Текст книги "Золотая чаша"

13

Мистер Вервер сказал Шарлотте, что им придется прождать в Париже с неделю, но ожидание не оказалось тягостным. Он написал письмо дочери, правда, не из Брайтона, а сразу после возвращения в «Фоунз», где они провели всего сорок восемь часов, и снова отправились в путь.

В ответ на такую новость Мегги прислала из Рима телеграмму, которую доставили мистеру Верверу в полдень, на четвертый их день в Париже, и которую он принес Шарлотте, расположившейся во дворике отеля, откуда они собирались вместе направиться на полуденную трапезу. Отправленное из «Фоунз» письмо на нескольких страницах, в котором мистер Вервер намеревался без всяких недомолвок, чуть ли даже не с триумфом сообщить свое известие, – оказалось не так-то просто составить. Он даже не ожидал, что это будет так трудно, хотя и отдавал себе отчет в важности и значительности этого документа. Впрочем, причина крылась, несомненно, исключительно в его собственном осознании необыкновенного значения происходящего, благодаря чему посланию отчасти передалось нетерпение самого мистера Вервера. Пока что главным результатом знаменательного разговора стало изменившееся отношение мистера Вервера к его молодой приятельнице, а также не менее ощутимая перемена в ее отношении к нему, и все это несмотря на то, что он больше не пытался «открыть» запретную тему, не говорил даже о депеше, отправленной в Рим. Между ними царила деликатность, сплошная деликатность – подразумевалось, что Шарлотту не следует больше тревожить, пока Мегги не успокоит ее сомнений.

Но именно из-за этой деликатности и возникла между ними такая напряженность в Париже, который оказался очень похож на Брайтон, усиленный стократ. Мистер Вервер, наверное, мог бы объяснить это неопределенностью текущего момента. Все вышеназванные факторы действовали весьма специфическим образом; тут собрались воедино множество всяческих умолчаний и предосторожностей, двадцать разнообразных намеков и треволнений – мистер Вервер едва ли умел определить их словами; и все же они заставляли на каждом шагу признавать реальность ситуации и смиряться с нею. Он временно оставил попытки убедить Шарлотту, дожидаясь, пока другое лицо придет ему на помощь; и все-таки то, что произошло между ними, подвело их к чему-то новому, и никто другой уже не мог этого ни умалить, ни преувеличить. Что удивительно – все эти обстоятельства вынуждали больше думать об условностях и о соблюдении приличий, которыми они с таким удовольствием пренебрегали до той знаменательной прогулки вдоль брайтонского пляжа. Мистер Вервер полагал, – или мог бы прийти к такому выводу, будь он в состоянии рассуждать хладнокровно, – что дело тут в самом Париже; в этом городе таятся особые, глубинные голоса и предостережения, и, если позволить себе «лишнее», он устраивает на вашем пути коварные западни, прикрытые сверху цветами, заманивая вас и провоцируя на дальнейшие излишества. Странные видения носятся в здешнем воздухе, и если не остережешься, как раз и примешь личину одного из них. Он же стремился иметь всегда лишь одну личину: образ джентльмена, честно играющего в любую игру, с какой столкнет его жизнь, – и потому, получив послание Мегги, возрадовался несколько даже непоследовательно. Сочиняя свое сообщение из «Фоунз», он долго грыз авторучку, изрядно помучился по разным поводам, – смущался, пытался угадать, достаточно ли Мегги подготовлена к столь внезапным переменам, да мало ли что еще, – и все-таки предпочитал, чтобы период ожидания поскорее закончился и с приездом княжеской четы дело наконец решилось в ту или другую сторону. Все-таки есть нечто обидное для человека в его возрасте, когда его берут, как выражаются в магазинах, на пробу, вплоть до одобрения заказчика. Несомненно, Мегги, равно как и Шарлотта, ни в коем случае этого не желает, и Шарлотта, в свою очередь, равно как и Мегги, далека от того, чтобы недооценивать его. Она заставляет его терзаться, бедняжка, просто из-за своей чрезмерной совестливости.

