Текст книги "Беззвездное море"

Послесловие
Что-то новое, что-то неведомое

Однажды, и не так уж давно…

Плывет по Беззвездному морю корабль, плывет по волнам прилива.

В трюме там человек, чье имя теперь Дориан, бодрствует над безжизненным телом Закери Эзры Роулинса, в то время как капитан корабля, чье имя не было и не будет Элинор, рулит им по бурному морю.

Слышно, что наверху шум, словно что-то кипит, ветер воет, корабль качает, накреняет то туда, то сюда. Свечное пламя дрожит, почти гаснет и снова вспыхивает.

– Что там такое? – спрашивает Дориан, когда Элинор спускается в каюту.

– Да совы расселись на мачте меж парусов, – отвечает она. Одна из сов, маленькая, прилетела за ней, обследовала каюту и примостилась на балке. – Мешают управлять кораблем. И как их в этом винить, когда море поднимается так быстро! Надо же им где-то присесть, передохнуть. О, ничего страшного, карты все равно уже не годятся, придется их переделывать.

Последнее замечание относится к тому, что тело Закери они уложили на стол с картами, измазав кровью бумаги и золотистые ленты, так что теперь местами не видно ни знакомых уже путей, ни не нанесенных еще на карту местностей, где обитают драконы, все теперь под морем потеряно.

Дориан принимается извиняться, но Элинор отмахивается, и они стоят в обоюдном молчании.

– Высоко ли оно поднимется? – нарушает молчание Дориан, хотя понимает, что ему все равно. Пусть оно себе поднимается, пока они не врежутся в поверхность Земли.

– Здесь много еще гротов и проток, по которым можно проплыть, – к неудовольствию Дориана, уверяет его Элинор. – Я найду путь, как бы высоко море ни поднялось. Не нужно ль тебе еще что-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Значит, вот его ты тогда искал? – спрашивает она, глядя на Закери.

Дориан кивает.

– Знавала когда-то я человека, у которого было точно такое пальто. Что это ты читаешь?

Она указывает на книгу, которую он держит в руке, не читает на самом деле, а скорее цепляется за нее, как за талисман.

Он протягивает ей “Сладостные печали”.

Элинор, сосредоточенно хмурясь, смотрит на книгу, а затем радость от узнавания старого, полузабытого друга вспыхивает у нее на лице.

– Где ж ты ее отыскал? – спрашивает она.

– Это вот он, – кивнув на Закери, говорит Дориан. – В библиотеке. На поверхности. Полагаю, книга твоя. – Выражение лица у нее такое, что, глядя на нее, ему трудно не улыбнуться.

– Эта книга никогда не была моей, – качает головой Элинор. – Вот истории, которые рассказаны в ней, вот они – да. Я стащила ее из Архива. И не думала, что снова ее увижу!

– Что ж, теперь она твоя.

– Нет, мы сбережем ее, чтобы читать вместе. Здесь всегда найдется место для новых книг.

Только тут он замечает, какое множество книг в этой каюте. Они в шкафах, встроенных между переборками, на подоконниках, стопками лежат на сиденьях стульев, подпирают ножки стола.

Корабль качнуло под напором особенно гневной волны, карандаш, скатившись со столешницы, исчезает под креслом.

Персидский кот, который дремал в кресле, с ворчанием соскальзывает на пол и деловито направляется расследовать дело о пропавшем карандаше.

– Мне нужно вернуться наверх, – говорит Элинор, возвращая “Сладостные печали” Дориану. – Забыла тебе сказать, что там на скале кто-то есть. Я его в подзорную трубу разглядела. Сидит себе на скале и читает. Мы остановимся его подобрать, когда море поднимется достаточно высоко. Он не выберется иначе, у него только одна рука. И если волнение усилится, держись тут за что-нибудь.

Дориан думает, не броситься ли ему под шумок в волны, и пусть Беззвездное море утянет его в пучину, но что-то подсказывает ему, что, сделай он так, Элинор снова его спасет.

Смущенно похлопав его по плечу, Элинор уходит на палубу, оставив их с Закери вдвоем.

Дориан поправляет завиток, упавший тому на лоб. Закери совсем не выглядит мертвым. Непонятно, стало бы Дориану легче, если б выглядел.

Он сидит тихонько, прислушиваясь к тому, как бьются волны в борт корабля, как завывает ветер, как хлопают крыльями птицы, кружащие под каменным сводом, как стучит в ушах сердце, стучит так, словно у него есть эхо, потому что, в самом деле, эхо присутствует, и разве это не странно, но мало-помалу Дориан понимает, откуда исходит отзвук сердцебиения.

