Текст книги "Беззвездное море"

– Тут сказано, что у нас есть два экземпляра, и ни один выдан не был, – сообщает Елена, глядя на экран. – Ох нет, второй экземпляр – цифровой. Но все, что разбросано тут по всей библиотеке, должно быть на полках к завтрашнему утру. Если хочешь, я завтра проверю.

– Благодетельница! – вздыхает Закери и протягивает ей две книги и студенческий билет. Почему-то он сомневается, что “Мифология” встанет на полку в ближайшее время. – Спасибо тебе за все, правда.

– Обращайтесь, – отвечает Елена, возвращая ему книги и билет.

– И советую, почитай Хэммета, – прибавляет Закери. – Чандлер классный, но Хэммет лучше. Он на самом деле был детективом.

Елена смеется, и один из библиотекарей шикает на нее. Помахав ей, Закери уходит, посмеиваясь про себя над ситуацией, когда один библиотекарь шикает на другого.

Снаружи снег, все кажется кристально чистым и слишком ярким. Закери направляется в общежитие, ломая голову, куда могла подеваться книга, и ни до чего не додумавшись.

Хорошо, что “Сладостные печали” сейчас с ним, в портфеле.

Кое-что по дороге все-таки приходит ему в голову, и он чувствует себя дураком, что не сделал этого раньше. Войдя к себе, бросает портфель на кровать и сразу идет к компьютеру.

Набирает в поисковике “Сладостные печали”, хотя и без того ясно, что ему выпадет: страница за страницей “Ромео и Джульетта” (“сладка печаль прощального привета”), треки одноименной фольклорной группы и статьи про потребление сахара. Он ищет, где упоминаются пчелы, ключи и мечи. Результат – смесь из артуровских легенд про рыцарей Круглого стола и перечень атрибутов видеоигры “Обитель зла” про зомби-вирусы. Он пробует разные комбинации, варьирует так и сяк и находит пчелу и ключ на гербе школы магов, придуманной каким-то писателем. Гадая, случайна эта символика или нет, выписывает название книги и автора.

В “Сладостных печалях” упоминается несколько раз местечко под названием Гавань Беззвездного моря, но поиск на “Беззвездное море” оборачивается выходом на компьютерную игру, которая звучит похоже, но ни при чем, и подсказкой поисковой системы, может, Закери имеет в виду “Бессолнечное море”: то ли опять же игру, которая скоро выйдет, то ли строчку из стихотворения “Кубла Хан” Сэмюэла Тейлора Кольриджа.

Закери тяжко вздыхает. Пробует искать в картинках, пролистывает сотни рисунков скелетов и жителей подземелий, и вдруг – замирает.

Он кликает на изображение, чтобы увеличить его.

Черно-белая фотография, репортажная, не постановочная на вид, может быть, даже вырезанная из более крупного кадра. Женщина в маске смотрит в сторону от камеры, наклонив голову, слушает мужчину, который стоит рядом. Он тоже в маске, на нем смокинг. Вокруг этой пары какие-то неразличимые люди, похоже, снимок сделан на каком-то то ли рауте, то ли приеме.

На шее у женщины три цепочки, одна чуть ниже другой, и на каждой цепочке – подвеска-оберег.

Закери предельно увеличивает изображение.

На верхней цепочке пчелка.

Под ней – ключ.

Под ключом – меч.

Закери кликает по ссылке, чтобы увидеть, откуда поступило изображение, и попадает на сайт объявлений, где кто-то интересуется, нет ли у кого сведений, где можно купить такое ожерелье.

А под ним указана ссылка на источник фотографии.

Закусив губу, Закери кликает на ссылку – и выходит на фотогалерею.

Ежегодный литературный бал-маскарад в отеле “Алгонкин”, 2014 г.

Еще один клик доводит до его сведения, что до маскарада нынешнего года осталось всего три дня.

Сладостные печали
Тук-тук в память двери

Есть лес, который не всегда был лесом, и в нем – дверь.

