Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

В «Божедомах» (1868–1869) газетный работник Бубка называет Салтыкова пророком, сказавшим, «что нигилист есть нераскаявшийся титулярный советник, а титулярный советник есть раскаявшийся нигилист, да прибавил, что „все тут будем“ – и верно!»782782
  Лесков Н. С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 7. С. 520.


[Закрыть]. Лесков включает почти буквально высказывание Салтыкова из хроники «Наша общественная жизнь» (<Январь 1864 года>): «Но и я сказал вещь не менее резонную, когда утверждал, что нигилисты суть не что иное, как титулярные советники в нераскаянном виде, а титулярные советники суть раскаявшиеся нигилисты… Все там будем!» [6. С. 234]. «Все там будем» в истолковании «кающегося нигилиста» означает – «будем в лагере реакции и консерватизма». Это выражение очень понравилось Лескову, совпадало с его взглядами и запомнилось ему навсегда. Впоследствии он не раз его использовал, вплоть до 1891 г., когда 4 января писал Л. Н. Толстому о бывших нигилистах и радикалах, которые теперь устраиваются на службу с большим жалованием: «Вспоминаешь Салтыкова: „Все там будем“!!»783783
  Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. 11 / Подг. текста и примеч. Б. М. Эйхенбаума. М.: Худож. лит., 1958. С. 473.


[Закрыть].

Примеры отсылок Лескова к Салтыкову многочисленны, в то время как Салтыков и в дальнейшем сохранял весьма настороженное отношение к Лескову и его творчеству. О Лескове он никогда больше не писал: роман «Некуда» раз и навсегда определил для него «лицо» и репутацию Лескова, и в этом смысле действительно имел для писателя «роковое и почти трагическое значение» [9. С. 234]. До Лескова иногда доходили некоторые суждения Салтыкова о нем. Так, в 1875 г. Лесков пишет И. С. Аксакову: «В одном московском доме Некрасов сказал: „Да разве мы не ценим Лескова? Мы ему только ходу не даем“»784784
  Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. 10. С. 397.


[Закрыть]. Под «мы» имелся, конечно, в виду и присутствовавший здесь же Салтыков.

И вместе с тем сближение Салтыкова и Лескова происходило.

Со временем Салтыков все более совпадает в своих взглядах с Лесковым на литературу. В статье «Напрасные опасения» (1868) он писал: «Новая русская литература не может существовать иначе как под условием уяснения <…> положительных типов русского человека…» [9. С. 23]. Создание положительных героев было для него самой трудной и самой необходимой задачей литературы как «приуготовление элементов будущего»785785
  Столярова К. В. Лесков и Россия // Лесков Н. С. Полн. собр. соч. Т. 1. М.: Терра, 1996. С. 97.


[Закрыть]. Лесков в своих рассказах о праведниках как раз «приуготовлял эти элементы». Это свидетельствовало о том, сколь важным писатель считал воссоздание черт красоты народа, его нравственности и подвижничества. «Искусство, – по его мнению, – должно и даже обязано сберечь сколь возможно все черты народной красоты»786786
  Лесков Н. С. Жития как литературный источник // Новое время. 1882. № 2323. 17 августа. С. 2.


[Закрыть].

Салтыков, говоря о необходимости создания в литературе положительных героев, отнюдь не вспоминал Лескова, который так много сделал в этом направлении. Сближение Лескова с Салтыковым происходило, но оно происходило не на личностном уровне, а на уровне идей, взглядов на те или иные вопросы литературы и русской жизни. «Были, знаете, слова, – говорил Салтыков Н. К. Михайловскому незадолго до смерти, – ну, совесть, отечество, человечество, другие там еще… А теперь потрудитесь-ка их поискать!»787787
  Михайловский Н. К. Памяти Щедрина // М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников / Под общ. ред. С. Н. Голубова и др. [Л.]: ГИХЛ, 1957. С. 313.


[Закрыть]. Свой литературный стиль писатель объяснял так: «Литература, например, может быть названа солью русской жизни: что будет, если соль перестанет быть соленою?»788788
  Арсеньев К. К. Салтыков (Михаил Евграфович) // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и М. А. Ефрона: В 86 т. Т. 28. СПб.: Издательское дело, 1900. С. 153.


[Закрыть]. Салтыков вспоминает здесь слова из Евангелия от Марка (9: 50).

