Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

<МОЯ ЖИЗНЬ> (1943–1944)17201720
  Предположительно текст был написан 15 ноября 2005 г. «Моя жизнь» – название файла. Здесь и далее в этом разделе все примечания сделаны Е. А. Белоусовой.


[Закрыть]

Жизнь входила понятиями и словами. Первые – мама, баба, Тата17211721
  Тата – старшая сестра Е. В. Душечкиной Татьяна Владимировна Велицкая. Великая Отечественная война застала мать Е. В. Душечкиной, Веру Дмитриевну Фоменко, работавшую секретарем-машинисткой на Полярной опытной станции Всесоюзного института растениеводства (ВИРа) в Хибинах, с обеими ее дочерьми у ее матери, Домники Моисеевны Фоменко, в Ростове-на-Дону, где они все вчетвером оказались в оккупации.


[Закрыть]. Это было рядом и составляло суть существования. Почти одновременно, но как бы более абстрактно и на периферии – папа17221722
  Отец Е. В. Душечкиной, Владимир Иванович Душечкин, ученый-биолог, работавший на Полярной опытной станции ВИРа в Хибинах, с 1941 по 1945 г. служил на Карельском фронте.


[Закрыть], война, немцы, Гитлер… Не помню себя, не знающей этих слов. Часто повторялись. Наверное, было и другое, уже знакомое, но до двух лет и полутора месяцев (могу точно сказать, поскольку первые годы четко делились на жизнь в разных местах17231723
  Е. В. Душечкина родилась 1 мая 1941 г. в Ростове-на-Дону. До мая 1943 г. семья оставалась в Ростове, в июне 1943 г. присоединилась к эвакуированному ВИРу в г. Красноуфимск Свердловской обл., в октябре 1944 г. – возвращение в пос. Хибины Мурманской обл. (Полярная опытная станция ВИРа), с июня 1950 г. – хутор Шунтук Краснодарского края (Майкопское отделение ВИРа), с июня 1952 г. – Таллинн, Эстонская ССР.


[Закрыть]) остального не помню и не помню его ощущения или словесной формы.

А первые картины, которые проявились и запомнились, подкрепившись ранней памятью и семейными разговорами, связаны с эвакуацией из Ростова в мае – июне 1943‐го. Первое – какая-то обширная поверхность на берегу реки, много всякого хлама и людей. Хлам – всякие щиты, ящики, какие-то плоскости, стоящие косо, облокоченные друг о друга. Иногда падают. Люди как будто копошатся среди всего этого. Кажется, что вдали, на берегу и далее – хаос, страшный и пугающий. Это продолжается долго. Позже узнала, что две недели на пристани разрушенного Сталинграда ждали парохода, чтобы ехать вверх по Волге, а потом по Каме в Свердловскую область, в Красноуфимск.

И наконец, с той же дороги еще одно, идиллическое. Потом осознала, что это была первая встреча с Волгой. На палубе. Мама держит меня на руках, стоим высоко над водой – ширь, видно очень далеко. А мимо проплывает пароход.

Из этого долгого, как узнала потом, длиною в месяц, путешествия из Ростова в эвакуацию больше ничего не сохранилось. Может быть, что-то смутное – какое-то ощущение каюты, небольшого, тесного помещения.

А потом уже Красноуфимск. Должны были ехать на лошадях с пристани, но этого не помню. А помню, как входим в дом, и чувствуется, что дом благополучный какой-то, богатый, с хорошим запахом. Благополучие помещения всегда ощущала и потом по запаху. Какие-то объятия и восклицания. Дети большие уже. Девочка как Тата, мальчик почему-то ползающий (а потом с костылями). Эта семья вошла в жизнь надолго. Семья тогдашнего директора ВИРа Иоганна Гансовича Эйхфельда. Мальчика полюбила, даже, может быть, влюбилась впервые. Что-то тягуче трогало меня в нем. Приходила к ним, стучала в дверь и говорила: «А Буся Эфиль дома?» Буся было домашним именем этого мальчика (настоящее имя Роальд, назван был так в честь Амундсена), которому тогда было лет десять. В раннем детстве заболел полиомиелитом; чего только ни делали, куда только ни возили, но мальчик так и остался с парализованными ногами. В его лице было что-то не жалостное, нет, а вызывавшее какую-то тягучую тоску, что всегда (и потом, в других) тревожило меня.

С Красноуфимска помню уже очень много. Это уже мир, хоть и отрывочный, но с вполне организованным пространством, заполненный домами, предметами, людьми, событиями. Живем в доме с высоким крыльцом. Вначале что-то вроде тамбура, а потом – большая комната. Справа плита, напротив входа окно с широким подоконником, у окна стол. Слева что-то вроде дивана. Справа тоже. Спим, кажется, с сестрой вместе. И не только спим. Все время проводим вместе. Она старше и должна за мной следить, а я за ней всюду мотаюсь. Ей пять, мне два. Считается, что на нее можно положиться.