Дверь эта больше не дверь, ну, не вполне. Сооружение, служившее ей опорой, некоторое время назад развалилось, и дверь упала с ним вместе и теперь лежит на земле, а не стоит стоймя, как дверям присуще.

Дерево, из которого была дверь, сгнило. Петли покрылись ржавчиной. Дверную ручку кто-то унес.

Дверь помнит времена, когда она была целой. Когда был дом с крышей, стенами и другими дверьми, а внутри него – люди. Сейчас есть листья, птицы и деревья, но нет людей. Год за годом все нет и нет.

Так что появление девочки – это сюрприз.

Это маленькая девочка, слишком маленькая, чтобы одной бродить по лесу.

Но она не потерялась.

Девочка, потерявшаяся в лесу, есть совсем иного рода создание, чем девочка, которая уверенно шагает между деревьями, пусть даже и не зная дороги.

Эта девочка, что в лесу, не потеряна. Она путешественница. Исследователь.

Эта девочка не боится. Ее не страшит хищная темень, отбрасываемая деревьями в косом свете предвечернего солнца. Не тревожат колючки и ветки, цепляющиеся за платье, царапая кожу.

Она еще так юна, что может нести с собой страх, не впуская его в сердце. Не поддаваясь. Она несет его легко, как вуаль, она знает, что опасность присутствует, но это знание лишь посверкивает-похрустывает вокруг. Не проникает внутрь, а возбужденно гудит, как рой невидимых пчел.

Много раз девочке говорили, чтобы не заходила слишком глубоко в лес. Остерегали, чтобы не играла в лесу ни в коем случае, и она обижена тем, что ее путешествия обесценены как “игра”.

Сегодня она зашла так далеко, что ей кажется, будто еще немного, и она выйдет из леса с другой его стороны. Она не боится, что не найдет дорогу назад. Она запоминает места, запечатлевает в уме, даже такие обширные, с деревьями и каменными валунами. Однажды она закрыла глаза и покружилась вокруг себя, чтобы убедиться, что, раскрыв их, сможет выбрать верное направление, и ошиблась совсем на чуть-чуть, а ошибка совсем на чуть-чуть – это, в общем-то, и не ошибка.

Сегодня она нашла камни, которые когда-то могли быть стеной, они положены в ряд. Те, что стоят один на другом, вполне достижимы, можно перелезть даже через самое высокое место, но девочка выбирает местечко пониже.

С другой стороны стены все заплетено зеленью, так что трудно даже ступить на землю, и девочка пробирается поближе к стене. Такого интересного места в лесу находить ей еще не доводилось. Будь она старше, поняла бы, что здесь когда-то стоял дом, но она слишком мала, чтобы собрать в уме и соединить обломки камня в давно забытое здание. Дверная петля, укрытая многолетним слоем листвы, остается под левой ее туфелькой. Свечной шандал прячется в камнях, и тени падают так, что даже отважный исследователь его не заметит.

Понемногу темнеет, хотя золотистого теперь солнца еще достанет, чтобы осветить дорогу домой, если девочка переберется сейчас через стену и отправится в путь, но она этого не делает. Ее занимает что-то, лежащее на земле.

Чуть поодаль от стены виднеется еще один ряд камней, уложенный почти в круг. Или почти в овал. Рухнувшая арка, внутри которой когда-то была дверь.

Подняв ветку, девочка расчищает середину каменной арки от листьев. Листья крошатся, ломаются, а под ними оказывается что-то круглое, металлическое.

Она отодвигает палкой оставшуюся листву и видит скрученное кольцо размером с ее ладонь, когда-то, видимо, медное, но теперь мох разукрасил его буро-зеленоватым узором.

Одним боком кольцо соединено с чем-то металлическим, что пока еще скрыто.

Дверные молотки девочке встречались лишь на картинках, но она думает, это как раз молоток и есть, хотя те, что она видала, по большей части изображали собой льва, кусающего металлическое кольцо, а тут это не так, хотя, кто его знает, возможно, лев запрятан под грязью.

Ей всегда хотелось постучать в дверь дверным молотком, а этот как раз на земле, а не на картинке.

До этого не надо дотягиваться.

