Текст книги "Беззвездное море"

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

На сей раз, блокнот, времени прошло еще больше. Я все перечла, потому что не помнила, на чем остановилась.

Разве это не странно, не помнить, о чем ты думал, даже если мысли свои записал. Прям похоже порой, будто прежняя Кэт – это кто-то, с кем ты столкнулась на улице.

Я больше ничего не нашла о Джослин Китинг, я все еще не помню, где я слышала про Совиного короля, все еще не знаю, для чего ключ, порой вижу в библиотеке, что за мной наблюдают, и психую из-за этого, и, в общем, мне не скучно.

У меня проблемы со сном.

И З. так и не появился.

А ведь прошло уже больше года.

Я много перезванивалась с матерью З., так что теперь у меня все его вещи, я получила право забрать их с университетского склада, и они в коробках лежат у меня дома. Я не раз говорила его маме, что готова их ей привезти, но она настаивает, чтобы я сделала это после выпуска, в мае следующего года. Окей, кто я такая, чтобы спорить с гадалкой? А потом, у З. был хороший литературный вкус, книги суперские, так что теперь у меня чтива с избытком.

Я больше не общаюсь по-настоящему с людьми, знаю, что должна, но теперь это трудно. Я попробовала встречаться с одним парнем, барменом из “Прилагательного существительного”, и он был вполне себе ничего, но, в общем, я вроде как дала этому делу угаснуть. Не ответила как-то раз на эсэмэс-ку, и больше он мне не позвонил, и теперь он просто бармен и все, любезен, если я туда захожу, и это странно, как будто я себе все навыдумывала, а на самом деле ничего не было.

Это как с фотографией. Забыла об этом здесь написать, но несколько месяцев назад я нашла в интернете фотографию с той костюмной благотворительной вечеринки. Это был фоторепортаж, и на одной из фоток изображены женщина в короне, в длинном белом платье, и парень в темном костюме, и выглядело это так, будто они только что закончили или вот-вот начнут танцевать. Возникало впечатление, что они знакомы. В камеру никто не смотрел. Женщина стояла, положив ладонь на его сердце.

Ее я не знаю, но парень – точно З. Снимок сделан со вспышкой, женщина вышла четче, но в том, что это он, ни малейших сомнений. На нем была моя маска.

Подписи никакой не было.

И когда я попыталась загрузить изображение большего размера, чтобы сохранить файл, комп выдал мне ошибку, “страница не найдена”, я принялась снова и снова просматривать этот фотоотчет, но фотка как провалилась.

Я вижу ее у себя в голове, но чем дальше, тем чаще побаиваюсь, что она мне попросту примерещилась. Вроде как увидела то, что хотела увидеть, что-то такое. Вскоре после того я удалила все свои аккаунты в социальных сетях. Я закрыла свой блог. И печь перестала тоже, за исключением неудачных экспериментов с безглютеновым слоеным тестом.

Но я старалась занять себя чем-нибудь.

Блокноты мои, в которых я упражнялась насчет “бесконечных возможностей”, превратились в дипломную работу, и может, еще превратятся во что-то большее, поэтому меня и вызвали в Нью-Йорк на встречу (и сейчас я все еще на Манхэттене, завтра возвращаюсь в Вермонт), и на второй день моего пребывания здесь мне пришло сообщение с неизвестного номера.

Привет, Кэт. Сев. – вост. угол Юнион-сквер, час дня.

А под текстом – смайлики: с пчелой, с ключом и с мечом.

Ну, я пошла, как бы я могла не пойти.

На Юнион-сквер в тот день работал фермерский рынок, так что там было столпотворение, и потребовалось время, чтобы найти, где можно встать, никому не мешая, и поскольку я понятия не имела, кого мне высматривать, то решила, что пусть те, кому я понадобилась, сами меня высматривают. Что и говорить, это безумие, слушаться команд, полученных по телефону неизвестно от кого, но людный угол улицы выглядел вполне безопасно, да и, в общем, даже не в этом дело. Я сгорала от любопытства.

