Текст книги "Беззвездное море"

– Нет, надо всецело отдаться игре, если вы собираетесь пройти через все моменты принятия решений, все эти “если я сделаю так, то…” – возражает девушка с татуировкой, выразительно размахивая руками, так что татуированные лозы участвуют в аргументации. – Настоящие текстовые истории – это протонарративы, в которые ты проваливаешься, а игра развивается по мере того, как ты в ней участвуешь. Если я хочу выбирать, что случится в истории, значит, я хочу быть волшебником. Или как минимум обладать каким-то волшебным ружьем.

– Пожалуй, мы отклонились от темы, – говорит Кэт, – ну, на мой взгляд. А вот давайте определим, что делает историю захватывающей? Любую историю? Говоря генерально?

– Перепады сюжета.

– Тайна.

– Высокая ставка.

– Развитие характера.

– Любовь, – включается парень в синей толстовке. – А что? Это правда! – добавляет он, когда несколько человек оборачиваются к нему, вскинув брови. – Ну, пусть будет сексуальное напряжение, так лучше? Тоже правда.

– Препятствия, которые надо преодолеть.

– Неожиданности.

– Смысл.

– Смысл? Но кто решает, в чем смысл? – вслух размышляет Закери.

– Читатель. Игрок. Аудитория. Смысл – это то, что ты сам привносишь, и даже если не принимать решений по ходу дела, ты все равно решаешь, что для тебя значит происходящее. – Девушка со спицами замолкает, чтобы поймать петлю, а потом продолжает: – Та игра или та книга, которую я высоко ставлю, может показаться вам скучищей, и наоборот. Истории персональны, ты соотносишь себя с героем или не соотносишь.

– Я ж говорю, каждый хочет быть частью истории.

– Каждый является частью истории, но хочет быть частью такой истории, которая стоит того, чтобы ее записать. Так выражается страх смерти, умонастроение “я был здесь, и я был не зря”.

Закери отвлекается, задумывается над тем, что вдруг почувствовал себя старым… Неужели на младших курсах и в нем было столько энтузиазма, сколько вот в них сейчас. И интересно, был ли он в глазах старшекурсников так зелен, какими сейчас кажутся ему эти ребята? Мысль его возвращается к книге, которая у него в портфеле. Он прокручивает в уме, как это, оказаться внутри истории, и как бы ему, убившему столько времени на раскручивание разных сюжетов, то же самое проделать и с этим.

– Разве не легче написать словами на бумаге, а остальное предоставить воображению? – спрашивает другая филологиня, в пушистом красном свитере.

– Словами на бумаге никогда не легче, – отвечает та, что в очках, и несколько человек с чувством кивают.

– Хорошо, тогда скажу проще. – Девушка в красном свитере поднимает шариковую ручку. – Вот с этим я могу создать целый мир, никакой инновации в этом нет, но оно вполне эффективно.

– Это пока в ручке есть паста, – парирует кто-то.

Тут кто-то еще замечает, что уже девять часов, и тогда несколько человек вскакивают с места и, извинившись, торопятся вон. Остальные продолжают спор группками и парами, а двое студентов с его факультета нависают над Закери, выспрашивая насчет того, какие семинары выбрать и к каким преподавателям пойти, меж тем как комнату в это время приводят более-менее в порядок.

– Отлично все прошло, спасибо тебе, – говорит Кэт, когда ей удается завладеть его вниманием. – Я твоя должница, и в субботу начну твой шарф, так что, будь уверен, ты успеешь его поносить, до конца холодов я его закончу.

– Это лишнее, но, конечно, спасибо, Кэт. Я прекрасно провел время.

– И я. Ах, да! Тебя Елена ждет в холле. Она надеется поймать тебя до того, как ты уйдешь, не хотела встревать, пока ты общался с другими людьми.

– Да? Ладно, – говорит Закери, пытаясь вспомнить, кто такая Елена. Кэт еще раз его обнимает и шепчет в ухо: “Она не будет пытаться тебя подцепить, я предупредила ее, что ты по ориентации недоступен”.