Всемерно отдавая ей должное, мистер Вервер тем не менее с радостью сознавал, что близится конец его испытаниям; больше ему не придется делать вид, будто он считает возможными какие-либо вопросы и колебания. Чем больше он размышлял, тем больше убеждался, что этим уродливым сомнениям нет места в рассматриваемом деле. Пожалуй, ему легче было бы перенести, скажи Шарлотта прямо, что он ей недостаточно нравится. Услышать такое было бы неприятно, но он сумел бы это понять и примириться с поражением. Он ей нравился – ничто не свидетельствовало об обратном, и потому мистер Вервер тревожился не только за себя, но и за нее тоже. Когда он вручил ей телеграмму, Шарлотта пристально взглянула на него, и этот взгляд, хоть в глубине его угадывался какой-то смутный страх, пожалуй, лучше всего убедил мистера Вервера, что он ей в должной мере симпатичен – так сказать, как мужчина. Он ничего не сказал – за него, и даже лучше его, говорили слова, которые прочитала вслух Шарлотта, поднявшаяся с места при его появлении. «Выезжаем сегодня вечером любим радуемся за вас». Вот они, эти слова; чего же ей еще? Но, отдавая ему обратно развернутый листок, она не сказала, что этого достаточно, – впрочем, в следующую секунду он понял, что ее молчание, возможно, как-то связано с тем, что она чуть заметно побледнела. От этого ее прекрасные, необыкновенные глаза (мистер Вервер был искренне убежден, что всегда считал их такими) показались еще темнее; и снова она словно отдавала себя ему на обозрение, чтобы быть неизменно честной, позволяя ему рассмотреть с неспешностью, доходящей до неприличия, как он действует на ее душевное состояние. Увидев, что волнение мешает Шарлотте говорить, мистер Вервер был глубоко растроган, ведь это доказывало, что она все же надеялась, хотя почти ничего не высказывала вслух. С минуту они стояли неподвижно, и он успел заключить, что, да, значит, он ей симпатичен – симпатичен настолько, что даже вспыхнул от удовольствия, думая об этом, хотя и называл себя стариком. От удовольствия и заговорил первым:

– Вы убеждаетесь понемногу?

И все-таки, ах, все-таки ей нужно было еще немного подумать.

– Видимо, мы их всполошили. К чему такая спешка?

– Потому что они хотят нас поздравить. Они хотят своими глазами увидеть наше счастье, – сказал Адам Вервер.

И снова она сомневалась, и на этот раз тоже не стала скрывать от него своих сомнений.

– Настолько уж сильно хотят?

– Вы считаете, слишком сильно?

Она продолжала размышлять вслух:

– Они собирались выехать только на следующей неделе.

– И что с того? Разве сложившаяся ситуация не заслуживает небольшой жертвы? Мы можем вернуться в Рим вместе с ними, как только вы пожелаете.

От этих слов она на мгновение застыла – он уже видел однажды такую реакцию, не совсем понятную для него, когда говорил о том, что они могли бы сделать вместе в некоем гипотетическом случае.

– Заслуживает небольшой жертвы – ради кого? Ради нас, естественно, о да, – проговорила Шарлотта. – Мы хотим их повидать ради своих собственных причин. То есть вы хотите, – прибавила она с довольно загадочной улыбкой.

– И вы тоже, дорогая, и вы тоже! – отважно провозгласил мистер Вервер.

– Ну да, я тоже, – согласилась она без дальнейших возражений. – Но ведь для нас от этой встречи что-то зависит.

– Да уж! А для них разве ничего не зависит?

– Что может для них зависеть, ведь они, как видно, не намерены пресечь наши отношения? Я еще могла бы себе представить, что они бросятся сюда с превентивными целями. Но такая бурная радость, энтузиазм, который не позволяет ждать и дня! Должна признаться, – заметила Шарлотта, – меня это несколько озадачивает. Можете считать меня неблагодарной и подозрительной, – прибавила она, – но этого просто не может быть, чтобы князь захотел вернуться раньше времени. Он так хотел этой поездки.

