Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

В 1824 г. Пушкин вводил в поэму святочного и шутовского персонажа интермедий, меняя при этом его прежнее значение, и читатели не понимали его. В 1830 г. Пушкин пишет о помещиках и чиновниках, и критика встречает таких героев холодно и настороженно. Тем самым ирония снималась и превращалась в серьезное и весьма актуальное для Пушкина этого периода утверждение. Получалось высказывание, которое читается в двойном ключе: ироническое по отношению к оппонентам и вполне серьезное – для себя, что подтверждается последней фразой: «В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы, ma tanto meglio».

Наряду с освоением новых героев (помещика и чиновника) Пушкин обращается к уже отработанным жанрам: сентиментальной и романтической повести, анекдотам, «полусправедливой повести» и т. п. Об этом этапе эволюции пушкинского творчества много писалось (В. В. Гиппиус969969
  Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966. C. 7–45.


[Закрыть], В. Э. Вацуро970970
  Вацуро В. Э. От бытописания к поэзии действительности // Русская повесть XIX века. Л., 1973. C. 214–216.


[Закрыть], Л. С. Сидяков971971
  Сидяков Л. С. Художественная проза А. С. Пушкина. Рига, 1973. С. 58–85.


[Закрыть]). Но «восстановление прежних литературных форм в правах эстетического гражданства»972972
  Вацуро В. Э. От бытописания к поэзии действительности. C. 215.


[Закрыть] выходит далеко за пределы сюжетных схем романтической и сентиментальной литературы. «Права эстетического гражданства» получают в этот период и жанры низового демократического искусства. Так, «Метель» и «Домик в Коломне» ориентированы на жанр святочного рассказа973973
  Хаев Е. С. О стиле поэмы «Домик в Коломне» // Болдинские чтения. Горький, 1977. С. 24–35; Душечкина Е. В. Стилистика русской бытовой повести XVII века (Повесть о Фроле Скобееве). Таллин, 1986. С. 78.


[Закрыть] «Гробовщик», который обычно соотносится с серией новелл о добродетельном ремесленнике, одновременно с этим проецируется и на комические сцены демократической драматургии, в которой персонаж-гробовщик («могилник», «гробокопатель») не редок и, видимо, связан с календарной традицией игр «в покойника» и «страшным» святочным рассказом о гробах, покойниках, кладбищах и т. п. Основой первой стихотворной сказки «О попе и работнике его Балде», написанной 13 сентября 1830 г., послужила русская народная сказка, записанная Пушкиным в Михайловском.

Происходит новое смещение, но теперь уже не за счет обновления установившихся жанров, а за счет реабилитации старых и ввода элементов поэтики жанров демократического искусства и народного творчества. Литературная эволюция делает новый виток. Пушкин формулирует это в следующем высказывании: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча старыми произведениями искусства, ограниченным кругом языка условного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному»974974
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 73.


[Закрыть]. В неоконченной статье 1828 г., из которой взята эта цитата, Пушкин говорит прежде всего об обновлении языка. Задачу обновления героя и жанра он решил несколько лет спустя в Болдине. «Опровержение на критику» превратилось в определение своего творческого пути.

СВЯТОЧНЫЙ БУМ, ИЛИ ПРАЗДНИЧНАЯ ПОВИННОСТЬ РУССКИХ БЕЛЛЕТРИСТОВ

Подавляющее большинство русских святочных произведений было создано в конце XIX – начале XX века. Почти каждая газета этого времени, столичная и провинциальная, почти каждый журнал не только считали необходимым напечатать на святках приуроченный к ним рассказ (а чаще всего – серию таких рассказов), но и помещали в праздничных номерах подборку материалов, связанных с рождественской, святочной и новогодней тематикой, – стихотворения, сценки, фельетоны, очерки, исторические заметки, перепечатки статей из газет, вышедших в тот же день сто лет назад, и т. д. и т. п.

В это же время многие газеты и журналы начинают издавать специальные «Рождественские выпуски», целиком посвященные Рождеству и святкам. В 1888 году газета «Неделя» писала по этому поводу:

Обычай издавать особые номера для рождественских праздников с более или менее художественными гравюрами, хромолитографиями, фотографиями и так далее введен Англией, где в 1879 году «Graphic» первый выпустил подобный номер, а в настоящее время везде во Франции, Англии, Германии и Италии эти издания выходят десятками975975
  Б. п. Из заграничной жизни // Неделя. 1888. № 52. С. 1674.


