Текст книги "Настольная книга психолога: мастерство общения с клиентом"

Л. Арон и А. Бушра (Аrоn L., Bushra A.,1998, по: Россохин А. В., 2010) важнейшим и неизбежным аспектом психоаналитического процесса признают то, что аналитик и пациент взаимно регулируют регрессивные состояния друг друга. Одной из основных задач аналитика при этом становится помощь пациенту в переходе в это состояние и обучение более свободному переключению с одного состояния на другое. В процессе аналитического взаимодействия происходит совместное внутреннее и межличностное регулирование этого процесса, и главное – обоюдное рефлексивное переосмысление психических содержаний, возникающих в состоянии измененного сознания.

При этом аналитик должен быть способен к осуществлению хорошей рефлексивно-аналитической работы в собственном регрессивном состоянии, сохраняя при этом связь с регрессивным состоянием пациента, помогая ему также овладеть этой рефлексивной способностью и давая пациенту возможность сохранить независимость от аналитика.

А. В. Россохин (2010) вводит понятие интерсознания – регрессивного изменения сознания в процессе психоанализа, когда бессознательное оживляет сознание, давая место, с одной стороны, простору фантазии, ассоциациям, свободе творчества без чрезмерного контролирования ответных реакций Другого и, с другой стороны, – эмпатии, идентификации, проекции и интроекции при фокусировании на Другом.

Автор выделяет критерии интерсознания:

1) переход от преимущественной опоры на вербально логические, понятийные структуры, к отражению в форме наглядно чувственных (довербальных) образов;

2) изменения эмоциональной окраски отражаемого в сознании внутреннего опыта, сопровождающие переход к новым формам категоризации;

3) изменения процессов самосознания, рефлексии и внутреннего диалога;

4) присутствие во внешнем диалоге фрагментов внутреннего диалога;

5) изменения восприятия времени, последовательности происходящих во внутренней реальности событий, частичное или полное их забывание – например, сложность воспроизведения последовательности событий сновидения во время рассказа о нем в бодрствующем состоянии сознания.

Характерной особенностью интерсознания является оживление прошлого в настоящем, приводящее к активизации глубинных бессознательных содержаний личности и их взаимодействию с сознательным «Я». Этот интерактивный диалог приводит к возникновению у пациента специфического регрессивного изменения сознания.

У аналитика происходит расщепление его Эго на: 1) аналитическое Я – наблюдающее, свободное от конфликтов; 2) эмпатическое Я – сопереживающее, регрессирующее вместе с пациентом и 3) контрпереносное Я – подвергающееся воздействию собственных бессознательных конфликтов аналитика.

Возникает триалог между внутренними собеседниками пациента и аналитиком. Внутренний диалог обычно включает высказывания, отражающие позицию самоанализа с пересмотром привычных способов самовосприятия и восприятия окружающего мира. Аналитик в качестве «третьего собеседника» наблюдает, рефлексирует, анализирует, оценивает, т. е. формирует определенное отношение пациента к его содержаниям сознания.

Аналитик становится связующим звеном между внешним и внутренним диалогом, между внешними собеседниками и внутренними объектами. От него требуется соотношение своей точки зрения с точкой зрения пациента, опора на объективную реальность, принятие во внимание иных возможностей понимания вопроса.

Таким образом, аналитик обеспечивает одновременное существование совместного трансферного переживания, совместного сопротивления и совместных взаимоотношений – с одной стороны; совместного анализа и переосмысливания – с другой. Это взаимодействие способствует развитию у пациента возможности одновременно «пристрастного и беспристрастного» восприятия самого себя.

Взаимоотношения пациента и аналитика находятся в центре внимания психоаналитическо-интерактивной терапии (Хайгл-Эверс А. с соавт., 2001). Со стороны пациента они определены его старанием и искренностью. Со стороны аналитика взаимоотношения строятся с учетом собственных спонтанных ответных чувств и ассоциаций. Эти реакции разделяют на первичный перенос (пациента), контрперенос (реакции терапевта на перенос пациента) и бесконфликтный опыт.

