Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

Начиная с XVIII века сюжеты об одиночном гадании на зеркале и «приглашении суженого на ужин» неоднократно изображались в литературе; часто встречаются они и в мемуарах911911
  См. об этом: Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995. С. 40–43.


[Закрыть]. Жуковский в «Светлане» совместил две формы гадания: «на зеркале» и «приглашение суженого на ужин». Пушкин же, заявив о намерении Татьяны ворожить таким способом, вдруг отменил включение в текст задуманного гадания. Однако он не просто отбрасывает первоначальный план, но приводит в тексте романа двойную мотивировку его отмены, сославшись, с одной стороны, на чувство страха, которое испытала героиня перед этим опасным гаданием («Но стало страшно вдруг Татьяне…»), а с другой – на чувство собственного страха за нее: «И я – при мысли о Светлане / Мне стало страшно – так и быть… / С Татьяной нам не ворожить». Эти строки весьма знаменательны и являются одним из показательных примеров самобытности художественной природы пушкинского романа: именно автор развивает сюжет в том или ином направлении – он вправе выбрать, но он вправе и отбросить один из возможных сюжетных ходов своего произведения и один из возможных жизненных ходов своих героев. Ю. М. Лотман пишет, что стихи, мотивирующие отказ, «допускают двойное толкование: с одной стороны, автор может быть представлен здесь как создатель текста, который, «испугавшись» за любимую героиню, способен своей волей изменить весь ход рассказа. С другой – этот же сюжет позволяет увидеть в авторе непосредственного участника событий»912912
  Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980. С. 168. В. М. Маркович пишет, что здесь «автор впервые демонстративно обнажает вымышленный характер сюжета и тем самым как бы смягчает последующий скачок к универсальной символизации, отделяя себя от него некоторой дистанцией…» (Маркович В. М. Сон Татьяны в поэтической структуре «Евгения Онегина» // Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 47).


[Закрыть]. Высказанное Лотманом предположение о том, что «вступивший в непосредственные контакты с героиней» автор «собирался выступить в <…> утвержденной обрядом роли „парня“ и отправиться в баню пугать гадающую о суженом героиню»913913
  Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 269.


[Закрыть] (что действительно широко практиковалось на святках молодыми людьми), представляется не вполне обоснованным. Авторское опасение за ее судьбу, вероятнее всего, объясняется его простым, «читательским», переживанием за нее и типологически может быть соотнесено с пропуском «страшных» мест при чтении книги или зажмуриванием глаз при просмотре «страшных» кинокадров, что в особенности свойственно детям. Заменив первоначальный стих «С Татьяной мне не ворожить» стихом «С Татьяной нам не ворожить», Пушкин делает потенциальными очевидцами несостоявшегося гадания не только себя, но и своих читателей, также переживающих за героиню.

И наконец, Пушкин подводит свою героиню к последнему способу угадывания будущего – «загадыванию на сон». Святочные сновидения считались провидческими и самыми «сбыточными». Подготовка ко сну сопровождалась рядом магических действий, совершавшихся с разными целями. Прежде всего, для того чтобы сделать себя доступным потусторонним силам, следовало освободиться от оберегов: снять крест и пояс, а также лечь в постель, не помолившись и не осенив себя крестным знамением. Освобождаясь от оберегов, загадывающая на сон девушка тем самым обеспечивала приход суженого, привлекая его к себе положенными под подушку различными магическими предметами – «колодцем» (сложенными в форме сруба лучинками, щепочками или спичками), что сопровождалось проговариванием «заветной» формулы: «Суженый-ряженый, приди ко мне коня напоить»; гребнем с приговором «Суженый-ряженый, приди ко мне волосы расчесать», зеркалом и др. Пушкин готовит свою героиню к святочному сновидению в соответствии с народной практикой: Татьяна, не помолившись и не перекрестившись, «поясок шелковый / Сняла, разделась и в постель / Легла <…> / А под подушкою пуховой / Девичье зеркало лежит».

Ввиду того, что пояс, представляя собою вариант замкнутого круга (магического круга-пояса), воспринимался в народном сознании как граница, которую нечистая сила не в состоянии переступить, он рассматривался не просто как предмет одежды, но и как оберег (талисман). При гадании на перекрестках дорог или же у проруби (считавшихся местами скопления нечисти и потому особо подходящими для ворожбы) гадальщики обязательно обводили вокруг себя замкнутую линию («круг»). То же самое действие совершает в «Вие» гоголевский Хома Брут, стремясь обезопасить себя от нечистой силы. «Вера в магическую роль преграды в форме окружности, недоступную недоброжелательным духам, прослеживается и в древнем обычае постоянно носить пояс»914914
  Лавонен Н. А. О древних магических оберегах (по данным карельского фольклора) // Фольклор и этнография: Связи фольклора с древними представлениями и обрядами. Л., 1977. С. 78.


[Закрыть]. У восточных славян пояс, являясь «обязательной частью любой, а особенно нижней одежды», считался предметом священным, поскольку давался каждому человеку при крещении915915
  Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 249.