Он находит свой рюкзак, достает оттуда шкатулку, держит ее в руках.

В чем разница, спрашивает он себя, между сердцем Судьбы и сердцем, принадлежащим Судьбе?

Сердцем, которое Судьба хранит до тех пор, пока оно не понадобится.

Дориан переводит взгляд на тело Закери, а затем вновь на шкатулку.

Он думает о том, во что же он верит.

Дориан открывает шкатулку. Сердце, которое хранится в ней, бьется быстрей, взволнованней. Его время пришло наконец.

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Кто-то оставил мне записку, воткнул за дворник на ветровом стекле.

Машина была припаркована на стоянке торгового центра по дороге в Торонто, и вот кто-то оставил там мне эту записку. И десяти человек не найдется, кто знает, что я сейчас в этой стране. Я проверила, нет ли на машине жучков, и совершенно уверена в том, что отследить меня невозможно. Я не планировала заехать в этот торговый центр, я даже не знаю, в каком городе нахожусь, Миссиссома какая-то.

В записке сказано: Приди и увидишь, а ниже – адрес.

Это карточка с тиснением “Наилучшие пожелания от Фонда Китинг” поверху.

На обороте – маленький рисунок совы в короне.

Я продиктовала адрес своему навигатору. Оказалось, это не так уж и далеко.

Черт меня побери.

Прибыв по адресу, я увидела, что здание давно заброшено. То ли школа тут была раньше, то ли библиотека. Впечатление заброшенности оформляется видом разбитых окон. Входная дверь заколочена досками, и никаких объявлений типа “здание продается, звонить туда-то”, или “не входить – частная собственность”, или там “осторожно, злая собака”. Никакой старой вывески, никаких намеков, по которым можно понять, что тут было раньше, – только номер над дверью, так что я точно знаю, что приехала, куда нужно.

Я стою здесь уже двадцать минут, ломаю голову, войти или нет. Все вокруг в зарослях, будто уже много лет не ступала здесь человеческая нога. Даже мимо никто не едет.

Однако стены расписаны кое-где граффити, хотя и не сплошь. В основном это инициалы и абстрактные завитки. Ничего эмоционального. Похоже, граффити в Канаде отличаются повышенной сдержанностью.

Если я собираюсь войти, то надо сделать это до того, как стемнеет. И, пожалуй, захвачу я с собой фонарик.

Такое чувство, что оно смотрит на меня своими разбитыми окнами, это жуткое старое здание. Когда-то в нем била ключом жизнь, смеялись люди, но теперь, из-за того, что никого нет, оно кажется каким-то отъявленно пустым.

И вот я внутри, и теперь ясно, что определенно когда-то это была библиотека. Пустые полки, каталожные шкафы. Книг нет, лишь валяются разрозненные счета, упаковочная коричневая бумага и несколько бланков из тех, на которых, входя в библиотеку, требовалось написать свое имя.

И всюду, буквально всюду – эти картины.

Похоже на то, как если бы граффити и ренессансная живопись поженились, и тогда эта настенная роспись была бы их дитя, их отпрыск. Здесь и там все абстрактно и нечетко, а где-то еще, наоборот, все вдруг сюжетно и до абсурда реалистично.

Вот пчелы копошатся, облепив лестничные марши, вот снежный вихрь из вишневых лепестков, а потолки раскрашены так, что выглядят ночным небом, усыпанным звездами, и луна движется по нему от фазы к фазе.

Есть фрески с изображением города, и другие, показывающие библиотеку в библиотеке, и в одной комнате – замок, и там изображены люди. Портреты в натуральную величину, до того правдоподобные, что я подумала поначалу, что люди живые, и едва с ними не поздоровалась.

И один из них – З., а другой – тот парень из бара (вот я знала, что он там был неспроста, я знала!).

И еще там – я.

Я на этой чертовой стене.

Стою там в том же оранжевом пальто, которое и сейчас на мне, с блокнотом в руке.

Что, черт возьми, здесь происходит?

А на этой стене нарисована огроменная сова. Вроде бы не сипуха, у той белое лицо в форме сердца. Может, филин? Я в совах не сильна. Она просто гигантская и, развернув крылья, занимает большую часть стены, держит в когтях все эти ключи на лентах, и над головой у нее корона.

А под совой – дверь.

На двери корона, сердечко и перо, одно над другим, в линию, по центру.

Дверь – не часть росписи.

Она настоящая.

