Текст книги "Беззвездное море"

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Кажется, я уже слышала что-то о Совином короле, но где и когда?

Расспросила Елену, о чем она хотела поговорить с З. после занятий в тот вечер, и она сказала, что до того он был в библиотеке и отыскал на полке какую-то странную книгу, которой не оказалось в системе электронного каталога, а потом вернулся, чтобы найти другие книги, которые пожертвовал библиотеке тот же даритель. Вел себя как заправский библиотечный детектив (ее слова), но она не знает, зачем ему это было нужно, он ничего не сказал. Упомянула, что несколько книг (включая и ту, первую) числятся невозвращенными, так что, возможно, они у него.

Как и ему, она назвала мне имя того, кто те книги библиотеке пожертвовал: Дж. С. Китинг – так что я принялась рыть и кое-что раскопала.

Джослин Симона Китинг родилась в 1812 году. Ничего больше, ни о браке записей, ни о детях, ни еще о чем-нибудь. Вроде как семья от нее отказалась. Прочие Китинги: женатый брат, детей не значится, но был “подопечный”, без имени, умерший подростком. Жена брата умерла, он снова женился, жена номер два умерла тоже, а позже и брат умер, древним и одиноким, я полагаю. Имелись еще два кузена Китинги, которые не дожили и до тридцати. Похоже, на этом Китингам пришел конец, или, по крайней мере, этой их ветви, поскольку имя не такое уж редкое.

Записей о смерти Джослин найти не удалось. Ну, мне, по крайней мере, не удалось.

Но книги были подарены от ее имени, скажем, меньше, чем тридцать лет назад. Елена разрешила мне покопаться в библиотечных файлах, пока ее шеф обедал, и я нашла полную запись, хотя и не цифровую, потому что тогда они все еще ксерили и сканировали, причем с низким разрешением, так что половину того, что там в документе написано от руки, не разобрать, хоть убей.

Там есть кое-что о фонде, а также распоряжения, как следует поступить с пожертвованиями, но могло ли такое быть, чтобы леди оставила свою библиотеку куче разных университетов по разным странам, когда некоторых из них даже не существовало, когда она умерла? Нет, серьезно, даже если бы она дожила до ста лет, этот университет был основан… считаем на пальцах… лет этак сорок-пятьдесят после того!

Елена помогла мне найти кое-какие из подаренных книг, и некоторые из них слишком, как бы это сказать, современны, чтобы принадлежать даме в тысяча восемьсот каком-то году. Например, там есть то, что издавалось в двадцатых, в эпоху джаза. Может, это вовсе и не ее библиотека, а библиотека, названная в ее честь? Или просто фонд носит имя, которое досталось ему от чего-то более раннего. Странно, но я нигде не смогла найти хоть что-то о фонде Китинг, будто его и не было.

На одной из этих книг опять нашлась пчелка. Пчела-ключ-меч выцветшими чернилами вдоль задней обложки под наклейкой со штрихкодом.

Все это странно до несусветности. И это не то чтобы хорошая, симпатичная какая-нибудь странность. Нет. Симпатичные странности я как раз люблю.

Пришлось закрыть свой аккаунт на видеостриминге “твич”, потому что кто-то без устали там спамит, шлет мне пчелок.

И еще я получила сообщение на телефон от неизвестно кого, где говорится: Прекратите шпионить, мисс Хокинс.

На это я ничего не ответила.

А все мои сообщения З. или мне от него – исчезли.

Сын предсказательницы судьбы сидит в кресле, окруженный со всех сторон позвякивающими ключами, в лесу, под звездным небом, и беседует с женщиной, сделанной из снега и льда.

Поначалу он в растерянности, что же ей рассказать.

Рассказчиком он себя никогда не считал.

Вспоминает те истории, на которых он вырос, мифы, сказки и комиксы.

Вспоминает “Сладостные печали”, как там описан экзамен, который полагалось сдать перед тем, как получишь право называться хранителем, когда надо рассказать любую историю, только не свою собственную, но у него нет никакой истории.

Он не подготовился. Не потренировался.

Однако ж просьба не ставит ему ограничений.

Расскажи мне историю.

Буквально: какую хочешь, такую и расскажи.

И вот Закери начинает, поначалу запинаясь, но постепенно входя в тон, как будто перед ним старый друг, и посиживают они в знакомом баре, который неярко, в самую меру освещен, и коктейли правильно смешаны, а вовсе не в холодном кресле в заснеженном сказочном лесу, адресуясь к безмолвному истукану.