И случается, как по Пушкину: «Бывают странные сближенья». В 1891 г., уже после кончины Салтыкова, Лесков опубликовав в «Петербургской газете» «литературную заметку» «Обуянная соль», поставил к ней эпиграф из Евангелия от Марка: «Соль – добрая вещь, но если соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Образ обуянной соли Лесков, как несколькими годами раньше Салтыков, связывает с литературой. Отвечая на критику своего рассказа «Под Рождество обидели», Лесков пишет:

если же литература отступит от <…> высокого и верного направления <…> она будет то, что обуянная соль, потерявшая свою соленость, которую остается выбросить вон789789
  Лесков Н. С. Обуянная соль // Петербургская газета. 1891. 13 января. № 12. С. 1–2.


[Закрыть].

Салтыков умирает 28 апреля 1889 г. Двенадцатого октября 1889 г. Лесков пишет В. А. Гольцеву:

Посылаю Вам стихотворение Фофанова, которое висело у меня, прикрепленное на стенке над рабочим столом. Оно написано не одному Салтыкову, а вообще «отошедшим» и появилось в печати после смерти Андрея Алекс<андровича> Краевского. Мне оно очень нравится…

И далее приводится текст стихотворения «Отошедшим»: «Отходят старые глашатаи свободы / Под своды вечные, под гробовые своды / И лавры провожают их…»790790
  Лесков Н. С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 11. М.: Terra, 2007. С. 349.


[Закрыть].

К. М. Фофанов написал это стихотворение в августе 1889 г. Оно посвящено «вообще „отошедшим“» в последнее время, но Лесков, вывесивший текст этого стихотворения над своим рабочим столом, прежде всего вспомнил Салтыкова, «отошедшего» несколько месяцев тому назад.

V

Среди предметов школьного курса, пожалуй, нет предмета более дискуссионного, чем литература: вопросы преподавания литературы постоянно обсуждаются в печати, но еще чаще они возникают в частных беседах. Заявление о том, что школа отбивает всякий интерес к литературе, можно услышать от людей разных возрастов и специальностей. Нередко «программные» литературные произведения перечитываются бывшими учениками лишь через много лет после окончания школы, а порою так больше никогда и не берутся в руки. Только потому, что их проходили когда-то в школе. Это парадоксальный, но всем достаточно хорошо известный и печальный факт. Именно с этой областью школьных знаний связываются понятия рутины и косности. Литература призвана будить мысль, но на деле она ее часто глушит. В определенной степени такому положению способствуют школьные учебники, которые своей заявкой на окончательное и исчерпывающее раскрытие смысла художественного произведения лишают учеников возможности проявить инициативу. Поскольку все ясно, исследовано и решено, о чем думать? Сам процесс добывания знаний о художественном произведении оказывается за пределами сознания учеников. Спорные вопросы и нерешенные проблемы обычно на обсуждение не выносятся. Ученики, получая результаты исследований, лишены возможности участвовать в самом процессе получения этих результатов; они не представляют, что каждое знание добывается долгим и трудным путем и что каждое знание есть знание неполное, относительное. Учебный материал, оставляя впечатление бесспорности, не порождает вопросов, в то время как интересным может быть лишь тот предмет, который вопросы вызывает: вспомните заинтересованную аудиторию – это всегда аудитория, задающая вопросы. Так называемые «контрольные вопросы» учебников предназначены обычно не для того, чтобы будить мысль, но чтобы «закрепить» материал: они, как правило, рассчитаны на один-единственный и заранее предрешенный ответ, который следует искать либо в тексте художественного произведения, либо в том же учебнике.

А между тем история литературы до сих пор ставит перед нами больше вопросов, чем дает ответов. Многие произведения, которые, на первый взгляд, представляются легко доступными пониманию и не требующими подробных комментариев и разъяснений, вызывают вопросы. В качестве примера такого «простого» текста может послужить стихотворение Н. А. Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом…», давно уже входящее в состав школьных «программных» произведений.

Это один из самых загадочных некрасовских текстов, со странной и до конца еще не понятой судьбой: при жизни поэта стихотворение не печаталось; отсутствуют данные о том, делал ли Некрасов попытку напечатать его; автограф его не найден; не дошло ни единой прижизненной копии. Впервые текст этот был опубликован через пять лет после смерти Некрасова, в 1883 году, в составе альбома Ольги Козловой, жены поэта-переводчика П. А. Козлова. Альбом был издан мизерным тиражом – сорок экземпляров791791
  Album de Madame Olga Kozlow. M.: Тип. А. Гатцука, 1883.