– Спасибо, Кэт, – говорит Закери, удерживая себя от того, чтобы закатить глаза, и догадываясь, что она, скорее всего, этой формулировкой и воспользовалась вместо того, чтобы просто сказать, что он гей. Кэт терпеть не может ярлыки.

Елена оказывается той девушкой в очках “кошачий глаз”. Она стоит, прислонившись к стене, и читает Рэймонда Чандлера, теперь Закери видит, что это “Долгое прощание”, и понимает, почему она показалась ему знакомой. Наверно, он узнал бы ее, если бы волосы ее забраны были в пучок.

– Привет, – говорит Закери.

Она поднимает глаза от книги с тем отстраненным выражением, которое очень знакомо ему самому, растерянный вид человека, которого из одного мира силой перетащили в другой.

– Привет, – отвечает Елена, выныривая из беллетристического тумана, и засовывает Чандлера в сумку. – Не знаю, помнишь ли ты меня по библиотеке. Ты вчера взял ту странную книгу, которая не сканировалась.

– Помню, – говорит Закери. – Я ее еще не прочел, – добавляет он, сам не зная, с какой стати врет.

– В общем, после того как ты ушел, мне стало интересно, – говорит Елена. – В библиотеке никого, мертвая тишина, и раз уж я вся в детективе, то решила провести что-то вроде расследования.

– В самом деле? – заинтересованно спрашивает Закери, выпав из состояния взвинченного предчувствия, в котором до того пребывал. – И что, нашла что-нибудь?

– Ну, не очень много, наша система так завязана на штрихкод, что если компьютер его не распознает, то до описания фиг доберешься. Поэтому я пошла в карточный каталог, как в старые времена, еще до автоматизации, где эти, знаешь, деревянные ящики с бумажными карточками, посмотреть, не значится ли там эта книга. Нет, не значится, но мне удалось расшифровать код, там есть две цифры, которые указывают, когда книгу добавили в систему, так что я проверила ее перекрестно.

– Ух ты! Настоящее библиотечно-детективное следствие.

– Ха, спасибо. Но в результате выплыло только то, что книга из частного собрания. Владелец умер, и наследники раздали его библиотеку по университетам. Я обновила данные и записала, как его звали, так что, вдруг ты захочешь взглянуть на другие издания из этой партии, можно будет распечатать весь список. Если тебя это интересует, пока занятия не начнутся, я работаю чаще всего по утрам. – Елена роется в сумке и достает сложенный вдвое обрывок линованного тетрадного листа. – Некоторые в зале редкой книги, а не в абонементе, но это не проблема. Я сделала новую каталожную запись, так что книга отсканируется, когда будешь ее возвращать.

– Вот спасибо, – говорит Закери и берет у нее бумажку. Документ получен, звучит у него в голове чей-то голос. – Это здорово, я скоро непременно зайду.

– Отлично, – отвечает Елена. – И спасибо, что пришел сегодня. Интересно поговорили. Ну, увидимся.

И она уходит, не дав ему попрощаться.

Закери разворачивает бумажку. Там две строчки, написанные на удивление четким почерком.

Из частного собрания Дж. С. Китинг, подарено в 1993 г.

Дар Фонда Китинг

Сладостные печали
Есть три тропы. Это одна из них

Бумага хрупка, даже когда сшита нитью и переплетена в ткань или кожу. Большинство историй, хранящихся в Гавани Беззвездного моря, занесены на бумагу. В книги, в свитки или, сложенные бумажными голубями, свисают с потолка.

Но есть истории еще более хрупкие, ибо на каждую, высеченную в камне, есть множество тех, что записаны на осенних листьях или вплетены в паутину.

Есть истории, обернутые в шелк, так что их страницы не рассыпятся в пыль, и истории, которые поддались времени, их фрагменты собраны и хранятся в урнах.

Они такие, непрочные. Не так выносливы, как их родня, которую пересказывают и заучивают на память.

И всегда есть те, кто стал бы смотреть, как пылает Александрия.

Они всегда были. Они всегда будут.

На это и существуют стражи.

