Текст книги "Беззвездное море"

– Не смей мне. – начинает он, но затем поворачивается взглянуть, на что она смотрит, и замирает.

Тень, похожая на грозовую тучу, надвигается на них, сопровождаемая шумом ветра. Язычки пламени на огненном фонтане беспокойно трепещут.

Туча становится больше, ветер крепчает, и Закери наконец понимает, на что смотрит.

Этот шум – не ветер, а крылья.

Сову живьем, а не творение таксидермиста, Закери Эзра Роулинс видел лишь раз в жизни, неподалеку от фермы его матери, весенним днем перед самым наступлением сумерек. Она сидела на телеграфном проводе, протянутом вдоль узкой дороги. Проезжая мимо, он сбавил скорость, потому что других машин не было, и хотелось убедиться, что это действительно сова, а не какая-то еще хищная птица, и сова смотрела на него своими бесспорно совиными глазами, и Закери смотрел на нее, пока его не нагнала другая машина, проезду которой он стал мешать, и тогда он поехал дальше, а сова осталась, продолжая глядеть ему вслед, он видел это в зеркальце заднего обзора.

А теперь здесь много-премного сов, глядящих на него сотнями глаз, и они подлетают все ближе. Тень, составленная из крыльев и когтистых лап, опускается на них с Мирабель. Пикируя вниз, совы парят над улицами, тревожат кости и пыль.

Огни фонтана колеблются во взволнованном воздухе, шипят и тускнеют, углубляя тени по мере того, как облако сов, приближаясь, заполняет собой одну улицу за другой.

Он чувствует, как кто-то кладет руку ему на плечо, но не может отвести взгляда от сотен – нет, тысяч глаз, которые смотрят сверху.

– Эзра, – говорит Мирабель, стискивая его плечо. – Беги.

На секунду Закери застывает, но затем что-то в его мозгу срабатывает на голос Мирабель, подчиняется ее приказу, он хватает сумку с земли и бросается прочь, подальше от надвигающейся темноты, от глаз.

Через арки он бежит к зданиям, а потом по первой же подвернувшейся улице, запинаясь, спотыкаясь о книги, стараясь не уронить ни сумку, ни меч. За спиной слышен топот сапог Мирабель, эхом, на долю секунды отстающим от топота его ног, но он не смеет на нее оглянуться.

Но вот улица раздваивается, он медлит, и тогда рука Мирабель толкает его в бок, направляя налево, и Закери бежит по другой улице, по еще одной темной тропе, где разглядеть что-то можно всего на два шага вперед.

Он снова сворачивает и замечает, что эха от его шагов больше не слышно.

Бросает взгляд за спину – Мирабель нет.

Закери замирает, не зная, то ли вернуться и найти Мирабель, то ли продолжить свой путь вперед.

И тут тени, окружающие его, приходят в движение. Черные провалы окон и дверей по обе стороны улицы оказываются полны крыльев и глаз.

Отшатнувшись от неожиданности, Закери падает и роняет меч. Пытаясь подняться, хватается за камень, царапая им в кровь ладонь.

Тьма сов у него над головой, и кто знает, сколько еще их в тени.

Одна вцепляется ему в руку, когти впиваются в кожу.

Подняв с земли меч, Закери размахивает им вслепую, круша все, что под лезвие попадется, когти, перья и кости. Совы, зайдясь оглушительным визгом, все-таки отлетают на расстояние, достаточное для того, чтобы Закери, оскальзываясь на залитом кровью камне, успел кое-как встать на ноги.

Он пускается бежать и бежит во всю мочь, не глядя назад. Непонятно, где можно скрыться в этом чужом, запутанном городе, поэтому он ориентируется на слух, попросту убегая от шума крыльев.

Поворот за поворотом, потом переулочек выводит на дорогу, которая идет через мост, пустота под ним глубока, и что-то там вроде бы на дне золотится, но нет времени рассмотреть. На другой стороне от моста нет ни дороги, ни тропки, только провал, за которым видны остатки лестницы, которая начинается над его головой и продолжается вверх, а нижние ступеньки разрушены.

