Текст книги "Смертию смерть поправ"

Глава шестнадцатая
Тотем

Второй весной Эдип ушел от змей.

Глава семнадцатая
Жизнь-для-смерти

И Урию укрыли простынями, и одеялом земли укрыли, и плакали много, потому что печально и плохо все это.

Да, это так.

И Маленький у себя в закоулках плакал, потому что любил своего прадеда Урию, и думал, что ему было бы веселее там, В МИРЕ ИНОМ, если бы обрезал его весельчак дед, если бы попил из маленькой пипки крови себе на сны. Я бы отдал тебе ее всю, но ты вот не дождался моего прихода, а я и поцеловать тебя не могу, не пускают меня стенки дома Марии, внучки твоей и моей матери; и еще я плачу оттого, что как ни хвастал Хаи, что придет тебя навестить и подвезти, он не сможет этого сделать, потому что позвал его в себя крик из России, он сейчас болеет человеком в сумасшедшем доме на Оке, и только стругает кресты, много-много крестов, там и мой высокий стоит, дедушка, а тебе идти придется пешком, а тебя спеленали туго, как пойдешь ты и как дойдешь? Где, когда и зачем упадешь?

Да, это так.

Подожди, полежи немного, я сейчас, ЗДЕСЬ я могу еще вылезти из своей конуры, как и ты вылез из другой своей, подожди, сейчас я тебя освобожу, сейчас, ДЕДУШКА, вот только пусть мать моя немного забудется, и я уползу в самый дальний ее угол, и там приду к тебе, а она будет думать, что я притих себе где-то, что играю с ней в ее прятки, дедушка, она очень смешная и очень славная, твоя маленькая девочка Мария. Маленький молился так у себя внутри, в царствии своем, где он царь и владыка, и тихо двигался к выходу, и притих там, и Мария счастливо уснула у ног своего деда. И тогда Маленький распеленал старика Урию, и старик потянулся до хруста, и обещал, что по снам будет приходить в ночи Маленького, когда его скрутят пеленками тоже, и будет раскрывать его тоже, чтобы Маленький мог побегать по своим тропам свободно, а не лежать кульком в тряпках, чтобы, видишь ли, вырасти стройным.

Да, это так.

Ух ты, ух ты, какой ты малый славный, ух ты, ух ты, маленький мой стручок! Ишь какие крепкие ручки, ишь как рвут они славно узлы мои, ишь ты, ишь ты, моя травинка, ну-ка открой мне глаза, чтобы я смог тебя рассмотреть хорошенько, РАСПЕЛЕНАЙ мне глаза, внучек, чтобы мне прикоснуться к тебе совсем. Э, какой ты смешной, червячок мой, змейка моя смешная, ой, не трогай меня так часто, а то я УМРУ со смеха! Ну-ка, ну-ка, похлопай в ладошки, а я покажу тебе танец, самый славный и самый печальный, неподвижный самый из всех, ты стучи, ты стучи ладонью, из пеленок я сделаю платье, и прикроюсь, прикроюсь стыдливо, завлеку тебя, малышня; ты стучи мне, стучи ладонью, чтобы ноги мои открылись, чтобы ноги мои побежали на Оку, где старик Хаи, чтобы ноги бежать не устали, чтобы ноги сказать не устали, что мы знаем о деле его. Ты стучи, ты стучи мне танец, ты стучи мне веселую пляску, бейся в руки себе, в ладони, ты сейчас ковыряй в них дырки, в нашем танце сверли в них дырки, чтобы не было больно потом, чтоб ПОТОМ они просто раскрылись, просто вспомнили и открылись, пляску вспомнили, ты стучи. Не жалей, не жалей ладони, мы с тобой уже близко к цели, вот Ока течет, высока-Ока, и вот дом стоит, где Фома, где Фома сидит, и Хаи сидит, и где крест твой стоит у ворот. Ты стучи мне в ладони, стучи, ты на плечи мне в пляске лезь, ты примерься, малыш, примерься, ты раскинь свои руки в крест. Ты стучи мне, стучи, малыш, ты запомни дерево это, и размеры его запомни, ведь тебе в нем висеть, не мне, ты его осмотри хорошенько, ты советы им сделай всем, что и как, почему и зачем, пусть Хаи тебя тоже посмотрит, пусть узнает он ТОЖЕ ПЕЛЕНКИ: был отравлен он мамой твоей, потому ей готовит подарок, крест для сына готовит ей, пусть узнает Хаи тревогу, пусть мольбы свои вспомнит во снах, пусть узнает закон справедливый, что ты просишь, на сколько просишь, все получишь, но вместе с платой, что просил, тем и будешь платить, ты просил во снах избавления, ты просил у Марии прощения, ты просил у Марии смерти, и она тебе отдала, так и ты отдашь ей тоже, смерть ее ты отдашь, Хаи, смерть ее и процентов немного, сыну крест приготовь, Хаи.