Внимание терапевта направлено на интерактивную динамику обоюдных высказываний. Явная структура диалога основывается либо на одностороннем согласии, исходящем от терапевта, либо на взаимном соглашении, в котором понимание достигается в ходе взаимообмена, либо она прерывиста, что часто происходит у пациента и иногда – у терапевта.

Реальность, переживаемая психологом, сталкивается с реальностью, которая переживается клиентом. Эти столкновения могут образовываться следующим образом.

• Благожелательная критика психолога воспринимается клиентом как осуждающая, обесценивающая; обида становится для него непереносимой, поэтому в ответ выдаются колкости.

• Высказывание идеализированного психолога переживается клиентом как разочарование, и, чтобы избежать обесценивания психолога, клиент резко меняет тему.

• Процесс взаимообмена становится вдруг опасным для клиента из-за ощущения чрезмерной близости либо чрезмерного дистанцирования от кажущегося недоступным психолога. Клиент умолкает из-за возникшего недомогания, потери голоса или из-за сильного двигательного беспокойства.

При появлении подобного прерывания диалога необходимо проверить, не нарушил ли психолог границу переносимости клиента (как в отношении близости и дистанции, так и в отношении обиды, страха, стыда и вины). Используемые в данной терапии техники основаны на принципе аутентичного ответа психолога, принятия им на себя функций вспомогательного Эго и на работе с аффективными переживаниями клиента.

«Ответ» должен сообщать клиенту, что его проблемное поведение влияет на психолога; он должен продемонстрировать, что психолог как реальный человек отличается от перенесенного на него первичного объекта; он должен также ясно показывать, что психолог будет защищаться от подобного обращения с собой.

Принимая на себя функцию вспомогательного Эго, психолог дает образцы поведения, которыми клиент, находясь под воздействием доминирующего первичного объектного отношения, не владеет.

В случае идентифицирования с агрессором психолог отграничивается от несоответствующих действительности обвинительных упреков и противопоставляет подобным упрекам собственное мнение: «Я сейчас немного обижен тем, как вы меня оцениваете. Я, конечно же, не ангел, у меня есть слабости и недостатки, но в том чудовище, которое вы видите во мне, я себя не узнаю».

Когда клиент мазохистски приписывает вину себе, психолог мог бы сказать: «То, как вы сами себя осуждаете, приносит мне настоящую боль! Я хотел бы стать вашим адвокатом на этом суде, но может быть, вы хотите защитить себя сами?»

В случае архаичного внутреннего наказывающего преследования психолог, возможно, скажет так: «Я немного напуган вашей черствостью к самому себе, это звучит так беспощадно!»

В случае имитации норм в переносе на психолога отношения к идеализируемому первичному объекту «ответ» может быть таким: «Мне немного неловко оттого, что вы видите меня в слишком позитивном свете. Я не настолько хорош, как вам кажется!»

Аффекты клиента и их компоненты следует дифференцировать, идентифицировать, прояснять не только их самих, но и их контекст. Например, при работе с аффектами злопамятности и входящими в них импульсами мести, позиция психолога могла бы звучать приблизительно так: «Я хорошо понимаю то, что вы готовы вцепиться в вашего шефа, после того как он вас оскорбил; мне знакомо подобное чувство, но одно дело – хотеть что-то сделать, а другое – сделать это! Мой опыт подтверждает, что месть обязательно приведет к ответной мести!»

При выпадении мотивационной части, когда в переносе пациента на психолога проявляются такие реакции, как в отношении партнера, психолог может сказать: «Ваш гнев и ваше избегание, как я их понимаю, содержат какую-то безнадежность. Может быть, вы страдаете оттого, что у вас такие чувства и что я вызываю их у вас?»

При гипертрофии сигнальной функции с выпадением осознания психолог мог бы сказать следующее: «Я почувствовал сейчас презрение с вашей стороны. Вы выражаете это не столько словами, сколько лицом и тем, как вы обращаетесь со мной. Не знаю, заметили ли вы это».

При гипертрофии физиологической части психолог заявляет клиенту следующее: «Мне кажется, я причинил вам боль и поэтому вы злитесь на меня».