Бабушка дома. Закрытого дома, чтобы в нем никого не было, не помню. Она убирает, готовит обед и пр. Мама на работе, в доме рядом – или в том же доме, но другой вход. Это «буртерия» (бухгалтерия). Мама печатает на машинке. Стук «Ундервуда» навсегда связан с нею. А кроме того, переводная бумага (копирка), конечно уже сильно использованная, а также коробочки из-под ленты. Позже, когда узнала, что такое патефон, делала из этих коробочек патефон. К маме в буртерию можно приходить. Там меня любят, называют Неней Дусикой (как себя называла), просят рассказать стихотворение, что я без особого кочевряженья и делаю. Все почему-то лежат от хохота. А я очень серьезна.

За домом садик или скверик, кажется, огорожен. Играли там с Таней, мешали рукавички, мы их и зарыли в песок. Потом искали, так и не нашли. Перед крыльцом – лужа. Кажется, она никогда не просыхала. А чуть дальше – общественная уборная. Не знаю, почему я там была или бывала (у нас, конечно, был горшок, с которым я путешествовала все военные года, а потом, уже в Хибинах, разбила – он был фарфоровый), но точно бывала. Ужас, но и обыденность этих сортиров известны всем. Такой ужас был и у меня. Взрослые ходили, конечно, туда. По ночам тоже. Освещения, конечно, никакого не было. А было ли вообще электричество? Думаю, что нет, потому что от электрической лампочки сохранились более поздние воспоминания, а керосиновую лампу знала всегда.

Кругом еще какие-то дома. Дом Эйхфельдов – как оазис, с садиком, в котором цветы и вообще какой-то особый уют. Там бывали не раз. Уходящая куда-то вдаль дорога. Помню, гуляю перед домом одна. Значит, и одна гуляла. Подходит почтальон, дает письмо (конечно, треугольником, других писем долго не знала) и говорит, чтобы я отдала маме. А я знаю, что мама в городе (станция, на которой мы жили, как потом узнала, была в нескольких километрах от Красноуфимска). Беру письмо и иду по дороге в сторону города. Кто-то меня подобрал и вернул домой.

Особые места – леса и огороды. Огороды были по другой дороге, шедшей через лес. Там мама после работы убирала картошку. Были с ней неоднократно, хотя сами не ходили. Опять почему-то оказалась одна. Решила пойти к маме на огород. Шла по дороге, через лес. Был какой-то огород, спросила, где мама. Мне сказали, что мама там, и показали рукой. Не знаю, почему не остановили, не подобрали. Может быть, были очень заняты своей картошкой, а может быть, мама была неподалеку на своем участке и не заметила меня, а я не заметила ее. Вошла в лес и потом ничего не помню. Дальнейшую историю под названием «Как Неня потерялась», которая рассказывалась несметное количество раз, так что уже стала вызывать смех («Как? Вы не знаете, как Неня потерялась?»), несмотря на ее безусловный трагизм, знаю со слов мамы и бабушки. Мама вернулась с огорода. Бабушка и Таня дома. «А где Лена?» А Лены нету. Мама снова на огород, в лес, темнеет, в общем – жуткая история. Осень же уже, рано темнеет. И как толкнуло что-то маму, побежала в нужную сторону и только увидела, как мелькнул среди кустов помпон моей шапки. «А она бредет, совершенно безнадежно». Мама бросилась ко мне, взяла на руки, а я зареванная, сопливая и, главное, молчу. Всю обратную дорогу молчала, дома молчала, умыли, согрели, накормили и пр. И наконец я произнесла фразу (после рассказа об этом бабушка обычно начинала плакать): «Неня кричала: „Мама, мама“. Никто не отзывался».

А в лес ходили за грибами. Грибы вошли в жизнь с тех времен. Помню особенно хорошо подберезовики. Других грибов и названий не помню. Кажется, как-то ходили за лесной земляникой. Но вкуса ее не помню. В тот или в какой-то другой раз запомнила березовую рощу – светлая, какая-то торжественная, мягкая зеленая травка и белые стволы берез, растущих редко. Других таких березовых рощ больше никогда не видела.

Еды почти не помню. Мама говорила, что было очень голодно. Но еду она делила поровну, и мне, самой маленькой, доставалось пропорционально больше всех. Может быть, поэтому и не помнила. Тане (кажется, на день рождения) подарили глиняную кружечку с медом. Кто подарил, не помню. Вкус самого меда не помню, а чашка долго еще хранила медовый запах. Мы нюхали ее.

Книгу помню одну. Она называлась «Морозко»17241724
  Морозко / Сост. К. В. Рождественская. Свердловск: Свердловское обл. гос. изд-во, 1940. С. 76, 61.


[Закрыть]. Ее бабушка (в основном) читала нам постоянно. Книга начиналась с «Не ветер бушует над бором…», потом вскоре шли «В зимние сумерки нянины сказки Саша любила», а также там была сказка «Морозко» («Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная?») и два стихотворения. Одному обучили меня для выступления (наверное, для елки или просто так), а второму – Таню. Оба я до сих пор помню наизусть. Мое:

 
По сугробам, по кустам
Скачет заяц белый.
Нет норы ни здесь, ни там,
Что же зайцу делать?
 