Я простояла там минуты, наверно, три, когда мой телефон зажужжал, оповестив, что пришло сообщение.

Посмотри вверх.

Я задрала голову. Не меньше минуты ушло на то, чтобы заметить наконец девушку, стоявшую в верхнем окне огромного книжного “Барнс энд Ноубл” и смотревшую на меня сверху вниз, подняв руку, как будто собралась помахать, но она не махала. В другой руке у нее был телефон, на котором она начала печатать, как только увидела, что я на нее смотрю.

Я узнала ее. Несколько раз она появлялась у меня на занятиях, причем примерно в то время, как З. исчез, но после того января я больше ее не видела. Она вязала, как заведенная. Помогла мне с вывязыванием рисунка “золотое перо”. Помню еще, мы неплохо поговорили о параллелизме в повествовании и о том, что отдельная ветвь истории никогда не представляет историю целиком. Сара как-то ее там.

Ох, а ведь она была с нами тогда, а я даже в голову не взяла. Ну совсем.

Телефон-автомат рядом со мной вдруг принялся звонить. Надо же. Я и не думала, что эти штуки еще работают, классифицировала их как объекты уличного искусства, своим существованием обязанные ностальгии по прошлому.

В моем телефоне опять зажужжало: новое сообщение. “Сними трубку”. Я снова подняла глаза. У нее было два телефона, один поднесен к уху, а на другом она строчит эсэмэски. Сколько ни купи телефонов, все мало.

Люди вокруг начали посматривать на меня странно, я стояла слишком близко к телефону, чтобы кто-то еще мог снять трубку.

Ну, я и сняла.

– Зовут тебя, я полагаю, не Сара, – сказала я, когда трубка оказалась у моего уха.

– Так и есть, – сказала она.

Голос раздался в трубке через секунду после того, как ее губы шевельнулись в окне. И больше она ничего не сказала, хотя оставалась на телефоне. Мы просто стояли и смотрели друг на друга. И на лице у нее была странная, какая-то почти грустная улыбка.

– Ты что-то хотела мне сказать? – спросила я, не вытерпев больше молчания.

– Она позвала тебя к нам, а ты отказалась, верно?

Мне не нужно было спрашивать, о ком она говорит.

– Ну, я решила не надевать на себя шоры, – сказала я.

– Это было умно.

В голосе ее прозвучала горечь. Я подождала, не скажет ли она что-то еще. Рядом в палатке продавали “мед с манхэттенских крыш”, и я отвлеклась на мысль о существовании городских пчел и сельских и о том, хватает ли цветов тем из них, кто обретается на Манхэттене.

– Я хотела быть частью чего-то большего, ты меня понимаешь? – произнесла вдруг не-Сара. – Чего-то важного, такого, у чего есть цель, высокая цель. Особенная. Но теперь руководство распустило организацию. Нас всех уволили. Никто не знает, что произошло. И я не знаю, что теперь делать.

– Похоже, тебя употребили и выбросили, – сказала я, и это было довольно-таки безжалостно с моей стороны, жестко, хотя и по существу. Но она приняла это как должное.

– Я знаю, что тебе пришлось тяжко, – сказала она. – Я не хотела, чтобы ты все время была на взводе. Я и позвала тебя сюда, чтобы сказать, что за тобой больше не наблюдают.

– Так это была ты.

Она пожала плечами.

– А что случилось с тем местом, которое вы должны были защищать? – спросила я.

– Понятия не имею. Я там никогда не была. Может, оно исчезло. Я даже не знаю, существует ли оно вообще.

– А почему бы тебе не поискать его? – спросила я.

– Потому что я подписала соглашение, в котором сказано, что, если я сделаю что-то такое, они меня растопчут, буквально. Меня уверили, когда расплатились со мной и дали мне новую личность, что этот пункт договора срока давности не имеет. Они убьют меня, если узнают, что я сейчас с тобой разговариваю.

– Да ну? Серьезно? – спросила я, потому что разве не бред, в самом-то деле.

– Абсолютно серьезно, – кивнула она. – Обсуждалось, не устранить ли тебя, но потом решили, что это слишком рискованно, в том смысле, что если будет расследование, то могут выйти на Роулинса, а уж это совсем ни к чему.