Многие пожертвовали жизнью в этом служении. Гораздо больше тех, у кого жизнь отнята временем до того, как они расстались бы с ней, пойди дело иначе.

Редкий случай, когда страж не останется таковым до конца.

Страж значит сторож. Сторож – значит, лицо доверенное.

Чтобы доверять, сначала нужно проверить.

Проверка стража – дело долгое и многотрудное.

Самому вызваться в стражи нельзя. Стражей выбирают. Определяют, у кого есть задатки, и наблюдают. Очень, очень внимательно. Каждый шаг, что ни сделан, каждое решение, что ни принято, все подмечают невидимые судьи. Они только этим и занимаются, судьи, ничем больше, месяцы напролет, а иногда годы, прежде чем провести первое испытание.

Потенциальный страж знать не знает, что его кандидатуру рассматривают. Крайне важно, чтобы испытуемый был в неведении, только тогда получишь чистый, без примеси, результат. Многие испытания не воспринимаются испытуемыми как таковые, даже по прошествии времени.

Те кандидаты в стражи, которых отсеяли на ранних этапах, никогда не узнают, что их кандидатуры рассматривались. Пойдут себе дальше, найдут другие пути.

Большинство кандидатов отсеиваются перед шестым испытанием.

Многие не справляются с двенадцатым.

Самое первое испытание всегда проходит по одной схеме, будь то в Гавани или где-то еще.

Большая публичная библиотека. Маленький мальчик роется в книгах, тянет время до назначенной встречи с сестрой. Становится на цыпочки, чтобы дотянуться до полок, которые у него над головой. Он давно уже перерос детскую секцию, но пока недостаточно высок, чтобы добраться до любой полки.

Кареглазая женщина в зеленом шарфе – не библиотекарь, насколько он может судить, – подает ему книгу, и он смущенно кивает в знак благодарности. Она спрашивает, не окажет ли он ей, в свой черед, любезность, не приглядит ли вон за той книгой – и указывает на тоненькую книжку в коричневом кожаном переплете, которая лежит на ближайшем столе.

Мальчик соглашается. Женщина уходит. Минута за минутой мальчик продолжает осматривать полки, не выпуская коричневую книжку из виду.

Проходит еще несколько минут. Мальчик озирается, где же женщина. Смотрит на наручные часы. Ему самому скоро надо будет уже уходить.

И тут входит женщина и, ни слова ему не сказав, берет со стола книгу.

У этой женщины глаза тоже карие, и она тоже в зеленом шарфе. Она очень похожа на ту, первую, и все-таки это другой человек. Когда она поворачивается, чтобы с книгой уйти, мальчика охватывает смятение.

Он просит ее остановиться. Женщина оборачивается, на лице у нее вопрос.

Мальчик, запинаясь, говорит, что книга, которую она взяла, чужая.

Женщина улыбается и возражает на это, что они находятся в библиотеке, где все книги принадлежат всем.

Мальчик почти сдается. Теперь он даже не так уж уверен, что это не та женщина, ведь они очень похожи. И вообще, он опоздает на встречу, если задержится тут подольше. Ему проще отпустить ее с книгой.

Но он все-таки протестует. Объясняет, путано и многословно, что один человек попросил его за этой книгой присмотреть, пока он не вернется.

Наконец женщина сдается и отдает книгу маленькому взволнованному мальчику.

Он прижимает тяжко доставшийся ему приз к груди.

Он понятия не имеет, что прошел испытание, но все равно доволен собой.

Две минуты спустя возвращается первая женщина. На этот раз он уверен, что это она. Цвет ее глаз чуть светлей, рисунок на зеленом шарфе ярче, золотистые обручи узора взбираются по шарфу к ее правому уху, не к левому.

Женщина благодарит его за услугу, когда он протягивает ей тоненькую коричневую книгу. Потом она опускает руку в свою сумку, вынимает карамельку в обертке и прикладывает палец к губам. Мальчик засовывает конфету в карман. Он понимает, что такие вещи в библиотеке запрещены.

Женщина еще раз говорит “спасибо” и уходит с книгой.