Закери оборачивается взглянуть, что позади. Город выглядит пустым, но затем появляются совы, одна, другая, потом еще одна, пока их не становится столько, что они сливаются в неразличимое злое месиво крыльев, глаз и когтей.

Их гораздо больше, чем можно себе представить, и движутся они невообразимо быстро, обогнать их немыслимо. Как он вообще смеет хотя бы пытаться?

Закери смотрит на лестницу через провал. Ступени прочные, высечены в скале. И не так уж до них высоко. И провал перед ними не так уж широк. До них вполне можно допрыгнуть. Он бросает туда меч, тот падает на нижнюю ступеньку и надежно лежит там.

Набрав воздуху в грудь, Закери подпрыгивает и одной рукой ухватывается за край ступеньки, но вторая попадает на меч – и меч, вроде бы надежно лежавший, соскальзывает, утягивая Закери за собой.

Итак, меч летит вниз, и Закери Эзра Роулинс летит вместе с ним, прочь от этой полуразрушенной лестницы, от забытого города, вниз, в темноту.

Прежде Дориану не доводилось купаться в меду, так что откуда ж ему было знать, что мед просачивается повсюду, приклеивается ко всему и ни за что не хочет смываться. Он зачерпывает из одной из бочек, которые стоят в трюме корабля, еще ведро холодной воды и, подняв ее над головой, на себя выливает. Ледяная до дрожи вода окатывает его каскадом.

Если б он думал, что видит сон, этот холодный душ мог бы его разбудить, но он знает, что это не сон. Знает это всем своим существом, всей пропитанной медом кожей.

Отмывшись, насколько это посильно, он одевается, не застегнув сюртук на его звездные пуговицы. “Судьбы и сказки” лежат там во внутреннем кармане, каким-то чудом в целости пережив выпавшие им приключения и не запятнав себя медом.

Проводя рукой по своим седеющим, все еще липким волосам, Дориан чувствует себя староватым для этих чудес. Когда, в какой момент успел он превратиться из молодого, верного и послушного в растерянного, плывущего по течению и уже немолодого? Он точно знает когда, потому что тот момент по-прежнему не отпускает его.

Он поднимается на палубу. Корабль входит в другую систему пещер, где скальная порода перемежается кристаллами, напоминающими кварц или цитрин. Сталактиты украшены узорами из виноградных лоз, звездочек, ромбов. Разглядеть это можно благодаря фонарикам, зажженным на корабле, и мягкому свечению моря.

Корабль дрейфует, и постепенно открывается вид на другие пещеры, промельки связанных между собой пространств. Там лестницы и высокие осыпающиеся арки. Разбитые статуи и сложно скомпонованные скульптурные группы. Вдалеке водопад (мёдопад), пенясь и золотясь, разбрасывает брызги по скалам. Подземный мир под подземным миром надземного мира. По крайней мере то, что от него осталось.

Элинор находится на шканцах, настраивает навигационные приборы, назначения которых Дориан не распознает. Управление таким судном, вероятно, требует многих знаний. Один из инструментов похож на цепочку из песочных часов. Другой, видимо, компас, в форме шара, указывает вверх и вниз, а также стандартные направления.

– Ну что, теперь лучше? – спрашивает она, взглянув на его влажные волосы.

– Гораздо лучше, благодарю вас, – коротко кланяется Дориан. – Могу я задать вам вопрос?

– Да, но у меня может не оказаться ответа. Или он окажется неправильным. Или неприятным. Вопрос и ответ не всегда совпадают один в один, как кусочки в пазле.

– У меня не было этого там, наверху, – говорит он, указывая на меч, вытатуированный у него на груди.

– Это не вопрос.

– Но как это у меня появилось?

– А ты вспомни, думал ты когда-нибудь, что оно у тебя есть? – спрашивает Элинор. – Понимаешь, тут внизу все перепутано, мечты и реальность. Может, было такое, что ты когда-нибудь думал, что меч должен быть у тебя на груди? Ну, вот он теперь и есть. Наверное, ты хороший рассказчик, обычно на это уходит побольше времени. И к тому ж ты немало времени провел в море, это тоже способствует.