Мистер Вервер обдумал ее слова.

– Так ведь поездка состоялась, разве нет?

– Да, ровно настолько, чтобы успеть прочувствовать, как ему там хорошо. Кроме того, – сказала Шарлотта, – он, возможно, видит ситуацию совсем не в таком розовом свете, как, по вашему мнению, видит ее Мегги. Вряд ли он ожидал, что вы ни с того ни с сего преподнесете его жене выскочку-мачеху.

Адам Вервер посмотрел на нее очень серьезно.

– В таком случае, боюсь, придется ему примириться с тем, с чем готова примириться его жена, – просто потому, что она с этим согласна, если уж он не может придумать никакой иной причины. Как-нибудь он это переживет, – объявил мистер Вервер.

Шарлотта на мгновение подняла глаза, пораженная его тоном, и вдруг сказала:

– Дайте взглянуть еще раз, – и взяла у него сложенный листок, который мистер Вервер все еще держал в руке. Заново перечитав телеграмму, Шарлотта спросила: – Может быть, все это – просто способ потянуть время, не хуже всякого другого?

Снова мистер Вервер воззрился на нее в изумлении, но тут же со своим характерным жестом, который она уже не раз у него подмечала в минуты растерянности, – приподнятые вверх плечи одновременно с направленным вниз движением рук, заложенных в карманы, – резко отвернулся и отошел в сторону, не произнося ни слова. В состоянии, близком к отчаянию, он пересек дворик отеля – перекрытый арками, отделанный изразцами, надежно защищенный от громких звуков и грубых зрелищ, обогреваемый, отделанный позолотой, увешанный драпировками, только что не устланный коврами, с экзотическими деревьями в кадках, экзотическими дамами в креслах, с общим налетом экзотики и незримого присутствия парящей, чуть трепеща крылышками, неотступной, обволакивающей парижской атмосферы, – дворик этот был похож на некое просторное помещение, вроде приемной врача, дантиста, хирурга, где томятся, мучаясь одновременно страхом и нетерпением, варвары, ожидающие назначенной ампутации или удаления всевозможных наростов и ненужных придатков избыточного варварства. Мистер Вервер дошел до ворот, и тут к нему вернулся обычный оптимизм, казалось, еще обострившийся от одного только здешнего воздуха. Улыбаясь, мистер Вервер возвратился к Шарлотте.

– Вам очень трудно представить себе, что, когда мужчина так сильно влюблен, как Америго, для него естественно чувствовать то же, что чувствует его жена, верить тому, чему она верит, желать того, чего желает она? Разумеется, если к тому нет никаких особых препятствий.

Это подействовало. Шарлотта с готовностью согласилась признать, что такая возможность выглядит вполне естественной.

– Да, если человек безмерно влюблен, можно представить себе все, что угодно.

– А разве Америго не безмерно влюблен?

Она ответила не сразу, словно подыскивала подходящее слово, чтобы выразить меру чувств Америго, но в конце концов повторила вслед за мистером Вервером:

– Безмерно.

– Вот видите!

Но она по-прежнему улыбалась – она все еще не вполне соглашалась с ним.

– Это еще не все, что требуется.

– Чего же больше?

– А вот что – его жена должна суметь добиться, чтобы он действительно поверил, что она действительно верит. – И Шарлотта пояснила еще более ясно и логично: – Насколько он по-настоящему поверит, в данном случае будет зависеть от того, насколько она по-настоящему верит. Например, – продолжала Шарлотта, – князь, может быть, пришел к выводу, что Мегги, как правило, стремится всегда и во всем угождать вашим желаниям. Возможно, он учитывает, что на его памяти она никогда не поступала иначе.

– Что ж, – сказал Адам Вервер, – чем это может его испугать? Какая такая ужасная катастрофа разразилась из-за этой особенности в характере Мегги?