Она охватывает его пальцами, не заботясь о том, что запачкается, и поднимает кольцо. Оно тяжелое.

Теперь она разжимает пальцы, и кольцо падает из руки. Раздается сочный лязг металла о металл, который эхом гуляет между деревьями.

Дверь в восторге, что в нее наконец постучали.

И дверь – хотя это всего лишь куски того, что когда-то было, – очень хорошо помнит, куда она когда-то вела. Она помнит, как открываться.

И потому сейчас, когда в нее постучала маленькая путешественница, остатки той самой двери к Беззвездному морю впускают ее.

Земля под ней осыпается, втаскивая ее с собой ногами вперед вместе с мусором, листьями и камнями.

Девочка слишком удивлена, чтобы закричать.

Ей не страшно. Она не понимает, что происходит, поэтому падает себе и все, а страх только окружает ее звенящим взволнованным ореолом.

Когда она приземляется, то вся состоит из любопытства, поцарапанных локтей и присыпанных пылью ресниц. Дверной молоток, по-прежнему безо льва, погнутый и разбитый, валяется рядом.

Дверь в результате падения окончательно развалилась и уже не помнит, чем она когда-то была.

Заросли сорняка и лесной мусор скрывают всякие следы этого происшествия.

Закери Эзра Роулинс сидит в вагоне поезда, идущего на Манхэттен, смотрит в окно на стылую тундру Новой Англии и подвергает сомнению, не в первый раз за сегодня, свой жизненный выбор.

Однако слишком уж пришлось ко времени это совпадение, чтобы им не воспользоваться, пусть и на таком слабом основании, как ювелирная побрякушка. Он убил день на организационные вопросы, приобретя совсем не дешевый билет на бал-маскарад, и еще больше потратился на номер в гостинице через дорогу от отеля “Алгонкин”, где мест уже не было. В билете оговаривается дресс-код: форма одежды парадная, костюмы литературных героев приветствуются, маска обязательна.

Он извел бездну времени, раздумывая, где раздобыть маску, пока не сообразил написать Кэт. У нее оказалось их целых шесть, причем несколько – с перьями, но ту, которую он уложил в свою спортивную сумку наряду с аккуратно свернутым костюмом, не стыдно было бы и Зорро надеть, она из черного шелка и на удивление удобная в носке. (“На прошлый Хэллоуин я была «человек в черном» из «Принцессы-невесты», – объяснила Кэт. – Фильм по роману Голдмана! Чем тебе не литература? Очень стильно. А может, наденешь еще мою объемную черную блузку? Маске под стать?”)

Закери тревожится, не стоило ли уехать вчера, поскольку поезд ходит только раз в день, и этот, по идее, должен доставить его в Нью-Йорк всего за два часа до маскарада, но то и дело останавливается, застревает из-за погоды.

Четырежды глянув на часы в течение трех минут, он снимает их и сует в карман.

Он и сам не понимает, с чего так нервничает.

Ну, во-первых, непонятно, что ему делать, явившись на маскарад.

Во-вторых, неизвестно, узнает ли он женщину с фотографии. И, может, она в этом году вообще не приедет.

Но это единственная хлебная крошка, которая может бедного мальчика-с-пальчик вывести хоть куда-нибудь.

Вынув из кармана пальто телефон, Закери находит сохраненный там снимок и в очередной раз принимается его изучать, хотя уж и так помнит весь целиком, вплоть до отрезанной от тела руки в углу, с бокалом, в котором пузырится питье.

Женщина на фотографии смотрит в сторону, и профиль ее почти полностью скрыт маской, но тело обращено к камере, и трехрядное ожерелье с пчелкой, ключом и мечом запечатлено столь же ярко и отчетливо, как звезды на черном ее платье. Платье в обтяжку, а сама женщина фигуристая и либо высокая, либо на очень высоких каблуках, однако все, что ниже колен, скрыто пальмой в горшке, которая, будто вступив в сговор с платьем, прячет женщину в тень. Волосы над маской темные, зачесаны вверх в том якобы непринужденном стиле, который, вероятно, требует немалых усилий. Лет ей может быть и двадцать, и сорок, и сколько угодно между. Да если на то пошло, снимок выглядит так, будто сделан столько же лет назад, все на нем лишено всяких примет времени.