[Закрыть]. Он представлял собой альбом автографов русских и французских литераторов, заполнявшийся в промежутке с 1866 по 1882 год. Имена людей, оставивших в нем свои записи, делают честь его владелице: наряду с Некрасовым, читатель встречается в нем с Гончаровым, Тургеневым, Салтыковым-Щедриным, Островским, Достоевским, Полонским, А. Майковым, Апухтиным, В. Гюго, А. Дюма-сыном и другими писателями. Издание это не было факсимильным, то есть не давало точного воспроизведения графического оригинала. Запись Некрасова расположена почти в самом конце альбома – на 171‐й странице (всего в нем 180 страниц), хотя, судя по проставленным датам, Некрасов заполнял его одним из первых. Некрасову в альбоме принадлежат следующие строки:

Не имея ничего нового, я долго рылся в моих старых бумагах и нашел там исписанный карандашом лоскуток. Я ничего не разобрал (лоскуток, сколько помню, относится к 1848 году), кроме следующих осьми стихов:

 
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
 

Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому. Ничего другого не нашел и не придумал. Ник. Некрасов. 9 ноября 1873 г. С. П. Б.

Впоследствии альбом Ольги Козловой был утерян – последние данные о нем связаны с Парижем 1920‐х годов. Напечатанное маленьким тиражом, издание это, естественно, не получило широкого распространения. Поэтому новое «открытие» восьмистишия Некрасова состоялось в 1892 году, когда оно с небольшим разночтением («девушку» вместо «женщину») было напечатано в сборнике «Голодному на хлеб», благотворительном издании, предпринятом редакцией журнала «Русская мысль», в составе записи известного артиста М. И. Писарева:

Как-то, лет 20 тому назад, покойный Н. А. Некрасов, перебирая при мне свои рукописи, нашел между ними ветхий листок бумаги, написанный сверху донизу карандашом. Рукопись оказалась очень старой, карандаш местами совсем стерся, и мы, из всего написанного, с трудом могли разобрать только 8 строк, которые я тогда же и записал, вот они (приводится текст стихотворения. – Е. Д.). Этого отрывка я не встретил впоследствии ни в одном издании полного собрания сочинений Н. А. Некрасова, а потому полагаю, что, переписав его для нашего сборника, я делаю тем самым свой автограф заслуживающим внимания многих, без чего, разумеется, был бы не вправе ждать для себя такой чести792792
  Голодному на хлеб: Альбом автографов писателей, художников и общественных деятелей. СПб., 1892. С. 22.


[Закрыть].

Таковы два свидетельства, в общих чертах подтверждающие друг друга.

Впервые «Вчерашний день…» был включен в собрание стихотворений Некрасова 1920 года, подготовленное К. И. Чуковским, где почему-то был датирован 1861 годом793793
  Некрасов Н. А. Стихотворения. Пг., 1920.


[Закрыть]. В последующих изданиях датировка его, согласно указанию Некрасова, изменена на 1848 год (иногда со знаком вопроса), и с тех пор в исследованиях, посвященных творчеству Некрасова, стихотворение обычно рассматривается в перспективе этой даты794794
  См., например: Ашукин Н. С. Летопись жизни и творчества И. А. Некрасова. М.; Л., 1935. С. 98.


[Закрыть]. В первом томе академического полного собрания сочинений поэта оно также помещено под 1848 годом, правда с серьезными сомнениями, высказанными в комментариях795795
  Некрасов Н А. Полн. собр. стихотворений и писем: В 15 т. Т. 1. Л., 1981. С. 598.


[Закрыть]. Сомнения составителей первого тома вызваны статьей М. Д. Эльзона, в которой путем тщательного анализа записей Некрасова и Писарева делается попытка доказать, что восьмистишие это сочинено было Некрасовым в 1870‐х годах – одновременно или же незадолго до альбомной записи796796
  См.: Эльзон М. Д. О датировке стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» // Некрасовский сборник. Вып. 7. Л., 1980. С. 123–130. См. полемическую заметку на статью М. Д Эльзона: Тишкин Г. А. К вопросу о датировке стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» // Некрасовский сборник. Вып. 9. Л., 1988. С. 104–107.


[Закрыть]. Не приводя здесь всей аргументации М. Д. Эльзона и отсылая читателя к этой содержательной и интересной работе, формулируем лишь ее основные положения:

1. Недостоверность свидетельства М. И. Писарева. Писарев не был с Некрасовым в столь близких отношениях, чтобы поэт мог допустить его к совместному разбору архива: осенью 1873 года, когда был, по свидетельству Некрасова, найден «отрывок», Писарева не было в Петербурге: театральный сезон 1873/1874 годов он провел в Орле; будучи знакомым с альбомом Ольги Козловой по изданию 1883 года, с целью популяризации стихотворения любимого им поэта, опубликованного в малодоступном издании, Писарев делает свою запись вместе с некрасовским тестом. Тем самым свидетельство Писарева признается недостоверным.