В чем различие между классическим и кляйнианским анализом? В первом случае – если аналитик во время сессии умрет, пациент ничего не заметит; во втором – если умрет пациент, аналитик ничего не заметит.

Иногда проблема клиента так близка консультанту, что он теряет контроль. Например, при работе с супружеской парой проблемы ревности консультанта в отношениях со своими родителями могут заставить его принять сторону одного супруга против другого. Или консультант принимает сторону ребенка в его конфликте с родителями, потому что обвиняет собственных родителей в плохом отношении к себе.

Поэтому уместно спросить себя: что этот человек заставляет меня почувствовать? И что эти чувства говорят мне о нем, о природе его отношений и о его воздействии на других людей? Действительно ли эти чувства – ценная интуиция и ответ на то, что сообщает клиент, или же я реагирую в соответствии с тем, что сам приношу в ситуацию.

Секс при исполнении

Необходимой дополнительной силой, вынуждающей Эго прекратить сопротивление, отменить процесс вытеснения и принять новый способ решения своих старых проблем, является, несомненно, чувство любви пациента к аналитику.

Дж. Стрэчи

Некоторые клиенты много жалуются на своих сексуальных партнеров, как бы изменяя им с психологом. Такие клиенты претендуют на роль любимого партнера, выходя за рамки Рабочего договора. Они опаздывают на сессии и задерживаются после них, забывают оплатить сессию или приходят без денег, пропускают сессии и отказываются оплачивать их и т. п.

Подобное поведение, по сути, является скрытым сексуализированным обольщением и отражает сопротивление чувству зависимости от идеализируемого психолога. Эротизированный перенос может также служить защитой от агрессивного отреагирования, к которому склонны зависимые, пограничные и нарциссические клиенты. И наоборот, продолжительный негативный перенос может использоваться как защита от непозволительного сексуального влечения, а у клиентов того же пола, что и психолог – как защита против гомосексуальных чувств.

Мазохистичные клиенты могут вызывать у психолога противоположного пола эротически окрашенные фантазии спасения, которые у него мгновенно испаряются при предъявлении клиентом чрезмерных требований. При этом кажущаяся мягкая забота о клиенте нередко оборачивается пристальным контролем, жертвенный альтруизм – мазохистским эгоцентризмом с обидчивостью и готовностью обвинять за «неблагодарность».

З. Фрейд (2008, с. 216–230) оставил ценные рекомендации работы с любовным переносом. При соответствующем переносе уступка любовным требованиям пациента так же опасна для анализа, как и подавление их. Нужно не отклоняться от любовного переноса, не отпугивать его и не ставить пациенту препятствия в этом отношении и в то же время стойко воздерживаться от ответных проявлений на него.

Необходимо «крепко держаться любовного перенесения, но относиться к нему как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении». Следует терпеливо продолжать аналитическую работу с более умеренной или «опрокидывающей» влюбленностью с целью «открыть инфантильный выбор объекта и окружающие его фантазии».

В случае, если у пациента наблюдается элементарная страсть, не допускающая никаких суррогатов, «приходится безуспешно отказаться от лечения и задуматься над вопросом, как возможны соединения наклонности к неврозу с такой неукротимой потребностью в любви».

Нет оснований оспаривать характер настоящей любви у влюбленности, проявляющейся во время аналитического лечения, но следует иметь в виду, что она вызвана аналитическим положением, то есть психоаналитик вызвал эту влюбленность введением в аналитическое лечение для исцеления невроза, и он не должен извлекать из нее личных выгод.

В. Райх (2006) перечисляет проблемы, с которыми сталкивается аналитик при попытках упразднения переноса, особенно у пациентов противоположного пола.

1. Остатки не устраненного чувства вины, которые соответствуют еще не полностью осознанному садизму в отношении объекта из детства.

2. Тайная надежда, что аналитик все-таки удовлетворит любовные требования.

3. Инфантильная привязанность к аналитику как к защищающей материнской фигуре.

4. Страх перед сексуальной жизнью, который проявляется в виде страха коитуса, требования непорочности или моногамии.