Она в самой середине, но на оборотной стороне стены никакой двери нет, я сходила, проверила. С той стороны просто стена, и все.

Дверь заперта, но в ней есть замочная скважина, а у меня – о, у меня есть ключ!

Что, если час пришел?

Я сижу на полу перед дверью. Внизу, под нею, есть щелочка, и оттуда пробивается свет.

Солнце садится, но свет, исходящий из-под двери, не блекнет и не перемещается.

Я не знаю, как поступить.

Я не знаю, как следует поступить, когда находишь то, о чем и не знал, что ты это ищешь, и даже не знал толком, что это вообще существует, а затем внезапно сидишь на полу в заброшенной канадской библиотеке, и вот оно, прямо перед тобой, лицом к лицу.

Я нюхаю цитрусовое масло, которое подарила мне мама З., но ясности ума нет как нет.

Что я чувствую, так это раздражение и опаску, не съехала ли у меня крыша.

Я вышла наружу, сижу на капоте машины и смотрю, как всходит луна. Здесь так много звезд. И вот он, Орион.

Я кладу в карман свою лунную карту таро, а ключ-перо уже там. Он все еще с биркой. Почерк на ней тот же, что и в той записке, которую я нашла воткнутой за дворник моей машины.

Для Кэт, когда придет час

Приди и увидишь

Я оставлю этот блокнот здесь, в машине, на всякий случай. Не знаю зачем. Ну, чтобы кто-то знал. Чтобы было, на что опереться, если что-то случится. Если я не вернусь.

Чтобы кто-то, может быть, где-то когда-нибудь прочитал это и хоть что-то понял.

Привет, ты, кто это читает.

Здесь была Катрина Хокинс.

Такое случается.

Это, может, звучит странно, но жизнь иногда складывается вот так.

Жизнь порой становится странной и удивительной.

Ты можешь махнуть на это рукой, а можешь пойти посмотреть, куда эта странность тебя заманит.

Ты открываешь дверь.

Что случится потом?

Я намерена это выяснить.

…Судьба влюбилась во Время

Закери Эзра Роулинс, хватая ртом воздух, приходит в себя, и новое сердце стучится в его груди.

Последнее, что он помнит, – мед, которого устрашающе много, мед вливается ему в легкие и тянет его вниз, на дно Беззвездного моря.

Но сейчас он совсем не на дне Беззвездного моря.

Он жив. Он здесь.

Где бы это ни было.

Это здесь, похоже, ходит ходуном. То, на чем он лежит, твердое, но вокруг все колеблется. Под ним листы бумаги, куски ленты и что-то липкое, что на ощупь – не мед.

Свет тусклый, похоже, зажжены свечи. Непонятно, где это он.

Он делает попытку подняться, но падает, и кто-то подхватывает его. Они смотрят в изумлении друг на друга, Закери и Дориан. В этот момент этой истории ни у кого из них нет слов, ни на каком языке.

Закери начинает смеяться, и Дориан, наклонясь, с его губ принимает этот смех своими губами, и теперь между ними ничего не осталось: ни расстояния, ни слов, ни даже судьбы или времени, чтобы усложнить дело.

Тут мы их и оставим, в долгожданном поцелуе на Беззвездном море, в неразберихе внезапного спасения, желаний и устарелых карт.

Но на этом их история не кончается.

Это только ее начало.

Ни одна история не заканчивается по-настоящему, пока ее пересказывают, передают из уст в уста.

Не один рассказ она просила, а много рассказов

Рядом со зданием, в котором когда-то была библиотека, стоит недавно оставленная там синяя машина.

Рыжий кот дремлет на еще теплом капоте.

Мужчина в твидовом костюме, прислонившись к дверце, листает блокнот в бирюзовой обложке, хотя из освещения – лишь звезды да лунный свет.

У кирпичной стены стоит на цыпочках молодая женщина в школьной форме, которая ей тесна, заглядывает в разбитое окно.

Ни он, ни она не замечают ту, что идет к ним через древесные заросли, но звезды, конечно же, замечают, их свет поблескивает на ее короне.

Она всегда знала, что эта ночь придет.

Долгие века и многие жизни, она всегда это знала.

Вопрос состоял лишь в том, как досюда добраться.

Женщина в короне тихонько останавливается в темноте, смотрит на читающего мужчину.

А затем она переводит свое внимание на небо.

Протягивает руку к звездам. На ее ладони – одна-единственная карта. С изрядной долей театральности она демонстрирует ее ночному небу, луне и звездам.

На этой стороне карты ничего нет. Это Завершение.