– Да, но это была всего лишь идея, – говорит Дориан, вспоминая себя, как он, читая в книге Закери о том, какими стражи были когда-то, представил себе, как выглядел бы его меч, если бы он был настоящим стражем, а не дрянной его имитацией.

– Это история, которую ты сам себе рассказал, – говорит Элинор. – Море услышало, как ты ее рассказываешь, и теперь меч на тебе. Так это и работает. Обычно это должно быть что-то личное, история, которую ты принимаешь близко к сердцу, но вот я, например, управляюсь так с моим кораблем. Хотя получилось не сразу.

– Что, неужели вы силой воли создали целый корабль?

– Я нашла обломки его и рассказала себе, какими должны быть остальные его части, и в конце концов они совпали, те части, что я нашла, и части той истории, что я напридумывала. Он может сам собой управлять, но иногда мне приходится указывать ему, куда идти, и подталкивать в нужном направлении. Я могу поменять цвет парусов, но им нравится быть как раз вот такого цвета. А тебе этот цвет нравится?

Дориан смотрит на темно-красные паруса, и на мгновение они светлеют, а затем снова становятся бордовыми.

– Очень, – говорит он.

– Спасибо! А тату, которое у тебя на спине, ты сделал там, наверху?

– Да.

– Больно было?

– Страшное дело, – кивает Дориан, вспоминая сеанс за сеансом, проведенные в тату-салоне, где пахло кофе и благовонием “наг чампа” и где гремел, чтобы заглушить жужжание игл, классический рок. Много лет до того он переснял на ксероксе эту картинку из книги, чтобы повесить ее на стену, даже не думая, что когда-нибудь книгу утратит, и потом, когда оказалось так, что это все, что осталось у него от “Судеб и сказок”, захотел, чтобы она стала ближе к нему, чем стена, так близка, что никто не сможет отнять.

– Это много значило для тебя, да? – спрашивает Элинор.

– Да, очень.

– То, что много значит, иногда причиняет боль.

Дориан улыбается этому утверждению, то ли вопреки его истинности, то ли как раз на нее.

– Дотуда довольно далеко, – говорит Элинор, направляя глобус-компас и накидывая веревку на рулевое колесо.

– Представления не имею, где это, – признает Дориан.

– Да? Ну, я тебе покажу.

Еще раз сверившись с компасом, она ведет его в капитанскую рубку. Там по центру стоит длинный стол, уставленный подсвечниками с восковыми свечами. В углу, у пузатой печи с трубой, выходящей на палубу, размещены кожаные кресла. По внешней стене тянутся многоцветные витражные окна. С потолочных балок свисают веревки, ленты и накрытый одеялами большой гамак. Одноглазый плюшевый кролик с повязкой как у пирата и мечом сидит на полке рядом с прочими памятными вещами: рогатым черепом, глиняными кружками, наполненными ручками, карандашами и кисточками, банками чернил. Перья на ниточках висят вдоль стен, взлетая вместе с потревоженным воздухом.

Элинор подходит к дальнему концу стола. Там между свечами лежит стопка бумаги, вся разной текстуры, размеров и форм. Некоторые листы прозрачны. Большинство исчерчено линиями и исписано примечаниями.

– Трудно составить надежную карту, если место все время меняется, – объясняет она. – Карта должна меняться одновременно с ним.

Она берется за один из уголков бумажной стопки, которая лежит на столе, и прикрепляет этот уголок к крюку, свисающему с веревки на потолке. То же проделывает с другими углами, потом поворачивает колесико, вделанное в стену, и листы бумаги тянутся вверх, скрепленные один с другим лентами и бечевкой. Многослойный бумажный торт, разворачиваясь слой за слоем, превращается в карту.

Самый верхний ее уровень изрисован книгами. Среди них Дориан отыскивает бальный зал, а затем Сердце (драгоценный камешек красного цвета висит там рядом с поломанными часами). Оттуда глубоко вниз клином уходит пустое пространство, пронизывающее собой несколько уровней. На каждом пещеры, дороги и туннели. Присмотревшись, он видит вырезанные из бумаги высокие статуи, одинокие здания и деревья. Ниже по карте змеи из золотистого шелка переползают из слоя в слой, и крошечный кораблик приколот к одной из змей ближе к центру. В самом нижнем ярусе, который лежит на поверхности стола, все змеи сливаются в волнистую золотистость, окруженную бумажными замками с башенками.