– Да как раз вот эта! – С этими словами Шарлотта как будто выпрямилась во весь рост, представ перед ним прямой и открытой, как никогда раньше.

– Сам по себе наш маленький вопрос? – Глядя на нее в эту минуту, он так разволновался, что мог разве только мягко удивиться в ответ. – Может быть, имеет смысл немного подождать, прежде чем называть его катастрофой?

Шарлотта в самом деле подождала с ответом, хотя, безусловно, и не столь долгий срок, какой имел в виду мистер Вервер. Но когда минута истекла, Шарлотта заговорила все так же мягко:

– Чего вы намерены ждать, милый друг?

Вопрос повис в воздухе. Тем временем оба смотрели друг на друга так внимательно, точно каждый выискивал в другом признаки откровенной иронии. И в самом деле, эти признаки проявились настолько явно в лице мистера Вервера, что Шарлотта, словно стыдясь произведенного эффекта, и в то же время как будто вынужденная наконец извлечь на свет божий нечто, до сих пор тщательно скрываемое, внезапно резко изменила тактику, приведя чрезвычайно логичный довод:

– Вы, может быть, не обратили внимания, но я никак не могла не заметить, что, вопреки всем вашим предположениям – нашим предположениям, если угодно, – Мегги пишет о своей радости только вам одному. Ко мне она не обращается с излияниями и восторгами.

Это был сильный аргумент, и мистер Вервер невольно запнулся, глядя на нее расширенными глазами. Но, как и прежде, сохранил присутствие духа – не говоря уже о добродушном чувстве юмора.

– Вы жалуетесь как раз на то, что окончательно решает дело. Она уже считает, что мы – одно!

Бог с ней, с логикой; умеет он все-таки сказать!.. Шарлотте вдруг страшно захотелось сделать ему приятное. Так она и поступила, очень просто и недвусмысленно.

– Знаете, вы мне и правда нравитесь.

Что же могло из этого воспоследовать, как не то, что мистер Вервер еще пуще взыграл духом?

– Я понял, в чем дело. Вы не успокоитесь, пока не получите «добро» от самого князя. Пойду-ка я, – объявил счастливец, – протелеграфирую ему по секрету, что вам хотелось бы получить от него несколько слов, ответ оплачен.

А Шарлотта на это, очевидно, могла только улыбнуться опять:

– Какой именно ответ оплачен – его или мой?

– О, я с радостью оплачу любой ваш ответ, пусть в нем будет сколько угодно слов. – Он добавил, продолжая шутку: – И не стану требовать, чтобы вы показали мне свое послание.

Она ответила в тон:

– А послание князя показать потребуете?

– Ни в коем случае. Можете сохранить его в глубокой тайне.

Он говорил так, словно и впрямь собрался телеграфировать князю, но тут Шарлотта, видимо, решила, что шутка зашла слишком далеко и теперь слегка отдает дурным тоном.

– Все это ничего не значит. Разве только он сам захочет прислать мне несколько слов. Но с чего бы такая мысль пришла ему в голову? – спросила Шарлотта.

– В самом деле, не с чего, – подхватил мистер Вервер. – Он ведь не знает о вашей патологической щепетильности.

Шарлотта не была в этом так уверена, но вслух согласилась:

– Да, это ему пока что неизвестно. Может быть, когда-нибудь он с этим столкнется, но пока еще нет. Во всяком случае, я готова применить к нему презумпцию невиновности. – На этом, по мнению Шарлотты, дело как будто прояснилось, но тут же ее вновь охватило беспокойство. – Зато у Мегги нет такого преимущества, она-то знает о моей патологии.

– Что ж, – сказал Адам Вервер, которого все это наконец слегка утомило, – я думаю, она вам еще напишет.

Об этом столько говорилось, что он и сам начал понемногу ощущать, что такое упущение со стороны его дочери в самом деле несколько странно. А ведь Мегги ни разу в жизни не случалось делать что-то неправильное дольше трех минут подряд.