Наилучшие результаты получаются тогда, когда пациент еще до завершения анализа находит подходящий сексуальный объект. Поведение в новых отношениях можно аналитически контролировать и устранять возможные остаточные невротические явления. При этом важно, чтобы пациент не нашел объект до проработки позитивного переноса и чтобы терапевт не настаивал на поиске объекта и не вмешивался в его выбор.

А. Гугенбюль-Крейг (2018, с. 42) указывает на опасную тенденцию терапевтов использовать анализ личной жизни пациентов вместо устройства собственной личной жизни.

«Допустим, что интимная жизнь психотерапевта оставляет желать лучшего. Тогда рассказ о сексуальных переживаниях пациента может послужить ее заменителем. Удовлетворение подобным эрзацем может превратиться в привычку замкнутого аналитика, что, разумеется, в первую очередь вредно для него самого, поскольку психологическое развитие в таком случае заметно тормозится.

Иногда психотерапевты, подверженные этому пороку, неспособны говорить ни о чем другом, кроме как о своих пациентах. Их личная эмоциональная жизнь превращается в суррогат из чужих чувств, переживаний и проблем. Аналитик теряет не только свою личную жизнь, но и творческую оригинальность. Преимущество же квазисуществования в том, что оно позволяет человеку отстраниться от реальных страданий, занять удобную и безопасную дистанцию, наслаждаясь тем не менее всевозможными заменителями действительности».

О. Ф. Кернберг (2018) отмечает, что пациентки невротического склада, проходя анализ у мужчин-аналитиков, склонны развивать типичный позитивный эдипов перенос. Но у женщин с нарциссической личностной организацией в такой ситуации сексуализированные желания по поводу аналитика вызывают унизительное чувство неполноценности.

Мужчины невротического склада, проходящие терапию у женщин-аналитиков, обычно испытывают сильную тревогу по поводу своей потенции и компенсируют ее любовными победами вне терапии. Нарциссические мужчины-пациенты в анализе у женщин-аналитиков часто демонстрируют страстную любовь, которая на самом деле является агрессивным сексуализированным обольщением, отражающим трансферентное сопротивление чувству зависимости от идеализируемого аналитика.

Нарциссические женщины с ярко выраженными асоциальными чертами поведения, а также жертвы инцеста и сексуальных злоупотреблений психотерапевтов могут пытаться соблазнить аналитика в силу бессознательной идентификации с агрессором и реагируют гневной обидой на отказ аналитика отозваться на их сексуальные притязания.

Пациенты с пограничной личностной организацией могут упорно выражать эротические требования, предпринимать настойчивые попытки контролировать жизнь аналитика и даже выступать с суицидальными угрозами, пытаясь вынудить аналитика к взаимности.

По наблюдениям автора наиболее сильный эротический контрперенос возникает в четырех следующих случаях:

1) у аналитиков обоего пола с сильными неразрешенными нарциссическими чертами;

2) у мужчин-аналитиков при терапии пациенток с сильными мазохистическими тенденциями, у которых возникает «непреодолимая» сексуальная страсть к недоступному эдипову объекту;

3) у женщин-аналитиков с сильными мазохистическими тенденциями при терапии очень соблазняющих, нарциссических мужчин-пациентов.

4) мазохистические женщины-пациентки способны вызывать у своего аналитика-мужчины яркие фантазии спасения, имеющие сильный эротический компонент.

Автор находит полезным для аналитика дать развиться собственным фантазиям по поводу сексуальных отношений с пациентом, чтобы лучше осознать саботирующие аспекты личности пациента. Вне сексуальной сферы эти аспекты могут проявляться в требованиях смены времени приема, финансовой безответственности пациента, упреках в бесчувственности аналитика по отношению к особым обстоятельствам и т. п.

Когда пациентка испытывает сексуальные чувства к аналитику, тот может интегрировать свою идентификацию с сексуальным влечением пациентки и свою идентификацию с объектом ее желания. Для того чтобы установить в контрпереносе идентификацию с влечением его пациентки к другому мужчине, аналитик-мужчина должен обладать свободой контакта с собственной женской идентификацией.