– Это что, море? – прикасается Дориан к золотистому шелку.

– Легче сказать “море”, чем “сложная система рек и озер”, верно? – улыбается Элинор. – Все это взаимосвязано, и есть несколько воздушных карманов. Сейчас мы находимся в одном из верхних. Он идет вот сюда, – она указывает на нижние уровни, которые не так подробно детализированы, как остальная часть карты. – Но там небезопасно, если ты не сова, слишком все изменчиво. И это только то, что я сама видела.

– И как далеко это простирается? – спрашивает Дориан.

Элинор пожимает плечами.

– Пока не знаю. Но сейчас мы здесь, – она указывает на тот самый крошечный кораблик на одной из золотистых волн в центре карты. – Потом пройдем здесь, повернем сюда, – ведет пальцем по двум шелковым завиткам, идущим вверх, – и вот тут я тебя оставлю. – Она показывает на ряд вырезанных из бумаги деревьев – видимо, лес.

– И как мне оттуда попасть сюда? – Дориан трогает красный камешек Сердца.

Элинор вглядывается в карту, переходит по другую сторону стола и показывает на дальний край леса.

– Если выйдешь из леса здесь и направишься вот по этой тропочке вверх, видишь, она обозначена пунктиром, то должен выйти на перекресток, где найдешь постоялый двор. – На карте это здание с маленьким светящимся фонарем. – От постоялого двора свернешь на дорогу, которая приведет сюда. – Элинор заводит его за угол карты и показывает на ближайшие к Гавани пути. – Где-то тут должен снова включиться твой компас, он всегда указывает на Сердце.

Элинор показывает на цепочки, что висят у Дориана на шее, одна с ключом от комнаты, другая с медальоном. Он отщелкивает крышку медальона, оттуда выливается несколько капель меда, и стрелка вращается, как бешеная, не в силах найти дорогу.

– Так вот он для чего, – качает он головой. Прежде никто ему этого не рассказывал.

– Знаешь, там все будет не так, когда ты вернешься, – говорит она. – Бывает, никак не выходит попасть в старое место, и тогда приходится пойти в новое.

– Мне нужно не к месту, – говорит Дориан. – Мне нужно к одному человеку. – Произнесенное вслух, это воспринимается им самим совсем как официальное заявление.

– Но и люди тоже меняются.

– Да, мне ли не знать, – кивнув, говорит Дориан.

Он не хочет об этом думать. Всегда с тех пор, как он узнал про это место, ему мечталось попасть туда, но он не осознавал, пока наконец это не осуществилось, что стремление к месту было способом добраться до определенного человека, а теперь он потерял и то, и другое.

– Может оказаться, – остерегает его Элинор, – что ты ушел оттуда давным-давно. Время здесь течет по-другому. Медленнее. Или еще иногда проходит не равномерно, не быстро и не медленно, а – скачком.

– А мы что, потерялись во времени?

– Ты, может, и потерялся. Я – нет.

– Но что ты тут делаешь? – спрашивает Дориан.

Элинор обдумывает вопрос, глядя на слоистую карту.

– Было время, когда я искала одного человека, но не нашла, и тогда стала искать себя. И теперь, когда я себя нашла, я вернулась к исследованиям-разысканиям, чем в самом начале и занималась, еще до того, как занялась чем-то другим, и, сказать по правде, я думаю, что разыскания – это мое призвание, мое настоящее дело. Что, очень это глупо звучит?

– Нет, это звучит как великое приключение.

Элинор улыбается про себя. У них с Мирабель одна и та же улыбка. Интересно, что же случилось с Саймоном, думает Дориан, понимая теперь, какую прорву пространства и времени можно здесь, внизу, потерять. Лучше и не гадать о том, сколько лет уже прошло наверху. Элинор меж тем складывает свою слоистую карту, укрывая Сердцем Беззвездное море.