Еще семь лет к мальчику никто напрямую с этим не обратится. Начальные испытания все примерно похожи на это, проверка на старательность, уважение, внимание к деталям. Судьи присматриваются, как человек реагирует на ежедневные нагрузки и на чрезвычайные обстоятельства. Взвешивают, как он отзывается на разочарование или на пропажу кота. Некоторых просят сжечь или как-то еще уничтожить книгу. (Уничтожить книгу, как бы отвратительна, оскорбительна или плохо написана она ни была, значит провалить испытание.)

Один провал – и кандидата вычеркивают из списка.

После двенадцатого испытания возможных стражей ставят в известность, что перед ними стоит вот такой вот жизненный выбор. Тех, что рожден не внизу, привозят в Гавань и поселяют в комнатах, о которых постоянные жители ничего не знают. Их обучают и экзаменуют разными способами. Проверяют на психологическую выносливость и силу воли. Испытывают на способность к импровизации и воображение.

Этот процесс укладывается в три года. Многих отсеивают. Другие сами по ходу дела уходят. Некоторые, но не все, приходят к выводу, что усердие и выносливость, пожалуй, важнее результативности.

Если они выдержали все три года, им дают яйцо.

Они освобождаются от подготовки и обучения.

Им только и нужно теперь, что вернуться через полгода с целым, неразбитым яйцом.

Эта стадия, стадия яйца, – решающая.

Из тех, кто уезжает с яйцом, возвращается не более половины.

Тех, кто вернулся, просят принести яйцо старшему стражу. Тот указывает на яйцо, и кандидат протягивает его на ладони.

Старший страж тоже протягивает руку, но вместо того, чтобы взять яйцо с ладони, своей рукой смыкает пальцы испытуемого вокруг яйца.

А потом сжимает сильней, и тогда кандидату волей-неволей приходится яйцо раздавить.

На ладони его только и остается, что раздавленная скорлупа и пыль. Мелкая золотая пыль, которая никогда не исчезнет, не смоется, а будет поблескивать даже десятилетия спустя.

Насчет хрупкости и ответственности старший страж не произносит ни слова.

Слова не нуждаются в том, чтобы их произносили. Все и так понятно.

Старший страж наклоном головы выражает свое одобрение, из чего следует, что кандидат достиг конца обучения и начала инициации, приобщения.

Почти уже готовому стражу, как только он прошел испытание яйцом, устраивают экскурсию, ознакомительный тур.

Начинают с Гавани, с уже знакомых пространств, а именно с часов в Сердце с их мерно раскачивающимся маятником, потом ведут вовне через главные холлы, через жилые помещения, через читальные залы вниз, в винный погреб и в бальный зал с его внушительным камином, который выше, чем даже самый высокий страж.

Затем им показывают те места, которых никто не видит, только стражи. Тайные комнаты, запертые комнаты, забытые комнаты. Они идут дальше, вглубь, где не бывает ни постояльцев, ни служителей. Зажигают принесенные с собой свечи. Видят то, что никто не видит. Видят то, что пришло раньше.

Задавать вопросы нельзя. Можно только смотреть.

Они обходят берега Беззвездного моря.

Когда тур завершен, кандидата в стражи приводят в комнатку, где пылает огонь и стоит один-единственный стул. Усадив, задают ему один-единственный вопрос.

Ты готов отдать за это свою жизнь?

И страж отвечает “да” или “нет”.

Тот, кто говорит “да”, остается сидеть.

Ему завязывают глаза, и руки завязывают за спиной.

Платье или сорочку распахивают так, чтобы обнажить грудь.

Невидимый художник с иголкой и пузырьком чернил раз за разом прокалывает ему кожу.

Меч, в три-четыре дюйма длиной, вытатуирован на груди всех стражей.

Рисунок меча всегда неповторим. Его придумывают специально для данного стража. Есть совсем простые, но другие, затейливые и изукрашенные, в мелких деталях выполняют черными чернилами, сепией или золотом.

Если случится, что кандидат в стражи ответит вдруг “нет”, то меч, который был сочинен для него, занесут в каталог и никогда не выколют на чьей-то еще коже.

Немногие отвечают “нет” – после всего, что увидели. Очень, очень немногие.