[Закрыть].

В России к концу столетия традицию «Рождественских выпусков» начинают соблюдать едва ли не все литературно-художественные и даже многие официальные издания. Святочные произведения заполняют рождественские номера буквально в неисчислимом количестве. Подлинный масштаб моды на святочную «продукцию» трудно представим: видимо, речь может идти о многих тысячах произведений.

В небольшом количестве святочные рассказы появлялись уже в предпраздничных номерах (один-два рассказа в номере); затем солидная их подборка давалась в «Рождественском выпуске», который порою имел вдвое больший объем, и наконец, как бы по инерции, они продолжали печататься на протяжении двух недель святок, иногда затрагивая и послесвяточное время. «Рождественский выпуск» со временем выработал устойчивую структуру: вначале помещалась официальная информация на праздничную тематику и новогодние политические обозрения976976
  См., например: Б. п. «Политический год» // Новое время. 1881. № 1740. 1 янв. С. 1–2; Б. п. СПб., 24 декабря // Новое время. 1890. № 5326. 25 дек. С. 1.


[Закрыть], затем шли разнообразные сведения о праздновании святок в отдельных районах Российской империи977977
  См., например: Домбровский Ф. Рождественский праздник у некоторых народов // Родина. 1886. № 52. 28 дек. С. 1; Б. п. Святки // Русь. 1895. № 333. 25 дек. С. 1–2; Мирославский К. Святая ночь // Енисей. 1896. № 154. С. 1–2.


[Закрыть], Европы и Америки978978
  См., например: А. П. Z. За океаном // Неделя. 1880. № 2. С. 61–67; К***. Рождественские праздники в Европе // Новое время. 1875. № 337. 25 дек. С. 1–2.


[Закрыть], исторические заметки о праздничных обычаях Древней Руси979979
  См., например: Б. п. Святки // Газета Гатцука. 1885. № 1. 7 янв. С. 9–10.


[Закрыть], сообщения о встрече Нового года в столичных клубах980980
  См., например: Руслан. <Баталин И. А.> Петербургские письма // Русский листок. 1899. № 1. 1 янв. С. 5, где подробно описываются представленные в петербургских клубах «апофеозы или живые картины, изображающие проводы Старого и встречу Нового года».


[Закрыть], рассказы, стихи, поэмы, пьески, пародии, очерки, фельетоны на тему святок. Кроме того, иногда давались «технические» рекомендации гадальщикам981981
  См., например: Орлов М. Святочные гаданья // Всемирная иллюстрация. 1896. Т. 56. № 1456. Рождественский номер. 24 дек. С. 683.


[Закрыть], помещались сообщения о сделанных на Рождество подарках982982
  «Самарская газета», например, сообщает о купце Кириллове, который в качестве рождественского подарка передал своему городу роскошный ночлежный дом, построенный им специально для бездомных (см.: Самарская газета. 1899. № 277. 25 дек. С. 4.).


[Закрыть], нравоучительные рисунки с объяснениями к ним983983
  См., например, пояснение к рисунку Н. Н. Каразина «Легенда о купце, его жене и ребенке» (Всемирная иллюстрация. Рождественский номер. 1896. № 1456. 24 дек. С. 684).


[Закрыть] и т. п. Примером издания, остро реагировавшего на календарь, и в особенности на зимний праздничный цикл, может послужить «ежемесячный с картинками народный журнал» «Родина», напечатавший за годы своего существования (1879–1916) сотни разнообразных святочных материалов, и в том числе большое количество рассказов с традиционными святочными и рождественскими схемами984984
  См., например: Б. п. И мертвая, а отомстила: Святочный рассказ // Родина. 1884. № 52. 30 дек. С. 779–781; Тютчев Ф. Ф. Гаданье в зеркало: Святочный рассказ // Родина. 1885. № 1. 6 янв. С. 13–15; Чаушанский В. Ночь под Новый год: Святочный рассказ // Родина. 1885. № 52. 29 дек. С. 1591–1600; Домбровский Ф. Канун Рождества // Родина. 1886. № 51. 21 дек. С. 1627–1631 и многие другие.


[Закрыть]. Из-за дефицита отечественных святочных рассказов в периодике нередко печатались переводы или переложения произведений западноевропейских авторов – А. Доде985985
  См., например: Доде А. Тени минувшего (Рождественская сказка в октавах) / Пер. О. Чюминой <О. Н. Михайловой> // Нива. 1893. № 52. С 1200–1202.


