью людей872872
  Щукин С. Я. Из воспоминаний об А. П. Чехове // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. С. 453.


[Закрыть].

3. Праздники и календарная словесность

А. К. Байбурин
ПРЕДИСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ

Календарные обрядность и словесность – традиционный объект интереса этнографов и фольклористов. В этой области сделано немало: изданы многочисленные записи фольклорных текстов и обрядов873873
  См. напр.: Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах: Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. М., 1989; Круглый год: Русский земледельческий календарь / Сост., вступ. ст. и примеч. А. Ф. Некрыловой. М., 1991; Обрядовая поэзия. М., 1997. Кн. 1: Календарный фольклор / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. Ю. Г. Круглова; Дранникова Н. В. Фольклор архангельского края. Архангельск: Поморский ун-т, 2001; Календарные обряды и фольклор Устюженского района / Сост. А. В. Кулев, С. Р. Кулева. Вологда, 2004; Подюков И. А., Черных А. В., Хоробрых С. В. Земля Соликамская. Традиционная культура, обрядность и фольклор русских Соликамского района. Усолье: Пермское книжное изд-во, 2006; Корепова К. Е. Русские календарные обряды и праздники Нижегородского Поволжья. СПб., 2009.


[Закрыть], еще больше проведено различного рода исследований874874
  Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI–XIX вв. (Очерки по истории народных верований). М., 1957; Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963; Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов, XIX – начало ХХ в. М., 1979; Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян: Генезис и типология колядования. М., 1982; Агапкина Т. А. Этнографические связи календарных песен. М.: Индрик, 2000; Адоньева С. Б. Прагматика фольклора. СПб.: Изд‐во СПбГУ, 2004; Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. М.: Индрик, 2002; Криничная Н. А. Русская мифология: Мир образов фольклора. М.: Академический проект, 2004; Шангина И. И. Русские праздники: от святок до святок. М., 2004; Черных А. В. Русский народный календарь в Прикамье. Праздники и обряды конца XIX – середины ХХ века. Ч. IV. Местные праздники. СПб.: Изд. Маматов, 2015.


[Закрыть]. Однако эти работы были ориентированы главным образом на фиксацию текущего состояния фольклорно-этнографической традиции и выявление ее истоков. Поздние изменения в этой области, как и литературные переработки календарных сюжетов, редко привлекали внимание исследователей. Между тем, праздничный календарь довольно активно разрабатывался в русской литературе. Основное значение литературных текстов, корни которых можно обнаружить в народной традиции, заключается, в том, что они не просто продолжают эту традицию, но и дают ей новую жизнь, траектория которой может быть непредсказуемой.

В своих разысканиях в этой области Е. В. Душечкиной удалось объединить сведения из области фольклористики, этнографии и истории литературы, причем это получалось у нее вполне органично. Если все же попытаться разделить ее фольклорно-этнографические и историко-литературные интересы, то приоритет, конечно, должен быть отдан последним, и это естественно, поскольку Елена Владимировна – литературовед. Но если немного отстраниться от привычной номенклатуры научных специальностей и посмотреть на то, что для нее было главным, это главное можно было бы определить как исследование возникновения и функционирования массовых традиций. С этой точки зрения работы, касающиеся святок и Рождества, можно отнести скорее к культурной и социальной антропологии, чем к истории литературы.

Тема календарной словесности возникает у Е. В. Душечкиной вслед за исследованиями древнерусской литературы, точнее в ходе работы с древнерусскими текстами, в частности с «Повестью о Фроле Скобееве»875875
  Душечкина Е. В. Стилистика русской бытовой повести XVII века (Повесть о Фроле Скобееве): Учебный материал по древнерусской литературе. Таллин: Таллинский пед. ин-т, 1986. 93 с.; Душечкина Е. В. Повесть о Фроле Скобееве: Литературный и историко-культурный аспекты изучения: Учеб. пособие. [2‐е изд., испр., доп.] СПб.: СПбГУ, 2011. 116 с.; Душечкина Е. В. Повесть о Фроле Скобееве. История текста и его восприятие в русской культуре. [3‐е изд., испр., доп.] СПб.: Юолукка, 2018. 127 с. Несколько раньше появилась одна из первых заметок о святках: Душечкина Е. В. О характере литературных переделок XVIII в.: «Новгородских девушек святочный вечер» И. Новикова // Учебный материал по теории литературы: Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII–XX вв. / Отв. ред. Т. М. Котнюх. Таллин: Таллин. гос. пед. ин-т, 1982. С. 5–6.