И тем, кто сказал “нет”, тоже завязывают глаза и так же завязывают за спиной руки.

Длинная острая игла мгновенно пронзает сердце.

Это не самая болезненная из смертей.

Тут, в этой комнате, уже поздно искать другую тропу, поздно после всего, что было. До того они еще могли выбрать, стать стражем или нет, но из этой комнаты иного выхода нет.

По внешности опознать стража нельзя. Стражи не носят ни мантии, ни мундира. Их обязанности постоянно меняются. Большинство остается в Гавани, но есть и те, кто скитается поверху, невидимый, незаметный. След золотой пыли на ладони ничего не значит для тех, кому не внятно ее значение. А меч-татуировку легко скрыть.

Может показаться, что они ничему не служат, но это не так.

Они знают, чему служат.

Что они охраняют.

Они понимают, кто они, и только это имеет значение. Они понимают: быть стражем – это быть готовым к смерти. В любой момент.

Быть стражем – значит, носить смерть на груди.

Закери Эзра Роулинс стоит в коридоре и смотрит на обрывок тетрадного листка, когда из гостиной появляется Кэт, снова в своих многослойных зимних одежках.

– О, ты еще здесь! – замечает она.

Закери складывает бумажку и кладет ее в карман.

– Кто-нибудь говорил тебе, что ты на редкость наблюдательна? – интересуется он. Кэт шлепает его по руке, и он кается: – Да, заслужил!

– Слушай, мы с Лекси собрались выпить в “Грифоне”, хочешь с нами? – Через плечо она показывает на театроведку с разноцветными дредами, которая надевает пальто.

– Конечно, – отвечает Закери, поскольку расписание работы библиотеки не позволяет ему ринуться туда прямо сейчас и разобраться с листком, который у него в кармане, а в “Смеющемся грифоне” подают отличный “сайдкар”, коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока.

Сквозь снегопад они втроем преодолевают расстояние от кампуса до центра города, где на коротенькой улочке сосредоточены бары и рестораны, сияющие на фоне ночного неба, а ветви деревьев, окаймляющих ее, все в ледяных шубах.

Они продолжают разговор, начатый во время занятия, так что Кэт с Лекси, чтобы ввести Закери в курс дела, плавно переходят к рассказу о предыдущей дискуссии и в тот момент, когда они добираются до бара, объясняют ему, что такое созданный для определенного места, взаимодействующий именно с ним, с этим местом, так называемый “сайт-специфик” спектакль.

– Ну, не знаю, я не большой спец по участию публики, – говорит Закери, когда они усаживаются за угловой стол.

А ведь он и позабыл, как ему нравилось в этом баре, с его потемневшим деревом и неприкрытым светом лампочек Эдисона, ввинченных в разномастные древние патроны.

– Да я и сама терпеть не могу, когда публика вмешивается, – уверяет его Лекси. – Нет, тут скорей речь о самостоятельности, человек сам решает, куда он пойдет, куда влечет его сердце и на что ему хочется посмотреть.

– В таком случае, как можно быть уверенным в том, что каждый, кто пришел на спектакль, увидит всю историю целиком?

– Гарантии никакой нет, но если позаботиться о том, чтобы там было, что смотреть, есть надежда, что зритель и сам сумеет понять, что к чему.

Они заказывают коктейли и половину всех закусок, которые есть в меню, и Лекси рассказывает о своем дипломном проекте, в котором разрабатывает, помимо прочего, идею, согласно которой зрителям предлагается разгадывать подсказки и, следуя им, переходить от площадки к площадке, если они хотят увидеть все фрагменты спектакля.

– И кто после всего этого поверит, что она не геймер?! – вопрошает Кэт.

– Да никто, – подхватывает Закери, и Лекси смеется.

– Я как-то никогда не могла в игры въехать, – объясняет она. – А потом, согласитесь, если смотреть на геймеров со стороны, выглядят они страшновато.

– Соглашусь, точно подмечено, – говорит Закери. – Однако ж придумка с театром, которой ты занимаешься, не так уж от этого далека.

