Текст книги "Психология семьи. Учебник для вузов"

Искусство любви в браке

Супружеские отношения являются частью семейных отношений, поэтому по содержанию, функциям, способам регулирования они значительно отличаются от отношений любви. С точки зрения общества супружество заключается в обеспечении общественного контроля над воспроизводством населения и сексуальным поведением. С точки зрения индивида брак – межличностные отношения, позволяющие удовлетворить потребность в эмоциональной привязанности, индивидуальной половой любви, потребности в продолжении рода, организации быта и досуга, моральной и эмоциональной поддержке (Обозов, 1990).

Безусловно, любовь – это одно из самых сильных проявлений чувственной сферы человека. Возможно, именно она привела к сохранению человечества, ведь человек, защищая от врагов то, что любил, преодолевал самые сложные проблемы и опасности. Однако именно сфера любви опутана максимальным числом мифологических представлений, а потому так много психологических исследований посвящено ей.

Нет и не может быть единой точки зрения на то, что такое любовь, тем более любовь в браке. Однако есть некоторые положения, описывающие счастливые браки, с которыми согласны исследователи самых разных направлений в психологии.

В данном разделе будет рассматриваться лишь та любовь, которую испытывают люди, счастливо прожившие в браке много лет. Она в значительной мере отличается от пылкой страсти влюбленности. Ее можно сравнить со старым вином, выдержанным и имеющим удивительный вкус, – она впитала в себя чувства долгих лет и переживания многих проблемных ситуаций.

Согласно Платону, отношения любви позволяют восполнить личность, дополнить индивидуальность до ее идеальной целостности. Функция восполнения делает отношения любви принципиально отличными от всех иных видов межличностных взаимоотношений. Другие взаимоотношения способствуют развитию и функционированию отдельных сторон личности, любовь же позволяет раскрыться всем сторонам личности человека (Обозов, 1990).

Каждый человек учится любви, а не рождается уже наделенным искусством любить. Мы впитываем проявления любви в родительской семье, ориентируясь на поведение близких. Усваиваем в раннем возрасте, когда еще не сформировано критическое мышление, стереотипы проявления любви в семье, интуитивно привнося их в собственную семью на других этапах жизни.

Многие психоаналитики в той или иной мере описывали причины передачи типологии проявления любви от родителей к детям. Обоснованной представляется концепция К. Юнга (Нойман, 2003), утверждавшего, что мальчик в будущем будет искать партнершу, в той или иной мере напоминающую мать, тогда как девочка – отца. Это необязательно внешние характеристики родителя, это могут быть некоторые поведенческие паттерны или внутренние черты, создающие ощущение знакомости, привычности, а потому и привлекательности.

Это представление К. Юнга согласуется с основными позициями теории Дж. Боулби (2006) о формировании привязанности в первые два года жизни ребенка к его близким и в дальнейшем использовании именно этих навыков общения при создании отношений в своей семье и вне ее.

Весьма часто анализ ошибок имеет большую значимость, чем анализ правильных действий. Возможно, один из самых эффективных анализов подобных ошибок был проведен Э. Фроммом (2007).

Прежде всего Э. Фромм попытался понять, почему люди стремятся к любви, хотя нет никаких социальных, подкрепляющих факторов для этого. Весьма часто люди платили собственной жизнью за возможность испытать это чувство. Он утверждает, что человек приходит в этот мир не по своей воле. Более того, он и покидает этот мир не по своей воле. В связи с этим два основных определяющих фактора его жизни связаны с максимальной неопределенностью и неизвестностью и не могут находиться в сфере его осознанного влияния. Это создает ощущение базовой тревоги – тревоги, связанной с неопределенностью. Возможно, многие люди помнят чувство, возникающее в тот момент, когда в силу тех или иных обстоятельств мы оказываемся один на один с природой и не видно ни одного человека вокруг. Вдруг внезапно охватывает осознание того, что сейчас может случиться нечто непоправимое, мое «я» исчезнет, но мир продолжит жить так, как будто ничего не изменилось, хотя для конкретного человека произойдет катастрофа. Это ощущение и есть проявление той базовой тревоги, которая существует всегда, но за завесой повседневных дел ее проявление ощущается слабее.