Перенос у гомосексуальных пациентов с нарциссической личностной структурой в терапии с аналитиком того же пола приобретает чрезвычайно требовательный, агрессивный характер. Аналитику нужна внутренняя свобода в использовании своей психологической бисексуальности при возникновении у себя гомо– или гетеросексуальных чувств по отношению к пациенту.

Терапевту необходимо балансировать между фобическим нежеланием изучать защиты пациента, противостоящие полному выражению переносной любви, и риском агрессивного соблазняющего вторжения. Требуется систематически исследовать как выражения переносной любви пациента, так и его неизбежно следующие за этим реакции на фрустрацию этой любви.

– Я так вам признательна, доктор!

Вы позволите мне вас поцеловать?

– Нет. Строгие правила психоанализа запрещают мне лечь с вами на кушетку.

Аналитику следует воздерживаться от сообщения своего контрпереноса клиенту с тем, чтобы обеспечить себе внутреннюю свободу в исследовании своих чувств и фантазий. Переживание пациентом «отвержения» аналитиком надо исследовать и интерпретировать как запрет на эдиповы желания, нарциссическое унижение, сексуальную неполноценность и кастрацию. При этом чем удовлетворительнее собственная сексуальная жизнь аналитика, тем лучше он сможет помочь пациенту разрешить эти проблемы.

У. Штейнберг (2017) выделяет следующие мотивации эротизированных отношений психолога.

1. Сексуальные переживания психолога могут служить гиперкомпенсацией его личностной незаинтересованности клиентом в сочетании с такими факторами, как неудовлетворенные сексуальные потребности, подавленная сексуальность психолога или сексуализированное символическое стремление к целостности.

2. Психолог может проецировать на клиента свои неудовлетворенные сексуальные потребности.

3. Эротическая реакция психолога может иметь отношение к его собственным невротическим фантазиям. Психологи, которые боятся своей невротичной сексуальности, могут бессознательно передавать это отношение клиентам. В этом случае оба пытаются подавить свою сексуальность, вместо того чтобы признать ее и проанализировать.

4. Сексуальное влечение психолога может возбудить сознательное или бессознательное соблазняющее поведение клиента.

5. Сексуальная реакция психолога может быть бессознательным восприятием подавленной, неразвитой сексуальности клиента.

6. Психолог становится объектом, на который проецируется содержимое бессознательного клиента. Возможно, устанавливая сексуальный контроль над психологом, клиент компенсирует свое ощущение беспомощности; или соблазнение психолога может быть проверкой его способности справляться с сексуальностью клиента; или это соблазнение может оказаться для клиента способом ощутить свою ценность.

Проекция клиента

Я перед ним виноват, следовательно, я должен ему отомстить.

Ф. М. Достоевский

По З. Фрейду (2015) пациент облегчает мучительную ситуацию внутренней борьбы, с помощью проекции помещая в аналитика все плохое и чуждое своему «Я». В это время аналитик интуитивно обнаруживает связи фрагментов переживаний пациента, которые тот не может связать, и предлагает интерпретацию. Если она верна, пациент испытывает инсайт – адекватное осознание вновь пережитой, ранее вытесненной психотравмы. Это происходит на этой или на следующей сессии или в ближайших сновидениях.

А. Фрейд (2016) и К. Хорни (2019) описывают экстернализацию – замену внутренних конфликтов внешними, когда внутренних ресурсов не хватает и ответственность за собственные трудности проецируется на других людей, обстоятельства или собственное тело. Проекция Эго может выглядеть как перепоручение терапевту следить за окончанием сессии или своевременностью оплаты. При проекции сурового Суперэго пациент воспринимает терапевта как строгого критика, отказываясь от объективной самооценки. В результате проекции Ид пациент приписывает терапевту свои собственные агрессивные или либидинозные импульсы и защищается от них как от внешней угрозы.