 
Он охотника боится,
Он от страха весь дрожит.
Заяц скачет, заяц мчится,
Заяц к елочке бежит:
 
 
Спрячь меня, елочка,
Поскорей!
Спрячь меня, зеленая,
Пожалей!
 
 
И накрыла елочка
Зелеными ветвями
Бедного зайчишку
С длинными ушами.
 
 
Только хвостик виден,
Ну, да не беда:
Хвостик можно спрятать
В снег
Всегда17251725
  Елочка. Стихи Д. Хорол, пер. М. Сидоренко. Текст приводится Е. В. Душечкиной по памяти.


[Закрыть].
 

А вот Танино:

 
Белая лужайка,
Теплая фуфайка.
Я на лыжах побегу —
Ты меня поймай-ка!
 
 
[На березках снегири
Ярче утренней зари,
Синие синички,
Снег за рукавички!
 
 
Белая дорожка,
Подожди немножко.]
Кто там ходит за кустом —
Заяц или кошка?
 
 
Если заяц ходит – пусть,
Если кошка – не боюсь,
Если волк с медведем,
Дальше не поедем17261726
  Зимняя песенка. Стихи З. Александровой. Текст приводится Е. В. Душечкиной по памяти.


[Закрыть].
 

Как я рассказываю это стихотворение у мамы в бухгалтерии, помню, но как я его рассказываю на елке, совсем не помню.

А книжку эту, «Морозко», я недавно выписала в библиотеке. И мне принесли: издание 1940 года, вышла в Свердловске. Видимо, мама ее купила, когда ездила в город. Или кто-то подарил. Куда она потом делась у нас, не знаю. Но позже я ее не встречала. В ней, кроме, перечисленных мною вещей, был еще и какой-то идеологический материал: Ленин на елке и еще про то, как дети готовятся быть красноармейцами. Но в детстве я этого не запомнила.

Была и баня на станции. Помню, что очень старая, так что все бревна были почерневшими, а в полу щели и даже дырки. Бабушка меня несла в предбанник, поскользнулась на грязном и липком полу, и нога ее провалилась в одну из этих дыр. Мы обе с ней упали. Я-то ничего, а бабушка растянула сильно сухожилия и потом долго лежала. Это и по рассказам, и помню немного сама.

Мама вечерами, уложив нас, иногда уходила к сотрудникам играть в преферанс, а мы с бабушкой оставались. И вдруг однажды стук в окно. Бабушка вскочила, в окне темно, ничего не видно, а потом слышит, что это ее сын, наш дядя Вова17271727
  Летом 1943 г. дядя Е. В. Душечкиной, писатель Владимир Дмитриевич Фоменко ненадолго оказался на Урале в г. Нязепетровск вместе с Ростовским артиллерийским училищем, в составе которого он служил.


[Закрыть]. Что тут было, не передать. Она объяснила, как найти маму (мама ушла, забрав с собой ключ), а потом они прибежали. И было необычайное возбуждение, до экзальтации. Потом рассказывали, что когда Таню вечером посадили на горшочек, дядя потерся щекой о ее щечку, а она, не открывая глаз, сказала: «Дядя Вова?» – «Откуда ты узнала?» – «А он колючий». Все смеялись. Эту историю часто вспоминали. Я же запомнила, как (наутро, видимо) поливаю из ковша на руки дяде воду. Лью, а он все говорит, что поменьше надо, что не надо сразу много лить. Воду, конечно, берегли. И это осталось навсегда.

Елку помню, стоящую в доме. Как мама ее устроила, не представляю. Но впечатление осталось. Видимо, был у нас и детский праздник, потому что вдруг оказался в нашем доме патефон. И я, конечно, была поражена и (ну, это классическая история) стала лазить вокруг да около и под стол, чтобы узнать, где спрятался тот, который поет. Радиоточки не было.

Игрушек не помню. Только однажды вроде бы пришла посылка от папы, а в ней что-то еще было, но и для нас – небесно-голубого цвета детская эмалированная посудка: кастрюлечки и сковородочки. Я таких больше никогда потом не видела. Фарфоровые видела, пластмассовые, конечно, тоже, а вот эмаль такой голубизны – никогда. С посудкой играли. Я выносила ее на улицу. И однажды даже, набрав в нее воды из той лужи, что у крыльца, выпила эту воду. Не знаю, откуда взрослые узнали, но мне, конечно, досталось за это. А еще однажды свалилась с крыльца и разбила губу.

<О ЖУРНАЛЕ «ЮНОСТЬ»>17281728
  Настоящий текст, датированный 14 мая 2005 г., был написан в ответ на опрос А. Ф. Белоусова для проекта, связанного с восприятием журнала «Юность» поколением «шестидесятников».


[Закрыть]

Мои воспоминания о журнале «Юность» до неприличного скудны. Собственно, память ярко сохранила только один эпизод, а почему она его сохранила – сама не знаю. Дело было в тот год, когда я училась в 9‐м классе, то есть в 1955 году17291729
  Первый номер журнала «Юность» вышел в июне 1955 г.