– Ах, я же не утверждаю, будто у меня есть на это право, – сделала Шарлотта довольно причудливую оговорку – и ее слова как будто подтолкнули мистера Вервера.

– Очень хорошо: я и сам бы этого хотел.

И тут, словно растроганная тем, что он с таким постоянством принимает ее точку зрения, и притом более или менее вопреки самому себе, Шарлотта доказала, что она тоже способна пойти ему навстречу.

– Я говорю об этом только потому, что Мегги всегда и во всем безупречна, а тут вдруг ей не хватило великодушия. Она, конечно, не обязана, – продолжала Шарлотта, – но если все-таки напишет (вот вы же считаете, что мы еще можем этого ожидать), это будет завершающий штрих. Это будет прекрасно.

– Тогда пошли завтракать. – Мистер Вервер глянул на часы. – Письмо будет здесь, когда мы вернемся.

– А если не будет, – улыбнулась Шарлотта, оглядываясь по сторонам в поисках боа из перьев, которое она отложила, сойдя вниз, – если не будет, что ж, значит, для полного счастья нам не хватило сущего пустяка.

Он увидел ее боа на ручке кресла, с которого она поднялась ему навстречу, и подал ей, стараясь держать повыше, чтобы чудесная пушистая мягкость касалась лица – ибо это было дивное изделие Парижа, купленное накануне под его непосредственным покровительством. Но прежде, чем отдать боа Шарлотте, он на мгновение задержал его в руке.

– Так вы обещаете не беспокоиться больше?

Она задумалась, глядя на его восхитительный подарок.

– Обещаю.

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда.

– Не забудьте, – прибавил он, в подкрепление своей просьбы, – не забудьте, в своем послании к вам она, естественно, будет говорить и от имени мужа, еще больше, чем в телеграмме, адресованной мне.

Только одно слово вызвало возражение Шарлотты:

– «Естественно»?

– Конечно, ведь наш брак, понимаете ли, создает для него совершенно новую родственную связь по отношению к вам, или для вас – по отношению к нему, в то время как мое с ним родство нисколько не меняется. Стало быть, у него найдется что сказать вам по этому поводу.

– По поводу того, что я становлюсь его тещей… или мачехой… или кем там я теперь ему буду? – С минуту она раздумывала об этом, отчасти забавляясь. – О да, надо думать, у молодого джентльмена найдется что сказать девушке по такому поводу!

– Что ж, пусть Америго будет для вас смешным или серьезным, как вам больше нравится; в любом случае все это будет содержаться в его послании к вам. – Девушка не ответила, снова обратив на него свой странный глубокий взгляд, оценивающий и в то же время нежный, и мистер Вервер, словно чем-то смутно встревоженный, задал еще один вопрос: – Разве он не прелесть, как по-вашему?

– О да, он – прелесть, – сказала Шарлотта Стэнт. – Иначе я бы и не волновалась.

– И я тоже! – поддержал ее мистер Вервер.

– Ах, но вы и не волнуетесь. Вам не о чем волноваться, не то что мне. Верх глупости – волноваться хоть на крошечку больше, чем необходимо. Будь я на вашем месте, – продолжала она, – будь у меня хоть малюсенькая доля того, что есть у вас для счастья, силы и покоя, понадобилось бы очень и очень немало, чтобы вывести меня из равновесия. Просто не знаю, – сказала она, – о чем бы я стала беспокоиться, если только это не грозило бы моей удаче.

– Я вас вполне понимаю, но не зависит ли это от того, – осведомился мистер Вервер, – что называть удачей? Я сейчас именно говорил о своей удаче. Я буду выше любых треволнений, только вы сперва успокойте мою душу. На душе должно быть спокойно, лишь тогда у человека действительно есть все то, что вы перечислили. Все эти вещи не дают истинного удовлетворения, – объяснил мистер Вервер, – наоборот, они обретают смысл, если имеется что-то еще – то, чего мне как раз и не хватает. Вы сами это увидите, если подарите мне то, о чем я прошу.

