Текст книги "Беззвездное море"

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Я сидела в “Грифоне”, за выгородкой, в самой глубине, так что никто не мог меня видеть, пила себе и читала, а эта дамочка в белом меховом пальто уселась напротив так, будто как раз ее тут и дожидались. Глаза у нее были разные, один голубой, а другой карий, а в руке она держала кристально чистый мартини с двумя (в тон) оливками. Бокал был еще запотевший, надо думать, она только что взяла его в баре.

– А вас непросто найти, мисс Хокинс, – сказала она, ласково улыбаясь, и улыбка ее выглядела почти что как настоящая.

– Не соглашусь, – ответила я. – Городок у нас маленький. Всего два бара, в которые я хожу. И вы наверняка раздобыли расписание моих занятий. Короче, никакой нужды в устройствах для слежки.

Улыбку ее как ветром сдуло. Определенно, она из них, но теперь, когда я заработала несколько очков себе в плюс, мне прислали профессионала. Не стали на этот раз позорно напоказ шпионить на расстоянии.

На мою речь она ничего не ответила, и тогда я спросила:

– Кто это был? – и кивнула на гигантскую шубу. Дамочка оделась заметно, явно не собиралась слиться с обоями, и это, что ни говори, не могло не вызывать уважения.

– Мех искусственный, – разочаровала она меня. – А как вам книга? – Она ткнула своим мартини в советы для начинающих литераторов, “Обалденный писатель”, которые я штудировала.

– Это для занятий, – сказала я правду. Болтовня сбивала меня с толку. Мне бы и в голову не пришло, что кто-то из этих вообще будет со мной беседовать.

– Что, скучаете по нему, да?

Она перевела взгляд на мой коктейль. “Сайдкар”. Я заказала его потому, что не могла ни о чем думать, просто хотела посидеть где-нибудь, лишь бы не у себя дома. Жалко, забыла предупредить, чтобы края бокала в сахар не окунали, из-за этого ножка становится липкой.

– Вам известно, где он находится? – спросила я.

Она промолчала, но в глазах ее было что-то странное – то есть в карем глазу, конечно, потому что в синем гулял туман, я решила, что катаракта. Непонятный такой был взгляд. Я знаю, что это звучит так, словно то был момент типа “ага, ты знаешь, где он сейчас!”, но ничего подобного. Она смотрела на меня, потягивала свой мартини, а потом поставила бокал на стол и произнесла:

– Вы, должно быть, переживаете свой разрыв.

А ведь я никому не говорила, что мы с Лекси расстались. Л. впала в раж, когда я взялась выяснять, что случилось с З., и сказала, что он, наверное, просто сбежал, а я злюсь оттого, что он меня не предупредил об этом, а потом я обвинила ее в том, что она устроила эту штуку с пчелой, ключом и мечом во время своей театральной охоты, и тогда она сказала, что впустую потратила на меня время, что, на мой взгляд, чересчур. Ну, в общем, не думаю, что я так уж сильно переживаю. Все у меня нормально. Я вправду совсем не уверена, что мне нужно сейчас быть в отношениях. Все меняется. И сейчас меняется особенно быстро, ведь неделю назад все было – ну совсем по-другому. Только снег все идет, как шел. Это не изменилось.

– По-настоящему – нет, – отозвалась я.

– Но ведь у вас никого нет, – сказала дама. – По-настоящему.

Я разозлилась, потому что она попала в точку, но не собиралась ее об этом оповещать. У меня есть мой блокнот и мои проекты, и я сидела там одна со своей выпивкой, потому что нет никого, с кем мне хотелось бы выпить. В самом деле, у меня никого нет. И она сообщила мне об этом так, будто знала, что моя семья тоже со мной в контрах.

Я промолчала.

– Вы – сама по себе. Разве вам не хочется найти свое место?

– Мое место здесь, – сказала я, не понимая, к чему она клонит.

– Да? И надолго ли? Останетесь еще на два года в аспирантуре, потому что не знаете, чем еще заняться, а потом, ничего не попишешь, придется уехать. Разве вам не хочется стать частью чего-то большего?

– Я не религиозна, – сказала я ей.

– Речь не о религиозной организации, – сказала она.

– А о какой?

– Боюсь, что смогу посвятить вас в это, только если вы согласитесь к нам примкнуть.