Э. Фромм пытается найти то, что могло бы уменьшить это чувство. Он анализирует типичные способы, с помощью которых люди пытаются разрешить или снять растущее напряжение, вызываемое базовой тревогой. Простейший способ на этом пути – убрать это ощущение через употребление психоактивных веществ – алкоголя, наркотиков и т. д. Оказывается, что действительно сразу же после употребления подобного вещества тревога исчезает, но как только действие прекращается, эта тревога возвращается с большей силой, а возможности снять проблему уменьшаются, поскольку психоактивные вещества сужают спектр возможных поведенческих действий человека. Таким образом, это самый неэффективный способ справиться с тревогой.

Следующим простым и столь же неуспешным способом является попытка молодых людей собираться в группы, внутри которых они неотличимы друг от друга. Представление о том, что если я буду поступать, как все, то со мной не произойдет ничего такого, что не происходит со всеми, некоторое время кажется надежной защитой от тревоги. Ведь тревога – это переживание по поводу неизвестности. Однако и этот способ не снимает базовую тревогу, поскольку, как и предыдущий, не влияет на причину ее возникновения. Данный метод схож с ситуацией, когда человек носит пиджак с чужого плеча, ни разу не попробовав собственный стиль в одежде. Некоторые люди так никогда и не начинают жить собственной жизнью.

Часть людей предпочитает закрыться от базовой тревоги творчеством и работой. Возможно, это более эффективный способ, чем ранее перечисленные. Такие люди привносят новое в мир, а этот метод позволяет человеку реализовать отдельные стороны его натуры. Отдельные, но не все, поскольку чем глубже человек погружается в работу, тем меньше остается времени на семью, детей, близких.

С точки зрения Э. Фромма, единственно адекватный способ снятия тревоги состоит в любви – любви в самом широком смысле этого слова, любви как принятии мира. В основе базовой тревоги лежит неопределенность рождения и смерти. В любви же человек зачинает новую жизнь, делая род бессмертным. Он проявит себя и как любящий ребенок, и как любящий родитель, и как любящий дедушка (бабушка), различным образом реализуя потенциал любви на каждом этапе своего жизненного цикла.

Э. Фромм выделил три основные ошибки, которые совершают люди, полагающие, что переживаемые ими чувства относятся к любви. Первая ошибка состоит в том, что они путают или смешивают два принципиально разных чувства: любовь и влюбленность. Влюбленность – одно из самых прекрасных чувств, когда-либо переживаемых человеком. Два человека, остро ощущающие базовую тревогу, вдруг чувствуют, что между ними рушится стена непонимания. Влюбленность – способность к интимности, даже не столько в физическом смысле слова, сколько в психологическом; способность быть открытым, незащищенным. Люди, испытывающие ее, ошибочно полагают, что это чувство пришло навсегда. Однако влюбленность отличается от любви недолговечностью и безответственностью. Люди не похожи друг на друга по многим характеристикам. Чем глубже их взаимодействие, тем явственнее эти различия. Дальнейшие отношения полностью определяются способностью договариваться, идти на компромисс, меняться. Однако это не качества влюбленности, а качества нарождающейся в браке любви. Именно этому учится человек в семье: договариваться, обсуждать, встраивать собственные предпочтения в иерархическую структуру семейных отношений. Формирование привязанности – это научение тому, что за чувства, которые проявляют к тебе, необходимо платить собственными чувствами. Следовательно, после первых счастливых мгновений человек должен быть готовым к тяжелому труду формирования отношений, который невозможен без конфликтов. Однако суть конфликтов в любви состоит в разрешении их таким образом, чтобы результат помогал всем членам семьи, а не был в пользу только ее части. Именно умение разрешать сложные конфликтные ситуации в пользу всех и является отличительной особенностью подобной любви. Если человек полагает, что любовь – это всегда жертвы с другой стороны, подобные отношения весьма скоро заканчиваются разрывом и ненавистью – чувством, не связанным с любовью, но порождаемым желанием обладать, а не отдавать.

Вторая ошибка, как утверждает Э. Фромм, связана с уверенностью многих людей в том, что они умеют любить от рождения, не учась. Однако это не так. Порой кажется, что проблема любви – это проблема объекта любви. Появится принц на белом коне или прекрасная принцесса – и все мгновенно произойдет. Нужно только ждать – вдруг мне повезет.