[Закрыть]. Без пояса нельзя было молиться, обедать и спать; «беспоясным» можно было только мыться в бане. В ряде случаев пояс использовался при ворожбе, а также при загадывании на сон, когда его клали под подушку с приговором «Пояс, ты мой пояс! Покажи ты моего суженого, пояс». «Поясок шелковый», который снимает Татьяна перед тем, как лечь в постель, является, таким образом, не просто деталью ее одежды, но характеризует собою обрядовое действие – освобождение от оберега916916
  См.: Костоловский И. В. К поверьям о поясе у крестьян Ярославской губернии // Этнографическое обозрение. 1909. № 1. С. 48–49; Лебедева А. А. Значение пояса и полотенца в русских семейно-бытовых обычаях и обрядах XIX–XX вв. // Русские: Семейный и общественный быт. М., 1989. С. 229–248.


[Закрыть].

«Девичье зеркало», которое Татьяна кладет под подушку, загадывая на сон, представляло собою небольшое зеркало с ручкой (так называемый «ручник»), которое, будучи редкостью еще в XVII в., с Петровского времени становится обычной вещью как в дворянском, так и в народном быту. «Зеркала в малом формате привозились из‐за границы в большом количестве и составляли принадлежность женского туалета»917917
  Забылин М. Русский народ: Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1990. С. 481.


[Закрыть]. Окантовка таких зеркал бывала различной: от простых деревянных или костяных ободков и ручек до отделки оправы эмалью, драгоценными металлами, камнями, слоновой костью, кораллом и пр. Положенное под изголовье зеркало, ввиду присущей ему магической природы, становилось гарантией провидческого сновидения.

Тщательная подготовка Татьяны ко сну оказалась не напрасной: ее надежда увидеть «вещее» сновидение сбылась – сюжет, пережитый ею во сне, предсказал будущие события918918
  Анализ всего комплекса проведенных Татьяной гаданий см. в работе: Ryan W. F., Wigzel F. Guillible Girls and Dreadful Dreams. Zhukovskii, Pushkin and Popular Divination // Slavonic and East European Review. Vol. 70. № 4. October. 1992. P. 647–669.


[Закрыть].

Весь цикл святочных гаданий, через которые Пушкин провел свою героиню, за исключением сна, не принес ей никаких отчетливо значимых результатов: «чудный узор» вылитого воска, «гласящий» «что-то чудное», так и остался ею не разгаданным или, по крайней мере, не вполне понятым; подблюдная «песенка старинных дней», под которую вынулось ее кольцо, как оказалось, имела несколько прямо противоположных толкований; гадая с зеркалом на месяц, она не увидела ничего («Но в темном зеркале одна / Дрожит печальная луна…»); «спрос имени» у прохожего породил комическую ситуацию и дал маловероятный ответ. Реальный результат был получен Татьяной только во сне (но и в нем она тщетно пытается разобраться, перелистывая гадательную книгу Мартына Задеки919919
  См. об этом: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 276–277.


[Закрыть]. Сложный и чрезвычайно разнообразный в деталях, наполненный элементами святочной и похоронной обрядности, сон Татьяны, как и полагается святочному сну, оказался пророческим: его предзнаменования сбываются и получают подтверждение в последующих событиях романа920920
  О сне Татьяны, содержание которого выходит далеко за пределы святочной проблематики, существует большая литература; см., например: Маркович В. М. Сон Татьяны в поэтической структуре «Евгения Онегина» // Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 25–47; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 265–274; Маркович В. М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. Горький, 1981. С. 69–81; Тархова Н. А. Сны и пробуждения в романе «Евгений Онегин» // Болдинские чтения. Горький, 1982. С. 52–61; Тамарченко Н. Д. Сюжет сна Татьяны и его источники // Болдинские чтения. Горький, 1987. С. 107–126 и др.


[Закрыть].

Приурочивая V главу «Евгения Онегина» к святкам и проводя свою героиню через цикл святочных гаданий, Пушкин не был оригинален: тем же путем, как уже говорилось, в это время шли многие авторы «простонародных» произведений. Он оказался оригинальным и самобытным в другом – в той цели, которую он преследовал при этом: святки стали в романе той «календарной средой обитания» героини, которая выявила и продемонстрировала ее «народность». В этой связи показательно сравнение V главы «Евгения Онегина» со «Светланой» Жуковского, об ориентации на которую Пушкина свидетельствуют как ряд отсылок (см. эпиграф к V главе: «О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана!»), так и разработка образа главной героини. Однако романтический, декоративный фольклоризм «Светланы» (по словам Кюхельбекера, в ней только «какие-нибудь восемьдесят стихов <…> ознаменованы печатью народности»921921
  Кюхельбекер В. К. Путешествие; Дневник; Статьи. Л., 1979. С. 457.


[Закрыть]) уже не мог полностью удовлетворить Пушкина, который ставит перед собой иную цель: создание подлинно народного характера, отличающегося подлинно народной психологией. Благодаря углублению святочной темы в сторону психологизма, лишь слегка намеченного в «Светлане», ориентация Пушкина на балладу Жуковского стала одновременно и полемикой с ней, и отходом от нее.