[Закрыть]. Действие повести происходит во время святок, и этот контекст привлек внимание Елены Владимировны. Традиция святок и святочных рассказов станет одним из наиболее интересных и успешных направлений ее исследований. Этой теме будут посвящены многочисленные статьи, сборники, докторская диссертация и монографии, среди которых самой известной станет книга «Русский святочный рассказ: становление жанра»876876
  Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: становление жанра. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995.


[Закрыть]. Из святочной темы выросла не менее известная книга о русской елке877877
  Душечкина Е. В. Русская елка: История, мифология, литература. СПб.: Норинт, 2002; Душечкина Е. В. Русская елка. История, мифология, литература. 2‐е изд., перераб. и доп. СПб.: Европейск. ун-т в СПб., 2012; Душечкина Е. В. Русская елка. История, мифология, литература. 3‐е изд., испр., доп. СПб.: Европейск. ун-т в СПб., 2014.


[Закрыть], да и книга о культурной истории имени Светлана878878
  Душечкина Е. В. Светлана: Культурная история имени. СПб.: Европейск. ун-т, 2007.


[Закрыть] обязана ей своим рождением.

В настоящем сборнике представлены девять статей по теме календарных праздников и словесности, которые были опубликованы в разных изданиях. Две из них посвящены святкам и святочным рассказам, шесть – рождественской и новогодней елке. Включена также статья, в которой рассматривается летний «дачный текст». Все эти статьи посвящены рассмотрению сюжетов, которые позволяют несколько глубже понять такие центральные темы в изучении народного календаря, как восприятие календарных текстов, особенности их функционирования и история формирования новых традиций.

Святки не случайно привлекают внимание исследователей. Это основной праздничный период русского традиционного календаря. Он знаменует обновление мира и, как всякий переход от старого к новому, наполнен контрастными смыслами. В соответствии с народными представлениями, в этот период случается то, что невозможно в другое время. Исчезают привычные границы и правила, и ощущение неопределенности достигает предела. C этим связана и особая атмосфера святок – веселье, смешанное со страхом и ожиданием чуда. Период святок наполнен игрищами, ряженьями и, конечно, гаданиями, которые становятся особенно востребованными на пороге нового цикла, когда естественно желание заглянуть в будущее.

Внимательное отношение Елены Владимировны к фольклорно-этнографическим деталям святок проявилось в прочтении ею пятой главы «Евгения Онегина», где описываются гадания, к которым прибегает Татьяна879879
  Душечкина Е. В. Святки в «Евгении Онегине» (Учебный материал к курсу русской литературы) // Традиция в фольклоре и литературе. СПб., 2000. С. 372–385.


[Закрыть]. Каждый способ гадания подробно комментируется Е. В. Душечкиной, но смысл статьи не сводится к этим комментариям. Наряду с тщательно рассмотренными подробностями она смогла увидеть нечто более важное. Обращение Пушкина к святочной теме не было чем-то необычным (многие литераторы отметились на этом поле). По мнению Елены Владимировны, оригинальность Пушкина состоит в том, что именно изображение атмосферы святок позволило ему в полной мере проявить и выразить то, что получило определение «народный дух» – качество, которым он наделил Татьяну.

Владение разносторонним материалом о комплексе святочных развлечений позволило Елене Владимировне объяснить некоторые особенности восприятия литературных текстов, которые трактовались читателями как имеющие отношение к святкам. Это проявилось, например, в критическом отношении современников (Рылеев, Вяземский и др.) к «Цыганам» Пушкина. Основные претензии сводились к тому, что цыган с медведем не может быть главным героем поэмы. Как показала Е. В. Душечкина, такие мнения критиков объясняются тем, что Алеко был воспринят (вероятно, не только ими) как персонаж святочных игрищ, а это занятие не считалось достойным высокого жанра поэмы. Цыганская тема приобретет необходимую высоту и поэтичность после Пушкина, а до этого цыган с медведем – типичный участник святочных развлечений и «шутовская персона».

Святочный контекст и его фольклорно-этнографические особенности послужили естественным фоном для исследования святочных рассказов. Святочные рассказы (и народные, и литературные) были весьма распространены и хорошо известны, но Е. В. Душечкина придала им новый статус: по сути дела, открыла и описала историю особого жанра литературы, функционировавшего на протяжении трех веков. Корни этого жанра обнаруживаются в фольклорных историях и мифологических представлениях, приуроченных к периоду от Рождества до Крещения. Особенности святочных рассказов заключаются не только в том, что их функционирование ограничено коротким периодом, но и в том, как в них совмещались принципиально разные реальности. В фольклорных быличках, приуроченных к святкам, как правило, происходит встреча с нечистой силой, причем эта встреча представляется как безусловно имевшая место, как истинное происшествие. В литературных рассказах, по меткому определению Елены Владимировны, «конфликт строится не на столкновении человека с потусторонним злым миром, а на том сдвиге в сознании, который происходит в человеке, в силу определенных обстоятельств усомнившемся в своем неверии в потусторонний мир»880880
  Душечкина Е. В. Святочный рассказ // Искусство: Учебно-методическая газета для учителей МХК, музыки и ИЗО. Спец. выпуск: Рождество. 2007. 1–15 декабря. № 23 (383). С. 14.