Она взяла свое боа, накинула на плечи и смотрела теперь в другую сторону, заинтересовавшись чем-то совершенно посторонним, хотя все уже разошлись завтракать, дворик опустел, и, если бы нашим друзьям вздумалось, они могли бы без помех разговаривать хоть в полный голос. Шарлотта уже была готова идти, но тут ей попался на глаза ничем не примечательный юноша в форменном платье – несомненно, посыльный с «Почты и Телеграфа». Он приблизился со стороны улицы к укрепленному форпосту, где обитала консьержка, и вручил ей некую грамоту, извлеченную из небольшого патронташа, висящего у него на боку. Привратница, беседуя с ним на пороге, заметила в то же время заинтересованный взгляд Шарлотты и в ту же минуту направилась к нашим друзьям – ленты ее чепца развевались, а широкая улыбка ничуть не уступала ослепительно-белому фартуку. Она высоко подняла над головой телеграмму и дружески уточнила, передавая депешу из рук в руки:

– Cette fous-ci pour madame![25]25
  На этот раз для мадам! (фр.)


[Закрыть]

Засим она столь же доброжелательно удалилась, оставив Шарлотту обладательницей телеграммы.

Шарлотта не сразу вскрыла послание. Она снова устремила взгляд на своего спутника, который не замедлил торжествующе воскликнуть:

– А, вот видите!

Тогда она без слова разорвала конверт и целую минуту молча изучала содержимое, как было и с предыдущим посланием, которое показал ей сам мистер Вервер. Сейчас он наблюдал за ней, не задавая вопросов, и в конце концов Шарлотта подняла глаза.

– Я подарю вам то, что вы просите, – просто сказала она.

Выражение лица у нее было странное – но с каких это пор женщина не вправе выглядеть необычно в минуту безоговорочной капитуляции? Он ответил ей не менее долгим взглядом и благодарным молчанием. Итак, в течение нескольких минут между ними больше ничего не происходило. Теперь они понимали друг друга вполне. Он уже чувствовал, что она принесла покой в его душу. Но был еще некий существенный факт: ее саму успокоила Мегги. Словом, как ни крути, а где бы он был, если бы не Мегги? Она соединила их, словно скрепила две детали неведомого механизма, защелкнув серебряную пружинку; глаза мистера Вервера затуманились благодарностью, а Шарлотта все так же стояла перед ним, и выражение ее лица казалось еще страннее сквозь эту пелену. Однако же он улыбнулся, несмотря на туман, застилающий глаза:

– Что только делает для меня мое дитя!..

И все так же, то есть по-прежнему через пелену, он скорее увидел, нежели услышал ответ Шарлотты. Она держала развернутую телеграмму в руке, но смотрела только на него.

– Это не от Мегги. От князя.

– Да ну! – весело воскликнул мистер Вервер. – Вот это лучше всего!

– Этого достаточно.

– Спасибо вам за то, что вы так считаете! – И прибавил: – Этого достаточно для разрешения нашего вопроса, но, пожалуй, недостаточно для завтрака? Déjeunons[26]26
  Идемте завтракать (фр.).


[Закрыть].

Но она не двинулась с места, оставив его призыв без внимания, по-прежнему с бумагой в руке.

– Разве вы не хотите прочесть?

Он задумался на мгновение.

– Нет, если вы довольны. Мне ни к чему.

Шарлотта все-таки дала ему еще шанс, как бы для очистки совести.

– Можете взглянуть, если хотите.

Он снова заколебался, но скорее из добродушия, нежели из любопытства.

– Это смешно?

Тут, наконец, она снова опустила глаза, чуть плотнее сжала губы.

– Нет. Я бы сказала, скорее серьезно.

– А, ну тогда я не стану читать.

– Очень серьезно, – сказала Шарлотта Стэнт.

– Ну вот, а я что вам говорил? – радостно спросил он, когда они вместе двинулись прочь. Вместо ответа, прежде чем взять его под руку, она скомкала бумагу и сунула ее в карман.