К созданию V главы Пушкин приступил на второй год жизни в Михайловской ссылке, ставшей для него периодом напряженного внимания к проблеме народности в литературе (см. другие его произведения этого времени). В процессе работы он стремится не только к воссозданию этнографической и фольклорной точности, но и (что было для него гораздо важнее) к психологическому соответствию образа героини народному складу души. Размышления Пушкина на эту тему нашли отражение в незаконченной полемической заметке (она известна под названием «О народности в литературе»), направленной против взглядов Кюхельбекера и А. Бестужева на народность. Работа над заметкой велась как раз незадолго до создания святочных строф «Евгения Онегина». В ней Пушкин пишет: «Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (Пушкин, т. 11, с. 40922922
  См. об этом: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 17.


[Закрыть]). Раздумья Пушкина над проблемой народности, которая понимается им как исторически сложившийся психологический уклад, «народный дух», привели к тому, что святки под его пером превратились в «атмосферу», в наибольшей степени способствующую выявлению черт народного характера и в наиболее естественную среду его обитания. Вследствие этого Татьяна, образ которой начал разрабатываться еще в Одессе, в V главе наделяется «русской душой»: любовь к русской зиме и к «мгле крещенских вечеров», вера в гадания и приметы становятся признаками ее народности. С художественным открытием Пушкина Михайловского периода связывается особый этап в развитии русского реализма923923
  Лотман Ю. М., Егоров Б. Ф., Минц З. Г. Основные этапы развития русского реализма // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 98. Тарту, 1960. С. 8–9.


[Закрыть]. В этот период своей творческой эволюции Пушкин, удовлетворяясь соответствием психологического склада персонажа «народному духу», не предъявляет ему требования социальной принадлежности народу, что стало характерным для него в последующие годы творчества.

Не исключено, что именно под влиянием Татьяны «послеонегинский» читатель и в Светлане начинает видеть воплощение «русскости», наделяя ее психологическими характеристиками пушкинской героини. В этой связи показательно высказывание С. П. Шевырева: «Светлана представляет тот вид красоты в русской поэзии, для которой нет выражения ни в какой немецкой эстетике, а есть в русском языке: это наше родное милое, принявшее светлый образ» (курсив С. Ш.)924924
  Шевырев С. О значении Жуковского в русской жизни и поэзии // Москвитянин. 1853. № 2. Кн. 2. С. 117.


[Закрыть]. Именно поэтому, несмотря на принципиальную разницу в изображении Светланы и Татьяны (романтическую условность первой и народный психологизм второй), героини самых знаменитых святочных текстов русской литературы стали восприниматься читателями как своего рода двойники. Л. Толстой, показав в атмосфере святок Наташу Ростову («Война и мир». Т. 2, ч. 4) и тем самым оттенив в характере своей героини наиболее дорогие и близкие ему черты, шел вслед за Пушкиным. Подобно Пушкину Михайловского периода, Толстой в 1860‐е годы также еще не мыслил народность как социальную категорию, видя в ней одну из составляющих народной психологии.

«Светлана» Жуковского и святочные строфы V главы «Евгения Онегина» пополнили и существенно обогатили русскую «святочную» литературу, почти сразу после создания став хрестоматийными: они разучивались наизусть, декламировались, включались в учебные программы школ и гимназий, в различные антологии и т. п.925925
  См., например: Швидченко Е. <Быстров Б.>. Святочная хрестоматия: Литературно-музыкально-этнографический сборник для семьи и школы. СПб., 1903. С. 53–59, где отрывки из V главы напечатаны под названием «Сон Татьяны. Святочные картины».


[Закрыть] В дальнейшем русские писатели при создании произведений, сюжет которых включал в себя эпизод с гадающей героиней, неизменно ориентировались на эти классические образцы, в то время как в сознании читателей такие эпизоды так же неизбежно ассоциировались с героинями Жуковского и Пушкина.

АВТОХАРАКТЕРИСТИКА «ЦЫГАН»
СВЯТОЧНЫЙ СЮЖЕТ В ПОЛЕМИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

Ю. Н. Тынянов в статье «Литературный факт» цитирует широко известное пушкинское высказывание:

О «Цыганах» одна дама заметила, что во всей поэме один только честный человек и то медведь. Покойный Р.<ылеев> негодовал, зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей публики. В.<яземский> повторил то же замечание. (Р.<ылеев> просил меня сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не в пример благороднее.) Всего бы лучше сделать из него чиновника 8 к.<ласса> или помещика, а не цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы, ma tanto meglio (но тем лучше. – ит.)926926
  Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 256; Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 11. М.; Л., 1937–1959. С. 153.


[Закрыть].

Цитатой из Пушкина Тынянов иллюстрирует мысль о принципиальной невозможности «статических» определений в теории литературы, поскольку эволюция литературы представляет собою «смещение системы»:

Пушкин изменял значение героя, а его воспринимали на фоне высокого героя и говорили о «снижении»927927
  Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 256.