[Закрыть], М. Вебера986986
  См., например: Вебер М. Железнодорожные рассказы. На одну пуговицу // Родина. 1881. Кн. 12. С. 665–669; Вебер М. Зимняя ночь на паровозе // Мир Божий. 1892. № 3. С. 76–84.


[Закрыть], Г. X. Андерсена987987
  См., например: Червинский Ф. Старый холостяк (Из Андерсена) // Нива. 1895. № 12. С. 11.


[Закрыть], Ги де Мопассана988988
  См., например: Гюи де Мопассан. Чудо: Святочный рассказ // Новое время. 1882. № 2453. 25 дек. С. 2.


[Закрыть] и многих других.

Иллюстрированные еженедельники («Нива», «Родина», «Север», «Всемирная иллюстрация», «Огонек» и другие) давали воспроизведение литографий на самые разнообразные святочные сюжеты – от изображения обрядовых действ до бытовых сценок. Здесь постепенно вырабатывалась специфическая новогодняя символика и эмблематика: страницы рождественских выпусков таких изданий и особенно их обложки пестрели рисунками персонифицированных изображений Старого и Нового года, где Старый год давался в образе старика, а Новый – в виде новорожденного младенца или мальчика. Так, например, на обложке «Рождественского выпуска» «Родины» за 1889 год Новый год нарисован в виде босоногого мальчугана в накидке и с крылышками, стоящего на облаке и смотрящего на занесенную снегом землю. На обложке первого выпуска «Родины» за 1887 год младенец Новый год изображен сидящим на руках у крылатого старика с косой и песочными часами в руках, который стоит на небесах и сыплет на землю из рога изобилия подарочные пакеты с надписью: «здоровье», «счастье», «деньги», «любовь» и пр. На протяжении нескольких последующих десятилетий эти образы, постепенно закрепляясь в сознании читательской публики, окончательно превратились наконец в эмблемы – старого времени, одряхлевшего, и нового, народившегося. Примерно в том же самом виде они дошли до наших дней. Оформление праздничного выпуска, отличаясь довольно большим разнообразием как литературных, так и изобразительных форм, чаще всего было рассчитано на непритязательный вкус массового читателя.

Такой напряженный интерес периодики к зимнему праздничному циклу объясняется рядом причин. Во-первых, к концу столетия в России повышается светский «престиж» праздника Рождества; до середины XIX века он отмечался главным образом церковью. По мере сближения с Западом и, видимо, не без влияния западной (а потом и русской) рождественской литературы праздник Рождества все более и более обмирщался, постепенно теряя религиозные и приобретая чисто светские особенности своего ритуала, одновременно с этим причудливо переплетаясь с традицией народных святок. Изменения в первую очередь коснулись города, где и начал складываться особый тип праздничного поведения. Печать конца века засвидетельствовала черты того ажиотажа, который охватывал горожан накануне Рождества: это и покупка провизии на праздник, и беготня по магазинам в поисках подарков, и выбор рождественской елки на специальных базарах, и рассылка поздравительных карточек, и взаимное нанесение праздничных визитов, превратившихся в тяжелую «праздничную повинность», которая неоднократно высмеивалась юмористами. Процесс приспосабливания праздника Рождества к новым условиям жизни и отразили средства массовой информации. Они же приняли на себя роль своеобразного его «рекламирования», что выразилось как в публикации разного рода объявлений о праздничных мероприятиях, подарках, елках, провизии, так и в популяризации расхожих его идей.

Во-вторых, «святочный бум» явился результатом активного роста и расширения периодической печати, которая теперь начала дифференцироваться в зависимости от читательской аудитории. Читателями периодики, наряду с «просвещенными» слоями общества, становятся и городское мещанство, и городские бедняки, а со временем – и грамотное крестьянство. Еще недавно вполне удовлетворенные купленными на базарах и ярмарках лубочными книжными изданиями, эти слои русского общества начинают испытывать нужду в новом чтении, более «цивилизованном», которое знакомило бы их с новостями современной жизни, сенсациями, происшествиями, а также с переводными и оригинальными романами.