2. Недостоверность свидетельства Некрасова, «имитировавшего как содержанием стихотворения, так и описанием внешнего вида рукописи давность создания»797797
  Эльзон М. Д. О датировке стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» С. 127.


[Закрыть]: в 1848 году Некрасов не мог быть свидетелем изображенной им сцены бития кнутом; заявление Некрасова о народности своей Музы для 1848 года представляется преждевременным; главная тема стихотворения – поэт и цензура, бывшая для Некрасова болезненной почти на всем протяжении его творчества, наиболее полное выражение получила в лирике 1870‐х годов, когда (вероятнее всего, импровизационным путем, может быть во время записи в альбом) и возникло стихотворение «Вчерашний день…».

Итак, получается, что перед нами две мистификации, одна из которых спровоцировала другую.

Несмотря на достаточно убедительные и остроумные доводы М. Д. Эльзона, его концепция в некоторых местах вызывает сомнение и в истории некрасовского стихотворения остается много неясного. Почему Некрасов, записав текст в дамский альбом, не только не пытается его опубликовать (на этот счет М. Д. Эльзон как раз имеет объяснение), но и не оставляет у себя его копию? Не могло ли записанное в альбом восьмистишие, действительно, быть отрывком невоплощенного замысла? Ощущение того, что это «вполне законченное стихотворение»798798
  Там же. С. 127.


[Закрыть], может быть ошибочным – нередко отрывки достаточно крупных произведений могут восприниматься (и преподносятся) как вполне завершенные произведения; за примером можно обратиться прямо к хрестоматийным некрасовским текстам: «Однажды в студеную зимнюю пору…», «Не ветер бушует над бором…» и ряд других. Если это действительно отрывок (что, кстати сказать, не исключено, ибо этим стихотворным размером Некрасов пользовался обычно для довольно крупных произведений), то каков был его так и не осуществленный замысел и каким годом он датируется? К сожалению, пока ответить на эти вопросы не представляется возможным.

Но нельзя ли восполнить недостаток исторических известий результатами литературоведческого анализа стихотворения? О чем оно и как оно построено? Какое место занимает оно в поэтической системе Некрасова?

Стихотворение «Вчерашний день, часу в шестом…» (или лирическая миниатюра, как его иногда называют799799
  См.: Григорьева А. Д., Иванова Н. Н. Язык лирики XIX века: Пушкин. Некрасов. М., 1981. С. 243.


[Закрыть]) отчетливо делится на две части: первые шесть стихов и два последних. Его лирическим героем является автор, который ведет повествование от первого лица, рассказывая о том, что произошло и чему он был свидетелем в недавнем прошлом: «вчерашний день» (в значении – «вчера»). Вчера – это накануне сегодня, за сутки до нынешнего дня, переживаемого мною в настоящий момент и являющегося точкой отчета времени. Это обнаруживает, во-первых, субъективность, эгоцентричность в восприятии времени800800
  Ср.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979. С. 292.


[Закрыть] и, во-вторых, этим достигается ощущение свежести воспоминания: так можно обозначать время в дневниковой записи (конечно, помимо свойственной дневнику выносной даты) или рассказывать о недавно случившемся своим знакомым, поскольку и для рассказчика, и для слушателя вчера совпадает801801
  См.: Григорьева А. Д., Иванова И. И. Язык лирики XIX века. С. 243.


[Закрыть]. Для стихов Некрасова отсылка к недавнему прошлому – вполне обычное явление: «Вчера был поражен я сценой безобразной…»802802
  Некрасов Н. А Полн. собр. стихотворений: В 3 т. Т. 1. Л., 1967. С. 128. Далее ссылки на это издание даются в тексте в скобках, первая цифра – том, вторая – страница.


[Закрыть]; «На днях у них парадный был обед» (1, 89); «Знакомый мне в прошедшую субботу сошел с ума» (1, 98); «Вот и сегодня… ну, просто беда!» (1, 169); «Я сегодня так грустно настроен» (1, 184) и многие другие.

Интонация и стилистическая окраска первого стиха, в котором называется время описываемого события, намеренно сниженная (прозаическая)803803
  К. И. Чуковский пишет о Пушкине как предшественнике Некрасова в деле введения в стихотворную речь прозаической интонации «В последних числах сентября / (Презренной прозой говоря)». И кто знает, если бы в «Графе Нулине» не было этой нарочито прозаической интонации и нарочито прозаической даты, мог ли бы Некрасов с такой смелостью начать свое обращение к музе „антипоэтическими“, простыми словами?» (Чуковский К. И. Мастерство Некрасова М., 1962. С. 60).


