Текст книги "Беззвездное море"

– Думаешь, художница написала их для Элинор?

– Я думаю, что это не исключено, – говорит Дориан. – Я думаю, что здесь кроется история.

– Скорей, много историй, – подхватывает Закери, ставит свою сумку на пол, и бутылка вина звякает о пол.

Он вынимает ее, стряхивает пыль с фонаря и ключей. Разве не любопытно, кто разлил вино в эту бутылку и как долго пролежала она на полке, ожидая, когда кто-нибудь откроет ее. Отчего ж не открыть сейчас?

Глядя на бутылку, Закери хмурится.

– Не осуждай меня, – говорит он Дориану, берет со стола карандаш и с силой вталкивает им пробку внутрь бутылки, – трюк, который он в студенчестве не раз проделывал, когда недоставало подобающих инструментов.

– Да наверняка где-то тут есть штопор, – комментирует Дориан, наблюдая за этим неэлегантным процессом.

– Тебе случалось одобрять мою склонность к импровизации, – отвечает Закери, победно вздымая откупоренную бутылку.

Дориан смеется, а Закери делает большой глоток вина. Вино, вероятно, выиграло бы, если его перелить в графин, а затем и в бокал, но вкус у него насыщенный, приятный и яркий. Светящийся удивительным образом, как фонарь на бутылке. Вино не нашептывает стихов, не остается рассказом на языке и, к счастью, не внедряется в мысли, да и, пожалуй, на вкус оно старше любого рассказа. На вкус оно похоже на миф.

Он предлагает бутылку Дориану, и тот берет ее, задержавшись рукой на пальцах Закери.

– Спасибо, что вернулся за мной, – произносит он вдруг. – Извини, что не упомянул об этом раньше, я все еще как в тумане.

– Ну, в основном это заслуга Мирабель, – говорит Закери. – Я персонаж второстепенный, только и сделал, что дал привязать себя к стулу и отравить. – Происшествие это выглядит ужасно далеким, хотя случилось совсем недавно. – Но мне уже лучше, – добавляет он.

– Спасибо тебе, – повторяет Дориан. – Это было великодушно. Ты ничем мне не обязан, а я. В общем, спасибо. Я думал, что уже не проснусь, а проснулся – и вон где!

– Да не за что, – говорит Закери, чувствуя, что должен сказать больше.

– Сколько дней прошло с тех пор? Четыре? Пять? Неделя? По моему ощущению, больше.

Закери смотрит на него без слов, не зная ответа. Наверно, неделя прошла. Или целая жизнь. Или мгновенье. Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь, думает он, но не говорит этого, так что они просто смотрят друг на друга, и произносить что-нибудь необходимости нет.

– Где ты ее взял? – спрашивает Дориан, отпив из бутылки.

– В винной кладовой. Она в дальнем конце бального зала, если пройти мимо того места, где когда-то было Беззвездное море.

Дориан отвечает ему взглядом, в котором тысяча вопросов, но вместо того, чтобы задать хоть один, делает еще глоток и отдает бутылку Закери.

– Тут, надо полагать, было что-то необыкновенное в прежние времена, – говорит он.

– Как ты думаешь, чего ради люди сюда спускались? – спрашивает Закери, отпивая приправленного мифом вина, прежде чем вернуть бутылку Дориану, не в силах понять, отчего это в голове у него суматоха, а сердце бьется как бешеное, от вина или от того, что пальцы Дориана прикасаются к его пальцам.

– Думаю, по той же причине, по которой и мы с тобой здесь, – отвечает ему Дориан. – Они спускались сюда в поисках чего-то. Даже если мы не знаем, чего именно. Чего-то большего, чем то, что у них есть. Чего-то, чему стоит удивиться. Какого-то места, которому можно себя посвятить. Мы с тобой здесь для того, чтобы пройтись по чужим историям и найти свои собственные. Итак, за поиск! – говорит он, приподнимая бутылку.

– За обретение! – повторяет жест Закери, получив ее назад.

– Я рад, что ты прочел мою книгу, – говорит Дориан. – Спасибо, что помог мне ее вернуть.

– Пожалуйста.

– Странно ведь, правда? Так любить книгу. Когда слова на странице становятся до того драгоценными, что кажется, они входят в твою собственную историю, потому что так оно и есть. Это здорово, что кто-то наконец прочел истории, которые я знаю интимно, в мельчайших деталях. Какая понравилась тебе больше других?