– Кстати, а где Закери? – брякнула я и тут же пожалела об этом: чего доброго, она сейчас подтвердит, что он мертв, а я, что ни говори, привыкла греться у огонька надежды, который теплится в сердцевине неведения.

– Не знаю, – быстро ответила она, запаниковав еще больше, и оглянулась через плечо. – Я… я правда не знаю. Знаю только, что все теперь кончено. Я подумала, что ты должна это знать.

Я думаю, ей хотелось, чтобы я поблагодарила ее. Я этого не сделала. Взамен я спросила:

– А кто такой Совиный король?

И тут она повесила трубку, отвернулась от окна и ушла вглубь книжного магазина.

Я знала, что найти ее там не смогу. Легче легкого затеряться в пятиэтажном книжном магазине в центре Манхэттена.

Я еще раз набрала ее номер, но автоматический голос сказал: “сбой соединения”.

Понятия не имею, как начать искать место, которого, возможно, даже не существует.

Сын предсказательницы судьбы стоит в дверях кукольного, в натуральную величину, дома, облицованного внутри сотами гораздо больше натуральной величины, окруженный пчелами размером с кошку. Пчелы ползают вверх-вниз по лестнице, по окнам и потолку, по креслам, диванам и люстрам.

Повсюду вокруг Закери пчелы жужжат, радуясь его появлению.

Привет, привет, мистер Роулинс! Спасибо, что пришли, давно у нас не было гостей, давно, давно, а мы все ждем, ждем…

– Привет? – отвечает Закери, входя в кукольный дом и не имея намерения, чтобы это прозвучало вопросом, но как иначе, это вопрос, потому что он сам весь – сущее скопище вопросов, когда ноги его липнут к полу просторной прихожей, сплошь залитому медом.

“Привет, привет, мистер Роулинс! Приветприветпривет.”

Гигантские пчелы неустанно передвигаются то туда, то сюда по комнатам, стены которых из сот, то вверх, то вниз по лестнице, перепархивают то туда, то сюда, занимаются своими делами, уж какие у них там дела.

– А откуда, откуда вы знаете мое имя? – спрашивает Закери.

Оно было повторено нам много, много раз, мистер Закери Эзра Роулинс, сэр.

– Да что же это такое? – бормочет он, медленно идя по дому и увязая на каждом шагу.

Это кукольный домик, домик для кукол, дом, чтобы хранить в нем истории, но не все истории помещаются, многие больше, чем дом, вот как эта вот, очень большая.

– А я-то почему здесь?

Вы здесь потому, что вы мертвы, так что теперь вы здесь между местами, и еще потому, что вы ключ, она сказала, что пришлет нам ключ, когда придет время закончить, ключ, чтобы запереть историю, когда она будет закончена, вот для этого вы здесь.

Закери смотрит вниз, на шрам в форме ключа, выжженный у него на груди.

– И кто вам это сказал? – спрашивает он, хотя и так знает.

Ваятельница историй, – звучит жужжащий ответ, но не тот, которого Закери ожидал. – Та, кто ваяет, лепит историю, иногда она есть в истории, иногда ее нет, иногда она часть, иногда человек, давным-давно она сказала нам, что вы придете, очень, очень долго мы ждали вас, мистер Роулинс.

– Меня?!

Да, мистер Роулинс вы принесли сюда эту историю, спасибо, спасибо, история не была здесь очень давно, мы не можем запереть историю Гавани, которая забрела так далеко от нас, обычно мы поднимаемся вверх, вверх, а на этот раз мы спустились вниз, вниз, мы спустились сюда, чтобы подождать, и теперь мы здесь вместе с этой историей, не хотите ли чашечку чаю?

– Спасибо, нет, – отвечает Закери. Он смотрит на напольные часы в передней, с которых капает мед, на разрисованный циферблат, по которому плывет лодочка с совой и кошкой, а стрелки за минуту до полночи увязли в воске. – И как же мне выбраться-то отсюда? – спрашивает он.