Начинает он с того, как мальчик одиннадцати лет, возвращаясь из школы, увидел в переулке нарисованную на стене дверь, и описывает ее во всех подробностях, вплоть до замочной скважины, зияющей чернотой. Он рассказывает, как мальчик не решился открыть дверь. Не решился, и потом долгие годы жалел об этом, и в самые неожиданные моменты вдруг думал об упущенном случае, рассказывает, как воспоминание о двери преследовало его и преследует по сию пору.

Он рассказывает ей, как, переезжая с места на место, нигде не чувствовал себя дома, как, где бы он ни был, ему вечно хотелось оказаться где-то еще, предпочтительно в месте придуманном, вымышленном, описанном в книжке.

Он рассказывает ей, как волнует его то, что все это ничего не значит. Что все это не имеет значения. Что тот, кто он есть, или тот, кем он себя считает, – это просто набор отсылок на произведения искусства, созданные другими людьми, а он придает такую важность сюжету, смыслу и структуре, так стремится к тому, чтобы решительно все в его мире было аккуратно, по полочкам, а так не бывает и, боится он, никогда не будет.

Он рассказывает ей то, о чем никогда никому не рассказывал.

О человеке, который разбил ему сердце, и разбивал его так мучительно долго, что он совсем разучился отличать боль от любви, и теперь, когда столько времени уже миновало, всякий раз, когда он пытается разобраться в своих чувствах, приходит к выводу, что чувствует пустоту.

Он рассказывает ей, как после этого университетская библиотека стала для него спасением, как всякий раз, чувствуя, что падает духом, он шел туда, брал новую книгу и проваливался в нее, на время становясь каким-то совсем другим человеком. Он подробно описывает библиотеку, не забыв упомянуть хлипкую проводку и ненадежные лампочки, как он нашел там на полке “Сладостные печали” и как этот момент, несомненно знаковый, как выражается его мать, сказался на последующих моментах его жизни.

Он читает ей из “Сладостных печалей”, полагаясь на память, когда звездного света недостает, чтобы разобрать слова. Пересказывает сказки из книги Дориана, про замки, мечи и сов, про потерянные сердца, про утраченные ключи, про Луну.

Рассказывает, как ему казалось, что он в вечном поиске, и как часто думал он о той двери, которую не открыл, и как разочарован был, войдя наконец в другую нарисованную дверь, и это чувство все еще не ушло, но все-таки был момент – тогда, в золоченом бальном зале, сохраненном во времени, – когда оно на мгновенье исчезло. Он нашел то, что искал, – человека, а не место, конкретного человека в конкретном месте, но затем и момент прошел, и человек с местом исчезли.

Он пересказывает все, что последовало за тем, от рухнувшего лифта до голосов в темноте, до того как в святилище нашелся Саймон, сюртук которого сейчас на нем, и как сквозь снегопад, не зайдя на фантасмагорическую вечеринку, ведомый оленем, он попадает в лес и приносит свою историю на поляну, на которой они в настоящее время находятся, и описывает все, что видит, вплоть до деталей парусников, вырезанных на ее платье.

Затем, исчерпав то, что он принес с собой, Закери принимается сочинять.

Размышляет, вслух, куда мог бы направиться один из замерзших кораблей на ее платье, и пока он говорит, корабль начинает двигаться и уплывает по ледяным волнам, прочь от Мирабель, дальше по снегу.

С продвижением корабля лес преображается, деревья исчезают, когда он мимо них плывет, но Закери остается в своем кресле, и ледяной двойник Мирабель остается тоже, слушает, как он нащупывает собственный путь вперед, медленно, спотыкаясь, когда слова не приходят, ждет и не поторапливает, следует за кораблем и историей, куда им вздумается зайти.

Снег вокруг, когда парусник по нему проплывет, тает, волны свиваются водоворотами, бьются о его корпус.

Закери представляет себе, как под этими парусами он пересекает морской простор. Там, на палубе, Дориан, и потерявшийся сыч-приятель тоже. Он прибавляет к ним еще и персидского кота, для компании.

Представляет себе то место, куда направляется корабль, но не затем, чтобы забрать его обитателей домой, а затем, чтобы доставить их в земли новые и неведомые. Он ведет корабль – и свою историю – туда, где еще не бывал.

Сквозь время и судьбу, мимо луны, солнца и звезд. Где-то там есть дверь, отмеченная короной, сердцем и пером, дверь, которая еще не открыта.