Закери обдумывает вопрос вообще и, в частности, использование в нем слова “интимно”. Вспоминает истории, обрывки образов возвращаются к нему, и он рассматривает их просто как сюжеты, не пытаясь, в поисках секретов, разобрать их на части. Смотрит на бутылку в руке, на ключи и фонарь, думает о прорицателях в тавернах и бутылках, распитых на пару в заснеженных постоялых дворах.

– Даже не знаю. Мне нравилась та, где про три меча. Но почти все они, знаешь, как-то полны печали. Пожалуй, все-таки та, что про хозяина постоялого двора и Луну, но мне бы хотелось. – Закери смолкает, сам не зная, чего бы ему хотелось от этой истории. Чтобы она продлилась, пожалуй. Он передает бутылку Дориану.

– Наверное, конца посчастливей?

– Нет… не обязательно посчастливей. Развития, вот бы чего хотелось. Знать, что случилось потом. Чтобы Луна нашла способ вернуться, даже если остаться нельзя. Вообще, знаешь, все эти истории производят впечатление осколков, отрывков из истории какой-то более полной. Всегда будто есть что-то еще, что происходит за рамкой повествования.

Дориан кивает задумчиво.

– Это что, платяной шкаф? – спрашивает он, указывая на него взмахом руки.

– Ну да, – рассеянно кивает Закери. – Это же очевидно.

– Ты проверил его?

– Проверил? В каком смысле? – переспрашивает Закери, но, видя, как недоверчиво вскидывает бровь Дориан, понимает, о чем тот. – А! Нет, не проверял.

Кажется, это единственный настоящий платяной шкаф, он же гардероб, который у него когда-либо был, и, учитывая, сколько времени он провел, сидя в стенных шкафах, буквально и переносно, в самом деле трудно поверить, что он еще не проверил этот на наличие в нем двери в Нарнию.

Дориан передает ему бутылку вина и подходит к шкафу.

– Знаешь, я никогда не был особенно рьяным поклонником Нарнии, – говорит Дориан, пробегая пальцами по резной дверце. – На мой вкус, уж слишком простодушные аллегории. Хотя в романтике не откажешь. Снег. Благородный фавн мистер Тумнус.

Он открывает дверь шкафа и улыбается, хотя Закери непонятно чему.

Протянув руку, Дориан раздвигает вешалки со льном и кашемиром – неспешно, медленно, осторожно. Затягивает действо, не торопится дотронуться до задней стенки шкафа. Продлевает удовольствие.

Ему и слов-то не нужно, чтобы рассказать историю, замечает голос в голове Закери, и тому вдруг отчаянно хочется, чтобы он в этот момент был в том самом свитере, которого коснулась сейчас рука Дориана, и он до того этим смущен, что не сразу соображает, что Дориан, шагнув в гардероб, исчез.

бумажная звезда, до того замученная обстоятельствами и временем, что формой своей лишь смутно напоминает звезду

Человек, на мгновение оказавшийся во времени, в панике мчится по коридору, ищет путь, как из времени выйти.

Служители не могут предсказать действий человека, который потерялся во времени. Откуда им знать, где и когда он появится. Их там в этот момент нет.

Упавший канделябр – дело обычное. Служители могут это предвидеть, у них есть способы узнать наперед, где и когда может свалиться свеча. Есть способы несчастных случаев избежать.

Но служителей теперь уже не так много, как прежде, и все они, в этот момент, заняты совсем другими делами.

Огонек поначалу крадется, но потом расходится, разгуливается, пожирает книги на полках, скручивает бумагу в черную стружку, плавит свечи в потоки раскаленного воска, который тоже отлично огонь разносит.

И вот уже пламя с воем мчится по коридорам, накатывает морским прибоем, поглощает все на пути.

Он врывается в ту комнату, где стоит кукольный дом, заявляет, что он тут хозяин, и целая вселенная пропадает во пламени.

Куклы видят только вспышку, а потом – ничего.

Закери Эзра Роулинс смотрит внутрь шкафа, где немало свитеров, льняных сорочек и брюк, но и только, – и в который раз спрашивает себя, в своем ли он уме.

– Дориан! – зовет он.

Наверно, тот прячется в глубине, сидит в тени на корточках под одеждой, как сам Закери столько раз делал, один-одинешенек во всем мире, неприметный, всеми забытый.

Закери проводит рукой по свитерам и рубашкам, поражаясь тому, что принимает тени за тени в месте, где столь многое является большим, чем оно кажется, и где пальцы его, прикасаясь к твердому дереву, прикасаются взамен к пустоте.