И наконец, в-третьих, демократизация читательского контингента повлекла за собой не только увеличение числа периодических изданий, но и ориентацию их большинства на этого нового читателя – на его жизнь, вкусы, психологию, на свойственные ему представления. «Массовая» пресса, рассчитывая на такого нетребовательного, но уже нуждающегося в современной информации читателя, сразу же осознала его двойственность: ему нужны были, с одной стороны, новости и сенсации, а с другой – опора на привычные для него культурные стереотипы фольклорного характера. Поэтому в возникавших один за другим изданиях отражаются и происшествия (то, что случилось только что – вчера или даже сегодня), и жизнь, которая была всегда – традиция. Именно эта традиционность, отражавшая консервативность сознания нового читателя, и вызывала внимание к календарным сведениям и календарным сюжетным текстам. Как когда-то на святках рассказывались «страшные» истории, поддерживавшие и усугублявшие настроение участников праздника, так и теперь в массовом издании можно было уже не услышать, а прочесть рассказ святочного содержания. Потребность читателя в святочных текстах возросла еще и потому, что календарно-праздничный ритуал, постепенно уходя из жизни все еще помнящих его горожан, порождал в них чувство неудовлетворенных праздничных ожиданий, что и стремилась компенсировать массовая пресса. Неудивительно поэтому, что периодика конца века, наряду со святочными материалами, в меньшей степени, но все же достаточно регулярно печатала и материалы, приуроченные к другим календарным (народным и христианским) датам – Крещению, масленице, Троице, Ивану Купале и пр. Основными поставщиками святочной продукции сделались периодические издания консервативного толка и так называемая «бульварная» пресса, первые образцы которой («Петербургский листок», «Петербургская газета») возникают уже в 60‐х годах989989
  В 1880‐е годы к ним присоединяются «Биржевые ведомости» и «Московский листок», обычно печатавший в «Рождественском номере» свыше десятка святочных рассказов; так, например, Рождественский выпуск этой газеты за 1895 год содержит следующие праздничные материалы: рассказ А. М. Пазухина «Деткам на елку», его же «очерки и картинки» «Святки», сценка И. И. Мясницкого «Визитеры», «быль» «Под Новый год» А. А. С-ва, рассказ А. А. Соколова «У всенощной» и ряд других.


[Закрыть]. Постепенно он начинает привлекать внимание и вполне серьезных изданий, например «Нового времени»990990
  А. С. Суворин в «Новом времени» напечатал едва ли не самый изысканный и искусный корпус святочных рассказов; см., например: Смирнов С. Святочный рассказ // Новое время. 1877. № 307. 5 янв. С. 1–2; № 308. 6 янв. С. 1; № 311. 9 янв. С. 2–3; Бочаров И. Фаина // Новое время. 1880. № 1735. 25 дек. С. 2–4; Незнакомец <Суворин А. С.>. Святая дева: Монастырская легенда // Новое время. 1884. № 3172. 25 дек. С. 1–2; Суворин А. Странный случай // Новое время. 1890. № 5326. С. 2; в праздничных номерах газеты печатались крупнейшие писатели – Лесков, Чехов, Горбунов, Случевский и др.


[Закрыть], претендующего на интеллигентную аудиторию.

Читая праздничные номера газет и журналов конца века, можно заметить, что различные издания, как будто соревнуясь друг с другом, стремятся предоставить своим читателям к празднику как можно больше качественных и как можно более разнообразных святочных рассказов. Эти усилия привели не только к неслыханному увеличению объема этого вида словесности, но и к окончательному закреплению ее жанровой формы. Оформление жанра святочного рассказа проявляется в выработке более или менее устойчивой композиции, ориентированной на воспроизведение устного функционирования текста (создание обстановки «святочной беседы», композиционная и стилистическая ориентация на устную речь), и набора тематических элементов, которые и по отдельности, и в комбинированном виде предоставляли возможность создать особый тип сюжета, закрепившийся в сознании читателей как сюжет, «подходящий к святкам».

Принадлежность текста к жанру святочного рассказа, помимо его приуроченности к зимнему праздничному циклу, определялась набором мотивов, которые, основываясь на семантике народных святок и Рождества, давали порою весьма своеобразные модификации. В каждом рассказе «эксплуатировался» один или несколько мотивов, происхождение и объяснение которых, как правило, не вызывает трудностей.

Будучи генетически связанными с быличками о встрече с нечистой силой и в той или иной степени отражая народные верования, святочные рассказы широко использовали самые разнообразные сюжеты о сверхъестественных явлениях: все, что не находило объяснения с точки зрения здравого смысла и современной науки, могло стать предметом описания в святочном рассказе. Изображенные в нем события тем самым начинали восприниматься как проявление особой мистики святочного времени, обладающего способностью порождать таинственные и необъяснимые явления. Играя в образованном обществе ту же самую роль, которую в народе играли былички и бывальщины, подобного рода тексты удовлетворяли «потребность психической тренировки»991991
  Мамонтова Г. И. Культурно-исторические и психологические основы жанра страшилок // Сибирский фольклор. Новосибирск, 1981. С. 55–62.