Он видит ее прямо перед собой, мерцающую в тени. У кого-то есть ключ, который ее отопрет. За дверью – еще одна гавань на Беззвездном море, полная книг, лодок и волн, омывающих рассказы о том, что было и что будет.

Закери следует за рассказами и кораблем, сколько может, а затем возвращает их обратно. Вот прямо сюда и сейчас же. Именно в эту заснеженную сиюминутность, заново заросшую деревьями, с веток которых свисают, позвякивая, ключи.

И тут он замолкает.

Парусник причаливает к ледяному одеянию, и морские чудовища снова его окружают.

Закери сидит, разделяя с Мирабель молчание, которое установилось после рассказа.

Непонятно, сколько прошло времени, если оно вообще прошло.

Помолчав, он поднимается с места и подходит к своей слушательнице. Отвесив легкий поклон, наклоняется к ней.

– Где же это кончается, Макс? – шепчет он ей в самое ухо.

Рывком повернув голову, она смотрит на него пустыми ледяными глазами.

Он замирает, до того изумленный, что и пошевелиться не в силах, когда она поднимает руку и тянется – не к нему, а к ключу, который свисает с его шеи.

Она берется за длинный тонкий ключ, тот, что был спрятан в переплете “Судеб и сказок”, отделяет его от компаса и меча и держит на ладони. Ключ тут же заиндевает.

Она встает с кресла, заставив выпрямиться и Закери заодно. Одеяние ее рассыпается, так что парусники, моряки и морские чудовища отправляются в ледяные могилы.

Затем она плоско прикладывает ладонь с ключом к его груди, виднеющейся в распахнутом воротнике сюртука.

Ладонь ее, вжимающая раскаленный добела металл в его кожу, обжигающе холодна.

Другую руку она кладет ему на затылок и, путаясь ледяными пальцами у него в волосах, притягивает к себе ближе и тянется губами к его губам.

Все происходящее и слишком жарко сразу, и слишком холодно, и для Закери весь его мир сейчас сосредоточен в этом воображаемом в ярчайшей темноте поцелуе, который на вкус словно мед, снег и пламя.

В груди у него все стиснуто и горит, горит все сильней, и невозможно понять, где кончается лед и где он сам начинается, и как раз тогда, когда он думает, что терпеть больше нет сил, это все разбивается вдребезги – и отпускает.

Закери открывает глаза и пытается отдышаться.

Ледяное подобие Мирабель исчезло.

Ключ пропал, а меч и компас так и висят на цепочке. Отпечаток ключа выжжен на груди и останется там навсегда.

Все те ключи, что лежали под ногами и позванивали на ветках, исчезли вместе с деревьями.

Закери больше не в лесу.

Теперь он стоит в заснеженном переулке, в котором бы никогда, существуй он еще в исходном своем виде, не могло навалить такой массы снега.

Рядом с ним теперь другая фигура, изваянная изо льда. Этот персонаж поменьше ростом, чем Закери, с шапкой кудрявых волос, в очках, в толстовке с капюшоном, со школьным рюкзаком на спине. Он стоит лицом к кирпичной стене, и стена не ледяная, а настоящая, покрытая по большей части побелкой, светлая, сливающаяся со снегом.

На стене нарисована замысловато украшенная дверь.

Краски яркие, цвета насыщенные, некоторые из пигментов металлизированы. По центру, на том уровне, где положено быть глазку, стилизованная под резьбу остальных частей двери, расположена пчела.

Под пчелой – ключ. Под ключом – меч. Закери протягивает руку, чтобы коснуться двери, кончиком пальца попадает в пространство между пчелой и ключом, чувствует гладкость краски, покрывающей прохладный кирпич, и небольшая неровность поверхности выдает текстуру, кроющуюся под краской.

Это стена. Стена с нарисованной по ней красивой картинкой.

Картинка выполнена так идеально, что дурит глаз.

Закери оборачивается на ледяной призрак своего младшего “я”, но того нет. Пропал. И снег пропал тоже. Он один в переулке перед раскрашенной дверью.

Свет изменился. Предрассветное сияние прогоняет звезды. Закери тянется к нарисованной дверной ручке, и рука его обнимает собой холодный металл, круглый, трехмерный.

Открыв дверь, он ступает за порог.

И так сын гадалки, предсказательницы судьбы, обретает свой путь к Беззвездному морю.

Дориан путешествует по подземным глубинам, неся в мешке, притороченном к спине, заботливо завернутую шкатулку с сердцем Судьбы, а в ножнах – меч, который куда древнее его, но далеко не так древен, как те, кто поглядывает на него, таясь во тьме, и все они ничуть не утратили своей остроты.