Он смеется, но смех застревает в горле. Входит в шкаф, делает шаг, и там, где должна быть задняя стенка шкафа, там, где пальцы его должны наткнуться на стену, там – пустота.

Еще шаг и другой, кашемир мягко оглаживает ему спину. Свет, доносящийся из комнаты, гаснет. Он вытягивает руку в сторону и стукается о камень. Стена чуть изогнута. Должно быть, туннель.

Закери вслепую продвигается вперед, выставив перед собой руку, и чья-то рука хватается за нее.

– Посмотрим, куда это нас приведет? – шепчет Дориан ему на ухо.

Закери сжимает его ладонь, и так, за руку, они идут по туннелю, и тот приводит их в комнату. Освещена она единственной свечой, поставленной перед зеркалом, так что пламя свечи двоится.

– Сомневаюсь, что это Нарния, – говорит Дориан.

Закери не без труда приспосабливает глаза к освещению. Дориан прав, это не Нарния. Это комната, из которой выходит много дверей.

На каждой двери резной рисунок. Закери подходит к ближайшей, не без сожаления отпустив руку Дориана, но уж слишком ему любопытно.

На двери вырезана девушка с фонарем в руке на фоне темного неба, кишащего крылатыми существами, которые, разинув клювы, шипят и целятся в нее грозными когтями.

– Эту давай не открывать, – говорит Закери.

– Согласен, – кивает из-за его плеча Дориан.

Они перемещаются от двери к двери. Вот резной город с пузатыми башнями и остроконечными шпилями. Вот залитый лунным светом остров.

Одна дверь изображает фигуру за решеткой, которая через прутья тянется к узнику, сидящему в другой клетке, который совсем как тот пират в подземелье. Закери собрался было открыть эту дверь, но Дориан привлекает его внимание к другой.

На той двери – резное изображение празднества. Десятки безликих фигур пляшут под знаменами и фонарями. На одном из знамен выгравирована полная луна в окружении растущих и убывающих полумесяцев.

Дориан открывает эту дверь. Там темно. Он входит внутрь, Закери за ним, но как только он входит, Дориан исчезает. Закери зовет его, оглядывается на комнату с множеством дверей, но та тоже исчезла.

Он отворачивается от исчезнувшей комнаты и видит себя в ярко освещенном коридоре, облицованном книгами.

Две женщины в длинных платьях проходят мимо, чуть не задев его, явно занятые друг другом больше, чем им, проходят, смеясь.

– Добрый день, – говорит он им в спину, но они даже не оборачиваются.

Он смотрит, что теперь у него за спиной. Двери нет, всюду книги. Высокие шкафы плотно, вдоль и поперек, забиты книгами, на которые, это видно, высокий спрос, они потерты, зачитаны, некоторые так и лежат открыты. Несколькими шкафами дальше листает какой-то томик привлекательный молодой человек с шевелюрой рыжей до красноты.

– Простите, пожалуйста, – говорит ему Закери, но человек не отрывается от своей книги. Закери протягивает руку, чтобы коснуться его плеча, и ощущение в пальцах от прикосновения к ткани странное, словно она есть и ее нет. Словно это не реальное ощущение, а идея прикосновения к плечу человека в блейзере. Осязательная версия фильма, который должным образом не озвучен. Закери в изумлении отдергивает руку.

Рыжий смотрит вверх, но как бы мимо него.

– Вы пришли на праздник? – спрашивает он.

– Какой праздник? – переспрашивает Закери, но их прерывают прежде, чем рыжий успевает ответить.

– Уинстон! – зовет мужской голос из-за коридорного поворота, в том направлении, куда ушли девушки в длинных платьях.

Рыжий кладет свою книгу и, слегка поклонившись Закери, уходит на голос.

– По-моему, там был призрак, – небрежным тоном сообщает он тому, кто его звал, и они удаляются по коридору.

Закери смотрит на свои руки. Выглядят они совершенно так же, как раньше. Берет книгу, которую рыжий поставил на полку, и впечатление от нее такое, словно она весома и основательна, но все-таки не вполне, как будто его мозг говорит ему, что он держит книгу, хотя на самом деле книги в руках нет.

Однако ж книга есть. Он открывает ее и, к своему удивлению, узнает отрывки стихов. Сапфо.