[Закрыть].

Читатели «Цыган», не подготовленные к такому смещению, остались неудовлетворенными или, точнее, не вполне удовлетворенными. Пушкин отражает их нападки.

Обычно заметка Пушкина о критике на «Цыган» приводилась в качестве примера заштампованного читательского восприятия и несерьезной критики. Такое отношение к ней проявилось уже у Белинского, который писал:

Как забавную черту о критическом духе того времени, когда вышли «Цыганы», извлекаем из записок Пушкина следующее место (приводится пушкинская цитата. – Е. Д.). Вот при какой публике явился и действовал Пушкин! На это обстоятельство нельзя не обратить внимание при оценке заслуг Пушкина928928
  Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1948. С. 401.


[Закрыть].

П. В. Анненков писал о том же:

Не можем пропустить без внимания и странных требований, возникших по поводу «Цыган». Они чрезвычайно хорошо определяют одностороннее воззрение на искусство, нисколько не потрясенное вводом романтизма в нашу литературу929929
  Анненков П. В. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. СПб., 1855. С. 131.


[Закрыть].

Исследователи, внимание которых привлекла эта заметка, обычно становились на точку зрения Пушкина, отстаивая его право на изменение значения героя930930
  Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 145; Томашевский Б. В. Пушкин. Т. 1. М.; Л., 1956. С. 646; Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1813–1826). М.; Л., 1950. С. 360–361.


[Закрыть]. Все это несомненно так, однако точка зрения критиков Пушкина тоже представляет определенный интерес и заслуживает внимания. Почему герой показался им «сниженным»? Иначе говоря – в каком стилистическом ключе он был воспринят? Именно заметка Пушкина и помогает ответить на этот вопрос, всем своим построением провоцируя ответ на него. Объединенные в пушкинском тексте претензии оппонентов выявляют некоторый ряд персонажей, вокруг которых и возникает полемика. Участниками этой полемики называется пять персонажей: медведь («одна дама», Рылеев), цыган (Рылеев, Вяземский, Пушкин), кузнец (Рылеев), чиновник 8‐го класса, помещик (Пушкин). Случайно ли они появились у Пушкина в одном перечислении, в одном смысловом гнезде?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо подробнее разобрать упреки, предъявленные автору его оппонентами.

Шутка дамы («О Цыганах одна дама заметила, что во всей поэме один только честный человек и то медведь»), кажется, документально не засвидетельствована. Но поскольку высказывания Рылеева и Вяземского подтверждаются, можно предположить, что и она имела место. Не исключено, однако, что Пушкин сам ее выдумал – просто для полноты ряда. Язвительная дамская шутка свидетельствует о полной неудовлетворенности выведенными в поэме героями. Это, пожалуй, самая резкая и уничтожающая критика, сводящая на нет всю поэму; даже «негодование» Рылеева меркнет рядом с ней. Огрубляя высказывание дамы, как и всякую объясняемую шутку, можно сказать: поскольку в поэме, кроме медведя, честных людей нет, а медведь – не человек, то, значит, в ней вообще отсутствуют честные люди, т. е. благородные, достойные изображения в «высокой» поэме. Цыгане, как и Алеко, несообразны в роли героев. Возможно, впрочем, что слово «честный» употреблено здесь и в прямом своем значении – правдивый, поскольку, как пишет Н. Г. Штибер, «о цыганах вообще, и о русских – в частности, сложилось невыгодное для них понятие, что все они поголовно – плуты, воры и обманщики»931931
  Штибер П. Г. Русские цыгане: Этнографический очерк // Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива» на 1895 г. за сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. СПб., 1895. С. 527.


[Закрыть]. Так, в словаре Даля дается именно это значение слова «цыган», в то время как первичное его значение (лицо цыганской народности) отсутствует932932
  Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. М., 1980. С. 575.


[Закрыть]. Отсюда и многочисленные русские пословицы типа: «Цыган ищет того, как бы обмануть кого»; «Цыган даром мимо не пройдет»; «На волка помолвка, а цыган кобылу украл» и т. п.933933
  Даль В. Пословицы русского народа. Т. 1. М., 1984. С. 127, 134.


[Закрыть]

Медведь появился в этом контексте не случайно. Кстати, он, едва упоминаемый в поэме (всего ему посвящено шесть стихов), неизменно обращал на себя внимание критиков, читателей, исследователей. Он рассматривался как предмет недостойного для героя занятия («Не хотелось бы видеть, как Алеко по селеньям водит с пением медведя» – Вяземский934934
  Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 77.


[Закрыть]), с точки зрения правдивости изображения (не «беглец родной берлоги», но пленник; «этот медведь скорее пленник, чем гость» – Белинский935935
  Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1948. Т. 7. С. 401.


[Закрыть]), как «дублер» и «двойник» Алеко, который наряду с другими дублерами «теоретически» трактует «аспекты отношения Алеко к табору», – Л. Флейшман936936
  Флейшман Л. С. К описанию семантики «Цыган» // Russian Romanticism Studies in the Poetic Codes. Stockholm, 1979. С. 103–104.