Да, конечно, уж это так.

Старые ноги Урии твердо и молодо били тропу, и она была ровной и славной без высоких поворотов, когда боишься открыть левый глаз, чтобы не рухнуть вниз, влево и вниз, потому что ты порядком стар и боишься уже высоты. Тропа сама билась в ноги Урии, как тогда она билась в ноги Хаи, чтобы он забыл о песке, чтобы узнавал новую пляску, когда ты здесь еще и уже не здесь, когда нет в тебе времени протяженного, когда ты видишь все разом, как вот видишь ты вечером звезды, все звезды вместе, а ведь многих из них уже нет в живых, только свет их бредет к тебе. Тропа билась о ноги Урии, и пеленки бежали за ними бараном воды в ветре, и Маленький сидел счастливый на шее старика, и видел весь мир и богатства его, и смеялся уже сейчас Маленький, как будут искушать его в юности, предлагать вот эти вот земли. Урия учился этой новой для него ходьбе, вспоминал о ней, потому что знал ее уже прежде, знал, но забывал в своих других тропах на земле. Учился-резво-гнулся-в-коленях, и рад был очень, что Маленький здесь с ним, что помогает ему скрипом ладоней, что бьет ему такт стопами своими ЦЕЛЫМИ в предплечье, раз-раз-и-два. И теплая пипка на шее сидит у Урии, теплая и пахучая, дай я ее кусну, эх, как все хорошо устроилось, надо бы всем рассказать об этом, но как рассказать, чтоб поверили? Ведь и Урия сам боялся, сам боялся, а уж он был смельчак большой, как бы им рассказать, малыш, чтобы они не боялись, чтобы их не вспугнуть, чтоб помочь им? У тебя молодая головенка, у тебя сердечко туковое, ты уж постарайся, Маленький, очень-очень их жалко мне, они кричат, потеют, машут руками, но всегда, ПОСТОЯННО боятся ухода своего на тропу, всегда, постоянно, разве только вот забывают, когда ложатся с подружкой в холод росы песка? Или когда стучит их сердце, ты стучи мне, стучи мне пляску, когда ЖАЖДОЙ стучит оно? Может быть, вот здесь есть выход? Ты подумай, ты много думай, много-много, малыш-стручок, а они тебя пожалеют, ПРИРАСТЯТ тебя к маме-дереву, прикрепят тебя, чтобы ПРОРОС. Вон какие вкусности в пятках, вон какие веселые пальчики, ты, мой Маленький, много думай, как раздать себя всем без обиды? Чтобы каждому из евреев по кусочку тебя досталось, чтобы каждый счастливее стал? А они благодарные люди, они тебя не забудут, они тебя возвратят, подвесят на ЭТОТ крестик, чтобы ты посмотрел и ВСПОМНИЛ, чтобы землю опять увидел с высокого лобного места?