– Мы сейчас неподалеку от хорошего места для прощания, – говорит она. – Если ты готов.

Дориан кивает, и они вместе возвращаются на палубу. Пока они совещались у карты, корабль заплыл под своды следующей пещеры. В стенах этой устроены поместительные ниши, в которых стоят огромные статуи людей. Их шесть, и каждая держит какой-то предмет, хотя многие из них разрушились, и все покрыты кристаллами меда.

– Что здесь такое? – спрашивает Дориан, пока они идут к носу корабля.

– Часть одной из старых Гаваней, – отвечает ему Элинор. – В прошлый раз, когда я здесь проходила, уровень моря был выше. Придется опять обновлять карту. Знаешь, я думаю, ей здесь понравилось бы. Она как-то сказала мне, что людей, которые тут внизу умерли, следует возвращать Беззвездному морю, ведь это из моря рождаются все истории, и все концовки – это зачины. Тут я спросила ее, что тогда происходит с людьми, которые здесь родились, и она ответила, что не знает. Но если так рассуждать и если все концы – это начала, то не начала ли все концы?

– А что, очень может быть, – задумчиво говорит он, глядя на тело Аллегры, завернутое в шелк и привязанное веревками к деревянной двери.

– Из того, что у меня есть, только это подошло по размеру, – объясняет ему Элинор.

– Годится, – заверяет ее Дориан.

Вместе они поднимают дверь и через поручень аккуратно опускают ее в волны Беззвездного моря. Края погружаются в мед, но дверь с ее ношей остается на плаву.

Когда она немного отплывает от корабля, Элинор, привстав на перила, метко бросает на нее горящий бумажный фонарик. Не погаснув на лету, тот падает на ступни Аллегры. Огонек свечи схватывается сначала за бумажную оболочку фонарика, а затем и за шелк, прокладывая себе путь по веревкам.

Стоя у поручня, Дориан и Элинор наблюдают, как дверь и та, что на ней покоится, охваченные огнем, удаляются от корабля.

– Не хочешь сказать ей на прощание что-то хорошее? – спрашивает Элинор.

Дориан смотрит на горящий труп женщины, которая отняла у него и имя, и жизнь, и дала ему тысячу обещаний, которые остались не выполнены. Женщины, которая подобрала его, когда он был молод, потерян и одинок, указала ему на цель, направила на путь, который оказался еще удивительней и чудесней, чем самые смелые мечты. Женщины, которой еще год назад он доверял больше всех на свете и которая совсем недавно выстрелила бы ему в сердце, не помешай ей Время и Судьба.

– Нет, я ничего не скажу, – говорит он, и Элинор, подняв к нему голову, внимательно на него смотрит, а потом, кивнув, снова обращает свое внимание к морю за правым бортом. Прежде чем заговорить, она долго всматривается в теперь уже далекое пламя.

– Спасибо тебе за то, что ты меня видела, когда другие люди смотрели сквозь меня, словно я была призрак, – произносит она, и неожиданное рыдание перехватывает горло и Дориану.

Элинор кладет свою руку поверх его руки, лежащей на поручне, и долго еще в тишине они смотрят вдаль, долго после того, как пламя уже совсем исчезло из виду, а корабль продолжает вести себя к месту своего назначения.

Проплывая мимо древних статуй, горящая дверь освещает им лица.

Это всего лишь каменные подобия тех, кто жил здесь давным-давно, но и они узнают одну из себе подобных и молча отдают дань уважения, глядя на то, как Аллегра Кавалло возвращается в Беззвездное море.

Закери Эзра Роулинс смотрит наверх, на слабое свечение, которое исходит с расстояния, которое он оценивает как очень, очень далекое, находясь в данный момент глубоко под ним.

Что противостоит страху высоты? Страх глубины? Это подножие утеса, высокая его тень тянется к тусклому сиянию города. Вроде бы виден мост. Смутно. Тут, куда он свалился, света совсем мало, по тону похоже на густые сумерки с ранней луной.