Ш. Ференци (2008) отмечает, что пациенты чрезвычайно чувствительны к пожеланиям, склонностям, симпатиям и антипатиям своего аналитика, даже если тот совсем не осознает их повышенную чувствительность. Вместо того чтобы противоречить аналитику или обвинять его в ошибках и слепоте, пациенты идентифицируются с ним.

М. Кляйн (2001) и ее последователи отличают от проекции проективную идентификацию. Т. Огден (2001) выделяет три стадии проективной идентификации:

1) аспект самости пациента, который изгнан в фантазии, отрицается и приписывается аналитику;

2) пациент сохраняет связь с проецируемыми на аналитика желаниями и фантазиями для контроля над ними и заставляет аналитика почувствовать их и даже действовать в соответствии с ними;

3) пациент отождествляется с аналитиком в отношении изгнанного чувства, идеи или представления о себе, получая их обратно от терапевта.

Автор описывает четыре функции проективной идентификации:

1. Защита, чтобы дистанцироваться от нежелательной части себя или сохранить ее в силе у аналитика.

2. Коммуникация, чтобы сделать себя понятным, вынуждая аналитика к восприятию совокупности чувств пациента как собственных.

3. Связь с аналитиком, чтобы взаимодействовать с достаточно автономным объектом и получить проекцию, пока еще недостаточно дифференцированную, для того чтобы дать возникнуть ошибочному восприятию и способствовать возникновению чувства единения.

4. Путь к психологическому изменению, чтобы преобразовать проекцию через реинтроекцию после ее изменения аналитиком, как это происходит в отношениях между младенцем и матерью.

При невротической проективной идентификации используется трехступенчатая защита: отрицание-расщепление, проекция, идентификация. Пограничная проективная идентификация сопровождается непримиримым расщеплением образа аналитика и «Я» пациента на их идеализированные и преследующие части. Аналитик в иллюзии пациента занимает роль той или иной полярности и может испытывать ощущение, что он говорит и действует как марионетка.

Аналитик перерабатывает спроецированный материал таким образом, что он становится доступным для пациента, и тот получает возможность присвоить его себе путем интроективной идентификации, когда объект интроецируется в Эго, которое затем идентифицируется с некоторыми или всеми его характеристиками.

В изложении О. Кернберга (2018, с. 196) отличие проективной идентификации от проекции выглядит следующим образом: «Проективная идентификация – это примитивный защитный механизм. Субъект проецирует невыносимое интрапсихическое переживание на объект, сохраняет эмпатию (в смысле эмоционального сознавания) с тем, что проецируется, пытается контролировать объект в постоянных попытках защититься от невыносимого переживания и бессознательно, в реальном взаимодействии с объектом заставляет объект переживать то, что на него проецируется.

Проекция как таковая – это более зрелая форма защиты, состоящая, во‑первых, из вытеснения невыносимого переживания, проецирования его затем на объект и наконец отделения и дистанцирования себя от объекта, чтобы укрепить защитные усилия». При проекции в качестве главного средства защиты преобладает вытеснение, при проективной идентификации – расщепление.

По наблюдениям автора (там же, с. 201), «хотя все пациенты выражают информацию невербальными средствами, но чем глубже патология пациента, тем сильнее преобладание невербального поведения. Проективная идентификация вступает в действие в качестве невербальных аспектов коммуникации пациента и диагностируется через активацию у самого аналитика мощных аффективных состояний, отражающих то, что проецирует пациент, и его внимание к межличностным последствиям поведения пациента.

Когда преобладает вербальная коммуникация субъективных переживаний, то проективная идентификация менее очевидна, труднее обнаруживается, но с ней легче работать с помощью интерпретаций, если аналитик сохраняет свою внутреннюю свободу фантазировать о пациенте и не страдает от чрезмерных контртрансферных реакций.

Пациенты с тяжелой патологией характера, которые пытаются бессознательно избежать невыносимой интрапсихической реальности с помощью проективной идентификации, облегчают аналитику возможность обнаружения данного феномена, хотя и затрудняют его интерпретацию».