[Закрыть] и т. п. В тексте пушкинской заметки он упоминается дважды – с отсылкой на высказывание дамы, а также Рылеева и Вяземского («Вяземский повторил то же замечание»).

У некоторых читателей «Цыган» появление медведя в качестве если не персонажа, то по крайней мере действующего лица поэмы могло вызвать более привычные для них ассоциации со святочным медведем, что, по-видимому, и произошло: ведь герой «с пеньем зверя водит», т. е. он – медвежий вожак. Рылеев пишет в письме Пушкину в январе 1825 г. под непосредственным впечатлением от поэмы: «Характер Алеко несколько унижен. Зачем водит он медведя и сбирает вольную дань?»937937
  Рылеев К. Ф. Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма. М., 1956. С. 306.


[Закрыть] (здесь и далее полужирный шрифт мой, курсив авторов. – Е. Д.). Таким образом, для Рылеева герой, выступающий в роли медвежьего вожака, – герой сниженный. Его сниженность может быть объяснена только тем, что он был воспринят как персонаж, принадлежащий к иной стилистической системе: «Медведь – постоянная фигура в рождественско-святочных гуляниях, колядованиях, плясках как в Западной, так и в Восточной Европе»938938
  Серов С. Я. Медведь-супруг (Вариации образа и сказки у народов Европы и Испанской Америки) // Фольклор и историческая этнография. М., 1983. С. 180.


[Закрыть]. Ряжения медведем, «медвежьи пляски», «пляска медведя с козой», игры в медведя и вожака, «медвежьи комедии» обычны для некоторых календарных праздников и прежде всего – для святок, причем медведя на святках часто водил на веревке именно цыган939939
  Ровинский Д. Русские народные картинки. Кн. 5. СПб., 1881. С. 227; Копаневич И. К. Рождественские святки и сопровождающие их народные игры и развлечения в Псковской губернии. Псков, 1896. С. 13; Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963. С. 116; Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978. С. 124.


[Закрыть]. Русская обрядовая традиция ряжения медведем, вождения медведя была столь широко распространена, что в восприятии читателей Алеко, водящий медведя, вполне мог невольно спроецироваться на этот культурный слой, отчего и возникало ощущение его сниженности.

Поэтому, видимо, и Вяземский предъявляет Пушкину тот же самый упрек. У Пушкина: «Вяземский повторил то же замечание». В статье 1827 г., посвященной разбору «Цыган», Вяземский пишет:

В следующем отрывке, где описывается житье-бытье пришельца, не хотелось бы видеть, как Алеко по селеньям водит с пением медведя. Этот промысел, хотя и совершенно в числе принадлежностей молдаванских цыганов, не имеет в себе ничего поэтического940940
  Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 77.


[Закрыть].

Рылеев говорит об униженности героя, Вяземский – об отсутствии поэтического, что в данном случае одно и то же. Для читателей сниженность героя является не только результатом его занятия (вожак), но и принадлежности к цыганскому табору: герой поэмы ведет таборную жизнь, т. е. выступает в роли цыгана. Отсюда и ироническое замечание Пушкина: «Всего бы лучше сделать из него чиновника 8‐го класса или помещика, а не цыгана». Образ цыгана, также как и медведя, мог связываться у читателей с традицией народной культуры. Этнографы неоднократно отмечали факт ряжения цыганами и цыганками на святках941941
  Архангельский А. Село Давшино Ярославской губернии Пошехонского уезда // Этнографический сборник. Вып. 2. СПб., 1854. С. 44; Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. С. 243; Копаневич И. К. Рождественские святки и сопровождающие их народные игры и развлечения в Псковской губернии. Псков, 1896. С. 14.


[Закрыть]. Кроме того, цыган был персонажем святочного кукольного театра, где разыгрывалась сцена «цыган с лошадью», и народной драматургии (пьеса «Трон»); цыган – один из непременных персонажей пьес любительского театра XVIII – начала XIX века, в которых он дурачит заносчивого пана, говорит непристойные речи и т. п.942942
  Зеленин Д. К. Описание рукописей ученого архива Русского географического общества. Вып. 3. Пг., 1916. С. 1141; Васильев М. К. Из истории народного театра // Этнографическое обозрение. 1898. № 1. Кн. 36. С. 89–100; Галаган Г. П. Малорусский вертеп // Киевская старина. 1882. Т. 4. С. 17; Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.). Пьесы любительских театров. М., 1976. С. 13–14.


[Закрыть] В интермедиях полупрофессионального провинциального и столичного театров XVIII и XIX веков цыган был «шутовской персоной». Это был герой, аналогичный гаеру, шуту в демократическом театре, который смешит людей пошлыми приемами, ломаньем, циничными шутками, непристойностью и пр.943943
  Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII века. М., 1975. С. 464–471 и др.; Берков П. Н. Русская народная драма // Русская народная драма XVII–XX вв. М., 1953. С. 18.