[Закрыть].

Одна из статей Елены Владимировны, посвященных святочным рассказам, называется «Святочный бум, или Праздничная повинность русских беллетристов». Вторая часть этого названия отражает ситуацию, в которой каждый год оказывались русские беллетристы в конце XIX – начале ХХ века, когда и было создано большинство святочных текстов. Каждый журнал, число которых с каждым годом росло, считал своим долгом напечатать как можно больше рассказов в своих рождественских номерах. Их необычную популярность, по мнению Е. В. Душечкиной, можно объяснить тем, что Рождество приобретало все более светский характер; параллельно росту числа периодических изданий увеличивалось количество новой категории «потребителей» календарной прозы – читателей, для которых важно уже не слушать святочные рассказы, а читать их и узнавать в новой форме знакомые с детства мотивы.

В святочных рассказах так или иначе проявляется связь с народными быличками о встрече с нечистой силой во всех возможных ее проявлениях. Все необычное должно было выразить мистику святочного времени, поскольку таинственность и необычность – основные характеристики святок. Традиционно присутствовал мотив рождественского чуда – удачи в безвыходном, казалось бы, положении. Однако в ситуации изобретения новых сюжетов возникают и своего рода антирождественские рассказы, в которых чудо так и не происходит. Е. В. Душечкина считает, что в такого рода рассказах проявилось несоответствие между ожидаемым в праздник чудом и совсем не чудесной реальностью.

Жесткость схемы святочного рассказа порождала обилие штампов и не могла не привести к кризису жанра, что и произошло в конце XIX века. Этой участи избежали рассказы лишь тех писателей, которые смогли предложить неожиданную трактовку святочных событий (Н. С. Лесков, А. П. Чехов). Любопытно, что размышления о природе жанра становятся своего рода заменой традиционного рассказа. Появляются пародии на святочный рассказ и святочные анекдоты. И все же святочный рассказ продолжал жить, поскольку различные его формы соответствовали читательским запросам.

В ходе работы над святочными рассказами Е. В. Душечкина пришла к изучению рождественской темы и, в частности, рождественской елки. Эта тема становится для нее одной из любимых и делает ее имя известным не только специалистам, но и самым широким кругам читателей. Немногие научные книги выдерживают три издания с многотысячными тиражами (готовится четвертое издание). Вот что писала сама Елена Владимировна в предисловии к «Русской елке»:

Мой научный интерес к елке возник в середине 1980‐х годов, когда я занялась изучением истории и художественных особенностей русского святочного рассказа. Собирая материал по этой теме и просматривая декабрьские номера газет и журналов, в которых, по преимуществу, и печатались произведения этого жанра, я обратила внимание на то, что до начала 1840‐х годов святочные рассказы использовали мотивы, связанные с русскими народными святками (гаданье, ряженье, всевозможная «святочная чертовщина» и пр.), в то время как рождественские мотивы оставались в них совершенно не затронутыми. Однако начиная с этого времени и далее – в течение всего XIX и начала XX столетий – рождественская тематика в произведениях, приуроченных к зимнему праздничному циклу, стала разрабатываться столь же часто и столь же охотно, как и святочная. При этом во многих рождественских рассказах важную сюжетную роль начинает играть образ елки881881
  Душечкина Е. В. Русская елка. История, мифология, литература. 3‐е изд., испр., доп. СПб.: Европейск. ун-т в СПб., 2014. С. 6.


[Закрыть].

Е. В. Душечкина с удивлением обнаружила, что работы о елке в отечественных гуманитарных науках практически отсутствуют. Если елка и фигурирует в работах фольклористов и этнографов, то как дерево, связанное главным образом с похоронными и поминальными обрядами (из нее делали гроб, ее ветками устилали дорогу на кладбище и т. д.). Кроме того, рождественская елка ассоциировалась с западной традицией празднования Рождества, и ее позднее введение в русский контекст не способствовало возникновению к ней внимания со стороны этнографов. Между тем мифология праздничной елки активно создавалась, но теперь уже не в народных повествованиях, а в литературных текстах. Можно сказать, что в отличие от святочных нарративов, где литературные тексты опирались на фольклорные источники, в рождественских литературных рассказах создавалась новая массовая традиция празднования Рождества с елкой и елочными персонажами.