– Это что, культ или что-то?

– Или что-то.

– Мне нужно побольше информации, – сказала я ей и отпила от своего “сайдкара”, потому что надо же было что-то сделать, но от этого у меня слиплись пальцы. Глупость какая, этот сахарный ободок по краю. – Или это ситуация типа “вы и так слишком много знаете”?

– Да, многовато, но меня это не особенно волнует. Если вдруг вздумаете рассказать кому-нибудь то, что вы знаете или обольщаетесь, что знаете, ни единая душа вам не поверит.

– Потому что это все слишком дико?

– Потому что вы женщина, – сказала она. – Вас легче списать со счетов как сумасшедшую. Как истеричку. Будь вы мужчиной, это могло бы стать проблемой.

Я ничего не сказала. Я ждала продолжения, а мадам рассматривала меня в упор. Синий глаз определенно отсвечивал каким-то неестественным блеском.

– Вы мне нравитесь, мисс Хокинс, – наконец сказала она. – Вы упрямы, а я восхищаюсь упорством, когда оно оправдано. Ваше, в настоящий момент, – неуместно, но, думаю, я могла бы найти ему применение. Вы умны, решительны и ретивы, и как раз эти качества я в людях ищу. А потом, вы рассказчик.

– И при чем тут все это?

– При том, что вы явно имеете склонность к нашей области интересов.

– Благотворительность в сфере литературы, верно? Кто бы подумал, что литературный благотворительный фонд может так сильно смахивать на тайное общество.

– Благотворительность – это прикрытие, вам ли не знать, – отмахнулась дама. – А вот скажите, мисс Хокинс, верите ли вы в магию?

– В какую? В ту, как у Артура Кларка, где достаточно продвинутая технология неотличима от магии, или в исконную, допотопную магию?

– Верите ли вы в мистику и фантастику, в невероятное, небывалое и невозможное? Верите ли вы, что то, к чему обычные люди относятся пренебрежительно, списывая такие явления на мечты или игру воображения, действительно существует? Верите ли вы в сказки?

У меня прямо сердце ухнуло вниз, потому что я и в детстве верила в сказки, и сейчас верю, но я не знала, что делать, потому что теперь-то я не ребенок, теперь я двадцатилетняя с лишком девица, которая сидит в коктейль-баре, но не чувствует себя вполне взрослой, чтобы иметь право на выпивку, и поэтому я так и сказала:

– Я не знаю.

– Да все вы знаете, – ответила дама, снова потягивая мартини. – Просто не знаете, как это признать.

Кажется, я скорчила ей рожу, но точно не помню, и спросила, что ей от меня нужно.

– Мне нужно, чтобы вы уехали отсюда со мной и больше не возвращались. Чтобы вы оставили позади всю свою жизнь и свое имя тоже. Вы поможете мне защитить место, в существование которого люди, в большинстве своем, не поверят. В вашей жизни появится высокая цель. И когда-нибудь я отведу вас туда, в то место.

– Извините, но я не ребенок, который верит в “когда-нибудь”.

– Неужели? А что ж тогда прячетесь в своих академических храмах, сбегаете от жизни в видеоигры?

По мне так это был удар прямо под дых, даже если и в точку, так что я разозлилась и сказанула ей во всю мощь:

– Но, дорогая моя, если у вас присмотрено какое-то сказочное местечко и есть возможность там быть, какого черта вы торчите тут, на задах бара, и меня обольщаете?

Она странно на меня посмотрела, не знаю, потому ли, что мне достало наглости снисходительно обратиться к ней “дорогая моя”, или же причина была в том, что это мое высказывание она нашла более основательным, чем другие, а затем просто достала визитную карточку из кармана и подтолкнула мне ее через стол.

Там было написано: “Клуб коллекционеров”.

Ниже – номер телефона.

И еще ниже – рисунок меча.

Честно признаюсь: соблазн был сильный. Ну, представьте, таинственная взрослая дама предлагает вам сказочную работу типа в правоохранительных органах, как будто она сама состоит в полиции какой-то страны чудес! Часто такое бывает? Однако что-то тут было не так, и потом, мне нравится мое имя, и еще тот факт, что она уклонилась от вопроса о З., – все это было мне против шерсти.