[Закрыть] То, что Алеко мог проецироваться именно на этот культурный пласт, доказывает высказывание Чернышевского, который соглашается с упреками Рылеева и Вяземского и при этом дает безошибочный знак стилистической принадлежности героя: «Угрюмый и гордый Алеко вовсе не способен гаерствовать перед толпою…»944944
  Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949. Т. 2. С. 480.


[Закрыть].

Необходимо помнить, что высоту и поэтичность «цыганской теме» придал именно Пушкин. Он «открыл» эту тему в русской литературе, во многом повлияв не только на ее развитие в литературе (Баратынский, Л. Толстой, Куприн, Лесков, Блок и т. д.), но и на восприятие цыган в русской культуре вообще945945
  См.: Домбровский Ю. Цыганы шумною толпой… // Вопросы литературы. 1983. № 12.


[Закрыть]. Я не касаюсь здесь связи «Цыган» Пушкина с идеями русского и европейского просвещения XVIII века и влияния поэмы в этом аспекте на последующую литературу. Вопрос этот был тщательно освещен в статье Ю. М. Лотмана и З. Г. Минц946946
  Лотман Ю. М., Минц З. Г. «Человек природы» в русской литературе XIX века и «цыганская тема» у Блока // Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 98–156.


[Закрыть]. Не касаюсь я и связи «Цыган» с традицией романтической поэмы, о чем писали Ю. Н. Тынянов, Б. В. Томашевский и многие другие947947
  См.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 144–145; Томашевский Б. В. Пушкин. Т. 1. М., Л., 1956. С. 615–632; Лотман Ю. М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830‐х годов // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 119. Тарту, 1962 С. 8–15.


[Закрыть]. Я лишь напоминаю о том, что изображение экзотики цыганской жизни, поэтизация ее, идеализация табора как «естественного» общества, восхищение музыкальностью и художественной восприимчивостью цыган и т. д. и т. п. – все это в русской культуре началось уже после Пушкина. В допушкинскую эпоху цыган – «шутовская персона» и святочная маска. У первых читателей «Цыган» единственным фоном для восприятия нового персонажа была традиция народного массового искусства. Известное стихотворение Державина «Цыганская пляска» (1805), полемизирующее со строками о цыганах в стихотворном послании И. И. Дмитриева «К Г. Р. Державину», еще не могло преодолеть инерцию этой традиции, хотя в связи с «Цыганами» Пушкина оно, конечно, тоже вспоминалось. Так, Вяземский, в целом восторженно воспринявший поэму, писал Пушкину 4 августа 1825 года:

Ты ничего жарче этого еще не сделал, и можешь взять в эпиграф для поэмы стихи Державина из Цыганской пляски: Жги души, огнь бросай в сердца от смуглого лица948948
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 200.


[Закрыть].

Итак, читатель первой половины XIX века все еще по привычке может воспринимать образы цыган в аспекте святочных ряжений, игрищ и демократической драматургии XVIII века. Не исключено также, что проекция на театр и драматургию возникла и в связи с непривычной для поэмы драматургической формой, о которой писали многие исследователи949949
  См.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. С. 62; Сидяков Л. С. «Евгений Онегин», «Цыганы» и «Граф Нулин» (К эволюции пушкинского стихотворного повествования) // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 8. Л., 1978. С. 7.


[Закрыть], а также теми расшатывающими романтическую поэму элементами, которые отметил Б. В. Томашевский (особенности стиха, бытовой ее колорит и др.)950950
  Томашевский Б. В. Пушкин. Т. 1. М.; Л., 1956. С. 615–632.


[Закрыть]. Именно эта драматургичность поэмы, несомненно, послужила основанием для многочисленных и скорых ее инсценировок.

Рылеев и Вяземский, не вполне удовлетворенные героем, каждый по-своему предлагают «возвысить» его. Вяземский пишет:

<…> Лучше предоставить ему барышничать и цыганить лошадьми. В этом ремесле, хотя и не совершенно безгрешном, все есть какое-то удальство и, следственно, поэзия951951
  Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 77.


[Закрыть].

Замечание Вяземского характерно: не полное, но частичное «возвышение» («все есть какое-то удальство»), не полный вывод героя из системы, а наделение его хоть в какой-то степени возвышающим его ремеслом. Это уже уступка поэтичности. Барышничество (торговля или обмен лошадьми) – постоянный реальный промысел цыган, излюбленное их занятие, причем «авторитет цыган лошадников и коновалов был высок, к ним часто обращались за советом и помощью»952952
  Друц Е., Гесслер А. Цыгане России и их фольклор // Сказки и песни, рожденные в дороге: Цыганский фольклор. М., 1985. С. 10.


[Закрыть]. Однако, надо думать, отнюдь не этот авторитет возвышает барышника в глазах Вяземского. Для Вяземского бóльшая поэтичность барышничества, видимо, создавалась за счет сближения «Цыган» с сюжетами «разбойничьих» романтических поэм. В. М. Жирмунский, анализируя этот тип русской байронической «поэмы, связывает ее начало в России также с именем Пушкина («Братья-разбойники»). Разбойники были вполне «законной» фигурой в романтической поэме, и никто не говорил о непоэтичности героев, допустим, в «Братьях-разбойниках». «Разбойники, – пишет В. М. Жирмунский, – появляются в поэмах различных сюжетных групп как элемент живописной обстановки действия, романтической окраски происшествия»953953
  Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. С. 284.