Он не помнит, как приземлился, помнит только, что, сорвавшись, все скользил и скользил по воздуху, а потом раз! – и вот он уже внизу, на камнях. Ушибленная нога побаливает, но вроде бы ничего не сломано, даже неубиваемые очки целы.

Закери протягивает руку, чтобы разобраться, что вокруг, его пальцы смыкаются на чьей-то руке, и, вздрогнув, он отдергивает свою.

Потом он еще раз ее протягивает, но та, чужая рука по-прежнему там, окаменелая, выглядывает из груды камней, которые вовсе не просто так камни. Рядом с рукой валяется нога и еще что-то круглое, по форме похожее на полголовы. Опершись, чтобы встать, Закери попадает рукой на бестелесное бедро.

Он стоит посреди лежбища битых статуй.

Еще одна рука рядом держит стоймя незажженный факел, настоящий факел, судя по виду, не высеченный из камня. Осторожно ступая, Закери подходит и забирает его у руки.

Положив к ногам меч, он роется в сумке в поисках зажигалки, благодарный своему прошлому “я” за то, что тому хватило сообразительности включить зажигалку в список предметов первой необходимости.

После нескольких попыток ему удается факел зажечь. Теперь света достаточно, чтобы сориентироваться, хотя все равно непонятно, куда же ему идти. Отдавшись закону гравитации, он следует вниз по склону, просто потому что так шагать легче. Обломки статуй шатко покачиваются у него под ногами. Чтобы не потерять равновесия, приходится опираться на меч.

Управляться сразу и с факелом, и с мечом, идя по неверной поверхности, непросто, но бросить хоть что-то Закери не осмеливается. Факел необходим для света, а от меча исходит этакое ощущение, значимости. Осколки мрамора сыплются из-под ног, вызывая миниатюрные камнепады из разных частей тела. В какой-то момент, покачнувшись, он роняет меч и хватается за что-то, на ощупь совсем другое, чем камень.

Под его пальцами – череп, и отнюдь не из мрамора или слоновой кости. Это человеческий череп, и на нем сохранилось еще кое-что из плоти, когда-то его одевавшей. Пальцы Закери путаются в остатках волос. Он брезгливо отдергивает руку, трясет ею, стряхивает прилипшие волоски.

Закери всовывает факел в предназначенную для этого мраморную руку, которая очень кстати неподалеку торчит, и внимательно рассматривает останки, хотя совсем не уверен, что ему этого хочется.

Труп, почти что скелет, посреди мраморных обломков едва заметен. Пройди Закери в нескольких шагах по ту или другую сторону от него, он бы никогда его не увидел, хотя теперь, на него глядя, не может не различать запаха разложения.

Этот прах не опутан ничьими воспоминаниями. На нем лишь обрывки истлевшей одежды. Тот, кто жил в нем когда-то, ушел, забрав с собой свои истории, и оставил лежать кости, сапоги да кожаные ножны, обернутые вокруг тулова и пригодные для меча, которого в ножнах нет.

Закери медлит, разрываясь между очевидной полезностью ножен и отвратительной необходимостью потревожить скелет, чтобы заполучить их. Итогом внутреннего спора с самим собой становится то, что он задерживает дыхание и неуклюже расстегивает ремень, освобождая от него бывшего владельца и разрушая, по ходу дела, кости и мертвую плоть.

Неудивительно, что при этом ему является мысль, что та же судьба может постигнуть и его, здесь, внизу, и он изо всех сил выталкивает ее из головы, эту мысль, сосредоточившись на практической стороне неприятной своей задачи.

Сняв наконец с мертвеца ножны и прилагающиеся к ним кожаные ремни, он на практике выясняет, что они подходят к его мечу – если не идеально, то сносно. Подумав с минуту, как надеть ножны поверх свитера, он справляется и с этой задачей, и теперь меч находит себе место у него за спиной.

– Благодарю тебя, – говорит Закери покойнику.

Тот молчит, но определенно доволен, что сослужил службу.

Закери продолжает свой путь, спотыкаясь о мрамор. Идти стало легче. Одна рука может передохнуть, пока факел в другой.