– А З., вот он принял ваше предложение о работе? Или он, вместо того, поджег ваш клуб? – поинтересовалась я, прикинув, что других вариантов нет. Судя по тому, как изменилось ее лицо, последнее предположение было верным. Фальшивая улыбка вернулась.

– Я могу рассказать очень многое из того, что вам хотелось бы знать, но сначала вы должны согласиться на мои условия. Признайтесь, здесь вам делать нечего. И потом, разве вас не мучает любопытство?

Еще как мучает. Просто чума, как мучает. Меня прямо-таки раздирает от любопытства. Даже подумала, не сказать ли, что поразмыслю, если она позволит мне поговорить с З. или если сумеет доказать, что он жив, но не было у меня ощущения, что она пришла торговаться. Если я сейчас за ней не пойду, больше мне ее не видать.

– Не особенно, – ответила я. Разочарование отразилось у нее на лице, сто пудов, но потом она собралась.

– Что еще я могу сказать, чтобы убедить вас переменить свое мнение? – спросила она.

– Что произошло с вашим глазом? – спросила я, зная, что ее слова уже ничего не изменят.

Ответная улыбка была настоящей.

– Когда-то я пожертвовала глазом в обмен на способность видеть, – сказала она. – Уверена, что вы в курсе: магия требует жертв. Многие годы я могла видеть всю историю целиком. Это больше не работает, во всяком случае здесь, потому что я приняла решение, в результате которого мне остались только туманные версии настоящего. Ясности мне порой недостает, да. но, опять же, чем-то приходится жертвовать.

Я почти поверила ей. Уставилась на нее, и этот мутный голубой глаз уставился на меня в ответ, и когда он поймал отсвет от одной из винтажных лампочек, горевших над нами, стало видно, что никакой там нет катаракты, а вихрится там штормовое небо. Это было ясно как день. Даже молния сверкнула наискосок.

Я проглотила остатки “сайдкара”, схватила книгу, сумку и пальто своими дурацкими липкими руками, встала, поднесла книгу к виску и ею откозыряла.

Визитку ее я не взяла, оставила на столе.

И пошла восвояси.

– Я разочарована, мисс Хокинс, – сказала она мне вслед. Я не обернулась и не расслышала толком, что она сказала потом, но и так понятно, что это было.

– Мы будем за вами присматривать.

Сын предсказательницы судьбы мертв.

Его мир – невероятно тихая тьма, пустая и бесформенная.

Где-то в бесформенной тьме раздается голос.

Привет, мистер Роулинс.

Голос звучит очень, очень издалека.

Привет, привет, привет…

Закери ничего не чувствует, даже земли под ногами. Да и ног не чувствует, если на то пошло. Есть только тьма, тихий голос издалека, и ничего больше.

А потом все – раз! – и меняется.

Это похоже на пробуждение, когда не помнишь, как провалился в сон, но пробуждение происходит не постепенно, а резко, сразу, внезапно, ошеломительно.

Он вернулся в свое тело. Или версию этого тела, кто знает. Он лежит на земле в пижамных штанах, без обуви, но в пальто, которое по-прежнему считает сюртуком Саймона, хотя и сюртуку, и этой его до смерти изношенной версии тела, им-то известно, что они принадлежат тому, кто их носит.

На груди у него – оттиск недавно выжженного ключа, но нет ни раны, ни крови.

И сердцебиения тоже нет.

Сильнее всего, однако, убеждает его в том, что он действительно мертв, тот факт, что очки его исчезли, а перед глазами все отчетливо и ясно.

Представления Закери о загробной жизни, если она есть, вечно варьировались от небытия до реинкарнации и перехода в параллельные вселенные, которых не счесть, – но в итоге он неизменно возвращался к тезису о тщетности любых догадок и останавливался на том, что узнает, как оно там, только когда умрет.

И вот теперь он мертв и лежит на берегу, очень похожем на тот, на котором умер, и все-таки на другом, но пока что он слишком взвинчен, чтобы оценить разницу.

Он пытается вспомнить, что произошло, и память мучительно обостряется. Да, Дориан вернулся. Очутился прямо там, перед ним. Лишь на одно мгновение он обрел то, что искал, и тут история пошла совсем не так, как можно было надеяться.

Он успел подумать тогда, что наконец (наконец-то) сбудется тот поцелуй и даже больше, и он прокручивает в голове эти последние мгновения, жалея, что не знал, что они последние, но если бы даже знал, сейчас он понятия не имеет, что бы сделал, будь у него на это хоть какое-то время.

Дориан, определенно то был Дориан, там, на берегу Беззвездного моря. Может, Дориан его не узнал, не понял, что это он, Закери. Он и сам ведь тогда, на снегу, тоже не сразу поверил, что это был Дориан. Тогда он отдал ему тот самый меч, но на этот раз Дориан и впрямь знал, как им орудовать.

Такое чувство, что все кусочки головоломки были вставлены так, чтобы привести к этому моменту, и он сам вставил половину из них.

Он злится на себя за многое, что сделал и чего не сделал, и сколько времени потратил впустую, ожидая, когда начнется его жизнь, а теперь она кончена, и тут ему является другая мысль, и внезапно, явственно он впадает в гнев совсем по иному адресу.

Закери принуждает себя встать на ноги и орет на Судьбу, но та отмалчивается.

Судьба здесь не живет.

Здесь ничто не живет.

Ты здесь потому, что мне нужно, чтобы ты сделал то, что я сама не могу.

Вот что сказала Мирабель после того, как упал лифт, и перед тем, как произошло все дальнейшее.

Ей нужно было, чтобы он умер.

Она знала.

Она все время знала, что это произойдет.

Закери пытается заорать еще раз, но у него не хватает духу.

Он вздыхает взамен.

Это несправедливо. Он едва успел начать. Сейчас он должен быть в середине своей истории, а не в конце или в каком-то посмертном эпилоге, вот как сейчас.

Он даже ничего и не сделал. Ничего не добился. Так ли это? Он не знает. Он нашел человека, затерявшегося во времени, а может, и сам им стал. Он дошел до Беззвездного моря. Обрел то, что искал, и снова это утратил, все в один миг.

Он пытается решить, изменился ли он с тех пор, как это все началось, потому что не в этом ли дело, и чувствует себя иначе, чем раньше, но не может взвесить, что весомей, чувствовать себя иначе или измениться внутри, оставшись без сердцебиения, а сам при этом стоит босой на берегу.

Да, он ведь на берегу.

Закери смотрит на море. Это не тот берег, на котором он стоял минутой раньше, до того (неужели правда – минутой?). Берег похож, включая скалы, что высятся позади, но есть и отличия.

На этом берегу есть лодка.

Маленькая лодка с веслами, аккуратно прислоненными к сиденью, наполовину в море, наполовину на суше.

Ждет его, дожидается.

Море вокруг лодки – синее. Яркого, неправдоподобного цвета.

Закери трогает море босой ногой, и оно вспархивает, кружится, щекочет.

Оно из конфетти. Бумажного конфетти разных оттенков синего, зеленого и фиолетового, и еще белого, для оторочки прибоя. По мере удаления от берега к конфетти примешивается серпантин, длинные завитки бумажных лент, что притворяются волнами.

Закери смотрит на утес и возвышающееся на нем строение, которое, несомненно, изображает собой замок, хоть и выстроено из раскрашенного картона. Оттуда, где он стоит, видно, что это всего лишь фасад, две стены с окнами, ни весомости, ни объема. Идея замка, раскрашенная и сзади подпертая, чтобы обмануть глаз с большего расстояния, чем это.

Над замком – звезды: гигантские, сложенные из бумаги звезды, свисающие с нитей, которые пропадают во тьме. Падающие звезды замерли в разгар падения, а планеты развешены на разной высоте, какая с кольцом, как Сатурн, какая без. Прямо-таки вселенная.

Закери поворачивается к бумажной воде.

За морем находится город.

Он сияет-мерцает огнями. Буря эмоций, которую Закери претерпевал, стихла, неожиданно сменившись спокойствием.

Он смотрит на лодку. Приподнимает весло. Оно легкое, но вполне материально на ощупь.

Он отталкивает лодку от берега, и, соскользнув в бумажное море, она остается на плаву, только вода из конфетти под ее весом волнуется и свинчивается в воронки.

Очевидно, что квест его еще не закончен.

Пока что.

Судьба не покончила с ним, даже и после смерти.

Закери Эзра Роулинс ступает в лодку, усаживается на скамеечку и начинает грести.

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Привет, блокнотик, давно я в тебя не заглядывала.

Ну, все вроде бы успокоилось. Я не знала, что делать после той встречи в баре с мадам, и долго еще у меня было что-то вроде паранойи даже по поводу того, чтобы записать что-то или сказать, так что я затаилась и взялась за работу, и время шло себе, и ничего не происходило, а теперь уже лето.

Ну, кое-что все-таки произошло, хотя тогда я не стала писать об этом.

Мне подкинули ключ. В мой почтовый ящик на кампусе. Тяжелый медный ключ в виде гусиного пера, которое внизу заканчивается бородкой. И бечевкой к нему привязана какая-то бирка, вроде тех, что когда-то вешали с ценой на товар, и на бирке написано: Для Кэт, когда придет час. Я поначалу подумала, что это такое изысканное приглашение на защиту чьего-нибудь дипломного проекта, но предположение это не оправдалось. Ключ все еще у меня. Я ношу его на цепочке, с другими ключами (перышко вверху загнуто, образуя петельку). Бирку я с него не сняла. Надо полагать, жду своего часа.

Я думала, что мадам из бара еще вернется. Как будто то, что я сделала, это был этакий “отказ от вызова”, как в поп-культуре, когда Героя вызывают на приключения, но по первому разу он почему-либо отказывается, а затем события принимают такой оборот, что у него выхода нет, кроме как этот вызов принять, и это уводит его бог знает куда. Но ведь я не такой Герой, верно? Когда я то свое в баре решение приняла, оно казалось мне единственно правильным, но невозможно же не раздумывать: а что, если бы. Что бы тогда случилось дальше?

Вот над чем я и взялась работать, хотя в прежние мои планы это не вписывалось. Какое-то время вообще сидела себе и не знала, что хочу делать, то есть вообще не знала, чего хочу, поэтому все сидела и думала о том, чего ж я хочу, и все время возвращалась к тому, что, наверно, все-таки это рассказывание историй в игровой форме. Пришла к тому, что всю эту историю, в которую я ввязалась, можно рассматривать как натуральную в какой-то мере игру… ну, если б это была игра. Ну да, отчасти шпионский фильм, отчасти сказка, отчасти действо типа “выбери-себе-приключение-сам”. Ветвящаяся остросюжетная история, которая не придерживается строго ни единого жанра, ни единого заданного пути, а отклоняется в процессе в разные дополнительные истории, но при всем этом все время остается одной и той же историей. Я пытаюсь поиграть со всем тем, что можно наворотить в игре и что недостижимо, когда ты читаешь книгу. Пытаюсь сделать историю как можно ветвистей. Книга напечатана на бумаге, но история – это древо.

Ты встречаешь кого-то в баре и потом либо следуешь за ним, либо нет.

Открываешь дверь. Или не открываешь.

В любом случае суть в том, что случится затем.

Это занимает абсурдное количество блокнотов, исписанных разными возможностями, но это что-то дает.

Однако ж дальше в реальной жизни произошло то, что отыскалась Джослин Китинг. Ну, как бы.

Да, я нашла Симону Китинг.

Несколько месяцев назад я попросила свою подругу Прити, которая живет в Лондоне, если получится, провести для меня библиотечно-детективный розыск на предмет Фонда Китинг, но сразу она не отозвалась, так что я решила, что у нее ничего не вышло, а вчера пришло сообщение, что кое-что она все-таки разыскала, если меня это еще интересует.

Она решила, наверное, что я спятила, потому что вслед за тем я послала ей совершенно новый адрес электронной почты и заставила ее написать мне в ту же секунду, как она все отправит, чтобы я смогла немедленно все распечатать, а затем сообщение удалить. Я велела и ей стереть его сразу же после того, как отправит. Ну, говорю ж, паранойя.

В общем, выяснилось, что существовало в те далекие времена некое Британское библиотечное общество, которое не считалось обществом “официальным”. Входили туда в основном люди, которых в стандартные общества не допускали. Много дам, но не только.

Это были такие типа ниспровергатели основ, но из тех, что, по-нынешнему сказать, “ботаники”.

Общество, похоже, было подпольное, так что архивных данных кот наплакал.

Однако ж в какой-то частной библиотеке в Лондоне нашлась пара папок, и кто-то вроде бы пытался нарыть еще что-нибудь, чтобы понять, хватит ли материала на статью или даже книгу, однако ничего путного из этой истории не вышло.

Так что никаких внятных свидетельств, что это сообщество существовало и было признано, нет, – но сохранились странички записных книжек и еще парочка фотографий. Выцветшие сепии дам в удивительных шляпах и джентльменов в аскотских галстуках с широкими, как у шарфа, концами, снятых на фоне прекрасных старых книжных шкафов, содержимое которых всегда выглядит загадочным и драгоценным и за которыми, кто знает, могут прятаться тайные переходы.

Фрагменты из старых записных книжек прочесть не так-то легко, а я еще и читала по распечаткам сканов, но вот что все-таки смогла разобрать:

…закаталогизированы двери еще в трех городах. А. еще не прислал ничего из Эдо. Жду ответа. Потерян контакт с.

…подозревает, что мы находимся между воплощениями. Подобно нашим предшественникам, мы проявляем терпение и терзаемся опасениями, что и преемникам нашим придется поступать так же. Мы делаем все возможное, чтобы ускорить то, что было приведено в движение.

…провел больше времени внизу. Комната полностью меблирована и считается рабочей. Теперь все держится на вере. Обсуждали вопрос о том, чтобы в целях безопасности рассредоточить архивы. Дж. перенесла многие бумаги в коттедж.

Вот и все. Остальное слишком выцвело, чтобы прочесть, видны только отдельные числа. Непонятно, о чем это все. Конечно, было бы куда проще, если бы тайные общества не были такими скрытными. И есть еще что-то, обрывками, про шесть дверей, про какое-то особое место, которое существует “вне времени”, и про “последнее воплощение”, в общем, все это, не отнять, смахивает на культ шумерского бога Гозера…

Да, и еще фотографии.

На первой блондинка сидит за письменным столом, не глядя в камеру. Голова опущена, волосы зачесаны наверх, читает книгу. На шее медальон, похоже, что сердечком, но точно не скажешь. И не сказать, сколько ей лет.

На обороте написано: Симона К. – и есть дата, но совсем стершаяся, я едва могу разобрать единицу и восьмерку, за которыми то ли шесть, то ли пять, не поймешь. Прити предполагает, что это 1860-е годы, и записные книжки вряд ли намного позже, иначе город был бы Токио, а не Эдо.

Второй снимок – групповой. Тринадцать человек на фоне книжных шкафов, кто стоит, кто сидит, и все выглядят так, словно лучше бы пошли почитали. Фотка очень нечеткая. Я знаю, что раньше, чтобы сфотографироваться, люди должны были абсурдно долго стоять столбом, но эта группка выглядит особенно непоседливо. Одна из дам курит трубку. Никто не в фокусе, и плюс к тому снимок имеет повреждения от воды, сверху и сбоку.

Но среди имен, написанных от руки на обороте, одно прочитывается как Дж. С. Китинг. Ну, то есть можно различить Дж. и С., и это либо K, либо H, и инг.

И если имена соответствуют расстановке людей, то это блондинка, которая стоит второй справа и повернулась, чтобы сказать что-то парню, который стоит последним и которого почти смыло, когда фотку залило водой. Разобрать его полное имя на обороте не получается, но начинается оно на “А”. И дама – та самая, что на фотографии, где Симона.

Ниже перечня имен написано: встреча сов.

Сын предсказательницы судьбы гребет веслами по бумажному морю.

Строение на удаляющемся от него берегу выглядит теперь совсем как настоящий замок. В верхнем окне горит свет. Тень дракона вьется у самой высокой из башен.

Весла погружаются в конфетти и серпантин, перемешивая переливы синего и зеленого, хотя здесь нет неба, чтобы отражать такие цвета.

Закери смотрит туда, где положено быть небу, и гадает, не вносит ли кто-то сейчас изменения в эту вселенную.

Не передвигает ли крошечную лодочку через водный простор. С такого расстояния это должно видеться пустяком. С места на место перенос мелкой детали.

Но отсюда, посередине моря, картина выглядит намного масштабней.

На то, чтобы догрести до города, уйдет больше времени, чем он думал. Вдоль горизонта горит много огней, Закери направляется к самому яркому из них.

Подплыв ближе, он видит, что это маяк.

С еще более близкого расстояния видно, что маяк представляет собой винную бутылку, в горлышке которой торчит зажженный огарок свечи.