У тебя головка веселая, ты придумать должен питье им, чтобы вечно они утолялись и чтоб вечно опять хотели? Дай напиться своей им крови, пусть вино это будет евреям, пусть напьются и веселятся, ничего-ничего не боятся? Ведь мы пьем у маленьких кровушку, когда пипки им подправляем, так и ты отдай им напиться, все отдай, что в тебе течет, и что хочет бежать и течь?

Да, конечно, уж это так.

Веселая тропа ударила в Урию, что Мария, внучка его, хочет проснуться и что Маленькому пора домой, чтобы отнес его назад поскорее, хватит веселья и плясок, еще есть СОРОК ДНЕЙ ПЕЧАЛИ, пока Урия будет идти по прямой дороге, наговоритесь еще, успеете, еще надоест вам это.

Мария проснулась и боль ее к Урии почти ушла.

Иосиф равнял землю над Урией и вспоминал, как совсем недавно веслом своим он закрывал другую яму, как хотелось ему к Марии, так же сильно, как и теперь. Ничего, ничего, Иосиф, потерпи, потерпи, Иосиф, там ведь боженька у нее, нельзя ее узнавать человечески, пока он всем не откроется, ты терпи, терпи, Иосиф, ты копи, копи, Иосиф, еще много будет у вас детей, еще ты не устанешь долго в Марии своей, еще и ей полюбится человечья забота тоже, не только что ГОСПОДНЯ. Вот Урия ушел, и Хаи ушел, и змеи те две, и вода в Иордане тоже ушла, наверное, а моя нежность к Марии не уходит себе, а приходит, э, я ЗНАЮ кое-что, я КОЕ-ЧТО знаю, потом, может быть, расскажу ТЕБЕ, ГОСПОДИ, откуда в Марии мальчик, я знаю, я тоже не глупый, я КОЕ-ЧТО знаю, мальчик этот от ЛЮБВИ моей у огня, от молитвы моей у огня, я ЗНАЮ, когда он рождался, я помню, как кололся я надвое, как выходило из меня что-то тогда, как упал я молитвой к ТЕБЕ, как огонь сушил меня прочь совсем. Я буду молчать об этом, мне это надо продумать, но я ЗНАЮ, я ВЕРЮ, что это так. И СПАСИБО тебе, спасибо, и Хаи спасибо, и Урии, и воде Иордана спасибо, и рыбе спасибо тоже, что отметила мне уродца. И тебе, Мария, спасибо, и МАЛЕНЬКОМУ спасибо, что пришел, что хочет открыться, я буду тебя часто трогать, рукою трогать сверху, а внутрь толкаться не буду, чтоб тебя не вспугнуть шумом.

Глава восемнадцатая
Веселые параграфы

§ 25.

К моменту половой зрелости, то есть способности зачать СЫНА-СОЗДАТЬ-ИЗ-СЕБЯ-МИР-ИНОЙ, человек так или иначе сталкивается психически со средой в детских страхах и максимализме отрочества, сталкивается уже в своей собственной яви, не говоря уже о наследственной предрасположенности. Потому, его ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ половой акт, акт разложения обогащенного белка, дает ИНДИВИДУАЛЬНУЮ духовную потенцию к первому зарождению плода. Дети не могут рожать, время их полового созревания взаимосвязано с их психическими встречами, быть может, даже находится в прямой зависимости от их полноты и трагичности.

§ 26.

К рожденному ребенку мы должны относиться, КАК К ВЫСШЕМУ, в категориях нравственности. В самом деле: он опытнее, старше нас, так как наследует для своего подлинного рождения более позднюю чью-то смерть, чем мы, родившиеся раньше его и глотнувшие более молодую энергию смерти. Ребенок не разделяет себя с миром ОТЦА, он одухотворяет его, ждет от него ответа, он не отделяет свой СЫНОВНИЙ мир в человеческой гордыне, он безгрешен.

Моя маленькая дочь просила ягод, ей сказали-поди-узнай-есть-ли-черные-на-кусте-смородины.

Она подошла и спросила у куста: КУСТ, у тебя яги черные есть?

И долго, и терпеливо ждала от него ответа.