Вспомнит со временем кто-нибудь,

верь,

и нас[3]3
  Перевод Вяч. Иванова.


[Закрыть].

Закери закрывает книгу и ставит ее на полку, вес ее переносится как бы не совсем одновременно с действием, но, похоже, он уже предвидит эти тактильные несоответствия и понемногу с ними осваивается.

Из другого зала доносится смех. Вдалеке играет музыка. Дело происходит, несомненно, все в той же Гавани на Беззвездном море, но Гавань вокруг вибрирует и живет, и, главное, многолюдна.

Он проходит мимо золоченой статуи обнаженной женщины, но та вдруг шевелится, и тогда становится ясно, что это настоящая женщина, тело которой все сплошь выкрашено золотом. Она тянется к нему, когда он проходит мимо, касается его рукава и оставляет на нем полоски золотистой пудры.

Он идет дальше, и лишь немногие встречные дают понять, что замечают его присутствие, но вообще люди, кажется, каким-то образом чувствуют, что он там есть. Они расступаются, чтобы он мог пройти. Народу становится все больше, и нельзя уже не понять, в каком направлении происходит движение.

Еще один поворот, и он оказывается на широкой лестнице, которая ведет в бальный зал. Лестница увешана фонариками и гирляндами из золоченой бумаги. На каменные ступени золотыми волнами сыпется конфетти, блестящими кружочками садится на волосы, плечи, на подолы платьев и манжеты брюк, плавно кружится над головами.

Закери, как приливом, подхвачен праздничной толпой. Бальный зал, когда он туда входит, выглядит и знакомым, и преображенным на удивление.

Пространство, которое он видел темным, пустым и гулким, заполнено людьми. Люстры пылают, окатывая зал танцующим светом. Потолок усеян серебристыми воздушными шариками. От шариков тянутся вниз длинные поблескивающие ленты, которые – подойдя ближе, это можно разглядеть – утяжелены жемчужинами. Все вокруг колышется, мерцает и золотится. Пахнет медом и фимиамом, мускусом, потом, вином.

Виртуальная реальность не так уж реальна, если ничем не пахнет, замечает голос в его голове.

Ленточные занавеси, свисающие из воздушных шаров, формируют лабиринт, получается, что огромное пространство разделено этими колышущимися полупрозрачными стенами на много пространств. Созданные на время бала комнаты и альковы оживлены виньетками из стульев, каменный пол укрыт пышными цветными коврами, столы задрапированы шелком темнейшей ночной синевы, усеянной звездами, и заставлены медными чашами и вазами, в которых вино, фрукты и сыр.

Женщина в длинном платье служительницы, с волосами, повязанными шарфом, держит большую чашу, наполненную золотистой жидкостью. Окунув туда пальцы, гости вынимают их покрытыми мерцающим золотом. Струйки его стекают у них по рукам, пятнают одежду. Закери примечает, особенно у дам, красноречивые блестящие отпечатки за ушами и на затылке, над декольте и ниже, чем талия.

Ближе к центру ленточные шторы расходятся в стороны, позволяя танцполу занять большую часть зала во всю его ширину, вплоть до арок в самом конце.

Закери движется по краю. Танцоры кружатся так близко, что подолы обмахивают ему ноги. Подойдя к огромному камину, он видит, что тот уставлен свечами: ярусами в очаге и в ряд на каминной полке – и все истекают воском. Между свечей стоят бутыли с водой, дно в них устлано золотым песком, а в воде плавают маленькие белые рыбки с распушенными хвостами, которые, как языки пламени, пылают в свете свечей. Над камином, над огоньками и рыбками – изображение: полная луна в обрамлении прибывающих и убывающих полумесяцев.

Боковым зрением Закери улавливает движение там, где находится в этот момент его рука, и чувствует, что кто-то вкладывает ему в ладонь сложенную бумажку. Он оглядывается, кто бы из тех, кто рядом, мог это сделать, но все вокруг погружены в собственные дела.

Он разворачивает бумажку. Она исписана от руки золотыми чернилами.

Прежде Луна никогда не просила милости ни у Смерти, ни у Времени, но теперь появилось нечто, к чему она стремилась, чего она желала, чего она вожделела больше, чем когда-либо раньше.

Одно место стало для нее бесценным, а человек, который жил там, – еще пуще того.

Луна возвращалась туда так часто, как только могла, украдкой, в запретные мгновенья присвоенного времени.

Она обрела любовь, которой не может быть.

И тогда она решила найти способ сберечь ее.