Выбраться нельзя. Можно только вобраться. Вовне нельзя. Можно только внутрь.

– И что же случится дальше?

Дальше ничего нет, здесь нет, это конец, разве вы не знаете, что такое конец?

– Да знаю я, что такое конец, – говорит он. Спокойствие, окутывавшее его раньше, исчезло, сменившись жужжащим жужжанием возбуждения, и непонятно, исходит оно от пчел или еще откуда.

Что такое, мистер Роулинс, вам нехорошо, вы должны быть счастливы, вам нравится эта история, вы любите нас, вы наш ключ, вы наш друг, вы любите нас, вы сами написали, что любите.

– Ничего этого я не писал!

Писали-писали, вспомните, когда мы сделали вам кексы.

И тут Закери вспоминает, как зафиксировал свою вечную преданность и благодарность пером на бумаге и отправил ее вниз, кухонным лифтом, и как это было давно и бесконечно далеко отсюда.

– А, так вы – Кухня! – восклицает он, осознавая, что уже вступал в переписку с пчелами и что они, похоже, в письменной форме выражаются несколько ясней.

В том месте мы – Кухня, но здесь мы – это мы.

– Вы – пчелы!

Нам нравятся пчелы. Не угодно ли перекусить, мистер Роулинс, мы можем обратить мед во что угодно, во что скажете, что вообразите, в то и обратим, у нас большой опыт, мы можем предложить вам представление о кексе, и на вкус он будет совершенно как настоящий, только размером поменьше. Хотите кексик?

– Нет.

Хотите два кексика?

– Нет! – повторяет Закери, на этот раз громче.

Мы знаем, мы знаем, вам хочется и коктейль, и кекс, да, верно, так будет лучше.

И Закери рта не успевает открыть, как пчелы подталкивают его к столику, на котором оказались вдруг запотелая коктейльная рюмка, наполненная чем-то ярко-лимонным, и маленький кекс, украшенный еще более маленькой пчелкой.

Из любопытства Закери поднимает рюмку к губам и чуточку отпивает, предполагая, что вкус будет медовый, и так и есть, конечно, но еще там лимон и можжевеловые нотки джина. Ну, конечно, коктейль “коленки пчелы”, мог бы и догадаться.

Он ставит рюмку на стол.

Переведя дух, Закери отправляется осматривать дом. Кое-кто из пчел продолжает его сопровождать, бормоча что-то про кекс. Почти вся мебель в меду, но есть предметы, на которые мед не попал. Босые ноги на каждом шагу с хлюпаньем отрываются от ковров, им насквозь пропитанных.

За прихожей располагается гостиная, потом кабинет и библиотека. На столе в библиотеке стоит кукольный домик. Не такой викторианский, как тот, по которому Закери идет сейчас, а миниатюрное здание, выстроенное из крошечных кирпичей, со множеством окон. Похоже на школу или, быть может, на общедоступную библиотеку. Закери заглядывает в одно из окон, и внутри нет ни кукол, ни мебели, но стены разрисованы картинами.

Лужа меда окружает модель здания, как ров.

– Это что, обозначает Беззвездное море? – спрашивает Закери пчел.

Это следующая история, а эта сейчас заканчивается, потому что пришел ключ, чтобы запереть ее, сложить и убрать, чтобы ее читали или рассказывали, или чтобы она осталась там, где спрятана, мы не знаем, что произойдет после того, как она закончится, но мы рады компании, у нас не всегда есть компания для концовок.

– Ничего не понимаю.

Вы ключ, вы принесли концовку, пришло время запереть и сказать: до свиданья, спокойной ночи, прощай… мы ждали вас очень долго, мистер Роулинс, мы не знали, что вы будете ключом, мы не всегда понимаем, что это ключ, когда встречаемся с ним, иногда они приходят сюрпризом, привет, сюрприз!

Закери, покачав головой, проходит дальше, в парадную столовую, где накрыт для несостоявшегося ужина стол. На серванте стоит торт, в котором одного ломтика не хватает, и выемка заполнена пчелиным воском.