Господи, ужли не ясно, что этой ЮРОДИВОСТИ детской, этой УБОГОСТИ детской мы всем добрым в себе обязаны?

§ 27.

Послание Павла к Коринфянам, глава 1, стих 20–21.

Где мудрец? Где книжник? Где совопросники века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?

Ибо когда мир СВОЕЮ мудростию не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.

§ 28.

Послание Павла к Коринфянам, глава 3, стих 18.

Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым.

§ 29.

Читаю и перечитываю Павла. Зачем, для чего? Для чего выписываю? Чтобы спастись по малости сил, это ясно, как ясно и то, что буржуазность моя дерется насмерть с некиими делами, которые узнаются мною, когда я думаю и пишу. Все во мне плачет о безумии моем, мне не надо санитара и лекаря, собственный лекарь, который Я, фиксирует болезнь.

§ 30.

Человек-посредник-толкователь БЫТИЯ, медиум абсолютного единства вселенной. Но я говорю, что он и делатель его. Ибо ясно, что толковать можно лишь то, что есть уже, но этот акт толкования есть живой акт, ПОЛОВОЙ АКТ, акт совокупления, дающий СЫНА, а не раскрывающий ОТЦА И ТОЛЬКО.

§ 31.

Сократ и Кант – две противоположности в наиболее гениальной яви, в наиболее резком разделении мира ОТЦА и мира СЫНА. Почитание ОТЦА ВОВНЕ у Сократа, почитание СЫНА В СЕБЕ, осознавшего себя и свои законы, у Канта.

Но ни один, ни другой, не есть суть моя – не клубят они ТРОИЦУ, не молятся ей; экзистенция Христа суть моя, и пусть будет моя молитва неиссыхающей!

§ 32.

Фрейд и миф об Эдипе и Тотем ставит в единстве уже человеческой деятельности, оставляя вопрос о появлении человека в мире за скобками, так же, как он говорит об отношении ребенка к отцу в семье, причем ясно, откуда взялся сын, если есть отец, но совсем не ясно, откуда же взялся отец и первоотец, и свойственен ли ему какой-либо комплекс? Или это возникает только в семье, то есть достаточная нравственность и социальные достижения снимут эти вопросы? Но что же тогда делать с самым ранним и неосознаваемым страхом ребенка, страхом ИНЦЕСТА и одновременно либидиозностью на себя? Я думаю, что миф об Эдипе и законы Тотема суть предания о зарождении сознания, где миф об Эдипе есть история пухлоногого прачеловека, а организация Тотема и Табу – его первые дела по переустройству мира, которым мы теперь так цивилизованно горды.

§ 33.

Фрейд всегда останавливался перед загадкой Тотема.

Даже ему, столь свободному и творящему истину, его человеческое ТАБУ запрещало сделать простой и естественный вывод, последовательный вывод: человек произошел от ИНЦЕСТА, от кровосмешения того животного, которого он сейчас обожествляет как предка. Естественно, что боязнь ИНЦЕСТА при осознании своего происхождения, что присуще единственно человеку, боязнь кровосмешения как хода к вырождению и самоуничтожению рождает запрет Тотема, рождает собственно закон самосохранения.

§ 34.

Мы переносим эту нашу, нами осознанную в пралюдях, идею на весь животный мир, создаем прекрасную теорию борьбы за существование в мире животных, хотя там именно этой-то, подлинной борьбы за выживание нет: лев не совокупляется с волком, он не знает Тотемизма и потому идет рано или поздно к смерти, как шел динозавр или еще какой-нибудь покорный зверь. Психические потрясения и здесь, конечно, создают мутации, но все же они слишком примитивны, чтобы полностью спасти зверя от вырождения.

Мы переносим на животных свой собственный СТРАХ, осознанный страх необходимости смерти для рождения иного.

§ 35.

Это и есть первородный грех человека.

ПЕРВОРОДНЫЙ, скрывающий свое знание о РОЖДЕНИИ, антиномией сознания выделяющий БОГА-творца человека вовне, сублимируя вытесненную боязнь ИНЦЕСТА в религиозность.