[Закрыть]. А происходило это дело где-то вне помещения, даже, кажется, на скамейке на бульваре Ленина17301730
  Бульвар Ленина в Таллинне, ныне бульвар Рявала, где семья Душечкиных жила начиная с 1953 г.


[Закрыть]. И было нас одноклассниц 3 или 4 человека. И вот одна из них – Галка Кузнецова – отличница и ужасная аккуратница, дочка полковника или что-то в этом роде, вынимает из портфеля журнал. И журнал этот какого-то нестандартного вида – во-первых, небольшого формата (но детские журналы все были небольшого формата), а во-вторых, все-таки толстенький – не совсем уж такая тетрадочка, как были «Пионер» или «Вожатый».

И вот Галка (наверное, я так думаю сейчас), говорит, что, мол, начал выходить новый журнал для молодежи и что вот это первый его номер. А обложка журнала тоже показалась какой-то нестандартной. Наверху была заставка, а само название «Юность» было ниже заставки. А на заставке были нарисованы мальчик и девочка подросткового возраста, сидящие на скамейке и дружески беседующие друг с другом. Картинка, кажется, произвела хорошее впечатление: все-таки тема отношений девочек с мальчиками в этом возрасте достаточно важная. И они как-то очень дружески сидели, и ощущалось, что между ними интимные, близкие отношения. Кажется, там вокруг были еще какие-то детали пейзажа – весеннего или осеннего. Вроде бы в парке они сидели. Может быть, девочка даже держала в руках опавший лист; это вполне могло быть, но может быть я и сочиняю. Мы стали рассматривать этот журнал и когда его открыли, то сразу же увидели стихотворение Сергея Михалкова. Я не помню, как оно называлось, но почему-то запомнила из него довольно много строк, хотя не так уж хорошо запоминаю стихи. Должно быть, я его потом перечитывала. Вот то, что я запомнила:

 
Мальчик с девочкой дружил,
Мальчик дружбой дорожил.
Как товарищ, как знакомый,
Как приятель, он не раз
Провожал ее до дому,
До калитки в поздний час.
 

Это первая строфа. Вторую я полностью не помню, но начинается она словами: «Но родители узнали…», и далее говорилось о том, что и родители, и учителя, и соученики, в общем, все вокруг, стали над ними подшучивать, смеяться и т. д. А в последней строфе говорилось следующее:

 
Что же с дружбой? Умерла.
Умерла от плоских шуток,
Злых смешков и говорков,
От мещанских прибауток
Дураков и пошляков17311731
  Стихотворение Сергея Михалкова «Мальчик с девочкой дружил» приводится Е. В. Душечкиной по памяти. Оно было опубликовано в № 2 журнала «Юность» в феврале 1956 г. В этом номере журнала есть иллюстрация, отдаленно напоминающая описанную в мемуаре: это иллюстрация художника В. Горяева к 40‐й главе повести Валентина Катаева «Хуторок в степи».


[Закрыть].
 

Стихотворение произвело впечатление. Сейчас странно вспомнить, но в те годы, действительно, над дружившими мальчиком и девочкой всегда посмеивались. Так было принято. Сейчас это, кажется, прошло. Причем посмеивались не только соученики, но и учителя, и даже родители. Стоило кому-то из мальчиков прийти, например, к нам в дом, к сестре или (позже) ко мне, начинались шуточки, перемигивания и пр. И все это, как вы понимаете, вовсе не способствовало развитию дружеских отношений между мальчиками и девочками. Так что Михалков, как и всегда, бил не в бровь, а прямо в глаз.

Это стихотворение настолько, видимо, поразило мое воображение, что ничего другого я из этого номера не помню. Что же касается последующих номеров «Юности», то они попадали мне в руки случайно и время от времени. Я прочитывала там какую-нибудь повесть, как, например, знаменитую и поразившую меня тогда повесть Гладилина «Хроника времен Виктора Подгурского»17321732
  Повесть Анатолия Гладилина «Хроника времен Виктора Подгурского» была опубликованная в № 9 журнала «Юность» за 1956 год.


[Закрыть]. Эта проза тоже удивляла каким-то необычным взглядом на жизнь, отличным от того, что я до тех пор читала в так называемых «школьных повестях», которые очень любила и даже хотела стать писателем и писать такие школьные повести. Почему «Юность» так и не вошла в мою жизнь и не стала ее ярким событием, я могу только гадать. Если бы я попросила родителей ее выписать, они бы, конечно, не возражали. Но я их почему-то не попросила. В руки попадали случайные номера, которые просматривала и кое-что читала. Галку Палкину (sic! – Е. Б.)17331733
  В 1960–1970‐е гг. в журнале «Юность» существовал юмористический раздел «Каков вопрос – таков ответ», в котором на письма читателей отвечала Галка Галкина, персонаж, выдуманный главным редактором журнала Борисом Полевым. Визуальный образ Галки создал художник Иосиф Оффенгенден. Под псевдонимом Галка Галкина в разное время скрывались писатели Марк Розовский, Аркадий Арканов и Григорий Горин, Виктор Славкин, Михаил Задорнов.