Он минует кладовую, которая выводит на кухню. По дому, выстроенному, чтобы в нем жили, разгуливают сейчас лишь пчелы да бродячий покойник.

В задней части дома расположен солярий, его широкие окна затуманены медом. Здесь Закери находит единственную куклу. Куклу-девочку из расписного фарфора. Фарфор в трещинках, но не разбит. Кукла сидит в кресле, неудобно изогнув ноги, и смотрит в окно, будто ждет кого-то, кто придет, прокрадется садом.

В руке у нее закрытая книга. Закери берет ее, взглянуть, но книга не настоящая. Это муляж, кусок дерева, вырезанный так, чтобы напоминать книгу. Раскрыть ее невозможно.

Закери смотрит в залитое медом окно. Часто-часто вытирает его ладонью и смотрит на сад, на город, на бумажное море. Так много историй вставлено в эту историю, и вот он в конце их всех.

– Нет, закончиться эта история еще не может, – говорит он пчелам.

Почему же нет, мистер Роулинс, почему, пришло время, история кончилась, ключ здесь, пора.

– Судьба все еще должна мне танец.

За утверждением этим следует жужжание, сначала неразличимое, а потом складывающееся в слова.

Ооо хрммм мы не знаем, почему она сделала это, мы не всегда понимаем ее поступки, не хотите ли вы поговорить с ней, мистер Роулинс, сэр, мы можем построить вам место, где можно поговорить с ваятельницей историй, вы с ней, а она с вами, мы сами не можем поговорить с ней, потому что сейчас она не мертва, но мы можем построить место для разговора или для танца, мы это умеем, строить места для историй, времени осталось немного, это продлится недолго, но мы можем сделать это, если вы захотите, угодно ли вам,?

– Да, если вам не трудно, пожалуйста, – говорит Закери, по-прежнему разглядывая мир за окном и держа в руке недовоплощенную идею книги.

Пчелы принимаются внутри того пространства, которое уже есть, выстраивать пространство для новой истории. Еще одну комнатку в кукольном доме.

Работая, они продолжают жужжать.

выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс

Я вспомнила наконец, где слышала про Совиного короля.

Не странно ли, что понадобилось столько времени, чтобы вспомнить.

Это было пару лет назад на вечеринке, пожалуй, за несколько месяцев до того, как исчез З. Ну, точнее не помню. Кажется, было лето, потому что помнятся влажность, комарье и ночная духота. Одна из таких, знаете, вечеринок у подруги или друга подруги, когда ни за что потом не найдешь, где это было, все дома выглядят сине-серо-коричневыми в полутьме, и на некоторых улицах они все один точь-в-точь как другой, и эта неотличимость относится порой и к друзьям подруг тоже.

Задний двор этого дома освещался гирляндами из настоящих лампочек, очень крутыми, выглядели они так, словно их взяли напрокат в каком-нибудь французском кафе.

Не помню, почему я там оказалась, вышла подышать, наверно, или что-то еще. Помню, как стояла во дворе, смотрела на небо и пыталась вспомнить, где какое созвездие, но узнала лишь Орион.

Я была там одна. То ли влажность всех загнала внутрь, то ли тучи мошкары, трудно сказать, но, в общем, все были в доме, а я сидела себе одна на столе для пикника, великоватом для этого дворика, и просто разглядывала вселенную.

И тут эта девушка, нет, женщина. Или нет, леди. Ну, не знаю. В общем, эта особа вышла и предложила мне выпить.

Я подумала, что она, наверное, аспирантка, или ассистентка профессора, или чья-то соседка по комнате, в общем, что-то такое, но понять, какого она возраста, я не могла. Старше меня. Не сильно, но старше.

Правда, забавно, как это работает. Как до какого-то времени один год разницы очень даже имеет значение, а потом вдруг – бац, и год – это вообще ничто.

Она протянула мне матовый пластиковый стаканчик, точно такой же, как тот, что я оставила в доме, но бурбон в нем был получше, со льдом.

Я взяла у нее стакан, потому что таинственные дамы, предлагающие бурбон под ночным звездным небом, эстетически мне близки.