Часто возлюбленные еще и проверяют друг друга на прочность, готовя специальные ловушки и торжествуя, когда партнер в них попадается. Подобно алхимикам, тестирующим наличие золота в камне, они делают те или иные нелицеприятные вещи и смотрят, выдержит ли объект подобное воздействие. Этому весьма способствуют популярные телешоу, в которых провокации возлюбленных являются распространенным сюжетом. Любовь – это доверие. Всякое сомнение уничтожает любовь. Именно поэтому проверка любви – это не что иное, как проверка глубины недоверия друг к другу. Это проверка обстоятельств. Следует помнить, что человек имеет право на ошибку. Так же как и на ее исправление.

В реальности нет сказочных принцев и принцесс. Есть люди, обладающие теми или иными качествами. Эти качества отличаются от тех, что имеем мы. Любовь никогда не переходит в ненависть, поскольку она не меняет объекта преклонения.

Это показал поэт М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Портрет»:

 
Расстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.
И, новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный – все храм,
Кумир поверженный – все Бог!
 

Уход любви не означает изменение знака чувства к объекту любви. Если отношение меняется на противоположное и возникает ненависть, то это признак отсутствия любви изначально. Это чувство собственности, которое к любви не имеет никакого отношения, во всяком случае с точки зрения Э. Фромма и многих других психологов. Ненависть – попытка приписать другому ответственность за все то, что разочаровало в отношениях. Однако во всех отношениях участвуют как минимум двое, и оба несут за них ответственность.

Наконец, последней ошибкой тех, кто хочет любить, Э. Фромм считает отношение к любви как к купле-продаже, когда хочется купить подешевле и продать подороже. В этом случае люди интуитивно опираются на центральную закономерность социальной психологии, при которой собственные усилия оцениваются как большие по сравнению с усилиями, предпринятыми другим. С точки зрения Фромма, любовь – это дарение. Партнер выполняет какую-то домашнюю работу не потому, что должен или обязан это делать, но потому, что любит тех, кто живет с ним рядом, и просто дарит им результаты своего труда, не соотнося свой и чужой вклад в результат.

Любой читатель может возразить, что в этом случае возможна эксплуатация любящего. Э. Фромм предлагает замечательное разрешение этого противоречия. Чтобы научиться любить, нужно начать с себя. Нужно сначала опробовать собственные возможности любить на себе, прежде чем это делать на других. Те люди, которые жестоко проверяют возлюбленных, в этом случае могли бы проверить и себя.

Любить другого можно, только если любишь самого себя. Это связано с еще одним важным параметром любви: любовь всегда может быть только между равными людьми. Все отношения неравенства связываются с авторитарным типом личности, которая может находиться в двух ипостасях, состояниях – в положении над кем-то и в положении подчинения. Такие отношения называются симбиотическими. В этом случае люди живут вместе не потому, что любят друг друга, а потому, что боятся остаться в одиночестве, не уверены в своих силах. Они готовы терпеть не устраивающие их отношения, так как перемена им кажется еще более страшной и опасной альтернативой.

В таких семьях один из супругов занимает психологически более высокое положение, он считается лучше другого вне зависимости от реального вклада в семейный бюджет и отношения. Часто именно тот, кто чувствует себя слабым в семье, и зарабатывает больше, и делает больше. В какой-то момент он не выдерживает и сообщает, что уходит из семьи. Тогда тот, кто только что чувствовал себя более значимым, оказавшись без того, кто ощущает себя слабее, меняет позицию на более слабую и обещает, что начнет новую жизнь, будет поступать по-другому, если семья будет сохранена. Более слабый партнер верит этому. В семье на некоторое время воцаряется мир, но весьма скоро все возвращается на круги своя, поскольку каждый не готов к отношениям равенства. В подобных семьях регулярные скандалы сменяются состоянием относительного благоденствия, хотя с годами оно становится все более коротким, а скандалы – все более частыми.