Джентльмен рядом с женщиной одет в смокинг, рука его поднята так, словно могла бы лежать на ее предплечье, но в целом рукав смокинга скрыт за ее плечом. Лента, на которой держится маска, выделяется на фоне его седоватых волос, однако лицо полностью перекрыто головой женщины. Полоска шеи и ухо показывают, что кожа его смуглее, чем у нее, но больше ничего не понять. Закери вертит экран так и сяк, пытаясь разглядеть лицо мужчины, на мгновение позабыв, что толку от этого не будет.

Поезд замедляет ход и останавливается.

Закери озирается. Вагон пуст почти что наполовину. Большинство одиноких пассажиров оккупировали каждый по два кресла. Группа из четырех человек в дальнем конце бурно общается, иногда повышая голос, и Закери жалеет, что не захватил с собой наушники. У девушки, которая сидит наискосок от него, они огромные, и еще капюшон на голове; во всем этом неразличимая, она смотрит в окно и, вероятно, спит.

Из динамика раздается прерываемое помехами объявление, повторение того, что уже трижды передавали. Остановка из-за обледенения рельсов. Ждем, пока лед очистят. Приносим свои извинения за задержку, постараемся отправиться как можно скорее и так далее и так далее.

– Простите, – раздается вдруг голос. Закери поднимает глаза. Женщина средних лет, которая сидит в ряду перед ним, смотрит на него из-за высокой спинки сиденья. – Не найдется ли у вас ручки? – На ней яркие разноцветные бусы в несколько ниток, которые позвякивают, когда она говорит.

– Пожалуй, найдется, – отвечает Закери. Порывшись в рюкзаке, он сначала добывает механический карандаш, но со второй попытки выуживает одну из гелевых ручек, которые, похоже, там, на дне рюкзака, делением размножаются. – Прошу вас, – говорит он, протягивая ручку женщине.

– Спасибо, я скоро верну, – улыбается женщина, прежде чем исчезнуть за спинкой кресла.

Поезд трогается и катит так ходко, что снег и деревья за окном сменяются другим снегом и другими деревьями, прежде чем он замедлится и остановится снова.

Достав из рюкзака “Маленького незнакомца”, Закери пытается вчитаться, чтобы хоть ненадолго забыть, где он, и кто он, и что он делает.

От книги его отрывает неожиданное вдруг объявление, что поезд прибывает на Манхэттен.

Пассажиры вокруг уже собирают свой багаж. Девушка с наушниками ушла.

– Спасибо за ручку, – говорит женщина, сидевшая перед ним, когда он накидывает лямку рюкзака на плечо и берет в руки спортивную сумку. Она протягивает ему ручку. – Вы меня спасли.

– Очень рад, – отвечает Закери, сует ручку в рюкзак, выходит в проход между креслами и оказывается в череде пассажиров, которым не терпится покинуть вагон.

Выйдя на улицу из здания Пеннстейшн, Закери сбит с толку и дезориентирован, но на Манхэттене он всегда подавлен и не знает толком, куда идти. Столько энергии, столько народу, столько всего в таком маленьком отпечатке ступни (на которую остров похож, если смотреть сверху). Снега здесь меньше, он сложен по обочинам в миниатюрные горы из серого льда.

До Сорок четвертой улицы он добирается с запасом в два часа. В “Алгонкине” все вроде бы тихо, но, глядя снаружи, сказать трудно. Он чуть было не пропускает вход в свой отель, который находится через дорогу, а потом бредет по лобби, утопленному ниже уровня тротуара, мимо камина, прикрытого стеклянным экраном, пока не набредает на стойку регистрации постояльцев. Вселение проходит без происшествий, разве только его слегка передергивает, когда он подает клерку кредитную карту, хотя на счету у него более чем достаточно, чтобы покрыть гостиничные расходы, эта сумма сложилась из щедрых чеков, которые отправлял ему на день рожденья отец, лишь бы его не навещать. Клерк обещает прислать ему в номер отпариватель, чтобы он попытался исправить урон, нанесенный его костюму при перевозке.