[Закрыть], и весьма показательно, что эта потребность обострялась именно на святках. Многочисленность таких сюжетов, а значит и популярность, которой они пользовались, объясняется непреходящим и неизменным интересом человека к таинственным, необъяснимым случаям. Как писал в 1880 году автор одного «Святочного фельетона»,

возможность вмешательства тайной сверхъестественной силы в нашу прозаическую жизнь нам так заманчива, так интересна, что нет ни одного человека, даже самого отчаянного атеиста, который бы не нашел в своей жизни хотя одной минуты, хотя одного маленького факта, когда ему пришлось испытать нечто необъяснимое992992
  Гайда. Святочный фельетон // Биржевые ведомости. 1880. № 99. 31 дек. С. 2.


[Закрыть].

Рассказы конца XIX века, связанные со смыслом праздника Рождества, предоставляли самые разнообразные варианты мотива «рождественского чуда». В подавляющем большинстве текстов «рождественское чудо» предстает в виде простой жизненной удачи, счастливой случайности, которая выпадает на долю героев именно на Рождество, – вызволения их из затруднительного или безвыходного положения. По законам жанра, время рождественского сочельника обладало способностью неожиданным и чудесным образом разряжать критическую и, казалось бы, безвыходную ситуацию.

Однако наряду с рассказами, имеющими счастливую развязку, не реже (а может быть, даже чаще) встречаются произведения и с несчастливым концом. Такие «антирождественские» тексты возникли как своеобразный протест против несоответствия жизни самой сути праздника; согласно идее Рождества, должно свершиться чудо, но оно не свершается: человек не выздоравливает, а умирает или кончает жизнь самоубийством; помощь не приходит, и люди погибают в стихийных бедствиях; примирение родных и близких не происходит; нравственное перерождение не совершается; родные и возлюбленные не встречаются, а вместо чудесной перемены в судьбе героев, которую можно ожидать к Рождеству, их жизнь или заходит в тупик, или же меняется к худшему. Каждая разновидность мотива «рождественского чуда» порождала свою противоположность. В рождественских рассказах с отрицательной эмоциональной окраской, в наибольшей степени, как кажется, свойственных именно русской литературе, проявилась черта, отмеченная еще Белинским, сказавшим как-то, что в ней «дифирамбы восторга» никогда не заглушали «вопли страдания»993993
  Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 6. С. 271.


[Закрыть]. Не святочная утопия, как в западной диккенсовской традиции, а рассказ о вопиющей несправедливости устройства современной жизни во всех ее сферах, столь не соответствующей сущности великого христианского праздника, начинает преобладать в русской святочной литературе.

Необходимость обязательного поставления к Рождеству и святкам специальных праздничных материалов приводила к тому, что накануне праздника сотрудники периодических изданий вынуждены были буквально «вымучивать» их из себя. Жесткость жанровой формы святочного/рождественского рассказа, о которой говорил Лесков в «Жемчужном ожерелье», обязывала писателей придерживаться определенных композиционных и сюжетных рамок, что создавало дополнительные трудности при его написании. Именно эта жесткость формы и привела в конце концов к однообразию сюжетных схем, породив избитость и заштампованность святочных текстов. Если непритязательному читателю, который еще только недавно пристрастился к чтению и который в восприятии письменного текста продолжал опираться на эстетику фольклора, заштампованность была незаметна или даже желанна, оправдывая его ожидания, то образованный читатель, ориентированный на новизну художественного текста, быстро обнаружил ущербность святочного жанра. Святочный рассказ, выросший из фольклорного текста, неизбежно должен был прийти к кризису, что и произошло в период его наибольшего расцвета и распространения.

Таким образом, последние десятилетия XIX века оказались не только временем окончательного оформления и расцвета святочного/рождественского рассказа, но и временем его кризиса. С первым случаем рефлексии над святочным рассказом мы встречаемся у крупнейшего мастера этого жанра Н. С. Лескова, который с горечью отметил, что святочные рассказы «скоро испошлились»: «Я совсем более не могу писать этой формой»994994
  Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 406.