Итак, любовь – это отношения равенства, а потому, если кто-то из членов семьи захочет эксплуатировать другого, любовь к самому себе не позволит это сделать. С точки зрения Фромма, любовь к самому себе – это не эгоизм, поскольку эгоизм – это ненависть к себе. Ведь человек только тогда начинает притягивать все (внимание, отношения, материальные блага) к себе, когда он не может быть уверен в собственных силах, когда негативно относится к себе. Любыми методами он пытается эту любовь вырвать у других. Тот, кто любит и уважает себя, – самодостаточен, и ему не нужно поступать таким образом.

Весьма часто, когда любовь уходит или никогда не существовала между супругами в силу тех или иных обстоятельств, чтобы выжить эмоционально, женщина рисует себе образ любимого. В воображении она живет с этим вымышленным образом годами, иногда – всю жизнь (Ялом, 2004). Разговаривая с мужем, она накладывает на него образ того человека, которого видела мельком или с кем давно не встречалась, а потому она не помнит те его негативные черты, из-за которых некогда у них не завязались более глубокие отношения. Этот образ с каждым днем приобретает все больше положительных черт, отбирая их у мужа, который на самом деле ей незнаком, ведь она постоянно видит другого человека вместо него. Женщина может не заменять образ мужа этим человеком, но по вечерам, когда родные ложатся спать, мечтать о встрече с ним. Ей кажется, что тем самым она сохраняет семью для своих детей. Однако в этом случае она все более отдаляется от мужа, любя образ, который существует только в ее голове, не испытывая реальных ощущений и переживаний. Подобные ситуации складываются и с мужчинами, но существенно реже.

Когда девушка говорит, что любит юношу, а жена – что любит мужа, они называют этим словом два разных чувства. Супружеское чувство между людьми, ежедневно видящими друг друга, заранее знающими все, что может сделать и даже подумать другой, совершенно не похоже на пылкую любовь девушки и юноши, для которых ново каждое действие и каждое слово партнера.

Именно формирование супружеской любви описывает Э. Фромм. Любовь – это труд по формированию отношений, длящихся всю жизнь. В ней нет жертвенности, но есть выбор конкретного человека, с которым выстраиваются отношения взаимного равенства, уважения, сочувствия, дарения. Конечно, есть много других видов любви. Однако они не выдерживают проверки браком.

Мать и материнство

Материнство – центральная функция женщины в семье. Любовь к ребенку каждая мама проявляет особым образом, в зависимости от того, в каком времени живет, чему ее научила семья и, наконец, насколько она готова бороться за свое дитя. Во-первых, материнство – это, безусловно, биологическая функция, характеризующая человечество в целом. Во-вторых, оно полностью подчиняется социальным законам времени, в котором живет женщина. В-третьих, определяется ее индивидуальными личностными качествами. Таким образом, будучи внеклассовым, внесословным, понятие «материнство» не является вневременным (Пушкарева, 1999. С. 306).

Ф. Арьес (1999) в середине XX столетия впервые выдвинул гипотезу о том, что в средневековом обществе идеи детства как отдельного феномена не существовало. Более того, отношение родителей к детям зависело от времени, в котором они жили, и прежде всего определялось экономическим развитием общества. Понятие «детство», отличающее этот период жизни человека от взрослости и подчеркивающее особую его роль в семье, возникло не ранее XVII века. До этого времени в семье превалировало равнодушие к детям. Следует подчеркнуть, что Ф. Арьес в данном случае говорит об общей тенденции, а не ситуациях в отдельных семьях. Как и во всех других отношениях, в разных семьях было неодинаковое отношение к детям.

Уже говорилось, что в Древней Греции глава семейства решал, оставить ребенка в семье или нет, исходя из следующих аргументов: каким по порядку он родился, здоров ли он, каково экономическое положение семьи. Такого рода явления были типичны в древнем мире.

Кроме того, детей приносили в жертву. На греческих вазах V–IV веков до н. э. есть изображения сцен поедания детей во время праздника вакханалии. Реально в данный период обычай уже не существовал, но он был незадолго до этого. Римляне в праздник компиталии приносили в жертву богине Мании кукол, выполненных из шерсти. Однако ранее, до возникновения этого ритуала, богине, которая была матерью богов, покровительницей дома и семьи, нужно было приносить в жертву за каждого члена семьи ребенка. Этот обычай был отменен царем Нумой.