Наверху коридоры с глухими стенами напоминают ему подводную лодку. В номере больше зеркал, чем в любой из гостиниц, в которых он останавливался прежде. От пола до потолка зеркала напротив кровати и на двух стенах в ванной зрительно делают тесный номер просторней, но, помимо того, вызывают еще и ощущение, что он там не один.

Прибывает отпариватель, доставленный посыльным, которому он забывает дать на чай, но поскольку наглаживать костюм еще рано, Закери отвлекается на огромную круглую ванну, хотя от размноженных зеркалами Закери ему неуютно. Вообще возможность понежиться в ванне выпадает ему нечасто. В общежитии имеется душевая с рядом открытых кабинок, а ванна на львиных лапах в доме его матери в долине реки Гудзон выглядит очень мило, но держит воду теплой не долее семи минут. Как ни странно, тут в ванной стоит высокая, тонкая свеча вместе с коробком спичек, что кажется интересной деталью. Закери зажигает свечу, и пламя многократно отражается в зеркалах.

Где-то в разгар купания он признается себе, что, если эта экскурсия окажется бесплодной, он всю затею отставит. Вернет “Сладостные печали” в библиотеку, выбросит их из головы и снова займется диссертацией. На обратном пути в университет, пожалуй, неплохо бы навестить мать, почистить ауру и получить в подарок бутылку вина.

Не исключено, что его история как началась в переулке в тот день, так там и закончилась. Не исключено, его история – как раз про упущенные возможности, которых уже не вернуть.

Он закрывает глаза, чтобы не видеть других Закери.

И снова видит два слова, вырубленные шрифтом с засечками. Пока что.

Как, черт побери, можно поверить во что-то только потому, что кто-то другой поместил это в книгу? Почему он вообще верит во что-либо и где та мысленная граница, после которой стоит включить недоверие? Верит ли он в то, что мальчик из книги – это он сам и есть? Ну да, верит. Верит ли он, что нарисованная на стене дверь может раскрыться, как настоящая, и впустить его в неведомое, в совершенно иное место?

Вздохнув, он ныряет под воду и остается там, пока нехватка воздуха не вынуждает его вынырнуть.

Закери выбирается из ванны еще до того, как вода успевает остыть, чем не чудо. Пушистый гостиничный халат наводит на мысль, что нужно почаще останавливаться в отелях, но потом он вспоминает, во что ему обойдется одна-единственная здесь ночь, и он решает наслаждаться вовсю, пока можно, однако же избегать мини-бара.

Придушенный звяк из рюкзака извещает, что пришло сообщение, это фотка от Кэт, наполовину связанный шарф в синебронзовую полоску, с сопроводиловкой: “Скоро закончу!”

Он набирает ответ: “Выглядит классно! Спасибо еще раз! Скоро увидимся!” – и приступает к отпариванию костюма. Это занимает не так много времени, хотя рубашка представляет проблему, и он скоро сдается, решив, что если не снимать пиджак и жилет, то рубашку со спины так и так никто не увидит.

Закери из зеркала выглядит до того сногсшибательно, что обычный Закери подозревает, не прибавляют ли ему смазливости сговорившиеся на этот счет лампы и зеркала. Он и забыл, как выглядит без очков, так давно не надевал контактные линзы.

Наряд получился не такой уж литературный, но даже без маски он чувствует себя как романтический персонаж в этом черном, в почти невидимую полоску костюме. Закери купил его два года назад и носил мало, но костюм хорошо сшит и сидит как надо. И сейчас, с угольно-черной, а не белой сорочкой он выглядит еще лучше.

Рассудив, что ему всего-то пересечь улицу, он оставляет в номере шапку, шарф и перчатки, а карнавальную маску кладет в карман вместе с распечатанным билетом, в котором, впрочем, указано, что на входе следует сообщить свое имя. Захватив бумажник, телефон не берет, не хочет тащить с собой свою повседневность.