Меч помнит, как попасть в цель, когда он в руке, которая умеет с ним обращаться.

Лезвие меча и обшлага застегнутого на звезды-пуговицы сюртука покрыты засохшей кровью.

Есть, как бы это сказать, твари, которые, едва он покинул постоялый двор, увязались за ним по пятам, и чем дольше он шел, тем больше их становилось.

Твари, которым нужна его жизнь, его плоть и его мечты.

Твари, которые, дай им волю, вползут ему под кожу и будут носить его, как пальто.

Бессчетно прошло лет с тех пор, как тут объявлялся хоть один смертный, им на поживу.

Они меняют свой облик, кружась вокруг. Ловят его в ловушку историй, которые были когда-то им пережиты.

Не этого Дориан ожидал, хотя Луна и предупреждала его. Все это как-то слишком правдоподобно.

Вот он в пещере, взгляд его устремлен на отдаленную точку света, и мгновенье спустя он уже на городской улице. Чувствует солнечное тепло на своем лице, вдыхает отдающий выхлопными газами воздух.

Дориан не доверяет ничему из того, что видит.

Он шагает по людному тротуару в месте, которое могло бы сойти за центр Манхэттена, когда б люди не пялились на него так откровенно. Клерки в костюмах с галстуками, пестро одетые туристы и маленькие дети – все оборачиваются и смотрят, как он проходит мимо.

С отработанным мастерством Дориан увертывается от пешеходов, избегая при этом всякого зрительного контакта.

И так он доходит до знакомого здания, по бокам которого стоят две крупные кошки.

Раньше он даже отчета себе не отдавал в том, как велики Терпение и Стойкость. Два льва больше натуральной величины следят за ним блестящими черными глазами, которые им не принадлежат.

Дориан останавливается перед библиотечной лестницей, крепче сжимая меч, любопытствуя мельком, будут ли каменные львы истекать кровью так же, как все остальное, что угодно этому месту предъявить ему на пути.

Он встает в стойку, ожидая, что львы бросятся на него, но ничего подобного, кто-то обхватывает его сзади, за шею, и с силой толкает назад, на улицу.

Вылетев на проезжую часть, Дориан врезается в дверь такси, вопль клаксона выбивает его из равновесия, но он держит меч, не ослабляя хватки, выпрямляется, твердо встает на ноги, замахивается, и меч, стремительный и уверенный в себе, встречает свою цель.

То, что он разит, выглядит сначала как бизнесмен с портфелем в руке, затем как аморфная многолапая тень, а затем как маленькое дитя, которое с плачем растворяется в воздухе.

Улица, такси, библиотека и львы пропадают с ним вместе, и Дориан снова оказывается один в огромной пещере.

Беззвездная тьма над ним так обширна! Поневоле поверишь, что это небо.

Вдалеке чернеет замок. Как полагается, с башнями. В окне самой высокой из них теплится огонек. Дориан видит его и, ниже, мягко светящийся берег. Он не спускает с огонька глаз, потому что замок стоит прочно, не меняется то и дело, как весь остальной мир здесь, внизу, и он идет на него, как на маяк, как на ориентир.

Сапоги у него полны чужой крови. Она хлюпает и при каждом шаге переливается через верх.

Пол пещеры, по которому он идет, преображается вдруг, становясь из каменного – деревянным, а затем скособочива-ется, наклоняется, уходит из-под ног, покачивается над волнами, которых на деле нет.

Он на палубе корабля. Плывет по океану под ярким ночным небом.

Перед ним на корме стоит кто-то в меховой шубке, похожий на Аллегру, но он твердо знает, что это не она.

Они пытаются обезоружить его.

Дориан крепче сжимает рукоять меча.

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Теперь они следят за мной. Буквально прямо сейчас, когда я пишу это. Я сижу в японской лапшевне, и когда стояла в очереди, чтобы заказать свой рамен, ко мне пристал этот парень, которого я впервые вижу, начал болтать со мной, пошутил что-то про надпись на моей футболке (“начитанная женщина опасна”), спросил, не случалось ли мне бывать в другой лапшевне тут неподалеку, а потом, когда я стала делать заказ, он что-то уронил в мою сумку, уж не знаю, жучок или что. Сейчас дождусь, когда он уйдет, а потом вытряхну все из сумки и посмотрю.