Б. А. Рыбаков (1987) утверждает, что городище Бабина Гора на берегу Днепра относится к началу новой эры и принадлежало оно славянам, которые сделали там языческое святилище. В нем приносились в жертву младенцы, поскольку рядом с тем местом были найдены детские черепа, захороненные не по обычаю.

Жертвоприношения были обычным делом до определенного периода развития человечества. Они многократно описаны в Библии. Среди них самое известное – принесение Авраамом в жертву Богу своего единственного сына. Правда, в тот момент, когда Авраам занес руку с ножом над мальчиком, Бог отвел ее. Однако намерение это сделать было.

Ни в одном из таких случаев мы не знаем о переживаниях матерей этих детей. Скорее всего, они были, возможно, не похожи на то, что переживает современная женщина, но это были чувства одного порядка.

Вот как описывает П. Зюскинд (2006) в романе «Парфюмер» роды женщины из социальных низов в XVII столетии: «Мать Гренуя, когда начались схватки, стояла у рыбной лавки на улице О-Фер и чистила белянок, которых перед тем вынула из ведра… Ей хотелось одного – чтобы эта боль прекратилась и омерзительные роды как можно быстрее остались позади. Рожала она в пятый раз. Со всеми остальными она справилась здесь, у рыбной лавки, все дети родились мертвыми или полумертвыми, ибо кровавая плоть, вылезавшая тогда из нее, не намного отличалась от рыбных потрохов, уже лежавших перед ней, да и жила не намного дольше, и вечером все вместе сгребали лопатой и увозили на тачке к кладбищу или вниз к реке. Так должно было произойти и сейчас, и мать Гренуя, которая была еще молода (ей как раз исполнилось 25), и еще довольно миловидна, и еще сохранила почти все зубы во рту и немного волос на голове. И кроме подагры, и сифилиса, и легких головокружений, ничем серьезным не болела, и еще надеялась жить долго, может быть пять или десять лет, даже как-нибудь выйти замуж и родить настоящих детей в качестве уважаемой супруги овдовевшего ремесленника…»

Конечно, были и такие женщины, и такие ситуации. Более того, можно предположить, что где-то и сейчас есть женщины, подобным образом относящиеся к детям. Мы постараемся проанализировать изменение отношения к детству и материнству не отдельных личностей, но большей части представителей рода человеческого, проживавших и проживающих на европейской территории.

Все же в понятии материнства много биологического, а потому нормативное материнство, базирующееся на инстинкте, не может не быть связано с эмоцией, которую мы сейчас интерпретируем как любовь.

К сожалению, письменные источники, которые помогают понять, что чувствовали женщины при этом, появляются слишком поздно. Картины европейского Возрождения показывают полноценное общение младенца и матери, демонстрируя в поведении матери любовь, а в ответных действиях ребенка стремление быть любимым.

Вот, что пишет М. Монтень в XVI веке: «Я сам потерял двух-трех детей, правда, в младенческом возрасте, если и не без некоторого сожаления, то, во всяком случае, без ропота» (Монтень, 1979. С. 59). Дети действительно умирали часто, поэтому родители не всегда точно помнили количество собственных детей. Современный человек, переживший в рамках своей семьи чаще всего не более трех рождений детей, может воспринимать это как равнодушие. Однако для людей той эпохи, когда семья привычно теряла до половины новорожденных, а родов было много, это не равнодушие, а смиренное принятие обстоятельств. Безусловно, смерть каждого вызывала эмоции, возможно, менее интенсивные, чем сейчас, когда человек теряет единственного ребенка, но это не было равнодушие. Вероятно, лучший термин для этого чувства – смирение.

Работа Н. Л. Пушкаревой (1999) посвящена любви и материнству на Руси за довольно большой срок – с X по XVII век. Это то время, когда источники – исторические и литературные документы, на которые можно опираться, слишком разрозненны и равнодушны к детям. Анализируя служебники, требники, сборники епитимий, она обнаружила свидетельства наказаний за детоубийство, заклад и залог детей. На этом основании она делает вывод, что для Древней Руси, как и для Европы того времени в целом характерна традиция «любящего небрежения» по отношению к детям, особенно в низких слоях общества.