[Закрыть], с ее юмористическими штучками, конечно, помню, но в общем особого впечатления она не производила. Помню еще только «Продолжение легенды» Анатолия Кузнецова17341734
  Повесть Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды» была опубликована в № 7 журнала «Юность» за 1957 год. В июне 1969 г. (за месяц до своего побега из СССР) Кузнецов стал членом редколлегии журнала «Юность».


[Закрыть], повесть, которая, как мне кажется, была связана со строительством города нового типа, города будущего – Горно-Алтайска. И моя подруга настолько была ею увлечена, что даже хотела туда поехать и строить этот город.

А теперь я признáюсь в том, что не читала «Звездного билета» Аксенова17351735
  Роман Василия Аксенова «Звездный билет» был опубликован в № 6–7 журнала «Юность» за 1961 год.


[Закрыть]. Его-то уж все читали (или почти все) и много о нем говорили. Как произошло, что я его не прочла, тоже не знаю. Но он появился в журнале, когда я была уже довольно большая девочка, девушка, прошла через завод, строительство электростанции и там всякое другое. И поэтому уже появившиеся к тому времени произведения Ремарка17361736
  Публикация в 1958 г. перевода романа Э. М. Ремарка «Три товарища» (1936), а в 1959 г. – нового перевода романа «На Западном фронте без перемен» (1929) принесли Ремарку культовый статус в СССР: Ремарк Э. М. Три товарища / Пер. с нем. И. Шрайбера, Л. Яковенко. Предисл. Л. Копелева. М.: Худож. лит., 1958; Ремарк Э. М. На Западном фронте без перемен / Пер. с нем. Ю. Афонькина. М.: Правда, 1959.


[Закрыть] и Хемингуэя17371737
  В 1959 г. в СССР вышел двухтомник Э. Хемингуэя с переводами И. Кашкина, принесший писателю всенародную любовь: Хемингуэй Э. Избранные произведения: В 2 т. / Пер. с англ. И. Кашкина. М.: Худож. лит., 1959.


[Закрыть] привлекали гораздо больше, чем повести из «Юности».

<НАЧАЛО> (1958–1964)17381738
  Рассказ Е. В. Душечкиной, записанный ее дочерью Е. А. Белоусовой в августе 2019 г. в Петербурге. Е. В. Душечкина описывает период своей жизни между окончанием средней школы в Таллинне весной 1958 г. и первыми годами учебы в Тартуском университете, 1962–1964 гг.


[Закрыть]

Я понимала, что идти работать в школу я не хочу, что старшие – вообще непонятно, что с ними делать, как ими управлять. Понимала, что в Литературный институт имени Горького я все равно не поступлю – у меня не было таких сил. И дальше я услышала, мне просто рассказали, что есть такой хороший Библиотечный институт – и он действительно тогда был хорошим. Это конец пятидесятых годов, там был и Бухштаб, и несколько еще хороших профессоров. И потом одна женщина из ВИРа17391739
  Всесоюзный институт растениеводства в Ленинграде, в системе которого работал В. И. Душечкин, отец Е. В. Душечкиной.


[Закрыть] как-то приехала в гости к папе и меня уговорила. И я тогда решила поступать в Библиотечный, и все были удивлены: казалось бы, Библиотечный – скукота дикая. А у меня, конечно, все это соединялось с романтическими представлениями: вот я закончу, уеду в деревню, в библиотеку, привезу им музыку, культуру и пр.

В 1958 году мы приехали сюда и были тут17401740
  В Ленинграде.


[Закрыть] вчетвером: Иришка, я, Таня и мама17411741
  Мать Е. В. Душечкиной, Вера Дмитриевна Фоменко, приехала летом 1958 г. в Ленинград с двумя младшими дочерьми Еленой и Ириной из Таллинна, где семья жила в то время. Старшая сестра Е. В. Душечкиной Татьяна в это время уже жила в Ленинграде и училась в Педиатрическом институте.


[Закрыть]. Иришка впервые была в Ленинграде, мы гуляли по городу, я подавала документы – это был июль. А потом они меня оставили, и я стала поступать. Я жила на Чкаловском проспекте – там, где жила Таня три года, снимала угол. Комната, наверно, примерно как эта – в общем, пенал. И она в этом углу темном жила три года. Потом она общежитие получила. Ну и вот я там готовилась. У меня было две четверки, две пятерки, и при этом, как известно, я завалилась на Любке Шевцовой17421742
  Е. В. Душечкиной на вступительном экзамене по русской литературе достался вопрос «Образ Любови Шевцовой в романе Александра Фадеева „Молодая гвардия“».


[Закрыть]. Это было самое смешное, потому что второй вопрос был по Шевченко17431743
  Второй вопрос, доставшийся Е. В.. Душечкиной на вступительном экзамене по литературе, был о творчестве поэта Тараса Шевченко.