[Закрыть] и даже разговорная, бытовая. Просторечное выражение «вчерашний день» сочетается с достигнутым инверсией снятием точности в обозначении часа («часу в шестом», а не «в шестом часу»). Время происшествия определено достаточно точно, но только по отношению к моменту описания. Именно эта относительность и субъективность в обозначении времени, точность, снятая прозаической разговорной интонацией, и несут на себе печать достоверности: не просто «как-то раз», «однажды», а именно вчера и именно часу в шестом. Такое обозначение времени характерно для некрасовских прозаических произведений 1840‐х годов: «Часу в двенадцатом гулял я по Невскому»; «…часу в пятом пришли домой»; «…часу в осьмом утра…»; «…осенью, часу в пятом в одну из лучших петербургских рестораций…»; «23 марта 18** года, очень рано, часу в одиннадцатом…; «…в тот же день часу в одиннадцатом утра…» и др.

Второй стих называет место происшествия: «Зашел я на Сенную». Автор (лирический герой) не специально идет на это место, а заходит, то есть приходит по пути, случайно забредает, гуляя по этому району Петербурга, и, ненароком попав на Сенную площадь, становится свидетелем описанной далее сцены. Но сам этот район появляется у автора «Петербургских углов», конечно же, не случайно. Сенная площадь вместе с прилегающими к ней улицами и переулками была самым демократичным, простолюдным районом столицы804804
  Описание быта и нравов Сенной площади середины XIX века см.: Крестовский В. В. Петербургские трущобы: Книга о сытых и голодных. М.; Л., 1935; Свешников Н. И. Воспоминания пропащего человека. М.; Л., 1930.


[Закрыть]. Здесь обитала «всякого рода питерская голытьба»805805
  См.: Синюхаев Б. Г. Садовая улица. Л., 1974. С. 114.


[Закрыть]. В некрасовском восьмистишии Сенная – знак того Петербурга, который был «открыт» авторами «физиологий» в сороковых годах XIX века, в том числе и Некрасовым, и когда бы ни было написано стихотворение, его связь с физиологическим очерком, неоднократно отмечавшаяся в исследовательской литературе, очевидна. Тема «Некрасов и Петербург» сложна и многогранна, и в теме этой стихотворение «Вчерашний день…» занимает свое место.

В третьем и четвертом стихах говорится о том, что происходит на Сенной: «Там били женщину кнутом, / Крестьянку молодую». Это неопределенно-личное предложение, не называя производителя действия, сосредоточивает внимание на самом действии. Почему действующие лица (лицо) не названы? Во-первых, в центре кадра оказывается сам факт избиения, во-вторых, в контексте русской социальной действительности определенного исторического периода они, как кажется, достаточно легко угадываются читателем. Объект, на который распространяется действие переходного глагола «били», имеет при себе уточнение: избиваемой оказывается женщина, молодая крестьянка. Выделение в объекте полового, социального и возрастного признаков весьма показательно – напомним, какую существенную роль играет в творчестве Некрасова образ русской женщины-крестьянки. В качестве орудия избиения назван кнут.

Пятый стих, представляя собой безличное предложение эллиптической конструкции, фиксирует поведение женщины во время экзекуции: «Ни звука <не вырывалось> из ее груди». Эллиптической конструкцией поддерживается свойственная всему восьмистишию разговорная интонация, а также передается напряженное психологическое состояние как самой истязаемой, так и автора. Выделительно-ограничительная частица «лишь», с которой начинается шестой стих, концентрирует внимание на том единственном звуке, который нарушает абсолютно беззвучную сцену истязания: «Лишь бич свистал…». «Бич» (здесь: синоним «кнута») – метонимическое обозначение экзекуторов, не названных в предыдущем предложении, отношение которых к происходящей сцене характеризуется деепричастием «играя», что подчеркивает своеобразную эстетичность сцены для ее исполнителей, а может быть, и для зрителей.

Оставляя пока в стороне последние два стиха, являющиеся обобщением и пуантом всего текста, подведем некоторые итоги относительно первой, «эмпирической»806806
  Сильман Т. Заметки о лирике. Л., 1977. С. 9.