Слово «материнство» известно на Руси с XI века, но еще на протяжении долгого времени нельзя найти его эмоциональных описаний. Более того, и само слово появилось в связи с имущественными отношениями в семье, когда мать принимала на себя опекунские функции. При этом по закону мать сама могла решать, кому из детей и сколько отдавать имущества.

Анализируя ласковые имена, которыми наделяли детей родители, можно предположить наличие естественной привязанности матерей к новорожденным. Следует подчеркнуть, что достаточно долго на Руси детям давали не только отчества, но и матерства (отчество по матери). Близость к матери сохранялась и в более позднем возрасте. Часто на крупные государственные посты ставили родственников по матери, а не по отцу. Такими родственниками по материнской линии были Олег и Игорь Старый, Добрыня и Владимир Святославович. Некоторые авторы считают, что это след скандинавских традиций, идущих от Рюрика. Например, Олег Настасьич был сыном наложницы князя Галицкого.

Изборник 1076 года, один из самых ранних дидактический сборников, включал пожелание беречь мать. В берестяной грамоте, найденной в Великом Новгороде, относящейся к XIV веку, некая Февронья обращается к судебному исполнителю по поводу поведения пасынка, выгнавшего ее из дома.

Считается, что в Средние века на Руси не было различного идеала женственности у богатых и бедных, а потому и черты материнства были одинаковыми.

Среди причин наложения епитимий, описанных в тех же документах, частыми были попытки искусственного аборта, употребление снадобий, препятствовавших беременности.

Епитимью накладывали на мужа, если выкидыши были по причине побоев, которые они учиняли своим беременным женам. Однако документы не говорят о том, что мужчин интересовала эта сторона здоровья женщины: родить или избавиться от плода решала сама женщина.

Конечно, если анализировать судебные разбирательства нашего времени, можно воссоздать принципиально иную картину материнства, чем при непосредственном наблюдении поведения большинства матерей и их детей. Поэтому исследователи достаточно осторожно анализируют такого рода источники.

Каждый ребенок – это лишний рот, потому и отношение к детям было обусловлено возможностями эти рты накормить. В старинных колыбельных даже пелось о пожелании смерти младенцу.

Согласно Кормчей книге, женщина считалась виновной в убийстве, когда оставляла младенца на дороге или в каком-либо безлюдном месте. Наказанием для нее было церковное покаяние. Однако такое наказание не было действенным. Наказывали и ссылали как убивших младенца, так и произведших изгнание плода женщин. Наказание в наибольшей степени ужесточилось в XVII веке. Так, в Соборном уложении 1649 года была установлена смертная казнь для женщин, лишающих жизни своих незаконнорожденных детей, но отношение к убийству собственных законных чад оставалось снисходительным.

Стремясь скрыть позор, женщины, забеременевшие вне брака, старались избавиться от нежелательного ребенка. Современники отмечали, что изгнание плода практикуется часто, прибегают к нему вдовы и солдатки, для этого они обращаются к старухам-ворожейкам, которые их учат, как нужно извести плод. Пьют спорынью, настой простых спичек фосфорных, поднимают тяжелые вещи. Одна девица была беременна и извела плод тем, что била себя лапотной колодкой по животу. Вновь хотелось бы подчеркнуть, что эти действия женщины производили не потому, что не любили детей, а потому, что знали о страшных последствиях их рождения для себя и самих детей.

До нас дошли описания самых невероятных средств, к которым прибегали женщины, чтобы избавиться от нежелательного ребенка: пили отвар пороха, селитры, мелко истолченное стекло и песок, керосин, глотали серу, сулему и даже ртуть. Прыгали с высокой лестницы, изгороди, сеновала. Нередко такие опыты избавления от «греха» приводили к смертельным исходам с кровотечениями и мучениями (Пушкарева, 1999).

Некоторые солдатки шли даже на убийство младенцев, чтобы скрыть незаконное рождение. Например, Е. Сатина, мать четырех законных детей, из села Рамзы Кирсановского уезда в 1839 году скрыла беременность и роды, не позвала повивальную бабку, ребенка зарыла в землю, но потом сама призналась в содеянном. Женщина была наказана церковным покаянием и десятью ударами плетьми.