Она села рядом со мной и сказала, что если бы дело происходило в фильме, или в романе, или еще в чем-то таком, то мы с ней стали бы теми персонажами, за которыми, уходя с вечеринки, последовал бы сюжет. Мы с ней были там, где развивалась история, та история, за которой интересно следить, как за красной нитью, в отличие от банальных, пропитанных дешевой выпивкой драм, что множились в тесных стенах.

Помню, мы стали говорить о сюжетах, какие работают, какие нет, и как жизнь может казаться такой медлительной и странной, когда вы ожидаете, что она будет похожа на повесть или роман, из которых при редактировании выброшены всякие скучные подробности и повседневная мутотень. Мы с З. о таком тоже очень любили порассуждать.

Еще поговорили о сказках, и она рассказала мне одну, которую я раньше не слышала, хотя очень люблю сказки и много их знаю.

В этой сказке дело происходило в тайном королевстве. Оно как убежище, заповедник, и никому не известно, где оно, но ты находишь его, когда тебе это нужно. Оно зовет во сне, поет, как сирены, и потом ты видишь вдруг волшебную дверь, или портал, или что-то такое. Не всегда, но – бывает. Для этого, думаю, нужно очень в такое верить, или страшно туда стремиться, или же просто поймать удачу, тебе должно повезти.

Я сразу подумала про местечко вроде толкиенского Ривенделла, куда хорошо поехать, если надо закончить книгу, но королевство, о котором шла речь, находилось под землей и имело морской порт, если я правильно помню. Вероятно, так и было, потому что располагалось оно на морском берегу, а море именовалось Беззвездным, и я уверена, что в этом не ошибаюсь, потому что определенно оно было под землей, то есть звезд там быть не могло. Ну, то есть если все это вообще не метафора. Ну, неважно.

Честно сказать, обстоятельства, связанные с пространством, то есть географию, я запомнила лучше, чем историю, которая в этом пространстве произошла, но думаю, что отчасти сюжет объяснялся тем, что тайное это королевство было этаким временным проектом. В свой срок оно должно было исчезнуть, потому что исчезающие сказочные королевства – это самое то, и вот у этого королевства были начало и середина, и оно двигалось к своему концу, но потом застряло. Может, оно потом, через какую-то тьму времен, начиналось снова и снова, но толком не помню.

В общем, некоторые части этой истории застряли в ловушке за пределами пространства истории, а другие части заплутались и потеряли дорогу. Мало того, мне еще помнится, что был кто-то, кто пытался воспрепятствовать тому, чтобы эта история завершилась.

Но история требовала завершения.

Именно завершение, оно же концовка или развязка, – придает истории смысл.

Не знаю, верю ли я в это. Думаю, что в любой истории так и так есть хоть какой-то смысл, но, кроме того, понятно, что с чисто формальной стороны сюжету, чтобы он стал полноценным повествованием, позарез необходима развязка. И, может быть, даже и не развязка, а какая-то подобающая точка на местности, чтобы там эту историю покинуть, с ней распрощаться.

Думаю, что самые лучшие из историй чувствуют, что они все еще длятся, где-то в пространстве истории.

Очень хорошо помню, как спросила себя тогда, нет ли тут аналогии с людьми, которые застревают в местах или отношениях, а также во всяких других ситуациях дольше, чем следует, потому что боятся отпустить ситуацию и двигаться дальше в неведомое, или как люди держатся за вещи, потому что тоскуют по тому, что было раньше, тогда как сейчас все совершенно уже другое.

А может быть, это только мои домыслы, то, как я все это поняла, и кто-то еще, услышав ту же историю, прочтет в ней иные смыслы.

В общем, так или иначе, это тайное королевство продолжало жить своей волшебной сказочной жизнью, и так же, как оно напевало людям, которые должны были найти в нем приют, точно так же оно принялось нашептывать, чтобы кто-то пришел и разрушил его. Пространство искало лазейки и творило свои заклинания для того, чтобы ему настал конец.

– И как, сработало? – помню, спросила я, потому что на этом она закончила свой рассказ.