[Закрыть], части стихотворения. Автор описывает сцену, предельно конкретизированную как во времени (с точностью до часа), так и в пространстве (топографическое обозначение места действия); в качестве свидетеля, очевидца сцены, выступает он сам; это – сцена избиения кнутом/бичом молодой крестьянки, которая во время истязания над ней не издает ни звука. Сцена – не момент; глаголы несовершенного вида (били, свистал, играя) показывают, что автор какой-то более или менее протяженный промежуток времени наблюдает (= изучает?) ее. Такова экспозиция стихотворения, его «иллюстрационный исторический материал»807807
  Там же.


[Закрыть].

Авторская установка на достоверность дает основание поставить вопрос о соотнесении описанного события с реальностью: что, когда и где видел, мог видеть (или описал как виденное им) автор? Можно предположить, что в стихотворении изображается сцена публично исполняемого телесного наказания, самая распространенная форма наказания в дореформенной России. В качестве орудия наказания назван кнут, узаконенный в русском правосудии еще «Судебником» Ивана III в 1497 году, употреблявшийся в течение трехсот пятидесяти лет и неизменно вызывавший ужас и удивление иностранцев. Кнут состоял из короткой деревянной рукоятки и прикрепленного к ней кожаного столбца с медным кольцом, к которому привязывался особым образом выделанный ремень из толстой сыромятной кожи, с желобом посередине и загнутый на конце. Специальной выделкой ремня достигалась такая твердость, что искусный палач мог с первого удара перебить позвоночник. Со времени отмены смертной казни императрицей Елизаветой Петровной в 1753 году битье кнутом часто заменяло собою смертную казнь, превратив ее из простой в квалифицированную. Кнутом били по обнаженному телу, наказание совершалось очень медленно (до двадцати ударов в час) и в предназначенных для того местах – главным образом, в местах скопления народа: на торговых, рыночных площадях, отчего и получило название «торговая казнь». После ряда ограничительных указов кнут был отменен «Уложением о наказаниях» 1845 года. Следовательно, Некрасов, прибывший в Петербург в 1838 году, мог видеть «торговую казнь» только в промежутке между 1838 и началом 1845 года (время выхода указа). В последние годы перед отменой «торговой казни» наказание кнутом практиковалось уже достаточно редко808808
  См.: Ровинский Д. Русские народные картинки. Т. 5. СПб., 1881. С. 322–323.


[Закрыть], а по отношению к женщинам практически не применялось. Даже в начале XVII века женщина получала небольшое число ударов кнутом. Так, Адам Олеарий был свидетелем наказания женщины шестнадцатью ударами809809
  Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906.


[Закрыть]. В начале же XIX века женщина обычно присуждалась к одному или нескольким ударам810810
  См.: Тимофеев А. Г. История телесных наказаний в русском праве. СПб., 1904. С. 243.


[Закрыть]. Кнут назначался только в случаях тягчайших преступлений и преимущественно к тем, кого желательно было убить811811
  См.: Маркиз де Кюстин. Николаевская эпоха: Воспоминания французского путешественника. М., 1910. С. 55.


[Закрыть]. Кроме того, местом «торговой казни» в Петербурге была не Сенная, а Троицкая (в XVIII веке), а позже – Конная площадь, где для нее строился специальный эшафот812812
  См.: Михневич В. Петербург весь на ладони. СПб., 1874. С. 4; Тимофеев А. Г. История телесных наказаний в русском праве. С. 232; Крестовский В. В. Петербургские трущобы. С. 373.


[Закрыть].

Таким образом, мы сразу же наталкиваемся на ряд несоответствий изображенного Некрасовым происходившему в действительности. Вероятность того, что поэт мог написать это стихотворение до 1845 года, очень мала: как мы увидим далее, проблемы, в нем поднимаемые, для творчества раннего Некрасова еще не были актуальными. После 1845 года Некрасов мог видеть публичное наказание не кнутом, а плетьми (о чем он демонстративно заявляет в стихотворении «Поэт и гражданин»: «Без отвращенья, без боязни / Я шел в тюрьму и к месту казни / В суды, в больницы я входил» – 1, 237), менее тяжелым орудием, которое заменило кнут и использовалось вплоть до полной отмены публичных наказаний в 1863 году. Для женщин же плети были отменены уже в 1855 году813813
  См.: Джаншиев Г. Отмена телесных наказаний // Джаншиев Г. Эпоха великих реформ: Исторические справки. М., 1898. С. 189–256.


[Закрыть].

Но что же могло быть на Сенной? На Сенной (угол Большой Садовой и Спасского переулка) была съезжая, полицейская часть, в которой полицейские служители могли наказывать за маловажные проступки, обычно – мелких воришек и нарушителей общественного порядка814814
  См.: Михневич В. Петербург весь на ладони. С. 353.