Здесь нужно отметить, что страх родить ребенка вне брака сохранился в нашей стране до сих пор. Случаи убийства детей их матерями фиксируются и в наше время. Именно поэтому специалисты настаивают на создании специальных окон при детских учреждениях, куда женщина, не имеющая условий и душевных сил для воспитания ребенка, могла бы его положить, чтобы сохранить ему жизнь и не ломать собственную судьбу.

Почему в источниках часто упоминаются солдатки? В России создание большой регулярной армии в XVIII веке увеличило и количество незаконнорожденных детей. При рождении детей у солдаток в метрических книгах особо оговаривались сроки отпуска мужа или ее поездки к мужу в армию, чтобы доказать законность появления ребенка на свет и отнесения его к солдатскому сословию. Рапорты и ведомости уездных городничих о количестве солдатских детей за 1815–1816 годы доказывают, что большинство детей солдаток признавались незаконнорожденными, а имена их отцов не указывались. Фамилии и отчества таким детям часто давались по их крестному отцу.

Незаконными детьми признавались по российскому законодательству в том числе:

• рожденные вне брака, даже если их родители потом и соединились законными узами;

• произошедшие от прелюбодеяния;

• рожденные более чем через 306 дней после смерти отца или расторжения брака разводом;

• все прижитые в браке, который по приговору духовного суда признан незаконным и недействительным.

Женщине-солдатке нередко приходилось скрывать рождение не только незаконных, но и законных детей. Прежде всего они стремились скрыть рождение мальчиков, которым была уготована участь отцов. Примечательно, что даже беременная в период призыва мужа в рекруты женщина лишалась естественного права на своего ребенка, так как если рождался мальчик, то он автоматически записывался в кантонисты. К солдатскому сословию законодательство причисляло и всех незаконнорожденных детей, произведенных на свет рекрутскими женами, солдатками, солдатскими вдовами и их дочерями. Таким образом, военное министерство стремилось обеспечить себя дополнительными солдатами, ибо все солдатские сыновья (кантонисты) подлежали обязательному призыву.

Несмотря на жестокие кары, русские женщины боролись за судьбу своих детей: скрывали беременность, заявляли о рождении мертвого ребенка или о выкидыше, а при возможности уходили в соседнее село или к знакомым в город, оставляли своих малышей знакомым или родственникам, которые объявляли о неизвестных подкидышах и брали их на воспитание. Порой мать «усыновляла» и брала к себе в дом «неизвестного подкидыша», но такая ситуация была скорее исключением, чем правилом. Правительство вынуждено было признать, что естественная любовь родителей к детям, а отсюда и опасение разлуки часто побуждают их к сокрытию рождения ребенка. Солдатки при наступлении времени родов нередко оставляют местожительства и, возвращаясь с новорожденными, называют их приемышами или подкидышами, неизвестно кому принадлежащими; иногда даже после родов в том месте, где постоянно живут, они тотчас отсылают новорожденных в другие селения и даже в другие губернии (Пушкарева, 1999).

В XIX веке убийство детей было самым распространенным женским преступлением. Автор исследования называл и причины детоубийства: зимние стоянки громадного количества солдат и одинокая жизнь жены солдата в течение 25 лет.

С одной стороны, солдат, проходивший военную службу в течение 25 лет, мог насиловать или соблазнять молодых девушек. С другой – большая часть этих солдат, покидая родные места, оставляли на те же 25 лет, а часто и навсегда своих жен-солдаток. Многолетняя разлука с мужем, охватывающая весь детородный период женщины, которую называли соломенной вдовой, ломала привычный уклад жизни и повседневности. Сам военный фактор, то есть постой войск, ограничения (экономические, социальные, правовые и сословные) вынуждали солдатку менять свое сексуальное поведение, изменять далекому и недоступному мужу. При этом общественное мнение окружения солдатки было уверено в ее потенциальной неверности, постоянно напоминая несчастной женщине, что она неизбежно придет к подобию падшей. Сложившаяся в России система призрения подкидышей и незаконнорожденных детей мало способствовала ограничению детоубийств, и не случайно солдатки, около 3 % в составе российского населения, составляли более половины осужденных за это преступление (Пушкарева, 1999). Подобные ситуации были везде, где рекруты служили в армии весь детородный срок женщины.