Куски статуй становятся мельче, и наконец под ногами у него шуршит мелкая каменная крошка. Поле битого мрамора сужается в нечто, похожее на тропу.

Тропа приводит его в туннель.

Закери кажется, что свет факела становится глуше.

Неизвестно, сколько времени он уже идет. А вот как там наверху? Январь еще или уже не январь? Идет снег или перестал?

Он слышит только свои шаги, свое дыхание, биение своего сердца, да еще потрескивание факела, пламя которого определенно слабеет, что очень печально, ведь он-то надеялся, что это волшебный неугасимый факел, а не обыкновенный, который когда-нибудь да прогорит.

Но тут поблизости возникает звук, источник которого – не он. Кто-то другой движется по земле.

Звук не пропадает, а становится громче. Там кто-то большой. Позади него, а теперь и бок о бок.

Повернув голову, Закери видит в свете факела один огромный черный глаз, окольцованный светлым мехом. Глаз смотрит на него благодушно и безмятежно моргает.

Закери протягивает руку, касается мягонькой шерстки. Чувствует под рукой стук огромного сердца, а потом существо, еще раз моргнув, разворачивается и исчезает, перед тем позволив ненадолго увидеть свое длинное ухо и пушистый, комочком, хвост.

Закери смотрит во тьму вослед гигантскому белому кролику.

Разве это все не началось с книги?

Или оно еще старше? И то, что привело его сюда, гораздо, гораздо древней?

Он пытается отметить знаковые моменты, рассортировать значения.

Да нет больше никаких значений. Нет и все.

Голос в его голове звучит, словно шепот ветра.

– Что? – вслух спрашивает Закери.

– Что? Что? – многократно отвечает ему эхо.

Ты опоздал. Продолжать – глупо.

Закери достает из-за спины меч и выставляет его против темноты.

Разве ты не знаешь? Ты уже мертв.

Закери прислушивается, хотя ему неприятно.

Ты вышел, рано утром пройтись и упал в снег от усталости и стресса, а затем наступило переохлаждение, и тело твое осталось под снегом. Никто тебя не найдет, пока снег весной не растает. Здесь так много снега. Друзья думают, что ты пропал, хотя на самом деле ты лежишь у них под ногами.

– Это неправда, – говорит Закери совсем не так уверенно, как ему бы хотелось.

Да, неправда, потому что у тебя нет друзей. И вся эта история – выдумка. Жалкая попытка твоего разума сохранить себя. Это он сочинил историю с любовью, приключениями и тайной. Со всем тем, что тебе хотелось бы пережить, но ты этого не обрел, потому что слишком занят был игрой в игры и чтением книг. Твоя растраченная впустую жизнь подходит к концу, вот для чего ты здесь.

– Да заткнись ты, – говорит Закери в темноту. Ему хотелось бы это выкрикнуть, но слова звучат слабо, бессильно, громкости не хватает даже на то, чтобы эхо их подхватило.

Ты и сам знаешь, что это правда. Сам в это веришь, потому что это правдоподобней, чем твои выдумки. Ты притворяешься. Воображаешь себе этих людей и эти места. Рассказываешь себе сказку, потому что слишком боишься правды.

Факел угасает. Холод, как снег, крадется по его коже.

Оставь. Тебе не найти выхода. Да выхода и не существует. Ты в конце пути. Игра окончена.

Закери заставляет себя идти. Тропы он больше не видит. Сосредотачивается, делает шаг, потом другой. Его бьет дрожь.

Сдайся. Сдаться легче. Сдашься – и сразу станет теплей.

Факел гаснет.

Незачем бояться смерти, ведь ты уже мертв.

Закери пытается сделать шаг, но не видит, куда ставить ногу.

Ты мертв. Ты погиб. Другой, дополнительной жизни нет. У тебя был шанс. Ты сыграл – и проиграл.

Закери опускается на колени. Он думал, что у него есть меч, но зачем ему меч? Это так глупо.

Да, это глупо. Это чепуха. Хватит уже тебе фантазировать о мечах, путешествиях во времени и мужчинах, которые правдивы с тобой, о королях-совах и о Беззвездном море. Ничего этого не существует. Ты сам все это придумал. Все это только у тебя в голове. Остановись. Идти больше некуда. Ведь ты очень, очень устал.