[Закрыть], которого мы не учили и вообще не знали, но я все-таки что-то о нем прочла, ну и рассказала. А про Любку Шевцову я понимала, что пошлости говорить уже не хочется, а не пошлости еще не знала. И поэтому я получила четверку. Ну и это была граница. Конкурс же был кошмарный, и 18 – это был проходной балл, но все равно не всех брали. Это был первый год, когда двухлетний стаж после школы давал большие преимущества. Это, конечно, тоже меня сгубило: у меня стажа не было. В общем, меня не взяли – я не поступила. Это было, конечно, неожиданно для меня: все-таки я думала, что поступлю, хотя понимала, что могу и не поступить.

И я вернулась домой17441744
  В Таллинн.


[Закрыть]. Я понимала, что надо идти на работу – на настоящую работу: токарем, слесарем, чем-то таким. И вот тогда я полтора месяца ходила, искала работу. Папа, надо сказать, был разумнее меня – он говорил: «Брось все, учи английский». Но я считала, что надо идти на завод. Но никак у меня не получалось, было несколько срывов: на Радиотехническом, где-то еще. А Таллинн – это был промышленный город, там было много заводов тяжелой промышленности – Электротехнический, Punane RET, еще что-то. Еще Лора17451745
  Художница Долорес Гофман была подругой и одноклассницей старшей сестры Е. В. Душечкиной Татьяны.


[Закрыть] работала токарем на заводе, не поступив первый год в институт. В общем, тянуло «пройти школу жизни». Я ходила и никак не могла поступить.

И наконец я от своей подруги Таньки Олейник узнала, что открылся завод будущего – Завод полупроводниковых сопротивлений. Это и есть нынешнее будущее: в конце концов, и интернет – начиная с полупроводников это все пошло. Никто еще ничего не умел, никто ничего не знал, завода самого не было – была в Тонди17461746
  Район Таллинна.


[Закрыть] спичечная фабрика, которую разворошили, стали делать из нее завод, и вся почва была спичечными палочками усыпана. Мы стали сначала работать разнорабочими, а потом постепенно через несколько месяцев открылся первый цех полупроводниковых сопротивлений, но я еще туда не попала. И на завод брали хороших девочек – хороших, умных девочек. Там были очень хорошие у меня девчонки – подруги были хорошие, – и мы там жили довольно весело. А потом открылся и второй цех – транзисторов, варисторов, полупроводников – вот это все дело. Надо сказать, что все это было связано с военной промышленностью, и все такое, но мы этого ничего не понимали, хотя мы ходили на курсы, и нам там объясняли, как там ток бежит туда, ток бежит обратно и прочее.

Но в процессе работы на этом заводе, уже к весне, я поняла, что в наше время надо именно этим и заниматься – поступать на что-то такое. И от завода посылали иногда в хорошие центры – в частности, в ЛЭТИ, в Ленинград – Элка17471747
  Элеонора Моисеевна Фридман.


[Закрыть] же тоже от завода поступила в Политехнический институт, в Ленинградский. И я стала готовиться на подготовительных курсах в Таллиннском политехническом институте – я стала готовиться, ходить на математику, на язык: все вечера были заняты. Была такая героическая жизнь. А потом, когда стали отбирать кандидатов, брали эстонских девочек, а меня как Душечкину не отобрали по рекомендации от завода. Короче, я туда не попала.

И тут – о счастье – в Таллиннском политехническом институте, опять же, открывается абсолютно новое отделение автоматики и телемеханики. И с Элеонорой, которая к тому времени уже дважды поступала в Москву на физтех, не меньше – у нее были запросы очень высокие – и два раза не поступила, мы пошли туда. И мы тогда стали поступать в Политехнический. В самом конце Таллиннского полуострова был Политехнический институт, очень красиво расположенный – тут море, тут море и тут море, прямо из аудитории было видно. И, короче говоря, я опять получила две четверки и две пятерки. Я всегда по сочинению четверку получала и по чему-то еще – по физике, может быть. И снова не прошла – при том, что в Политехническом всегда были маленькие конкурсы, но такой перспективный курс сразу набрали. Это был 1959 год. Мы с моей подругой Иркой Золотовой, с которой вместе работали, передали наши заявления на вечернее отделение – может, там место будет. Мы думали: и хорошо – будем работать на заводе, который занимается этими делами, и учиться тому, чем занимается наш завод. Все складывалось очень хорошо, согласно всем тем тенденциям, которые были в то время. Ну, одновременно мы читали стихи – и Рождественского, и Евтушенко – все это мы знали, мы не то что были темные девочки. И Цветаева где-то появлялась на заводе: у меня переписанная тогда ее книжка до сих пор в блокнотике – вся ее первая изданная книжка советского времени17481748
  Цветаева М. И. Избранное / Предисл., сост. и подгот. текста В. Орлова. М.: Худож. лит., 1961.


[Закрыть].