§ 36.

Бог, великий Бог, которому человек готов поклоняться, создал мир ИНЦЕСТОМ, совокуплением-загадкой, внушающей мистический страх человеку, – кровосмешением с самим собой, ибо он, Бог, везде и во всем.

Так, человеческое сознание, борясь за собственную продолжительность и вечность, создает Бога, лишь бы забыть о собственном знании загадки рождения и неминуемости выхода в смерть, выхода в иную ипостась.

§ 37.

И тайна сия велика есть.

§ 38.

Почему люди закрывают мертвым глаза? Какую энергию выделяют эти проводники души? Какое непосредственное знание несут они стоящему рядом живому, в какие мысли и слова будет расшифровываться душа в своих сорокадневных метаниях, пока не разложится весь белок прожитой жизни?

§ 39.

Старики становятся детьми в зародыше, готовятся старики к БОЛЬШОМУ РОЖДЕНИЮ.

§ 40.

Не надо умерщвлять плоть, не надо изгонять дьявола – его нет.

Не надо совершать своего хода к Богу, уничтожая его вещные проявления. Тихо и строго, как Сократ, должен осознавший в себе потребность этого великого хода понять средства его и вести свою молитву и проповедь, искать свое благо, никак не нарушая блага иных, ибо твое благо в любви ко всем.

Все эти насильственные перестройки быта неправедны, ибо они противоречат самой сути Бога: он исторгал свой мир иной из себя, это был его, Божий счет, он уничтожал, разрывал себя для другого мира, а не другой мир для СЕБЯ.

§ 41.

Пространство сжалось и вытолкнуло часть себя наружу вовне, которое опять-таки ЕДИНО. Это и есть ВРЕМЯ.

§ 42.

Поэзия – дитя ИНЦЕСТА, совокупления человека с самим собой; и только поэты могут расшифровывать нам БЫТИЕ, потому что их половой акт реализуется в слова и понятия, которыми мыслим мы.

В поэзии мы имеем процесс делания, рождения, процесс Бога в единстве слова и ритма, их взаимной отрицательности для нового производного.

§ 43.

Вероятно, что гениальный поэт, который всегда пророк, имеет в мозгу следующие НАРУШЕНИЯ: зрительные, слуховые, осязательные, словом, все нервы врастают у него в пути, ведущие к СЛОВООБРАЗОВАНИЮ, врастают или создают резонанс поля. Такой НАРУШЕННЫЙ МОЗГ, следовательно, в абсолюте будет раскрывать наше человеческое в-мире-бытие человеческими же словами. Какой-нибудь, скажем, Иоанн Богослов или Дант, Гомер – Гесиод? Екклезиаст? Тютчев? Фалес или Демокрит?

§ 44.

Осип Мандельштам в книге о Данте:

Кружащий нам головы мефисто-вальс экспериментирования был зачат в процессе поэтического формообразования, в волновой процессуальности, в обратимости поэтической материи, самой точной из всех материй, самой пророческой и самой неукротимой.

§ 45.

Гален и Симплиций о Демокрите:

Лишь у людей признается что-либо белым, черным, сладким, горьким и всем прочим в этом роде, поистине же все есть БЫТИЕ И НИЧТО.

И это опять его собственные выражения, а именно – он называл атомы БЫТИЕ, а пустоту, где они движутся, – НИЧТО.

§ 46.

Плутарх об Анаксимандре:

Еще говорил он, что первоначально человек произошел от животных другого вида, так как прочие животные скоро начинают самостоятельно добывать себе пищу, человек же один только нуждается в продолжительном кормлении грудью, вследствие этого первый человек, будучи таковым изначально, никак не мог бы выжить.

§ 47.

Сейчас очень часто говорят, что наша жизнь на земле суть странный биохимический эксперимент внеземной цивилизации, отсюда-де и религиозность народов и, скажем, абсолютная объективация абсолютной идеи Гегеля.