– Пока нет, – ответила она мне. – Но когда-нибудь сработает, непременно.

После этого мы говорили о чем-то другом, но в этой истории, про королевство, крылось что-то еще. У нее был целый перечень персонажей, и ощущалась она как настоящая сказка. Кажется, был среди них рыцарь. Грустный, печальный. Или рыцарей было два, и у одного из них было разбито сердце.

И еще какая-то дама в духе Персефоны, которая то уходила, то возвращалась, и еще там был король, и я помнила раньше, что это был птичий король, но забыла, какая это была птица, а теперь я поклясться могу, что это была сова. Ну, мне так кажется.

Но я забыла, что это значит, что это значило в рассказе. Вообще странно, что я вот вдруг так сейчас много вспомнила. Помню гирлянды, и звезды, и матовый пластиковый стаканчик в руке, и то, как таял лед, плавающий в моем бурбоне, и запах курева, доносившийся из дома, и я действительно нашла Орион, и помню, как из двух машин, проехавших мимо, доносилась одна и та же страшно модная тем летом песенка, но никак не могу вспомнить всю историю целиком, не могу, потому что в тот момент, когда она излагалась, сама история не казалась мне такой важной, как та, кто ее мне рассказывал, или как, например, звезды. Все казалось не тем, чем было. Не тем, за что можно ухватиться, как за матовый пластиковый стаканчик или за чью-то руку.

Это если я вообще правильно помню. Больше мне сказать нечего. Но, по крайней мере, я уверена, что помню ее.

Помню, что мы много смеялись, и еще помню, что была сильно расстроена из-за чего-то до того, как мы разговорились, а потом вся моя досада куда-то ушла.

Помню, что мне хотелось поцеловать ее, но я побоялась все испортить, и еще не хотелось выглядеть этакой поддатой девицей, которая на вечеринках целуется со всеми подряд, хотя до того я как раз именно такой девицей была.

Пожалела, помню, что не спросила номер ее телефона, но вот не спросила или, если спросила, где-то посеяла.

Твердо знаю, что больше никогда ее не встречала. Такую я не забыла бы.

Суперская она была, классная.

С розовыми волосами.

Сын предсказательницы судьбы, ведомый гигантскими пчелами, направляется вниз по лестнице туда, где в доме, пусть даже кукольном, полагается быть подвалу, но вместо подвала там теперь просторный бальный зал, выстроенный из сот, мерцающий, золотистый, красивый.

Все готово, мистер Роулинс, осталось не так много времени, но вам сюда, вот то место, куда вы хотели, для танцев и разговоров, ваятельница историй ждет вас внутри, скажите ей, что мы передаем ей привет, пожалуйста, спасибо.

Закери спускается в бальный зал, и жужжание поглощается музыкой. Какой-то джазовый стандарт, знакомый, но названия он не помнит.

Зал полон танцующих призраков. Прозрачные фигуры, сотворенные из блесток и меда, в вечерних нарядах и масках, посверкивая и светясь, кружатся над полированным восковым паркетом из шестиугольников.

Это идея бала-маскарада, воплощенная пчелами. Впечатление нереальности, но все-таки все очень знакомо.

Танцоры расступаются перед ним, и наконец в противоположном конце зала он видит ее. Материализованную, реальную, во плоти.

Выглядит Мирабель в точности так, как когда он впервые ее увидел, наряжена царицей диких зверей, только волосы под короной на этот раз розового окраса, а ниспадающее складками белое платье расшито белой нитью едва заметным узором из лесов, городов и пещер, объединенным мотивом из медовых сот и снежинок.

Она словно вышла из сказки.

Когда Закери к ней подходит, она протягивает руку, и он принимает ее.

Здесь, в бальном зале, выстроенном из воска и золота, Закери Эзра Роулинс начинает свой последний танец с Судьбой.

– Это все у меня в голове? – спрашивает он, когда они кружатся в окружении золотисто-мерцающей толпы. – Неужели я все это выдумал?

– Будь это так, то какой бы ответ я тебе ни дала, он тоже был бы выдуман, не так ли? – говорит ему Мирабель.