– Ей надо в игры полегче, для начинающих, – деловито говорит Кэт, и между глотками коктейля, финиками, обернутыми в бекон, и шариками жареного козьего сыра, которые надо макать в лавандовый мед, они набрасывают список тех игр, которые могли бы прийтись Лекси по вкусу, хотя та только глаза закатывает, слыша, что на некоторые, чтобы пройти их до конца, нужно убить часов сто.

– Это безумие, – вздыхает она после глотка виски с лимонным соком. – Вы хоть когда-нибудь спите?

– Спать – это для слабаков, – отвечает Кэт, одно за другим записывая на салфетке названия игр.

Где-то у стойки падает на пол поднос с напитками, и они дружно вздрагивают.

– Надеюсь, это не нам она их несла, – говорит Лекси, через плечо Закери глядя на поднос на полу и смущенную официантку.

– В игру надо вжиться, – Закери, когда они возвращаются к разговору, поднимает тему, которую уже обсуждал с Кэт. – И гораздо надольше, чем в книгу, кино или спектакль. Ты же понимаешь, в чем разница между событием, протекающим в реальном времени, и временем, например, романным. Из романа выбрасываются всякие скучные подробности, действие там сжимается. Тогда как в долгосрочную ролевую игру заложены особенные возможности, она дает время побродить по пустыне, или переброситься словцом со встречным, или подзадержаться в пабе. Конечно, это не то, что настоящая жизнь, но позволяя обойти, например, окрестности, игра гораздо к ней ближе, чем фильм, телешоу или роман.

Эта мысль, на фоне недавних событий и выпитого, вызывает легкое головокружение, и Закери, извинившись, отправляется в туалет.

Однако ж там викторианский рисунок обоев, многажды повторившись в зеркале, зовет в бесконечность, и легче ему ничуть не становится. Он снимает очки, кладет их рядом с раковиной, плещет холодной водой себе в лицо.

Смотрит на свое размытое, влажное отражение.

Олдскульный джаз, который снаружи звучит негромко и очень приятно, в этой маленькой комнатке оглушает, и Закери кажется, что он валится вниз, сквозь время.

Расплывчатый человек из зеркала смотрит на него и, похоже, сбит с толку не меньше.

Изо всех сил стараясь взять себя в руки, Закери вытирает бумажным полотенцем лицо. Как только он надевает очки, все детали становятся чрезмерно отчетливыми: медь дверной ручки, подсвеченные бутылки за стойкой бара. Он возвращается к столику.

– Тут какой-то тип на тебя пялился, – говорит ему Кэт, когда он усаживается. – Вон тот – ох, надо же, он, похоже, ушел. – Она оглядывает бар и хмурится. – Вон там он сидел, в углу, сам по себе.

– Очень мило с твоей стороны сочинить мне мифического поклонника, – отвечает Закери, отпив из второй своей порции коктейля, которую принесли, пока его не было.

– Нет, он был! – протестует Кэт. – Я не выдумываю, подтверди, Лекси!

– В углу точно кто-то сидел, – кивает та. – Но я понятия не имею, пялился он на тебя или нет. Мне казалось, он книжку читал.

– Вид у него был печальный, – говорит Кэт, еще раз озирая помещение бара, но потом меняет тему. Закери мало-помалу увлекается разговором, а за окном снова начинается снегопад.

Оскальзываясь на раскатанном льду, они возвращаются в студенческий городок и расстаются в пятне света от уличного фонаря, там, где Закери надо свернуть на кривую улочку, которая ведет к общежитиям аспирантов. Он улыбается, слыша, как замирает в отдалении их болтовня. Снежинки ложатся ему на волосы, липнут к стеклам очков. У него возникает чувство, что за ним наблюдают, он оглядывается через плечо, но видит только снег, и деревья, и красноватое зарево в небе.

У себя в комнате Закери, с затуманенным после коктейлей сознанием, возвращается к “Сладостным печалям” и принимается читать заново, но после двух страниц сон одолевает его, и книга, закрывшись, падает ему на грудь.