В данный момент парень сидит в другом конце ресторана, на “приличном” от меня, как, видно, у них полагается, расстоянии. Уткнулся носом в книгу, я узнаю обложку, но не вижу названия. Какая-то из новинок, которые в магазинах выкладывают у самого входа. Но он не читает, нет. Книжка открыта где-то ближе к концу, но суперобложка слишком чистая для книжки, которую почти дочитали, а она еще и светлая, из тех, что быстро становятся захватанными, особенно если читаешь и ешь одновременно.

А что, похоже, я неплохо вжилась в роль следака.

Тогда как он – явно фуфло и пренебрегает деталями: редко опускает глаза в книгу и почти что забыл про свою лапшу. Все посматривает, как я пишу. Пялится на мой блокнот так, будто соображает, как бы его увести, когда я отвернусь.

Но я теперь всегда начеку.

Нет, эту книжечку из серии “Библиотека приключений” ты вырвешь только из моих мертвых холодных рук, йо-хо-хо!

Чем-то эта история напоминает мне того парня, который тогда ел глазом З. в “Грифоне”, только этот моложе и не такой симпатичный, тот-то был стильный, этакий Серебряный Лис из анимэ.

(Я какое-то время назад попыталась разузнать что-нибудь про этого лиса. Расспросила официанток и барменов, но запомнила его только одна официантка, сказала, что пыталась с ним пофлиртовать и что он отшил ее, но вполне мило, и видела она его только один раз, ни до, ни после.)

А этот, кажется, понял, что я раньше него не уйду. Ни за что. Если он попытается меня пересидеть, придумаю какой-нибудь трюк типа “черный ход через кухню”, как в шпионском фильме.

Так, пишу позже. Я выиграла в этом лапшично-раменном противостоянии, парень тянул-тянул и наконец-то отчалил, страшно неохотно, так, будто ему страшно жаль расставаться со своей миской с лапшой.

Надо ж, почти за час и двух страниц не перевернул.

А вот потом уже вышла и я, и специально пошла не туда, сделала круг и вот теперь в парке, где собираюсь перетряхнуть свою сумку.

Да, я нашла там крохотную кнопочку, размером с батарейку для часов, с одного боку липкую, так что она прилипла к подкладке и осталась в сумке даже после того, как я все оттуда вытряхнула, и я бы ни за что ее не нашла, если б точно не знала, что он ее в сумку бросил. Понятия не имею, что это, джи-пи-эс-навигатор, микрофон или что-то еще.

Ну разве не странно?

А теперь пора домой.

По дороге я прикупила еще одну цепочку для двери и детектор движения.

Дома испекла печенье с корицей на сметане и смешала себе коктейль “кловер клаб”, ведь белки у меня так и так были. Под это дело, чтобы совсем уж расслабиться, села поиграть в “Темные души” и теперь чуть получше воспринимаю жизнь, себя и все существующее.

Каждый раз, когда на экране вспыхивают слова: ты умер, мне становится легче.

Ты умер.

Ты умер, а мир продолжает жить.

Ты умер, и это было не так уж и плохо, верно? Съешь печеньку.

Я просто посидела и поплакала с полчаса, но мне вроде как полегчало.

Короче, я думаю, что З. мертв. Ну вот, я это произнесла. Ну, во всяком случае, написала.

Похоже, в какой-то момент я перестала его искать и перенастроилась на поиск “почему”, и теперь это “почему” не дает мне покоя.

А ту кнопку, как бы устройство слежения, я приклеила к кошке, которую на ходу погладила в парке.

Сын предсказательницы судьбы, войдя в дверь, попадает в просторную пещеру, которая раскинулась глубоко, очень глубоко под землей. Глубже, чем гавани, глубже, чем города, глубже, чем книги.

(Единственная та книга, которую он принес с собой, – первая, что попала так глубоко. Историй, которые здесь обитают, никогда не переплетали в книги, это истории дикие, вольные.)

А вот любопытно, не находился ли он в этой пещере все то время, что бродил якобы по полям и лесам, и не мнилось ли ему то, что выглядело и ощущалось как снег, деревья и звездный свет? Может, совершив обзорное путешествие по своим историям, он вышел сюда с другой стороны?

Что-то мягко, но настойчиво тычется ему в щиколотку, и, глянув вниз, он видит сплюснутую физиономию своего знакомца, персидского кота.

– Привет! – говорит он. – Как ты тут очутился?

Кот не отвечает.

– Я слыхал, что ты меня ищешь.

Кот на это – ни да ни нет.