[Закрыть]. Возможно, именно поэтому в барышнике для Вяземского есть «хоть какое-то» удальство, тем более что с разбойничьей поэмой «Цыган» связывают и изгойничество героя («Его преследует закон»), и двойное преступление, которое он совершает (убийство Земфиры и Молодого цыгана). Вяземский, таким образом, предлагает Пушкину сделать некоторую уступку: оставить героя в пределах стилистики низовой культуры (цыган-барышник – также нередкий персонаж народных календарных игр и демократического театра), но при этом несколько опоэтизировать его за счет удальской, разбойничьей его профессии.

Рылеев выдвигает свой вариант «возвышения» героя. Как пишет Пушкин, он просил «сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не в пример благороднее». И здесь характерна уступительная частица «хоть». У Рылеева в письме: «<…> не лучше ли б сделать его кузнецом?» Откуда кузнец? И почему кузнец лучше и благороднее, чем цыган? Кузнец – одна из высокочтимых цыганских профессий954954
  Друц Е., Гесслер А. Цыгане России и их фольклор. С. 11; Штибер П. Г. Русские цыгане Этнографический очерк. С. 524; Герман А. В. Цыгане вчера и сегодня. М., 1931. С. 29.


[Закрыть]. Это цыганское занятие отмечено и Пушкиным: «И звон походной наковальни…»; и далее, в речи Старого цыгана: «Железо куй иль песни пой / И села обходи с медведем…» Д. Д. Благой полагает, что Пушкин не сделал Алеко кузнецом потому, что это ремесло требовало умений и навыков, которыми Алеко не владел. Герою пришлось выбрать менее квалифицированное занятие – вождение зверя и, тем самым, продолжать вести то же самое «праздное и беспечное существование, только в новом цыганском обличье», которое он вел до прихода в табор955955
  Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1813–1826). С. 361.


[Закрыть]. Что касается Пушкина, то так оно, видимо, и было. Однако приведенное размышление Д. Д. Благого вовсе не разъясняет позицию Рылеева.

Кузнец, так же как и медведь и цыган, был в народной календарной традиции святочным персонажем. Сошлюсь для примера хотя бы на святочную игру в кузнеца, на которую указал С. В. Максимов. По сюжету этой игры кузнец «перековывает» стариков в молодых. Здесь кузнец – комический персонаж: он изображается полуголым, в одних портках, с нарисованными на теле пуговицами. «Интерес игры, – как пишет С. В. Максимов, – состоит в том, чтобы при каждом ударе у кузнеца сваливались портки и он оставался совершенно обнаженным»956956
  Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903. С. 299.


[Закрыть]. Однако кузнец был не только святочным персонажем, но и мифологическим героем, который связывался «в мифологических представлениях преимущественно с положительным рядом мифических категорий»957957
  Иванов В. В. Кузнец // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1982. С. 22.


[Закрыть]. Отсюда «отношение к кузнецу как к человеку, обладающему сокровенными способностями, и страх перед возможностью реализации этих способностей»958958
  Иванов В. В., Топоров В. Н. Проблема функций кузнеца в свете семиотической типологии культур // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам. Вып. 1 (5). Тарту, 1974. С. 88.


[Закрыть]. То, что предложение переделать Алеко в кузнеца высказал именно Рылеев, особенно интересно: незадолго до написания письма Пушкину о «Цыганах» (январь 1825 г.) Рылеев вместе с А. А. Бестужевым создают агитационную песню про кузнеца: «Уж как шел кузнец / Да из кузницы / Слава! / Нес кузнец три ножа / Слава!» и т. д.959959
  Рылеев К. Полн. собр. стихотворений. Л., 1934. С. 313.


[Закрыть] Эта песня-агитка в наибольшей степени исполнена, по выражению Ю. Г. Оксмана, «террористического пафоса»960960
  Там же. С. 517.


[Закрыть]. Поскольку песня была создана «на манер подблюдных», т. е. святочных гадальных песен, можно предположить вполне профессиональное знакомство Рылеева с семантикой образа кузнеца. Среди подблюдных песен, предвещающих богатство, много таких, которые связаны с этим образом: «Идет кузнец из кузницы, / Слава! / Несет кузнец три молота» и т. д.961961
  Поэзия крестьянских праздников. Л., 1970. С. 188.


[Закрыть] Таким образом, для Рылеева кузнец был персонажем народным, но отнюдь не «низким», а именно поэтому он считал, что «облагородить» героя поэмы можно заменой его «низкого» ремесла (вожак) на более «высокое» (кузнец).