[Закрыть]. Наказывали в части розгами (связанными вместе березовыми или ивовыми прутьями) и не публично. А. Г. Тимофеев, автор известной книги о телесных наказаниях в России, писал по этому поводу: «Наказание розгами производилось через полицейских служителей и не публично»815815
  Тимофеев А. Г. История телесных наказаний в русском праве. С 297.


[Закрыть]. Это входило в обязанности полиции как мера предупреждения и пресечения преступлений. Маркиз Астольф де Кюстин со слов заключенного в 1839 году в одной из московских частей француза Перне следующим образом описывает окружающую его там обстановку:

На внутреннем дворе производилась экзекуция над крепостными людьми по требованием хозяев, присылавших их на расправу в полицию; за тонкой стеной темницы Перне целый день с раннего утра слышался свист розог, стоны жертв и ругань палачей816816
  Маркиз де Кюстин. Николаевская эпоха. С. 119.


[Закрыть].

О том же рассказывает и И. С. Тургенев, находившийся в апреле-мае 1852 г. под арестом на съезжей 2‐й Адмиралтейской части Петербурга817817
  См.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 1. М.; Л., 1961. С. 395.


[Закрыть].

Но может быть, в стихотворении изображается случай полицейского произвола, самовластья, весьма распространенного в дореформенной России? Так, рассказывают, что московский и петербургский полицмейстеры возили с собой плети, которые применяли по собственному усмотрению818818
  Джаншиев Г. Отмена телесных наказаний. С. 233.


[Закрыть]. Однако Некрасов изображает сцену, оставляющую впечатление некоторой эпической протяженности, методичности действия и организованности его: не избивали, а били, женщина под кнутом молчала в процессе битья, бич не просвистел, а свистал – передается незаконченное и продолжающееся действие. (Указание на звук, производимый кнутом, – вполне реальная деталь, отмечавшаяся многими свидетелями публичных казней или же самими наказуемыми. Так, один из осужденных писал в своих воспоминаниях: «Я ожидал смерти с первым ударом… Вдруг в воздухе что-то просвистело: то был звук кнута»819819
  Пастор Зейдер и приговор 7 июня 1800 г. // Русская старина. 1878. № 21. С. 180.


[Закрыть].) Сам автор-свидетель по крайней мере некоторый, достаточно протяженный период времени наблюдает сцену, фиксируя ее отличительные черты. Эта эпичность и организованность позволяют увидеть в ней не проявление произвола, а законную экзекуцию. По той же самой причине отпадает предположение, что Некрасов изображает сцену хулиганского (как бы мы сейчас сказали) избиения женщины не палачовым, а скотовьим кнутом – нечто вроде эпизода, описанного В. В. Крестовским в предисловии к роману «Петербургские трущобы», где, кстати сказать, действие происходит также вблизи Сенной в 1858 году:

Первое, что поразило меня, это – кучка народа, из середины которой слышались крики женщины. Рыжий мужчина, по-видимому отставной солдат, бил полупьяную женщину. Зрители поощряли его хохотом. Полицейский на углу пребывал в олимпийском спокойствии820820
  Крестовский В. В. Петербургские трущобы. С. 4.


[Закрыть].

Или в самом тексте романа и тоже на Сенной:

Что это за крики и что за толпа? <…> Пьяная драка… Клочья… Кровь… Вон раздается призывный свисток полицейского-хожалого, которым он зовет на помощь подчаска, а в эту самую минуту с противоположной стороны, у Полторацкого переулка, новые крики… «Караул! Караул!» – слышится оттуда, и, судя по короткому, отрывающемуся выкрику, можно с достоверностью предположить, что человека взяли за горло и душат…821821
  Там же. С. 329–330.


[Закрыть]

Но подобные эпизоды лишены своего рода «театральности», свойственной «законным казням», – они, как правило, шумны, крикливы и беспорядочны, а именно «сценичность» характеризует стихотворение Некрасова: зрители отделены от сцены, которую они наблюдают. Зрелища публичной казни, как показывают воспоминания очевидцев, отличались строгой обрядностью, театральностью и замедленной размеренностью совершаемого. «Все это делалось очень-очень медленно», – писал по собственным воспоминаниям Л. А. Серяков822822
  Серяков Л. А. Мои трудовая жизнь // Русская старина. 1875. № 4. С. 170.