У. Р. Байон (2000) рассматривает отчаянные усилия пограничного пациента стимулировать аналитика как функцию, необходимую для избавления от страха смерти. Пациент расщепляет этот страх на части и направляет их в аналитика, испытывая дополнительный страх наказания за это и защитную враждебность. Пациент не может понять причинно-следственные связи между этими мучительными чувствами, ненавидит их и бессознательно ожидает, что аналитик самоотверженно поместит их в себя и вернет в безопасном виде.

Контрперенос аналитика при проективной идентификации пациента автор (Bion W. R., 1952, р. 446 по: Спиллиус Э. Б., 2006) описывает так: «Аналитик чувствует, что им манипулируют таким образом, чтобы он играл некую роль (несмотря на то, насколько трудно ее распознать) в чьей-то фантазии. Или он чувствовал бы это, если бы не то, что по собственным воспоминаниям я могу назвать только временной потерей инсайта, – то есть переживание сильных чувств и одновременно вера, что их наличие вполне оправдано сложившейся объективной ситуацией, без необходимости обращаться к хитроумным объяснениям их происхождения».

П. Кейсмент (2005) рассматривает проективную идентификацию как аффективную коммуникацию, в основе которой лежит бессознательная потребность пациента сделать так, чтобы аналитик осознал, что передается и на что надо реагировать.

Последовательность в общем виде такова.

1. Пациент по-детски неуправляемо переживает какое-то чувство.

2. У него возникает бессознательная фантазия переложить его на аналитика как на материнскую фигуру, чтобы избавиться от нежелательного чувства или справиться с ним с помощью аналитика.

3. Пациент воздействует на аналитика, как плачущий ребенок на мать, пытаясь заставить его испытать аналогичные чувства.

4. Если эта коммуникация оказывается успешной, создается аффективный резонанс у аналитика, чувства которого приобретают «одинаковость», основанную на эмпатии.

Аналитик в большей степени управляет способностью соединяться с любыми чувствами, чем пациент. Они становятся менее пугающими, поскольку аналитик смог почувствовать и пережить их. После этого пациент может вернуть их и справиться с ними. Мысленно поместив свои чувства в аналитика, пациент учится у него способам совладания с тяжелыми переживаниями, подражая аналитику, в которого их поместил.

К. Боллас (Bollas C., 1987 по: Шарфф Э. Д., Шарфф С. Д., 2008) вводит понятие экстрагирующей интроекции. Имеется в виду межличностный процесс, в котором пациент вторгается во внутренний мир аналитика и присваивает некоторые элементы психической жизни, оставляя жертву лишенной некоторых частей ее самости.

Психическое воровство может касаться мыслей, чувств, психической структуры, такой как Суперэго, и частей самости. Например, аналитик высказывает критический комментарий, пациент в ответ переходит к самоедству, обезоруживая аналитика и присваивая себе его «критическое жало».

Е. Т. Соколова (2019) рассматривает проективную идентификацию и как примитивную форму самосознания, в которой образы себя и другого недостаточно дифференцированы, и как способ общения, в котором находят свое непрямое выражение заблокированные базовые потребности. Спроецировав в терапевта часть своего «Я» или «позаимствовав» ее от терапевта, пациент становится с ним неразрывно связанным, поскольку только так он может компенсировать дефицит своей самости.

Д. С. Рождественский (2021) понимает проективную идентификацию как бессознательную попытку пациента, ориентированного на действие, а не на говорение, донести до терапевта то, что находится у пациента в бессловесной сфере. Пациент включает чувства и мысли аналитика своими интонациями, жестами, взглядами, мимикой. Таким образом он предлагает терапевту: «Я не могу передать словами, но я дам тебе это почувствовать. Ощути, каково мне пришлось когда-то и в чем я нуждаюсь теперь».

Мы злимся на тех, кого обидели – готовимся к их мести.

Автор полагает, что аналитик в подобной ситуации должен обладать способностью прежде всего посвящать пациента в свои чувства и лишь затем расшифровывать их, чтобы вернуть пациенту в интерпретации. Например: «Когда вы говорили о …, я ощутил раздражение. Давайте попробуем понять, вызвано ли оно моими собственными проблемами или каким-то образом ваши слова заставили меня почувствовать его».