Тогда мы считали, что жизнь нужно познавать во всех ее трудностях, а тут как раз проходил набор на строительство Прибалтийской ГРЭС, и Ирка говорит: «Давай поедем! Там романтика, громадные корпуса, ходят по доскам, и вообще трудная жизнь». Главное для нас было – преодолевать трудности. Это было по комсомольской путевке на три месяца – ранняя осень 1959-го. И уже к этому времени был построен (сейчас же там все развалилось) громадный, в 300 метров, корпус и две трубы, и еще два раза по 300 метров должно было быть. В конце концов там дымило 6 или 8 труб, когда я позже там проезжала всегда. Причем это такие болотистые места, про которые написана одна из моих любимых песен Галича, любимых и страшных: «Мы похоронены где-то под Нарвой». И это действительно так – просто такие чахлые места, болота. И город такой нехороший был тогда: он был на 101‐м километре, куда ссылали. Во-первых, промышленность там большая, но очень хорошая – она тоже развалилась: Кренгольмская мануфактура и др. Гидроэлектростанция уже была построена, потому что Нарова – быстрая река. Город был запущенный, и все на больших расстояниях. Вагонный городок стоял в двух километрах от Нарвы; тоже в двух километрах, если не больше, строились Нарвская ГЭС. К ГРЭС был подведен широкий канал (тогда еще без воды), потому что вода нужна. Конечно, как всегда, стройки идут, а дороги в жутком состоянии: самосвалы едут и просто застревают все. По этой грязи, значит, мы туда шлепали – ну разнорабочие. Ну мы много чему тогда научились: и бетонированию, и мастерком работать, и битумом покрывать крыши, чтобы сверху потом все долго держалось. Наш героизм тогда еще не пропал. Таких идиоток, как мы с Иркой – не зря нас называли пионерками, – добровольцев больше не было никого. Всех либо посылали с предприятия – соглашались, ехали, и всё, либо по каким-то причинам нужно было отработать по комсомольской путевке. Платили за это мало – и на заводе тоже мало платили. Так что народ был разный. В клуб мы там ходили – все как полагается. И вот так вот каждый раз мы туда шлепали. И надо сказать, что Нарва произвела на меня настолько удручающее впечатление, настолько жуткое, тяжелое впечатление – я потом год просто болела, когда вернулась. Тогда начались изменения в моей жизни, идущие отчасти от Лоры, отчасти от литературы, отчасти от Тани17491749
  Старшей сестры Е. В. Душечкиной, Татьяны.


[Закрыть]; но как реальная жизнь была вот эта вот Нарва – мне было 19 лет – совершенно невозможная, это невозможно описать, и я все это очень хорошо помню – всех девочек, всех мальчиков, всех, кто там был. И там мы получаем документы, что нас взяли на вечернее отделение. Химию надо сдавать, то и се. Там, в Нарве, мы читаем «Трех товарищей»17501750
  Роман Эриха Марии Ремарка «Три товарища» (1936), переведенный на русский язык и изданный в СССР в 1958 г. Роман имел большой резонанс и стал культовым для своего времени.


[Закрыть], еще что-то – читаем хорошие книжки. «Три товарища» только что вышли. Такое соединение вот этого ужаса и вместе с тем романтической свежести, которая была на самом рубеже 1950‐х – начала 1960‐х. Есенин пошел – песни какие-то пели: «Выткался на озере алый свет зари. На бору со звонами плачут глухари» – больше потом я их не слышала. «Клен ты мой опавший» на стихи Есенина, и еще какие-то стихи были. Короче, я дожила, но была в очень тяжелом состоянии и вернулась на завод.

Я вернулась на завод и параллельно стала учиться на автоматике и телемеханике. А это значит – работа и вечерние занятия, довольно напряженные, три раза в неделю. Готовились к химии – помню, была сессия, долго делали какие-то химические опыты, как полагалось, готовились к математике, еще что-то было, и зимой, как обычно, сдавали сессию. И я сдала эту сессию. Более того, я по аналитической геометрии получила – единственная из всей группы – пятерку, чем горжусь до сих пор.

Но тем временем жизнь шла. Мы с Элкой очень много общались – она была на другом таком же заводе, у нее примерно так же протекала судьба, как и у меня. Мы встречались очень часто и ходили в библиотеку, которая тогда была русская библиотека – замечательная библиотека на Вышгороде, она потом переехала. И я брала химические, физические книжки – стопочку, и вторая была стопочка – Матисс вышел вдруг с картинками, вдруг появились открытки матиссовских рыбок, вдруг вышла книжка – я ее купила случайно, и она потом пропала – Синявского и Голомштока, уже давно покойных – маленькая брошюрка про Пикассо17511751
  Матисс: Сб. статей о творчестве / Под ред. и с предисл. А. Владимирского. Пер. с фр. И. М. Глозмана; пер. с нем. Ю. И. Штейнбок. М.: Изд-во иностр. лит., 1958; Голомшток И. Н., Синявский А. Д. Пикассо. М.: Знание, 1960.


[Закрыть]. Тут много всего было связано с Лорой. Она, конечно, очень способный человек и очень сильное влияние на меня оказала. Ну и Татьяна – Таня в это время была в Сыктывкаре17521752
  После окончания Педиатрического института в Ленинграде Татьяна Владимировна Душечкина (Велицкая) работала по распределению в роддоме г. Сыктывкара Коми АССР (1961–1963).