Вынимает из рюкзака “Сладостные печали” и кладет книгу в карман пальто, но потом перемещает ее во внутренний карман пиджака, тот ей как раз по размеру. Возможно, книга послужит чем-то вроде маяка и притянет к нему тех или то, кого или что он ищет.

В книги он верит, вот во что, думает Закери, выходя из номера. Уж это он знает точно.

Сладостные печали
Те, кто ищет, и те, кто находит

В глубине чайной есть дверь. Она доверху заставлена ящиками, и персонал склоняется к мнению, что дверь ведет в забытую кладовую, в которой, скорее всего, полно мышей. Однажды поздно ввечеру новая подсобница, стремясь сделать что-то полезное, откроет ее, чтобы посмотреть, не поместятся ли ящики внутри, и обнаружит, что никакая это не кладовая.

И на дне усыпанного звездами моря есть дверь, в руинах затонувшего города. Одним темным, как ночь, днем ныряльщик, оснащенный дыхательным аппаратом и фонариком, откроет эту дверь и выскользнет в воздушный пузырь, сопровождаемый стайкой сбитых с толку рыб.

И в пустыне есть дверь, засыпанная песком. Время идет, и каменные узоры двери стираются песчаными бурями. В конечном счете ее отроют и отправят в музей, так никогда и не открыв.

Дверей немало, и расположены они в разных местах. В шумных городах и глухих лесах. На островах, на вершинах гор, на лугах. Есть такие, что встроены в здания библиотек, музеев, частных особняков, спрятаны в подвалах, на чердаках, украшают публичные приемные как артефакты. Есть и такие, что стоят сами по себе, не включенные ни в какое строение. Некоторыми пользуются так часто, что у них петли изнашиваются, тогда как другие остаются ненайденными и неоткрытыми, и еще больше таких, которые просто забыты, но все они ведут в одно место.

(Как именно это осуществляется, есть предмет многих дебатов, в ходе которых удовлетворительного ответа найти не удалось. Мнения по поводу этого и смежных с ним вопросов, включая и точное местонахождение, расходятся. Страсти, кипящие то за один континент, то за другой, нередко перебиваются фантазиями и допущениями, что, возможно, сама локация – камни, море и книги – способна перемещаться в пространстве и, пуще того, в недрах земли.)

Каждая такая дверь, если кто-то решится открыть ее, приведет в Гавань на Беззвездном море.

Мало что отличает их от самых обычных дверей. Некоторые совсем простые. Другие затейливо изукрашены. У многих имеются круглые, шариком, ручки, ждущие, чтобы их повернули, но у других это рукоятка, на которую надо нажать.

Тогда двери поют. Неслышные песни сирен, обращенные к тем, кто жаждет знать, что за ними.

К тем, кто, как по родному дому, тоскует по месту, где никогда не был. К тем, кто ищет, даже не зная, что (или где) ищет.

Те, кто ищет, найдут.

Предназначенные им двери ждут их.

Но то, что случится потом, у всех разное.

Порой кто-нибудь отворит дверь, посмотрит внутрь и закроет ее снова.

Другой, стоя перед дверью, оставит ее как есть, пусть даже любопытство его задето. Подумает, что сначала нужно спросить разрешения. Подумает, что дверь ждет кого-то еще, хотя, по правде, ждет она именно его.

Есть такие, кто, отыскав дверь, откроет ее и войдет – чтобы посмотреть, что ж там за нею.

Оказавшись внутри, они бродят по каменным залам и находят, что поразглядывать, что потрогать, что почитать. Находят книжки с историями, то засунутые в дальний угол, то выложенные на стол, как будто они всегда наготове, только и ждут, когда явится читатель.

Каждый, вступивший туда, найдет то, что придется ему по сердцу. Книгу, или собеседника, или удобное кресло в уютной нише. Кто-нибудь принесет им питье.

Они утратят представление о времени.