Закери смотрит на море людей, окружающих его, танцующих, пьющих, смеющихся. Дориана не видно, но, конечно, кто же еще мог написать такое, так что он где-то рядом. Он складывает бумажку, прячет ее в карман и идет дальше по залу.

За камином – столы, уставленные бутылками. Женщина во фрачной паре стоит за ними, разливая и смешивая жидкости в изящных бокалах, и предлагает их всем, кто идет мимо. Закери смотрит, как ловко она работает, сочетая напитки, которые дымятся, пенятся и меняют окрас с бесцветного на золотой, красный, черный и снова бесцветный.

Миксолог, мастерица смешивать коктейли, желает кому-то благословенного Лунного Нового года, вручая ему коктейльный бокал, запечатанный листом сусального золота, который придется взломать, чтобы напиток попробовать. Закери уходит, не дожидаясь взлома.

В укромном уголке мужчина тонкой струйкой рассыпает по полу черно-серый, золотой и цвета слоновой кости песок, создавая сложные и изысканные узоры, круги вроде мандалы, с танцующими фигурами, воздушными шарами и большим костром в центре, ближним кругом из кошек и внешним кругом из пчел. Тонкие детали он прорисовывает по песку кончиком птичьего пера. Закери подходит поближе, чтобы рассмотреть повнимательней, но как только рисунок закончен, художник сметает его и принимается за новый.

Неподалеку лежит на кушетке женщина, наряженная в одни только ленты. Ленты исписаны стихами, они обвивают ее шею и талию, скручиваясь, спускаются между ног. Вокруг нее немало читателей-почитателей, но уж слишком напоминает она тела в крипте, так что Закери совсем было собирается уходить, как в глаза ему бросается текст на одной из лент.

Первым делом Луна направилась переговорить со Смертью.

Закери подходит вплотную и читает дальше, продолжение бежит вдоль руки женщины, обвивая ее запястье.

Она спросила, не могла бы Смерть пощадить одну душу.

Смерть готова выполнить любое желание Луны, если это в ее силах, ибо Смерть – это сама щедрость.

Это простой подарок, который легко дается.

На этом лента заканчивается, обвившись вокруг безымянного пальца женщины. Закери прочитывает и другие ленты, но там о Луне ничего нет.

Следуя дальше, он выходит в ту часть бального зала, где сотни книг за корешки подвешены к потолку так, что они распахнуты и парят. Он протягивает руку, трогает ту книгу, что у него прямо над головой, страницы ее трепещут в ответ, и вся стая книг перестраивается, меняя строй, как караван гусей.

Мерещится, что по другую сторону танцпола стоит Дориан, и он пытается пробраться туда. Движется вместе с толпой. Ужасно много народу. Порой он ловит на себе любопытные взгляды, не более того, но все-таки он уже чувствует себя менее призрачным, пространство и люди вокруг выглядят посущественней. Он почти что чувствует пальцы, которые мимоходом задевают его.

– Вот вы где, – звучит голос рядом с ним, но это не Дориан, а тот рыжеволосый молодой человек, что листал томик античной поэзии.

Он где-то оставил свой блейзер, и руки его сверху донизу в золотых потеках. Закери думает, что он ослышался и обращаются к кому-то другому, но рыжий смотрит прямо на него.

– Вы из когда? – спрашивает он.

– Что? – удивляется Закери, все еще не уверенный, что разговаривают именно с ним.

– Вы ведь не из сейчас, – говорит рыжий, поднимая золотую ладонь к лицу Закери и легонько проводя пальцами по его щеке.

Как ни поразительно, но Закери это прикосновение ощущает и так этим удивлен, что забывает ответить. Рыжий жестом дает понять, что неплохо бы потанцевать, но тут толпа их разводит, и Закери теряет его из виду.

Он перемещается к краю зала, подальше от столпотворения. Казалось, что музыканты находятся позади, но теперь флейта звучит прямо перед ним, а ударные – где-то слева. Заметно, что свет уже не такой яркий, наверное, воздушные шарики притомились, спустились ниже, и зал становится как-то тесней. На одном из кресел валяется золотистое платье, сброшенное, как змеиная кожа.

Добравшись наконец до стены, Закери обнаруживает, что она исписана золотыми мазками кистью по темному фону. Прочесть, что написано, трудно, металлический пигмент отражает свет то тускло, то слишком ярко. Закери идет вдоль стены, разбирает слова, и сюжет разворачивается дальше.