[Закрыть]. Некоторые другие писатели тоже начинают замечать избитость святочных сюжетов. Писатель либо вертелся в кругу приевшихся читателю сюжетных схем, либо должен был ломать границы жанра и выходить за его пределы. Одни писатели в поисках выхода из кризиса приходили к мысли о необходимости расширения тематического диапазона мотивов, другие же искали оригинальные интерпретации традиционных святочных сюжетов. Первый путь приводил к увеличению мотивов по ассоциативным связям, следствием чего явилось размывание жанра. Второй путь, оказавшийся доступным лишь крупным писателям, привел к возникновению «святочной классики», давшей в рамках жанра оригинальные ее образцы. Лишь те писатели, которые оказались в состоянии дать оригинальную и неожиданную трактовку «сверхъестественного» события, «нечистой силы», «рождественского чуда» и других основополагающих для святочной литературы понятий, оказались в состоянии выйти за пределы привычного круговорота святочных сюжетов. Таковы святочные шедевры Лескова «Отборное зерно», «Маленькая ошибка», «Штопальщик» – о специфике «русского чуда». Таковы и рассказы Чехова «На пути» и «Бабье царство» – о возможной, но так и не состоявшейся встрече на Рождество. В основном же массовая святочная продукция конца века, поставляемая читателю на Рождество периодической печатью, ограничивалась изношенными приемами – штампами и шаблонами, что естественно приводило к вырождению жанра и закономерному в такой ситуации появлению текстов, пародирующих как сам жанр святочного рассказа, так и святочный литературный быт – писателей, пишущих святочные рассказы, и читателей, их читающих.

Перед автором, желающим или – чаще – получившим заказ редакции написать к празднику святочный рассказ, имелся некоторый «склад» персонажей и заданный набор сюжетных ходов, которые и использовались им более или менее виртуозно, в зависимости от его комбинаторных способностей. Все чаще и чаще в тех же праздничных номерах периодики встречаются тексты, повествующие о сложностях написания святочных рассказов и о том трудном положении, в котором оказался писатель, получивший на него заказ от издателей газет и журналов. Появление этих по большей части шутливых и юмористических текстов весьма показательно. С одной стороны, писатели, не желавшие увеличивать и без того большое количество банальной святочной продукции, сделав темой своего святочного текста размышление над природой жанра, таким, как им казалось, оригинальным способом выходили из затруднительного положения. С другой стороны, эти тексты-рефлексии свидетельствовали о неудовлетворенности более или менее образованного читателя и писателя состоянием святочного жанра.

Еще одним признаком кризиса, переживаемого святочным рассказом, является появление пародий на него, которые в конце XIX столетия во множестве начинают встречаться в праздничных номерах периодики. Пародирование того или иного жанра всегда означает его осознанность и освоенность, а порою – изжитость. В таких текстах обычно изображались писатели, перебирающие в своем сознании сюжеты, «антураж» и «реквизит» для очередного святочного рассказа, или же описываются муки газетчика, «вымучивающего» к празднику очередной святочный текст. Процессы, происходящие внутри святочного жанра, нашли пародийный отклик в творчестве многих писателей – известных (Чехова, Бунина, Горького, позже Зощенко), малоизвестных (И. Н. Потапенко, В. М. Дорошевича, И. Л. Оршера) и совсем не известных, а также во многочисленных святочных анекдотах и сценках юмористических журналов, где высмеивались избитые святочные сюжеты, а заодно – писатели и читатели, получившие нервное потрясение, одни – от писания, другие – от чтения «страшных» святочных рассказов. Настало время, когда без пародийных материалов не обходилось ни одно издание – их можно было найти и в серьезных газетах, и в толстых журналах, и, конечно же, в массовой периодике. И все же, несмотря на осмеянность и развенчанность, святочный рассказ еще долго не умирал, не раз демонстрируя свою способность удовлетворять потребности разных исторических эпох и разных литературных течений, что свидетельствует о его живучести и о непреходящем читательском спросе на него.

Публикуемые ниже тексты представляют собой разнообразные формы литературной рефлексии над святочным жанром на протяжении четырех десятилетий – с 1899 по 1937 год. И если сценка Дорошевича, несмотря на язвительность и колкость автора по отношению к братьям по перу, еще полна творческого оптимизма и энергии, то полная ностальгии юмореска из новогоднего номера «Крокодила» за 1937 год фиксирует смерть святочного рассказа, причиной которой явилось не столько истощение жанровой формы, сколько ее невостребованность в новых исторических условиях: «…революция вбила осиновый кол <…> в могилу всех этих затхлых, заплесневелых тем».