Порой, осознав, сколько всего вокруг, ошеломленные гости теряются, у них кружится голова, пространство сжимается, тесня легкие, сердце и мысли, и тогда, не теряя времени, они находят дорогу назад, на родные просторы, под знакомые звезды, на привычный воздух, и, как правило, забывают, что такое место существует на свете, не говоря уж о том, что им удалось там побывать. Оно стирается из памяти, как сон. Больше они ту дверь не откроют. Они забудут, что какая-то дверь была.

Но такой отклик – редкость.

Большинство тех, кто находит это место, его искали, даже если не ведали, что оно и есть то, что они ищут.

И они-то решают на какое-то время там остаться.

На несколько часов, дней, недель. Некоторые уйдут и вернутся, воспринимая это место как прибежище, приют отдохновенья, курорт. Живут одновременно и наверху, и внизу.

Кое-кому удается на поверхности вокруг своей двери выстроить жилье, благодаря чему она всегда рядом, содержится в порядке, и никто другой не может ею воспользоваться.

Но нередко, раз пройдя через свою дверь, человек жаждет никогда не оглядываться на то, что оставлено наверху. Та жизнь, что позади, становится сном и ждет не того, чтобы к ней вернулись, а того, чтобы ее забыли.

Такие люди остаются и становятся постояльцами, и именно они, обживаясь, преображают это место в то, каким оно станет.

Они живут и работают. Любуются прекрасным, читают, создают новые произведения искусства и новые истории, чтобы прибавить их к тем, что уже на стенах и полках. Обретают друзей и любовников. Ставят спектакли, играют в игры, на основе товарищества свивают общину.

Устраивают затейливые празднества. Случайные гости пользуются этим, чтобы вернуться, народу прибывает, оживляются даже самые тихие уголки. Музыка и смех слышны отовсюду. Гости Гавани, хмельные, разгоряченные вином, окунают босые ноги в воды Беззвездного моря.

Даже те, кто предпочитает остаться с книгой в своей келье, по такому поводу выбираются из своего одиночества, некоторых даже удается уговорить поучаствовать в разгуле, тогда как другие снисходят только на него поглядеть.

В танцах и удовольствиях время течет незаметно, но приходит момент, когда те, кто уйдет, начинают пробираться к выходу, откуда их доставят каждого к своей двери.

Они попрощаются с остающимися.

С теми, кто обрел пристанище в Гавани.

Они искали, и они нашли, и здесь они решили остаться, и неважно, выбрали они путь посвящения или попросту место житья.

Они живут, и они работают, и они играют, и они любят, и если даже порой тоскуют о мире, оставленном наверху, то вряд ли в этом признаются.

Это их мир, беззвездный, священный.

Они думают, он неуязвим. Непроницаем и вечен.

Но все когда-то меняется.

Закери Эзра Роулинс прибывает в “Алгонкин” примерно через четыре минуты после того, как вышел из своего номера. И прибыл бы раньше, если бы не пришлось дожидаться лифта, а потом, на переходе через улицу – пропустить перед собой такси.

Праздник еще не в разгаре, но уже оживленно. В лобби очередь из тех, кто ждет, чтобы их впустили. Отель, выстроенный в более классическом стиле, чем тот, где остановился Закери, выглядит еще старомодней, заполненный празднично одетой толпой, полированным красным деревом и искусно, но неярко подсвеченными пальмами в кадках.

Стоя в очереди, Закери надевает свою маску. Женщина в черном платье раздает белые маски тем, кто не позаботился принести их с собой, и Закери рад, что позаботился, потому что белые – из пластика, и вряд ли в них будет удобно, хотя зрительный эффект, когда они рассредоточены тут и там по комнате, впечатляет.

Он называет свое имя женщине за конторкой. Она не просит, чтобы он предъявил свой билет, и он убирает его назад, в карман пиджака. Пальто он сдает. Ему выдают браслет, оформленный как корешок книги, только вместо названия книги там дата. Рассказывают, как обстоит дело с баром (бар бесплатный, но чаевые приветствуются), и отпускают на волю, и он теряется, что, собственно, с собой делать.

Закери бродит, как призрак, и рад тому, что под маской его не видно.