Луна побеседовала со Временем.

(Давненько они не беседовали.)

Луна попросила Время не трогать одно место и одну душу.

Время ответило не сразу, но, ответив, поставило одно условие.

Время поможет Луне, только если Луна, в свой черед, поможет Времени найти способ удержать Судьбу.

Луна пообещала помочь, хотя и не знала пока, как сделать несломанным то, что уже сломали.

И тогда Время согласилось упрятать то место подальше, так, чтобы звезды его не видели. И теперь там, в этом месте, дни и ночи текут иначе. Необыкновенно медлительно. Ласкающе-томно.

На этом послание, написанное золотом по стене, заканчивается. Обернувшись к залу, Закери смотрит, как дрейфуют мимо люстр воздушные шары, как вальсируют танцующие, как девушка, стоящая неподалеку, пишет что-то по голому телу другой девушки, не стихами, а прозой, причем той же золотой краской, которую кто-то, видимо, позаимствовал, чтобы исписать стену. Мимо проходит мужчина с подносом, полным маленьких пирожных, глазированных стихами. Кто-то протягивает Закери бокал вина, а потом бокал исчезает, и Закери не уследил, куда он делся.

Он обшаривает взглядом толпу в поисках Дориана, а сам вертит в голове мысль, как ему удалось затеряться во времени, которое в данный момент течет так замедленно-странно, и что надо сделать, чтобы вернуться назад, когда взгляд его падает на мужчину наискосок, тоже опершемуся на стену, мужчину со сложно заплетенными белыми косами, которые присыпаны золотом, но в остальном Хранитель совершенно не изменился. Ни днем моложе, ни днем старше. Он внимательно наблюдает за кем-то в толпе, но Закери не видно, за кем. Какой сейчас может быть год, думает он, но моды представлены столь разнообразно, что догадаться непросто. Двадцатые годы? Тридцатые? И интересно, может ли Хранитель его видеть, и сколько Хранителю лет, и на кого это он так пристально смотрит.

Пытаясь проследить направление взгляда Хранителя, он проходит сквозь арку, что ведет к лестнице, уставленной свечами и фонариками, которые отбрасывают живые, подвижные, золотящиеся блики на волны, набегающие из темноты.

Замерев, Закери смотрит на мерцающий прибой Беззвездного моря, а потом делает шаг к нему, и другой, но тут кто-то тянет его назад. Этот кто-то обхватывает одной рукой его грудь, а другой закрывает ему глаза, утихомиривает головокружение, приглушает золотистый свет свечей и фонариков.

Голос, который он узнает повсюду, шепчет ему в ухо:

– Итак, Луна нашла способ сберечь свою любовь.

Дориан ведет его назад, на танцпол. Закери ощущает присутствие множества людей вокруг, по-настоящему ощущает, безо всякой задержки, даже не видя их, хотя в данный момент чувства его полностью настроены на голос, шепчущий в ухо, на дыхание, согревающее ему шею, и он совершенно готов позволить Дориану довести и его, и историю про Луну туда, куда только тот пожелает.

– Постоялый двор, который стоял когда-то на одном перекрестке, стоит теперь на другом, – продолжает Дориан, – там, где глубоко и темно, где мало кто его обнаружит, на берегу Беззвездного моря.

Дориан снимает руку с глаз Закери и разворачивает его, почти что раскручивает так, что они стоят лицом к лицу, танцуя в центре толпы. Волосы Дориана усыпаны золотом, струйки которого сбегают по шее на кафтан.

– Постоялый двор стоит там и посейчас, – говорит он и замолкает так надолго, что Закери совсем было решает, что на сем история кончилась, но тут он наклоняется ближе. – Вот куда уходит Луна, когда ее не видно на небе, – медленно выдыхает он каждое слово прямо Закери в губы.

Тот делает движение, чтобы свести на нет то расстояние, что меж ними еще осталось, но прежде того раздается оглушительный треск. Пол вздрагивает под их ногами. Дориан теряет равновесие, Закери хватает его за руку, чтобы он не врезался в танцоров, но никаких танцоров тут больше нет. Нет больше вообще ничего. Ни воздушных шариков, ни музыкантов, ни бального зала.

Они стоят вдвоем в пустой комнате с резной дверью, которая упала с петель, и праздник, изображенный на ней, разбит вдребезги.

Закери открывает рот, чтобы спросить, что случилось, но за первым взрывом следует еще один, осыпающий их градом камней.