[Закрыть]. Это был мой второй год после окончания школы. И тут я поняла, собственно говоря, что я делаю: нравится мне, так сказать, правая стопка книг, а должна я заниматься левой.

Выбор у меня был такой: или библиотечный, или педагогический, или литературный. Дело в том, что я не знала простого слова «филология». И потом где-то вот к концу этого учебного года (весной 1960-го) я узнала, что есть такой филологический факультет при университетах, и что можно туда поступать и заниматься литературой. Я бросаю Политехнический – просто забираю документы. Мама в ужасе. Соседи говорят – не Дилакторские, другие: «Мы бы не позволили!» Мама говорит: «А как не позволишь?» Она была обижена, потому что все раньше нее узнали об этом. Только папа меня понимал: он считал, что это мое дело. Он понимал: ну гуманитарий. Но мама просто в ужасном была состоянии. И вот я приезжаю сдавать экзамены в Ленинградский университет на филологический факультет – а прошло два года и, в общем-то, что-то забылось уже, какой был бал в «Мертвых душах» и как там чиновничество показывалось. Я уже стала не так хорошо учиться – у меня была одна тройка, две четверки, и на очное я не прошла. Наверно, расстроилась. Ну, не прошла – и не прошла. Но меня все же взяли на заочное. Принимали тогда громадную группу – сколько тогда принимали людей, ума не приложу.

Опять же вернулась я на завод. Август месяц. Подходит ко мне опять все та же Ирка Золотова и говорит: «Слушай, поехали на Кавказ! Поехали – путевки есть!» И я поехала на Кавказ. И вот это была замечательная поездка на Кавказ – «лучше гор могут быть только горы». Причем началось это с Нальчика, и мы отправились через перевалы – Баксан, Эльбрус – какие-то перевалочные пункты, грязища – спальные мешки, в которых никогда не было никаких вкладышей, это никогда не приходило в голову, что еще вкладыши должны были быть. В общем, все это было хорошо и прекрасно – казалось, что лучше гор действительно не может быть ничего и что я обязательно вернусь. И это было просто невозможно, впечатление было невероятное – космос. Все под тобой: ты уже почти на Эльбрусе… Мы выбежали на мороз – лунища! Зима! Это была самая высокогорная гостиница – она была построена в форме старого автобуса. И там было тепло, хорошо, песни пели, романы какие-то были – все как полагается. И потом с Эльбруса через перевал Бечо, который считается довольно трудным, перевалили, и вдруг… Закавказье – это совершенно иное: мы попали в Сванетию, которая сейчас вообще практически от мира отгорожена – и везде эти запахи, эти виды, все совершенно новое. Короче говоря, мы доехали до Сухуми, в Сухуми пожили, покупались в море, сгорели, денег оставалось пять рублей, эти пять рублей на что-то ушли, но все-таки нас как-то кормили, и мы дожили и доехали до дому.

Я приехала и пошла на завод. Надо сказать, потом оказалось, что делали сплошной брак. Я там и на прессиках работала, и на большом прессе, и на водородном – это именно то, на что я сдавала – оператор-термист. На водородной печке работала: приклеивались маленькие полупроводнички на такие платформочки, к ним потом припаивались палочки такие – у меня все это потом лежало. Там было конструкторское бюро, которое проверяло нашу работу, и поэтому много отбрасывалось. Но даже то, что не отбрасывалось… Илья Малкин работал на этом заводе бог знает сколько. Завод был закрытым, военным, и когда его сестра Ата уехала в Израиль, а он был на очень хорошей должности – его очень сильно понизили тогда. Но это было много лет спустя. Вначале этот завод назывался Завод полупроводниковых сопротивлений, а потом он стал Радиотехническим заводом имени Пегельмана – года через полтора-два после того, как он открылся в 1958 году.

Я работала на заводе и училась на заочном, и надо сказать, что нам очень добросовестно присылали учебные пособия, присылали задания, работа шла во всю ивановскую – латинский язык… Очень было трудно. Я ездила на сессии, и я уже стала плохо учиться. Например, по античной литературе мне попался Гесиод, кто второй – уже не помню, я получила четверку. Конечно, все читала по учебнику, тексты не читала – ну тьма, кошмар. Не успевала, и потом не было такого интереса – это же надо войти. А по фольклору я тройку получила – не рассказала про сказки о животных. Оказалось трудно, сложно учиться самостоятельно – не было связи. Я, конечно, что-то читала – Эренбург выходил, он нам все открыл – «Люди. Годы. Жизнь». Целую эпоху открыл он для нас – вещи, о которых мы абсолютно не знали. Надо сказать, что в нашей семье мама любила Маяковского, мама любила стихи. Немножко презирала Есенина, Зощенко – тоже так… мама вообще снобка была в этом отношении. Короче, я училась так – еле как. Я съездила зимой первого года на сессию, потом я весной поехала на сессию – сдала как-то, но получила двойку за диктант. Почти все получили двойки, очень много было двоек – там были такие сложные вопросы. Но потом я летом так натренировалась, что когда пришла пересдавать, то получила сплошные пятерки.