В некоторых отношениях этот бал всем похож на любые нарядные сборища, когда все болтают, звенят бокалами, а музыка прорывается сквозь болтовню. Кто устраивается со всем удобством в кресле, кто собирается группкой в углу одной комнаты, тогда как в другой, где довольно оживленный танцпол, музыка главенствует над разговором и настаивает на том, чтобы ее слышали. Словно эпизод какого-то фильма, хотя неясно, какого он времени и какой длины у дам платья. Пока что в воздухе чувствуется некоторый оттенок неловкости, который, Закери знает это по опыту пребывания на свадьбах, где большая часть гостей между собой незнакома, растает со временем и по мере потребления алкоголя.

Но в остальном действо совсем не похоже на то, с чем он когда-либо сталкивался. Бар, расположенный за бальным залом, весь залит голубым светом. Узнаваемых с первого взгляда костюмов на литературные темы не так уж много, но, конечно, встречаются алые буквы (Натаниэль Готорн), классические феи с крылышками и Эдгар Аллан По с чучелом ворона на плече. Словно сошедшая с книжной картинки Дэйзи Бьюкенен попивает мартини в баре. У дамы в маленьком черном платье на чулках пропечатаны строчки из Эмили Дикинсон. У мужчины в костюме на плечо накинуто полотенце. Несколько персонажей легко укладываются в романы Остен и Диккенса.

Некто в углу наряжен весьма узнаваемым писателем – или же, догадывается Закери, приглядевшись, он и есть тот самый писатель собственной персоной, и до Закери доходит, что, как ни удивительно, некоторые из тех, кто написал книги, стоящие у него на полке, суть живые люди, и они ходят на балы.

Больше всех ему понравился костюм дамы в длинном белом платье и простой золотой короне, отгадку которому он не мог распознать, пока дама не повернулась к нему спиной, и тогда на ниспадающих складках обнаружилась пара заостренных ушей, свисающих с капюшона, и хвост, тянущийся вместе с треном. Вспомнилась любимая в детстве книжка Мориса Сендака и то, как он сам наряжался Максом из “Там, где живут чудовища”, когда ему было пять, хотя по элегантности его костюм до этого никак не дотягивал.

Закери посматривает, нет ли на ком золотых ожерелий, но ни одного с пчелами, ключами или мечами нет. Единственный ключ, попавшийся ему на глаза, приделан так, словно вот-вот исчезнет у хозяина за воротом на затылке, но этот ключ он расшифровывает как тонкий намек на один комикс.

Жаль, что люди, с которыми полезно бы поговорить, не подсвечиваются и над их головами не реет стрелка-индикатор или варианты диалога, из которых можно выбирать, какой тебе нужен. Закери совсем не всегда хочет, чтобы настоящая жизнь походила на видеоигры, но в некоторых случаях это было бы очень удобно. Поди туда. Поговори вон с тем человеком. Считай, что двигаешься вперед, даже если понятия не имеешь, что именно тщишься сделать.

Все время отвлекают детали, когда следует сосредоточиться на украшениях. В баре он заказывает литературный коктейль под названием “Утопленница Офелия”, в составе джин, лимон и сироп фенхеля, подается с веточкой розмарина и салфеткой, на которой соответствующая цитата из “Гамлета”. Другие прихлебывают дайкири а-ля Хемингуэй и веспер-мартини по методу Бонда: и тот, и другой коктейли украшены извилистой завитушкой лимона. Вокруг ножек узких бокалов с игристым вьются ленточки с надписью “Выпей меня”.

На столах чаши с клавишами, выломанными из пишущих машинок. Свечи в стеклянных подсвечниках, обернутых страницами книг. Один из коридоров увит гирляндой с письменными принадлежностями (авторучками, карандашами, гусиными перьями), фестонами свисающей с потолка.

Женщина в платье, расшитом бисером, и в такой же маске сидит в углу за пишущей машинкой, печатает коротенькие истории на узких бумажках и раздает их тем, кто проходит мимо. Та, что досталась Закери, читается как развернутое предсказание из печенья: