Текст книги "Беззвездное море"

– Никакой она вам не друг, – говорит Саймон, нарушая ход его мыслей, разрушая все его существо. – Она хозяйка дома книг. Раз она вас бросила, значит, она этого хотела.

– Что? – переспрашивает Закери, но Саймон продолжает свое, расхаживает вокруг статуй, дергает за веревки и ленты, отчего все, что подвешено наверху, кружится, как в буре.

Сова вскрикивает с балкона и, слетев вниз, усаживается ему на плечо.

– Зря вы притащили сюда эту историю, – упрекает его Саймон. – Сам я держусь от нее подальше, я не должен в ней больше участвовать. Когда я попытался вернуться, это принесло только боль.

Подняв перед собой левую руку, Саймон смотрит на пустоту на месте ладони.

– Один раз дело кончилось пожаром, – говорит он. – А в последний раз, когда я подошел ближе, женщина, у которой один глаз сверкал, как синее небо, отняла у меня руку и велела никогда больше не возвращаться.

– Аллегра, – кивает Закери, припомнив руку в стеклянной банке.

Может, это была страховка, чтобы часть Саймона была потеряна навсегда, а может, просто стандартная ее техника устрашения, успешно осуществленная.

– Теперь она ушла.

– Погоди, ушла-ушла или ушла и потерялась? – пытается уточнить Закери, но Саймон не уточняет.

– Пойдемте со мной, – говорит он. – Мы оба должны уйти, пока море не явилось за нами.

– А там говорится, что я должен пойти с тобой? – спрашивает Закери Саймона, правой рукой указывая на ленты, ключи и шестеренки, чтобы не побеспокоить сову, которая сидит у него на левом плече. Похоже, следовать инструкциям, вплетенным в гигантскую движущуюся скульптуру, ненамного разумней, чем прислушиваться к тому, что сказано в книгах.

Возвращаться в темноту он не станет, но выйти отсюда можно и другими путями.

Саймон смотрит вверх, пристально вглядываясь в историю, так, словно ищет нужную ему звезду в необъятном небе.

– Я не знаю, который из них ты, – говорит он Закери.

– Я Закери. Я сын предсказательницы судьбы. Прошу тебя, Саймон, мне нужно знать, как поступить дальше, – говорит он.

Саймон, обернувшись к нему, вопросительно на него смотрит. Нет, не насмешливо. Безучастно.

– А кто это – Саймон? – спрашивает он и снова обращается к шестеренкам и статуям, как будто ответ на его вопрос содержится не в нем самом, а там, в беззвездном пространстве.

– Вот, значит, как. – бормочет про себя Закери.

Вот, значит, что такое потеряться во времени! Это утратить себя в веках. Видеть, но, видя, не помнить – даже свое имя.

Пока тебе не напомнят.

– Вот, – вздыхает Закери, роясь в своей сумке. – Ты должен прочесть вот это.

Он протягивает Саймону “Балладу о Саймоне и Элинор”.

Саймон смотрит на книгу так, словно столкнуться с историей, все еще аккуратно вставленной в книжный переплет, – редкое, необычное дело, но, поколебавшись, принимает предложенное.

– Мы – слова на бумаге, – тихо говорит он, придерживая книгу культей. – Мы подходим к концу.

– Чтение поможет тебе вспомнить, – говорит Закери.

Саймон открывает книгу и тут же закрывает ее снова.

– На это нет времени. Я пойду наверх, там безопасней, когда он начнется. – Саймон подходит к еще одной из огромных дверей и открывает ее. Тропинка, открывшаяся за дверью, освещена, но он все равно возвращается, чтобы вынуть факел из рук статуи. – Ты пойдешь со мной? – спрашивает он, обращаясь к Закери.

Тут сова вонзает свои крошечные, но острые когти тому в плечо, и кто его знает, понукание это или запрет.

Закери смотрит наверх, на историю, в которой он оказался с Луной, отсутствующей в ее центре. Смотрит на статуи Мирабель и Хранителя, на множество других фигур, чьих имен он не знает, но и они, надо думать, в тот или иной момент сыграли свою роль в этой истории. Только подумать, сколько народу уже прошло через это пространство раньше, сколько людей вдыхало в себя этот воздух, пахнущий дымом и медом. Интересно, чувствовал ли кто-то из них то, что он сам сейчас чувствует: неуверенность, страх и неспособность понять, какое решение правильное и есть ли оно вообще, это правильное решение.

Закери поворачивается к Саймону.

Единственный ответ, который у него есть, – это вопрос.

– А в какой стороне тут Беззвездное море?

Дориан стоит в темноте на снегу, дрожа не только от холода.

Спички свои он уронил.

Ничего не видя, он все-таки чувствует, что совиные глаза на него смотрят, и поразительно, каким голым в этом взгляде он себя ощущает, хотя полностью одет и во тьме.

Сделав глубокий вдох, он закрывает глаза и протягивает дрожащую руку ладонью вверх. Это предложение. К знакомству.

Ждет, прислушиваясь к чужому ровному дыханию. Держит руку протянутой.

Тот, кто во тьме, принимает протянутую руку. Длинные пальцы обхватывают его за запястье, мягко, но сильно.

Рука ведет его вперед.

Некоторое – немалое – время Дориан делает шаг за шагом, увязая в снегу, следуя за человеком с совиной головой, доверившись ему. Темнота кажется бесконечной.

И вдруг впереди огонек.

Сначала такой слабенький, что Дориану кажется, он ему примерещился, но с каждым шагом огонек разгорается.

Равномерное дыхание, которое он слышит рядом с собой, затихает, унесенное ветром. Пальцы, что сжимали ему руку, разжались. Вот только что сжимали – и вдруг их нет.

Дориан пытается сказать что-то в благодарность, но онемевшие от холода губы не слушаются его. Тогда он благодарит мысленно, громко, как только может, и надеется, что будет услышан.

Потом он идет на огонек. Подойдя ближе, видит, что огоньков два.

Это фонари, горящие по обеим сторонам двери.

Здание целиком не разглядеть, оно тонет во мгле, но на синей, как ночь, двери имеется дверной молоток полумесяцем. Дориан берется за него непослушной, одеревенелой рукой и стучит.

Дверь открывается, и порыв ветра вталкивает его внутрь.

Дом, в который он входит, – противоположность тому, что оставлено им за дверью, теплая яркость против заледенелой тьмы. Просторный открытый холл, разожженный камин и книги, темные деревянные балки, разрисованные инеем окна. Пахнет вином, сваренным с пряностями, и свежим хлебом. Уютно так, что никакими словами не передать. Общее впечатление сердечного объятья.

– Добро пожаловать, путник, – произносит низкий голос.

За его спиной запирает от ветра дверь крупный мужчина с внушительной бородой, воплощение этого дома, утешение, обращенное в плоть, и Дориан едва справляется с собой, чтобы со вздохом облегчения не пасть ему в объятья.

Предприняв попытку ответить на приветствие, он обнаруживает, что слишком замерз, чтобы говорить.

– Ужасная погода для путешествия, – замечает трактирщик и ведет гостя к огромному каменному камину, занимающему почти всю дальнюю стену большого зала.

Там он усаживает Дориана в кресло, отбирает у него рюкзак и ставит его на пол так, чтобы гость рюкзак видел. Сначала, похоже, в его намерения входит попытка снять с Дориана его сюртук, но потом он решает не делать этого, а останавливается на том, что стягивает с него заснеженные сапоги и ставит их сушиться к огню. Потом, ненадолго исчезнув, трактирщик возвращается с одеялом, которым укутывает Дориану колени, и жаровней, наполненной раскаленными углями, ее он ставит под кресло. Накинув на плечи Дориана согретый у огня плед, он протягивает ему дымящуюся чашку.

– Спасибо, – кое-как выговаривает Дориан, берясь за чашку дрожащими пальцами. Делает глоток, не может разобраться, что пьет, но жидкость согревает его, и это главное.

– Скоро оттаете, не тревожьтесь, – говорит трактирщик, и это правда, питье, огонь и очарование дома понемногу проникают в него. Озноб начинает отступать.

В полудремоте, прислушиваясь к завываниям ветра, Дориан гадает, о чем он, остерегает или приветствует. Пламя весело пляшет в камине.

Разве не странно, думает он, оказаться в том месте, которое ты представлял себе тысячу раз. И все именно так, как ты думал, и даже еще лучше. Больше подробностей. Еще больше ощущений. И самое странное то, что место это заполнено вещами, которых он никогда себе не воображал, словно постоялый двор был изъят из его разума и обустроен каким-то другим, неведомым ему рассказчиком.

Впрочем, пора бы ему к странностям попривыкнуть.

Трактирщик приносит еще одну чашку с горячим питьем и еще один согретый плед, на смену первому.

Дориан расстегивает верхние звезды-пуговицы на своем сюртуке, чтобы прижать теплый плед ближе к телу.

Трактирщик, глянув вниз, замечает меч на груди Дориана и в изумлении отступает.

– О, – говорит он, – так это вы! – Переводит взгляд с меча на лицо Дориана, а потом снова на меч. – У меня для вас кое-что есть.

– Да? – удивляется Дориан.

– Моя жена поручила мне это вам передать, – говорит трактирщик. – Оставила указания на тот случай, если вы придете, а она будет в отсутствии.

– Откуда вы знаете, что это для меня? – спрашивает Дориан, все еще с трудом ворочая языком.

– Она сказала, что однажды придет человек с мечом и одетый в звезды. Дала мне кое-что и попросила держать это взаперти, покуда вы не придете. И вот вы здесь. Она упомянула, что вы, возможно, и сами не знаете, что вы это ищете.

– Не понимаю. – мотает головой Дориан, и трактирщик, слыша это, смеется.

– Я и сам не всегда ее понимаю, – говорит он. – Не понимаю, но верю. Признаться, я думал, что у вас будет настоящий меч, не татуировка. – Из-под своей рубашки трактирщик вытягивает цепочку. На цепочке ключ.

Опустившись на колени, он вынимает один из тех камней, которыми мостят очаг перед огнем, открывая тайный отсек, запертый на замысловатый замок. Отперев его ключиком на цепочке, он засовывает руку вовнутрь.

Достает оттуда квадратную шкатулку, сдувает с нее пыль и пепел, протирает платком, вынутым из кармана, и только потом передает Дориану.

Дориан, озадаченный, берет шкатулку.

Шкатулка на вид красивая, вырезана из кости с золотыми инкрустациями в виде изящных узоров. Поверху у нее – скрещенные ключи, окруженные звездами. Боковины украшены врезными пчелами, мечами, перьями и одной золотой короной.

– Давно ли она у вас? – спрашивает Дориан трактирщика. Тот улыбается.

– Очень, очень давно. Только сделайте одолжение, не просите меня точно указать срок. У меня нет в заводе часов.

Дориан все рассматривает и рассматривает шкатулку. Ощущение от нее в руках – тяжесть и основательность.

– Вы сказали, ваша жена просила мне это отдать, – говорит он, и трактирщик кивает. Дориан пробегает пальцами по изображению фаз лунного цикла, которым инкрустирован край шкатулки. Полная луна, луна на ущербе, затем новолуние, растущая луна и опять полнолуние. Как любопытно. Нет ли тут связи между реальностью и историей про постоялый двор? – Послушайте, так ваша жена – Луна?

– Луна – это камень в небе, – посмеиваясь, отвечает трактирщик. – А моя жена – это моя жена. Мне жаль, что ее сейчас нет с нами, ей хотелось бы вас увидеть.

– А уж как мне хотелось бы увидеть ее. – говорит Дориан и снова принимается рассматривать и ощупывать шкатулку.

Крышки, похоже, у нее нет. Золотые мотивы повторяются вдоль каждой из сторон, и никакого следа петель или шва. По каждому краю луна прибывает и убывает, снова и снова. Дориан проводит по краям своими не оттаявшими вполне, еще нечуткими пальцами, гадает, как скоро луна спрячется, и тогда жена трактирщика снова окажется здесь, нащупывает что-то – и настораживается.

Одна из инкрустаций полной луны на, как он полагает, верхней части шкатулки имеет углубление, шестигранную вмятину, спрятанную в округлости луны, которую он чувствует, хотя разглядеть не может.

Это не замочная скважина, но как бы форма, внутрь которой можно что-нибудь поместить.

Как все-таки жаль, что с ним нет Закери! Прежде всего потому, что тот мастак в подобных головоломках, но, впрочем, и по множеству прочих причин.

Чего ж тут недостает, думает он, оглядывая шкатулку. В пространстве между золотыми узорами можно рассмотреть сов и кошек, звезды и очертания дверей. Дориан вспоминает истории из “Сказок и судеб”. Кого из персонажей здесь нет, а без него историю не сложить?

И вдруг его озарило.

– А нет ли у вас тут мыши? – обращается он к трактирщику.

Тот какой-то момент смотрит на него недоуменно, а потом улыбается и говорит:

– Пройдемте со мной.

Дориан, уже почти отогревшийся, кивает и поднимается на ноги, а шкатулку ставит на столик у кресла.

– Видите ли, этот постоялый двор находился когда-то совсем в другом месте, – объясняет трактирщик, ведя его через холл. – В стенах его мало что изменилось, но однажды я заметил своей жене, что немного скучаю по мышам. В прежние времена они имели обыкновение прогрызать мешки с мукой и пакетики с травами, которые я добавляю в чай. Тогда это приводило меня в бешенство, но когда мышек не стало, я понял, что мне их недостает. И тогда жена принесла мне вот этих.

Он останавливается у шкафчика, втиснутого между двумя высокими книжными шкафами, и открывает дверцу.

Полки внутри заставлены серебряными мышами, одни танцуют, другие спят, третьи грызут крошечные ломтики золотого сыра. Одна из мышек заносит над головой золотой меч. Это мышь-рыцарь.

Именно эту фигурку Дориан вынимает из шкафа. Повертев ее в пальцах, видит, что стоит она на шестигранном основании.

– Вы позволите? – спрашивает он трактирщика.

– Ну, конечно, – говорит тот.

Дориан несет мышиного рыцаря к креслу у камина и аккуратно вставляет его в углубление на шкатулке, в то, что скрыто в изображении полной луны. Совпадает один в один.

Поворачивает фигурку по часовой стрелке, что-то внутри щелкает, и тайная крышка обнаруживает себя, подскочив.

– Ха! – радостно восклицает трактирщик.

Сняв мышиного рыцаря с крышки, Дориан ставит его на столик рядом со шкатулкой.

Поднимает крышку.

Там, внутри, бьется человеческое сердце.

Закери Эзра Роулинс, когда был совсем юн, любил играть с кристаллами, которых у его матушки имелась обширная коллекция: вглядывался в них, подносил к свету, разглядывал вкрапления, трещины и раны, нанесенные и залеченные временем, воображал, что в его ладонях – целые миры, заключенные в камень, целые царства-королевства.

Но даже вселенные, рожденные когда-то его воображением, ничто по сравнению с чередой хрустальных пещер, по которым он следует сейчас, освещая себе факелом путь, с совой, что сидит у него на плече, вцепившись когтями в свитер.

Когда он раздумывает на перекрестках, куда свернуть, сыч улетает вперед, на разведку. О результатах доносит невразумительно, моргает, растопыривает перья и ухает. Закери делает вид, что понимает его, хотя, по чести сказать, ничего он не понимает, но, тем не менее, они все-таки кое-как продвигаются. Саймон предупредил его, что до моря далековато, но не подумал упомянуть, что тропа такая темная и извилистая.

Так что теперь этот человек, не вполне потерявшийся во времени, с пернатым спутником на плече подходит к костру, сложенному опытной рукой и разожженному, словно их тут ждали. Рядом с костром поставлена большая матерчатая палатка, похоже, служившая укрытием множеству тех, кто путешествовал по местам с более благоприятной погодой.

Рядом с палаткой даже есть столб с выемкой, в которую можно вставить факел, а ниже висит еще что-то.

Пальто. Верней, очень старый сюртук с несусветным количеством пуговиц.

Закери сбрасывает свой износившийся в пути свитер и, встряхнув пару раз в незапамятные времена оставленный Саймоном сюртук, осторожно надевает его. Пуговицы украшены какой-то резьбой, и хотя рисунка на них в таком свете не разглядеть, пуговицы, все вместе, похожи на россыпь звезд.

Сюртук теплее, чем свитер. Он свободен в плечах, но Закери это не беспокоит. Он вешает свой свитер на столб. Взамен.

Пока Закери застегивает свое новое древнее одеяние, сова устраивается у него на плече, и они отправляются поглядеть, что там в палатке.

Палатка просторная, достаточно высокая, чтобы Закери в полный рост прошелся по ней. Внутри светло и уютно. Есть подушки и одеяла, такие неожиданно пестрые и многоцветные в этом монохромном пространстве, словно они украдены из других мест и прочих времен и разложены здесь с тем, чтобы усталый путник всласть отоспался и перевел дух.

У матерчатой стены стоит стол, накрытый для небольшого застолья.

Ваза с фруктами: яблоки, виноград, инжир и гранаты. Круглый, с хрустящей корочкой каравай хлеба. Жареный цыпленок. Бутылка с вином и еще одна, с чем-то таинственным. Помятые серебряные кубки ждут, когда их наполнят. Баночки с мармеладом и медовыми сотами. Маленький предмет, тщательно завернутый в бумагу, оказывается дохлой мышью.

– Полагаю, это тебе, – говорит Закери, но сыч уже спикировал, чтобы схватить свое угощение, и смотрит на Закери, нависнув над ним, а из клюва у него свисает мышиный хвост.

По другую сторону палатки находится еще один стол, покрытый предметами несъедобными, они аккуратно разложены по скатерти, расшитой золотой нитью.

Перочинный нож. Зажигалка. Абордажный крюк. Клубок бечевки. Набор двойных кинжалов. Плотно свернутое шерстяное одеяло. Пустая фляжка. Маленький металлический фонарь, пробитый звездообразными отверстиями. Пара кожаных перчаток. Свернутая в кольцо веревка. Свиток пергамента, вроде бы карта. Деревянный лук и колчан со стрелами. Увеличительное стекло.

Кое-что из этого, но, конечно, не все, поместится в его сумке.

– Инвентарь, – бормочет он себе под нос.

Посреди всего этого снаряжения белеет сложенный вдвое листок. Закери берет его и, встряхнув, открывает.

Когда будешь готов,

выбери дверь

Закери оглядывается. Дверей в палатке нет, одни только матерчатые створки, через которые он вошел, стянутые веревками.

Он снимает факел со столба и по тропинке, которая огибает палатку, идет вглубь пещеры.

Тропинка вскоре кончается, упершись в хрустальную стену.

В стене, преграждающей путь, находятся двери.

Одна помечена пчелой. Другая – ключом. И на остальных – меч, корона, сердце и перо, хотя и не в том порядке, к которому он успел привыкнуть. Корона – в самом конце. Пчела находится в центре, рядом с сердцем.

Сын предсказательницы судьбы стоит перед шестью дверьми, не зная, какую из них выбрать.

Вздохнув, Закери возвращается в палатку. Вставляет в гнездо факел, берет со стола уже откупоренную, спасибо, бутылку, наливает себе вина. Ему дали время передохнуть, прежде чем он продолжит, и, безусловно, он воспользуется этим, несмотря на опасное сходство с подобными же виртуальными передышками, которые столько раз предоставлялись ему, когда он сидел перед экраном компьютера. Ему ли не знать, что колбочки с живительным зельем, поставленные перед дверью, – верный признак надвигающейся опасности?

Он взирает на снаряжение, разложенное по второму столу, и, прежде чем решить, что взять в дорогу, пересматривает то, что у него уже есть.