У Закери нет достойного ответа на это соображение.

– Ты знала, что это случится, – говорит он. – Ты сама это все устроила.

– Ничего подобного. Я только подвела тебя к дверям. Ты сам решал, открывать их или нет. Я не пишу историю, я лишь подталкиваю ее в разные стороны.

– Но ведь ты – ваятельница историй.

– Нет, Эзра, я просто девушка, которая ищет ключ.

Музыка меняется, и они, вместе с поблескивающими призраками, кружатся в вальсе.

– Не припомню всех случаев, когда умирала, – продолжает Мирабель. – Какие-то жизни стоят перед глазами ясно, как день, но были и такие, что сливаются, путаются одна с другой. Но я помню, как тонула в меду, и на мгновение, переполненная историями, задыхаясь от них, я увидела все. Тысячи гаваней, и звезды, и тебя, и себя, здесь и сейчас, в конце всего этого, но я знать не знала, как мы доберемся сюда. Ты ведь попросил за меня, да? Ведь на самом деле я не могу находиться здесь, я не мертва.

– Но как же так… разве ты не властна оказаться где угодно, где только захочешь?

– Не совсем так. Я в сосуде. Неуязвимом, бессмертном на этот раз, но все же в сосуде. Возможно, я та же, кем уже была раньше. Возможно, совсем иная. А возможно, я такая, как есть, просто сама по себе. Не знаю. Миф исчезнет, как только установится неоспоримая истина.

Некоторое время они молчат, Закери переваривает эту фразу об истине и о мифе, а остальные танцоры вальсируют вокруг них.

– Спасибо, что разыскал Саймона, – после паузы говорит Мирабель, – и направил его на истинный путь.

– Ничего подобного я не делал.

– Направил, не спорь. Он бы так и прятался по храмам, не верни ты его в историю. Теперь он там, где ему положено быть, то есть все равно что нашелся. Понимаешь, все это из-за того, что произошло непредвиденное. Те, кто затеял это, долго и тщательно подготавливали условия, в которых стало возможно зачать меня вне времени, но никто не задумался над тем, что случится потом с моими родителями, и с ними случилось то, что случилось, и это все усложнило. Невозможно закончить историю, когда некоторые ее герои потеряны и болтаются, неприкаянные.

Краем глаза он замечает пару, танцующую поблизости, и на мгновение ему кажется, что у мерцающего человека в сюртуке, очень похожем на его собственный, не хватает левой руки, но затем свет падает так, что видно: рука прозрачная, но все-таки есть.

– Так вот почему Аллегра хотела, чтобы книга пропала, верно? И Саймон, и эта его рука.

– Аллегра прозрела конец, – говорит она. – Она видела будущее, летящее на своих крыльях, и делала все, что могла, чтобы предотвратить его, даже то, что делать ей не хотелось. Возмечтала она о том, чтобы законсервировать настоящее и сохранить свою любимую Гавань такой, как она была, но от этого все запуталось еще больше. История постепенно угасала, и пчелы вернулись туда, откуда они начинали. Они очень долго следовали за этой историей, Гавань за Гаванью, но если ситуация не изменится, пчелы перестанут всерьез ею заниматься. История, чтобы снова привлечь пчел, должна закончиться где-то поближе к морю. Остается надеяться на то, что когда-нибудь кто-нибудь проследит всю историю до конца. Что найдется еще история, которая свяжет все остальные вместе.

– Пчелы, кстати, просили тебя поприветствовать, – говорит ей Закери. – Так что же будет дальше?

– Да понятия не имею, – отвечает Мирабель. – Правда-правда, не знаю, – добавляет она в ответ на его скептический взгляд. – Я потратила столько сил, пытаясь добраться до этой точки, и выглядела она столь недостижимой, что было не до того, чтобы подумать о том, что ждет нас потом. Но вообще это хороший штрих, вернуться к началу и все такое. Закольцевать. Я и не думала, что нам с тобой выпадет шанс закончить наш танец. Танцы нередко остаются прерванными на середине.