[Закрыть]. Палачи «становились в ногах осужденного, клали плети на эшафот и, перешагнув через этот конец правой ногою, ждали приказа начать наказание от исполнителя приговора. Начинал сперва стоявший с левой стороны палач; медленно поднимая плеть, как бы какую тяжесть, он с криком: «берегись! ожгу!» наносил удар; за ним начинал свое дело другой. При наказании наблюдалось, что удары следовали в порядочные промежутки один после другого»823823
  Студеникин Г. И. Заплечные мастера: Исторический очерк // Русская старина. 1873. № 8. С. 215.


[Закрыть]. Это, действительно, было зрелище – позор: зрелище, представляемое взору и одновременно с этим поруганье, бесчестье для наказуемого.

Таким образом, изображенная Некрасовым сцена не находит точного соответствия в русской действительности середины XIX века. Но, может быть, он вовсе не был очевидцем публичной казни и реконструирует ее согласно своему воображению и знаниям, в результате чего возникают ошибки в названии орудия наказания и места действия? Такое предположение маловероятно: вопросы, касавшиеся телесных наказаний, широко обсуждались в русской печати середины XIX века, в том числе и в «Современнике»824824
  См., например: Современник. 1860. № 1, 3; 1861. № 8.


[Закрыть]. Поэт остро относится к этой проблеме, и тема казни и телесного наказания встречается в его произведениях очень часто: «Постегали плетьми, и уводят дружка / От родной стороны и от лапушки прочь» (1, 105); «И преступник, сегодня судимый, / Вдвое больше получит плетей» (2, 169); «В мире нет упрямей мужика. / Так лежит под розгами безгласно» (3, 342); «Знаешь сам, мужская награда – / плеть и кнут, и мне другой не надо» (3, 342) и многие другие примеры.

Отличие кнута от розог и плетей, разумеется, было Некрасову прекрасно известно, и он вполне сознательно из всех орудий наказания выбирает для своего восьмистишия самое жестокое – кнут:

Первое место по тяжести всегда и бесспорно принадлежало кнуту, за ним шли плети, занявшие впоследствии место кнута, но не заменившие его по силе и значению825825
  Тимофеев А. Г. История телесных наказаний в русском праве. С. 232.


[Закрыть].

Слово «кнут» приобрело постепенно особое значение – оно не только обозначало собою конкретный предмет (орудие наказания), но и, наряду с этим, стало выражать сущность определенного явления, становясь его символом. Это символ российской юстиции и более того – российской государственности вообще. Кнут – правительственная система гнета и насилия. (Напомним здесь эпиграмму на Карамзина, которую обычно приписывают Пушкину: «В его „Истории“ изящность, простота / Доказывают нам без всякого пристрастья / Необходимость самовластья / И прелести кнута».) Уже после отмены кнута защитников телесных наказаний называли «кнутофилами».

Особое место занимает это слово и в художественном мышлении Некрасова: поэт всегда фиксирует на нем свое внимание. В одном из автобиографических отрывков Некрасов рассказывает, как в семилетием возрасте он вместе с матерью вспоминал свой переезд в Грешнево после ухода отца в отставку в 1823 году. Они оба вспомнили встречу с пастушком, которому мать дала несколько грошей. И после этого мать попыталась пробудить в сыне еще одно воспоминание: «„Не помнишь ли еще что было в руке у пастуха?“ Я не помнил. „В руке у пастуха был кнут“, – слово, которое я услыхал тогда в первый раз»826826
  Автобиографии Некрасова // Литературное наследство. Т. 49–50. М., 1946 С. 139.


[Закрыть]. Конечно, у пастушка в руках был скотовий кнут, а не палачовый, но слово это фиксируется в сознании Некрасова, как выражение чего-то чрезвычайно значительного – сущности того государства, в котором живет поэт. Синонимом этого слова является «бич», и оба обозначают самоуправство бесчеловечной власти: «Чего же им еще?.. А если точно есть / Любители кнута, поборники тиранства» (1, 163); «И к свисту буйного бича» (2, 66); «Лишь тем, чей бич хлестал ее больней» (3, 318); «Не бойся цепи и бича» (3, 329) и многие другие примеры. Иногда это скотовий кнут: «Показалось кнута ему мало» (2, 170); «…да извозчик-палач / Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч»; «…клячонка стояла / Полосатая вся от кнута» (3, 170).

Так в стихотворении «Вчерашний день…» конкретная и во многом документально атрибутированная сцена, благодаря кнуту/бичу абстрагируется, превращаясь в символ страданий и униженности беззащитного и притесненного народа, и поэтому для усиления впечатления от этой сцены в качестве наказуемого и названа женщина: «Но я всю жизнь за женщину страдаю».