Утром он первым делом видит ее и, не дав себе времени подумать, сует книгу в портфель, облачается в пальто и сапоги и идет в библиотеку.

– Елена здесь? – спрашивает он джентльмена за кафедрой книговыдачи.

– Она за справочной стойкой, налево за углом.

Закери благодарит библиотекаря, направляется через атриум и, завернув за угол, видит стойку с компьютером, а за ней – Елену, волосы заколоты в пучок, уткнулась в очередного Рэймонда Чандлера, на сей раз это “Обратный ход”.

– Я могу вам помочь? – спрашивает она, не поднимая глаз, но, подняв, восклицает: – О, привет! Не ожидала увидеть тебя так скоро.

– Мне покоя не дает наша библиотечная тайна, – правдиво отвечает ей Закери, – Как тебе эта? – указывает он на Чандлера. – Я ее не читал.

– Пока ничего, но я не даю оценок, пока не дошла до конца, потому что никогда ведь не знаешь, что там случится. Я читаю все его книги в порядке издания, и “Глубокий сон” нравится мне больше всего. Ты, верно, хочешь, чтобы я распечатала тебе тот список?

– Да, пожалуйста, – говорит Закери, довольный тем, что удалось произнести это влегкую, небрежно.

Елена печатает, смотрит на экран, ждет, потом допечатывает что-то еще.

– Похоже, все остальные книги идут, как полагается, под именем автора, так что тайн вроде бы нет. Книжки и художественные, и научные… или научно-популярные. Я бы помогла тебе их отыскать, но до одиннадцати прикована к этой стойке. – Она бьет по кнопке, в результате чего оживает древний принтер, который стоит бок о бок со столом. – Насколько могу судить, дар состоял из большего числа книг, чем в этом списке. Наверно, они в совсем плохом состоянии, выдавать на руки их нельзя. Ну, вот эти двенадцать. И, знаешь, может быть, та, что у тебя, это второй том чего-то другого? – Она протягивает Закери список, в котором названия, авторы и библиотечные шифры.

Предположение ее веское, и Закери оно тоже в голову приходило. Он пробегает глазами названия, но ни одно из них не выглядит ни значимым, ни загадочным.

– Ты – настоящий библиотечный детектив. Просто супер, – говорит он. – Спасибо тебе.

– Не за что, – отвечает Елена и снова берется за Чандлера. – И тебе спасибо, что разнообразил мой день. Дай мне знать, если что-нибудь не заладится.

Начинает Закери с исхоженного им отдела беллетристики. Просматривает полки в зыбком свете непрочных ламп и находит пять названий из списка, сделанного в алфавитном порядке.

Первая книга оказалась как раз в тему – это приключения Шерлока Холмса. Вторая была “По эту сторону рая” Фитцджеральда. О двух следующих он никогда не слышал, но книги были как книги, со всеми выходными данными, как полагается. Последняя – “Les Indes noires”, “Черная Индия” Жюля Верна, оригинальное французское издание, и значит, стояла она не на своем месте. Все книги, на первый взгляд, обычные, пусть и старые, давно изданные. Ни одна из них ничего общего не имеет со “Сладостными печалями”.

Взяв подмышку все пять книг, Закери перемещается в тот раздел книгохранения, где содержится научная литература. Тут дело идет сложнее. Он сверяет и перепроверяет шифры, буксует и возвращается назад. И когда наконец разыскивает оставшиеся семь книг, энтузиазм его слабеет, поскольку и они тоже ничем не напоминают “Сладостные печали”. Большая часть книг – по астрономии и картографии.

Последний рейд приводит его назад к художественной литературе, в секцию мифов. Там стоит “Век сказаний, или Красота мифологии” Булфлинча. На вид книга совсем новая, будто ее сроду не открывали, хотя издана она в 1899-м.

Закери кладет синий с позолотой том поверх стопки книг. Бог войны Арес, бюст которого помещен на обложку, выглядит печально-сосредоточенным, глаза опущены, словно он, подобно Закери, расстроен тем, что не удалось найти что-то в пару к “Сладостным печалям”.