Маяк стоит прямо напротив замка с его драконом, наблюдая за тем, как город обретает свой облик, наполняясь зданиями и башнями в окружении нарисованных гор, а затем растворяется дальше в объектах, из которых все это было сооружено.

Бумажное конфетти выносит лодку на берег. Закери втаскивает ее повыше, чтобы море не унесло.

Берег песчаный, каждая песчинка с булыжник. Но песок только поверху, тонким слоем. Под ним – твердая поверхность. Раздвинув булыжники вокруг лодки, Закери обнажает полированную столешницу письменного стола из красного дерева, на котором покоится эта часть мира, мебельный лак, исцарапанный временем и песком.

Он удаляется от берега по зеленой бумажной траве. Теперь ему ясно, куда он попал, хоть и непонятно зачем. Он уходит все дальше в кукольную вселенную, на которую так мечтал взглянуть, но и подумать не мог, что когда-нибудь увидит ее с такой точки зрения.

Вдоль берега есть скалы с пещерами, в которых прячутся сундуки с сокровищами и многое другое, что здорово было бы исследовать и рассмотреть, но Закери знает, куда лежит его путь. Он идет вглубь острова, бумажная трава похрустывает под его босыми ногами.

Он идет мимо разрушенного храма и заснеженной гостиницы, бумажные снежинки рассыпаны по зеленой траве.

Пересекает мост, сделанный из ключей, и луг, на котором цветут цветы, вырезанные из книжных страниц. Он не останавливается, чтобы прочесть, какие то были книги.

Некоторые составляющие этого мира не скрывают своей природы: бумага, пуговицы, винные бутылки. Другие же – совершенные имитации в миниатюре.

Издалека они выглядят в точности как то, что должны собой представлять, но, приближаясь к ним, Закери видит, что они не то, чем притворяются. Искусственность проступает насквозь.

Ферма окружена клочками ваты, изображающими овец.

Над головой у него порхают на веревочках сложенные из бумаги птицы. Подрагивают, трепыхаются от движения воздуха, но не летят.

Закери идет, и зданий становится все больше. Они срастаются в город, и он петляет по улицам, заставленным высокими картонными домами, на фасадах которых окна расположены не ровненько в ряд, а как пришлось. Минует гостиницу, что стоит на аллее с транспарантами, протянутыми меж фонарей, украшенной в честь праздника, которому не суждено состояться.

Вот он выходит на главную улицу, вдоль которой расположены магазины, рестораны, аптека, бар. Почтовое отделение, больница и библиотека.

Некоторые здания обвалились. Другие подлатаны с помощью скотча и клея. Стоят, выкрашенные, обустроенные, но пустые, даже те, в окнах которых позируют фигуры: не видя, они взирают на улицу или на то, что у них там в винном бокале.

Это идея мира, лишенная того, что способно вдохнуть в него жизнь.

Декорация без сюжета.

Это ненастоящее.

Та пустота, что у Закери вместо сердца, алчет чего-то реального.

Он видит одинокую куколку в сшитом вручную, неровными крупными стежками, платье. Она валяется посреди улицы лицом вниз.

Закери делает попытку поднять ее, но фарфор треснут, рука отламывается, так что он оставляет свои усилия и идет дальше.

На вершине холма, откуда виден весь город, стоит дом.

Он с портиком, с колоннами и множеством окон, в которых вместо стекол – янтарь. На крыше – смотровая площадка с перильцами, с нее открывается вид на море. Кто-то мог заметить его оттуда, но сейчас площадка пуста.

Дом выглядит реальней, чем окружающий его мир.

Мир, который выстроили вокруг именно этого дома, пустив в ход бумагу, клей и все, что пришлось под руку.

На боковой стене кукольного домика видны петли. Фасад держится на защелке.

По обе стороны двери горят фонари.

Закери по ступенькам поднимается на крыльцо.

Там что-то гудит. Или жужжит.

Дверь не заперта.

Его ждут.

На табличке над входом написано:

Познай себя и освой страдание

Жужжание становится громче. Оно множится, меняется в тоне, что-то лопочет и, наконец, складывается в слова.

Приветприветприветпривет!

Здравствуйте, мистер, мистер Роулинс, наконец-то вы здесь.

Привет.