Один меч в ножнах.

Один маленький сыч, который в данный момент терзает когтями шелковую подушку.

На шее у него цепочка с компасом, стрелка которого без устали ходит по кругу. Два ключа: один от комнаты в Гавани и тоненький ключ, выпавший из “Судеб и сказок”, о котором он почему-то так никогда и не спросил Дориана, и еще маленький серебряный меч. Далее Закери переходит к изучению содержимого своей сумки – ему хочется просто подумать о ком-то, о чем-то, о чем угодно еще.

В сумке – утешительно родные “Сладостные печали”. Зажигалка. Авторучка, про которую он вообще не помнит, как ее туда положил, и сильно помявшийся лимонно-маковый маффин без глютена, завернутый в полотняную салфетку.

Закери выкладывает маффин на стол вместе с остальной снедью. Разрывает руками цыпленка, который почему-то все еще не остыл. Ну отчего Мирабель не дождалась его, если была здесь так недавно? Или, быть может, он попал в ту самую “складку времени”, где еда вечно остается горячей? Он накладывает куски цыпленка на серебряную тарелку, пододвигает подушку и усаживается поближе к костру. Сыч, попрыгав вокруг, устраивается неподалеку.

Закери обгладывает крылышко, праздно раздумывает о том, вежливо ли есть одну птицу в присутствии другой, вспоминает Кэт, которая рассказала ему однажды про то, как чайка убила голубя, и делает вывод, что сыч, скорей всего, не обидится.

Он пьет вино, взвешивая свои возможности, свое будущее, свое прошлое, свою историю. Как же далеко он зашел! И неизвестно, сколько еще осталось пройти.

Вспоминает про бумажную звезду, достает ее из кармана, вертит в пальцах.

Он так и не прочел, что там.

Еще нет.

Сыч ухает, не спуская с него глаз.

Сын предсказательницы судьбы бросает бумажную звезду с начертанным на ней его будущим – в костер.

Пламя пожирает звезду, обугливая и скручивая бумагу, пока та не перестает быть звездой, и те слова, что были на ней написаны, навсегда пропадают.

Поднявшись, Закери возвращается к снаряжению, предложенному ему на выбор. Он берет со стола свернутый пергамент. Так и есть, это карта, грубый набросок: круг деревьев, а внутри него два квадратика, которые могут обозначать здания. Стрелкой намечена тропка, ведущая от одного из зданий к крестику в лесу. Закери решает, что вряд ли это будет ему полезно.

Он возвращает пергамент на место и, выбрав перочинный нож, зажигалку, пусть будет запасная, веревку и перчатки, укладывает все это в свою сумку. Разглядывает оставшееся и, чуть подумав, добавляет еще и моток бечевки.

– Ты готов? – спрашивает он сыча.

Тот в ответ пролетает мимо костра и пропадает во тьме.

Закери берет факел и следует за ним к той стене, с дверьми.

Двери массивные и вырезаны из камня потемней, чем хрусталь. Символы на них начертаны золотой краской.

Дверей, право же, многовато.

Закери они уже порядком поднадоели.

Подняв повыше факел, он обследует то, что прячется в темноте, в отдалении от палатки и от дверей, там, где неведомой архитектуры потрескавшийся хрусталь. Приносит свет в места, давно никем не освещаемые, и они встречают его, как полузабытый сон.

И наконец находит то, что ищет.

Тонюсенькую линию, прочерченную по хрусталю. И – на расстоянии в метр от нее – другую.

На стене пещеры кем-то обозначена дверь.

Закери подносит факел поближе. Хрусталь жадно впитывает в себя свет, которого достаточно, чтобы разглядеть пунктиром намеченную дверную ручку.

Сын предсказательницы судьбы стоит перед другой дверью, начертанной на другой стене.

У человека, который так далеко забрался в историю, есть свой путь. Когда-то, в давно минувшие времена, их было много, разных путей, но теперь они потеряны, потеряны много миль, много страниц назад. Теперь для Закери Эзры Роулинса есть только один путь.

Тот, что ведет к концу.