Он идет наверх, в почти что пустой читальный зал (библиотекарь расставляет книги с тележки, студентка в полосатом свитере печатает на лэптопе, мужчина, похожий на профессора, вообще-то читает роман Донны Тартт), направляется в дальний угол и раскладывает свою добычу по самому просторному из столов.

Методично осматривает каждый том. Ищет улики, по одной пролистывает все страницы, проверяет концовки. Удерживает себя от того, чтобы отклеить штрихкоды, ведь не похоже, чтобы хоть один из них скрывал под собой что-то важное. А потом, что, собственно, скажут ему еще одна пчелка, еще один ключ или меч?

После осмотра семи книг, в которых даже ни один уголок не загнут, Закери прикрывает измученные глаза. Он нуждается в перерыве и, пожалуй, в кофеине тоже. Он достает из портфеля блокнот и пишет записку, в которой, подозревает, может возникнуть нужда: “Буду через 15 минут. Пожалуйста, не возвращайте на полку”.

Закери покидает библиотеку и идет в угловое кафе, где заказывает двойной эспрессо и маффин с лимонной цедрой. Перекусив, возвращается в библиотеку, минуя целую армию крошечных, как герои комикса про Кельвина и Хоббса, снегович-ков, которых по дороге в кафе не заметил.

В читальном зале теперь еще тише, там осталась одна библиотекарша, все еще возится со своей тележкой. Сняв пальто, Закери снова принимается изучать книги. В девятой по счету, это Фитцджеральд, несколько абзацев подчеркнуты карандашом, но ничего такого, просто действительно хорошие строчки. В двух следующих книгах никаких помет нет, и вообще, судя по состоянию корешков, никого они никогда не заинтересовали.

Закери тянется за последней книгой, и рука его хлопает по пустому столу. Он смотрит на стопку книг, подозревая, что обсчитался. Но нет, в стопке одиннадцать штук. Для верности он снова их пересчитывает.

Не сразу он понимает, какая именно книга пропала.

“Век сказаний, или Красота мифологии” Булфлинча. Печальный бог Арес куда-то делся. Закери нагибается, заглядывает под стол, стулья, озирает ближайшие столы и полки. Нет, пропала.

Он идет в другой конец комнаты, где библиотекарша расставляет книги.

– Вы случайно не видели, может быть, кто-то брал книги вон с того стола, пока я был в отлучке? – спрашивает он.

Библиотекарша смотрит, куда он указывает, и трясет головой.

– Нет, – говорит она. – Но я, в общем-то, не смотрела. Кто-то входил, выходил, один-два, не больше.

– Спасибо, – благодарит Закери, возвращается к своему месту и там шлепается на стул.

Некто взял книгу и ушел с ней. Не то чтобы это было так важно. Раз осмотр одиннадцати других ничего ему не дал, какие шансы, что двенадцатая окажется откровением?

А с другой стороны, шансы того, что одна из них испарится, словно ее и не было, тоже были невелики.

Закери выбирает Шерлока Холмса и Фитцджеральда, чтобы взять их домой, а остальные оставляет на столе, пусть их вернут на полки.

– Ничего, – говорит он Елене, проходя мимо справочной стойки.

– Непруха, – отвечает она. – Дам знать, если столкнусь с еще одной тайной.

– Сделай милость. Слушай, а можно узнать, не брал ли кто книгу домой примерно так с час назад?

– Можно, если знаешь название. Я подойду к кафедре книговыдачи и проверю. Ко мне здесь во весь день не подошла ни одна душа. Если вдруг подождут пять минут, ничего страшного.

– Спасибо, – кивает Закери и идет в атриум, а Елена ныряет в дверь, ведущую в проход только для библиотекарей, и возникает за кафедрой книговыдачи раньше, чем Закери успевает туда добрести.

– Что за книга? – спрашивает она, занеся руки над клавиатурой.

– “Век сказаний, или Красота мифологии”, – говорит Закери. – Булфлинч.

– Она в списке, верно? – вспоминает Елена. – Ты что, ее не нашел?

– Нашел, но кто-то ее увел, когда я отлучался, – роняет Закери, утомленный клубящимся вокруг книг подвохом.