Таковы возражения и предложения оппонентов Пушкина. Не будучи подготовленными к «цыганской теме», они восприняли героя поэмы сниженным до уровня персонажей народной культуры. Все три персонажа, упомянутые в критике на «Цыган» (медведь, цыган, кузнец), принадлежат одной стилистической системе – это персонажи из репертуара календарных игр, обрядовой поэзии, демократического театра. И все они была спровоцированы «цыганской темой» поэмы.

Заметка о «Цыганах» входит в цикл «Опровержение на критики», над которым Пушкин работал в октябре 1830 г. в Болдине. Через шесть лет после написания «Цыган» и письма Рылеева, через три года после статьи Вяземского Пушкин отвечает своим оппонентам. Пушкин отвечает на критику поэмы, которую давно перерос. Но он помнит эту критику, по памяти восстанавливает замечания очень точно, задет ею и поэтому иронически выстраивает героев в святочный ряд, несмотря на то что для него самого цыгане, как персонажи поэмы 1824 г., уже позади. Это прощание с цыганами звучит в стихотворении болдинского периода: «Завтра с первыми лучами / Ваш исчезнет вольный след, / Вы уйдете – но за вами / Не пойдет уж ваш поэт»962962
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 3. М.; Л., 1937–1959. Кн. 1. С. 264.


[Закрыть]. Теперь Пушкин сам употребляет слово «цыган» в сниженном его значении, как, например, в эпиграмме на Булгарина, написанной 16 октября того же 1830 г.: «Не то беда, Авдей Флюгарин, / Что родом ты не русский барин, / Что на Парнасе ты цыган…»963963
  Там же. С. 245.


[Закрыть]. То же снижение понятия «табор», расхождение с прежним, просветительским, его толкованием и в «Домике в Коломне»: «И табор свой с классических вершинок / Перенесли мы на толкучий рынок»964964
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 85.


[Закрыть].

В заметке Пушкина о критике на «Цыган» первые три предложения представляют собой изложение точек зрения оппонентов. Последние два – реакцию автора на них, т. е. собственно «опровержение на критику». Пушкин пишет: «Всего бы лучше сделать из него чиновника 8‐го класса или помещика, а не цыгана». Это – ирония, которая создается путем включения самого автора в дискуссию о возможных путях «улучшения» / «возвышения» героя. Ряд, казалось бы, доведен до абсурда: медведь, цыган, кузнец, чиновник 8‐го класса, помещик. С точки зрения Пушкина 1824 г. – это действительно абсурд, и, насмехаясь над оппонентами, он называет героев, подлостью выпадающих из стилистики «высокой» поэмы. Но с точки зрения Пушкина 1830 г. – это как раз то, чем он сейчас занят. Ю. Н. Тынянов пишет по поводу заметки Пушкина о «Цыганах»: «„Помещик“ и „чиновник“ еще впереди»965965
  Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 145.


[Закрыть]. В 1824 г. они действительно были впереди, а осенью 1830 г. у Пушкина появляются герои – чиновники разных классов и помещики. Примеры здесь многочисленные. Достаточно указать на рассказчиков и героев «Повестей Белкина», где названы и действуют титулярный советник (9‐й класс), подполковник (7‐й класс), поручик (12‐й класс), прапорщик (14‐й класс), коллежский регистратор (14‐й класс), коллежский советник (6‐й класс) и т. д. Пушкин делает это демонстративно, понимая, что теперь именно этим он шокирует публику.

Случайно ли рядом с помещиком указан чиновник именно 8‐го класса? Эстетический смысл благородства, т. е. высоты, поэтичности, который используется Пушкиным в связи с предложением Рылеева сделать из Алеко «хоть кузнеца», заменяется социальным: благородный – т. е. дворянского происхождения. Помещик и чиновник 8‐го класса благороднее, ибо они – дворяне. Помещик – землевладелец-дворянин; чиновник 8‐го класса (коллежский асессор) – чин, дававший право на потомственное дворянство (ср. вариант заметки: «Всего бы лучше сделать из него дворянина, чиновника, а не цыгана»966966
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 396.


[Закрыть]. Отсюда и конкретизация, возникшая в процессе работы над заметкой: не просто чиновник, но чиновник 8‐го класса. Для Пушкина же обращение к новому герою (помещику и чиновнику) сопрягалось и с поисками морального благородства – нравственности. Отсюда поиск героев среди мелких чиновников, рассуждение о чине в «Станционном смотрителе» и ироническое обыгрывание своей позиции, в наибольшей степени сказавшееся в поэме «Езерский» (1832): «С усмешкой скажет критик мой: / „Куда завидного героя / Избрали вы! Кто ваш герой? / – А что? Коллежский регистратор“»967967
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 101.


[Закрыть]. И дело здесь не только в том, что коллежский регистратор – последний, 14‐й чин в «Табели о рангах»; дело в появлении такого героя в произведении высокого жанра – поэме. Явно с отсылкой к полемике по поводу «Цыган» Пушкин там же, в «Езерском», пишет: «<…> Имел я право / Избрать соседа моего / В герои повести смиренной, / Хоть человек он не военной, / не [второклассный] Д<он> Жуан, / Не демон – даже не цыган…»968968
  Там же. С. 103.


[Закрыть].