Это правда, он очень устал. От ходьбы. От стараний. Он даже не знает, чего хочет и чего ищет.

Конечно, откуда ж тебе знать, чего ты хочешь. Ты никогда этого не знал и никогда не узнаешь. Все, дело дохлое. Это конец.

И тут Закери кажется вдруг, что на предплечье у него лежит чья-то ладонь.

– Не верьте, – говорит еще чей-то голос у самого его уха. Голос незнакомый, и у него акцент, которого он распознать не может. Британский, ирландский, шотландский, что-то в таком роде. Он так же плох в распознавании акцентов, как и во всем остальном. – Он все лжет, – продолжает голос. – Не слушайте его.

Закери не знает, какому голосу верить, хотя речь с британско-ирландско-шотландским акцентом, как правило, звучит ответственно и почтенно, а у другого голоса никакого акцента нет, но, может быть, вообще нет никаких голосов, может быть, ему правда следует отдохнуть. Он пытается лечь, но кто-то тянет его за руку.

– Здесь нельзя оставаться, – настаивает один из голосов. Британский.

Ты вообразил себе, что к тебе пришла помощь, так отчаянно тебе хочется в это верить. Ты хоть понимаешь, как это жалко?

Рука отпускает его предплечье. Да и не было никакой руки, ничего не было.

Вспышка света, ослепительная яркость внезапно простреливает пространство. На секунду впереди становятся видны туннель, тропа и огромные деревянные двери, а затем снова падает темнота.

Ты ничтожная, унылая, никому не интересная личность. Перестань трепыхаться. Что бы ты ни сделал, это не может ни на что повлиять. О тебе уже все забыли. Оставайся здесь. Отдыхай.

– Поднимайтесь, – говорит другой голос, и рука, ухватив его за предплечье, тащит его вперед.

Закери неуклюже поднимается на ноги. Меч, что у него в руке, хлопает его по колену.

Как же он мог забыть! У него же есть меч!

Нет!

Голос, звучащий из темноты, вдруг меняется. Прежде он был невозмутим, уверен в себе, спокоен. А теперь – зол.

Нет! – повторяет темнота сразу, как только Закери делает шаг, и кто-то – гадость какая-то – вцепляется ему в щиколотку, обвивается вокруг ног, пытается повалить на землю.

– Вот сюда, – произносит британский голос, теперь настойчивей, и тянет его куда-то вперед. Закери слушается, и ему очень хочется пуститься бегом, но каждый шаг дается с трудом, кто-то камнем висит у него на ногах.

Он крепко сжимает рукоять меча. Сосредотачивает внимание на той руке, что ведет его за предплечье, стараясь не думать о том, что ползает у него по ногам и свивается вокруг шеи, хотя эти ощущения ровно так же реальны.

Он не один. Это происходит на самом деле.

У него есть меч, и он находится в пещере, которая лежит под забытым городом, расположенным где-то поблизости от Беззвездного моря, и он потерял след Судьбы, и ничегошеньки не видит, но все-таки, черт побери, он верит.

Теперь он передвигается быстрей, один шаг, потом еще и еще, хотя таинственная тварь путается у него в ногах, не отставая, и так они идут по тропинке, которую перегораживает что-то вроде стены.

– Погодите, – говорит голос, который не является темнотой, и теплая ладонь оставляет его, заменившись чем-то, что не ладонь точно, а тяжело, ледяным грузом виснет у него на плече.

Прямо перед ним возникает полоска света. Похоже, открылась дверь.

Темнота издает ужасный звук, не визг, конечно, но другого слова Закери подобрать не в силах для того скрипуче-пронзительного ужаса, который вспыхивает у него и в голове, и рядом.

Это так оглушительно, что Закери спотыкается, и темнота хватает его, пытается стащить с него ботинки, обвивая ноги, тянет назад. Потеряв равновесие, он падает и, чувствуя, что его утаскивает во тьму, думает только о том, чтобы не уронить меч.