Тогда она переворачивает карту. Там – сияющее пространство. Приволье. Это Зачин.

И еще раз переворачивает она карту, и та высыпается из ее пальцев золотой пылью.

Она отвешивает поклон. Корона не падает с ее головы, но все-таки чуть соскальзывает, и она, поправив ее, переводит внимание снова на землю, снова на собственную историю.

Она подходит к машине, дрожа в своем платье без рукавов.

– Напрасно я не переоделась, – обращается к Хранителю Мирабель. – Не думала, что будет так холодно. Давно ждете?

Хранитель снимает свой твидовый пиджак, набрасывает его ей на плечи.

– Да нет, – говорит он, потому что несколько часов – пустяк по сравнению с тем, как долго они этого дожидались.

– Она ведь еще не открыла ее, да? – спрашивает Мирабель, глянув на кирпичное здание.

– Нет, но скоро откроет. Она уже все решила. Вот, оставила это. – Он поднимает ярко-бирюзовый блокнот. Он нажимает красную кнопку на обложке, и крошечные огоньки мерцают на его улыбающемся лице. – Как там наш мистер Роулинс?

– Теперь лучше. Представь себе, он не ожидал, что я обеспечу ему счастливый конец. Я даже слегка обижена.

– Возможно, он не верил, что заслуживает того.

– И ты – тоже? Ты тоже так думал? – спрашивает Мирабель, но Хранитель не отвечает. – Знаешь, ты больше не обязан там быть, – добавляет она.

– И ты не обязана, но все же мы здесь.

Мирабель улыбается.

Хранитель поднимает руку, чтобы заправить ей за ухо выбившуюся розовую прядь.

Притягивает ее ближе, согреть, и ловит ее губы своими.

Внутри кирпичного здания открывается дверь в новую Гавань на Беззвездном море.

Свысока в небе на это радостно смотрят звезды.

Благодарности

Огромное спасибо всем, кто плыл со мной по Беззвездному морю.

Это Ричард Пайн, которого я до сих пор считаю волшебником, и литературное агентство InkWell Management.

Это Дженни Джексон, Билл Томас, Тодд Даути, Сюзанна Херц, Лорен Уэбер и те, кто входил в мою замечательную команду в издательстве Doubleday (отдельное спасибо Камерон Экройд за все коктейли).

Это Элизабет Фоули, Ричард Кейбл и те работники издательства Harvill Secker, кто сопутствовал нам в странствии по усыпанному звездами морю.

Это Ким Лиггетт, которой я признательна за информацию, переданную мне как виртуально, так и лично, в отеле “Эйс” или где-нибудь в закоулках Нью-Йоркской публичной библиотеки, а также за многомного бокалов игристого вина.

Это Адам Скотт – ему я благодарна за все и всегда.

Это Крис Бейти, основатель ежегодного творческого проекта, в рамках которого за месяц нужно написать роман в 50 тысяч слов, https://nanowrimo.org/what-is-nanowrimo – по правде, сказать ему спасибо мне следовало, когда я благодарила тех, кто помог издать “Ночной цирк”. Прости меня, Крис.

Это Лев Гроссман, позволивший мне позаимствовать в Брейк-билльской школе магии пчел и ключи.

Это Дж. Л. Шнейбл. Несколько украшений, описанных в этой книге, включая серебряную подвеску-меч, вдохновлены ее изысканными творениями в стиле “молоко с кровью”. https://www.bloodmilkjewels.com/

Это парфюмер Элизабет Бэрриал и алхимическая лаборатория “Черный Феникс”, которые и впрямь закупоривают истории во флаконы. Из-за них я, когда пишу, непременно думаю о том, как пахнет там, где идет действие.

Это BioWare, компания, выпускающая компьютерные игры, потому что книга моя нашла опору, когда я подсела на “Век драконов: Инквизиция”.

Несколько слов о том, кто как назван. Имя “Мадам Лав Роулинс” попалось мне на надгробии в Салеме, Массачусетс. Любое сходство с реальной исторической личностью – случайность. Кэт и Саймон названы в честь Кэт Говард и Саймона Тойна: вышло так, что оба они написали мне по электронной почте, как раз когда я искала имена персонажей. (Прити, подруга Кэт, тем же порядком позаимствовала имя у Прити Чиббер.) Элинор, как указано в тексте, названа именем героини “Призрака дома на холме”. Закери и Дориан всегда были Закери и Дорианом, хотя Дориана я несколько раз порывалась переименовать. А Мирабель, разумеется, получила свое имя от пчел.