Закери, оглянувшись на дверь, нимало не удивлен тем, что она исчезла. На ее месте стоит скала, утес, на вершине которого вполне мог бы расположиться замок, но отсюда не разглядеть.

Кот снова тычется головой в его ногу, подталкивая его в другую сторону.

Там, в той стороне, каменная пустыня по горизонту очерчена горным хребтом, над которым разлито сияние. До слуха доносится гул волн.

– Ну что, пойдем? – обращается Закери к коту.

Кот, опять помалкивая, не делает движения, чтобы встать. Сидит себе и вылизывает лапу.

Закери проходит на несколько шагов вперед, направляясь к хребту. Кот за ним не идет.

– Разве ты не со мной?

Кот пристально на него смотрит.

– Отлично, – говорит Закери, хотя это совсем не то, что он имеет в виду. – Ты ведь умеешь говорить, правда?

– Нет, – отвечает кот. Опускает голову и уходит в тень, оставив Закери, который, утратив дар речи, смотрит ему вслед.

Смотрит, пока кот еще виден, то есть недолго, а потом, делать нечего, направляется к скалам. Поднявшись так, что можно наконец оглядеться, понимает, куда он попал.

Закери Эзра Роулинс стоит на берегу Беззвездного моря.

Море сияет, как свеча сквозь янтарь. Волнующийся простор, окутанный бесконечным закатом.

Закери делает глубокий вдох, ожидая соленой морской остроты в легких, но нет, здесь воздух насыщен сладостью.

Он спускается к прибою, наблюдая, как волна за волной накатывает на гальку, накрывает ее собой и отступает. Вслушивается в рокот волн: он мягкий, нагоняющий сон.

Закери снимает ботинки, ставит их подальше, чтобы волны не дотянулись, входит в неспешный прибой и смеется, когда море ласково обтекает его пальцы.

Он наклоняется, гладит золотистую волну. Подносит палец к губам, осторожно облизывает его. Вот чудеса, ему дали сладость, когда он ожидал соли! Только вот поплавать в этом вкусном море вряд ли захочется.

Никогда б не поверил, что такое возможно, не отдайся он вере в немыслимое уже довольно давно.

Что же теперь будет? – думает он, но почти сразу отбрасывает этот вопрос. Да какая разница что. Не имеет значения. Сейчас – не имеет. Он ведь на той глубине, где время хрупко и ненадежно.

Потому что это сейчас – весь его мир. Беззвездный и священный.

Перед ним простирается вдаль Беззвездное море. За морем – призрак города, пустого и темного.

У его ног, там, где море бьется о берег, лежит какой-то предмет. Закери поднимает его.

Осколок бутылки от шампанского. Выглядит так, будто лежит здесь уже долгие годы. Этикетка стерлась. Края зазубрены, с них капает мед.

Закери поднимает голову, смотрит вверх, в черноту пещерного свода. Там строение, возвышающееся над ним, напоминающее собой замок.

За ним почти можно разглядеть слои и уровни, спирально уходящие вверх. Тени, что чернее других теней. Пространства, которые изгибаются и выступают наружу, испещрены огоньками, которые вовсе не звезды.

Невозможно не удивиться, как далеко он зашел. Вертя в руках осколок бутылки, Закери вспоминает лестницу и бальный зал – там, высоко наверху.

Он слышит приближающиеся шаги. Очень уместно, думает он, вновь встретить Судьбу теперь, когда он наконец достиг Беззвездного моря. Теперь то самое пока что как раз наступило.

– Привет, Макс! – даже не обернувшись еще, восклицает Закери. – Я нашел твою бу.

На этих словах он поворачивается, и происходит что-то, вроде как вспышка. На мгновенье зрение его затуманивается, а когда взгляд проясняется, перед ним вовсе не Мирабель.

Перед ним Дориан.

Закери пытается произнести его имя, но не может. Дориан, вскинув брови, потрясенно на него смотрит, а Закери, тот просто не в силах дышать. Он в жизни не сталкивался с тем, чтобы при встрече с человеком у него буквально перехватило дыхание, так что, видно, он и вправду влюблен, но погодите, это не фигура речи, он и в самом деле не может сейчас вдохнуть. У него кружится голова. Сияние моря гаснет. Осколок бутылки из-под шампанского, выскользнув из его пальцев, разбивается еще раз.

Закери Эзра Роулинс, уронив голову, видит свою грудь, в самой близи к которой на рукояти меча лежит рука Дориана, и едва он начинает осознавать, что случилось, как все меркнет и заливается чернотой.