Очень возможно, что так оно и есть, меня лично это совсем не смущает и не обижает, потому что проводить опыт, строить его характеристики можно лишь исходя из ОПЫТА той самой внеземной цивилизации, которая создала меня СВОИМ кроликом, то есть быть с ней в неразрывном единстве пуповины, рождаться из нее.

Очень возможно, что с их точки зрения наша планета с ее жизнями и смертями есть лишь что-то подобное пенициллиновой плесени или альфа-распаду, бог с ними со всеми.

С нашей точки зрения наша жизнь на земле должна быть счастливой, потому что без нас, без человеков, этого бытия просто не было бы в той феноменологии, которую фиксируем мы, возможно, что была бы другая, но что нам до нее.

Вопроса же о Боге или об абсолютной Идее, ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, что мы лишь научно-исследовательский полигон сверхразумной цивилизации, НЕ СНИМАЕТ. Ибо встает простой другой: а откуда взялась эта внеземная цивилизация? И тот разум, опытом которого является она? И т. д. и т. п.?

До бесконечности?

Нет, до тех пор, пока мы сами не сможем в нашем ЭТИЧЕСКОМ опыте принять в себя единение конечного существования и бесконечного сущего в нас, мы не сможем вступить в пору позитивного гуманизма, а всегда будем бояться божьего суда и биться над вопросами квантовой или волновой сути бытия.

Говорят, что мы можем быть потомками пришельцев с их тоской и знанием иного мира?

Ну что ж, и это совсем неплохо, правда, ничем не лучше, чем знание, что люди произошли от змей или овец, или от обезьян.

Ибо вопрос, а откуда ПРИШЛИ мы, откуда взялась наша прежняя Родина, вон та голубая звезда, опять остается вопросом.

Нет, мне очень нравится, что царствие божие в нас самих, очень нравится человек, который сказал это.

§ 48.

Диодор:

Если в подобной способности земли производить ТОГДА животных некоторые начнут сомневаться, то египтяне со своей стороны доказывают это тем, что продолжается у них доныне.

Ибо в Фиваиде, в Египте, когда Нил разливается, от размякшей земли и от наступившего внезапного солнечного зноя, благодаря которому поверхность земли во многих местах гнить начинает, родится бесчисленное множество мышей. Таким образом, говорят они, можно видеть, что даже из земли окрепшей, когда воздух теряет прежнее свое строение и умеренность, родятся животные. А из этого можно заключить, что подобным образом и в первичном происхождении всех вещей различные виды животных родились из земли. Вот какого мнения были древние относительно первоначального происхождения всех видов.

§ 49.

Марк Аврелий:

Спящих, полагаю, называет Гераклит работниками и сотрудниками в мировом процессе.

§ 50.

Ипполит о Гераклите:

Он учил, что бессмертные смертны, а смертные бессмертны: жизнь одних есть смерть других и смерть одних есть жизнь других.

§ 51.

Быть может, как жизнь и смерть дерева дает нам возможность дышать в биосфере, так жизнь и смерть человеков дает возможность дышать в Х-сфере другому живому в мире ином?

§ 52.

Послание Павла римлянам, глава 8, стих 24.

Ибо мы спасаемся в надежде.

Надежда же, когда видит, не есть надежда, ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?

§ 53.

Юродством проповеди, безумством проповеди приходил ОН спасти верующих. И что может быть безумнее, что может быть ЮРОДИВЕЕ, чем сказать верующим и неверующим, что БОГ ИХ – СМЕРТЬ ИХ, и что ей надо молиться, для нее жить?

И я это говорю.

Мудрость моя мне нужна для вопросов, ответов нет в ней. Юродство мое отвечает мне через слезы и судороги рук, которые ищут слова. Но и мудрость моя и безумие мое суть дети ТРОИЦЫ, они едины, как едина жизнь-для-смерти, ибо смерть принимает нас, берет нас к себе, ЛЮБИТ НАС, какими бы мы ни были в жизни, как бы не грешили.