Текст книги "Золотая чаша"

22

Для князя после вышеописанного обмена репликами словно расчистились какие-то новые горизонты, и последующие полчаса, пока он прогуливался и курил на террасе – день был восхитительный, – прошли в ощущении необыкновенной полноты бытия. Безусловно, тому было много причин, но если представить себе это время и это место в виде великолепной картины, написанной рукой гения, поднесенной в дар в качестве лучшего украшения изысканной коллекции, уже покрытой лаком и оправленной в раму, – хоть сейчас на стену! – то главным достоинством этой картины в глазах князя был именно тот факт, что он является ее полным и безраздельным владыкой. Слабая попытка бедненькой Фанни Ассингем оспорить его владычество закончилась ничем. Облокотившись на старинную мраморную баллюстраду, так напоминавшую иные, еще более благородные террасы, виденные им в Италии, князь размышлял, среди прочего, о том, что с Фанни Ассингем благополучно покончено – благополучно, в том числе, и для нее самой; теперь она мчится по направлению к Лондону в полном благополучии и в грохочущем вагоне и уже не имеет ровно никакого касательства к происходящему. И еще у него мелькнула мысль (в те дни воображение князя, по многим причинам, разыгралось, как никогда), что в целом он больше выиграл, нежели потерял от своих знакомств с женщинами. В тех мистических гроссбухах, какие ведут по этой части даже люди совсем не деловые, скопилось настолько существенное сальдо в его пользу, что можно уже было считать данное правило доказанным фактом. Вот и сейчас – чем заняты эти удивительные создания, как не стараниями перещеголять одна другую в заботе о его интересах? Начиная с самой Мегги – а она по-своему самая удивительная из всех – и вплоть до хозяйки дома, где он в настоящий момент находится, которой очень кстати пришло в голову задержать у себя Шарлотту для каких-то своих целей и притом добавить с замечательным радушием: почему бы и зятю Шарлоттиного мужа не погостить еще чуть-чуть, ведь у него, надо думать, нет никаких срочных дел? По крайней мере, сказала леди Каслдин, он сможет проследить, чтобы с нею не случилось ничего ужасного ни здесь, ни на изобилующей опасностями дороге в город; а если вдруг окажется, что они слегка превысили отведенный им на эту поездку срок, то будет гораздо удобнее совершить такое нарушение сообща. Вернувшись домой, каждый сможет свалить вину на другого. Мало того, леди Каслдин, как и Мегги, как и Фанни Ассингем, как и сама Шарлотта, действовала исключительно по собственному почину, без малейшего нажима со стороны князя. Все они руководствовались неким неясным чувством, в котором разве что Шарлотта отдавала себе отчет, – смутным ощущением, что Америго по своему характеру, по своей натуре, как джентльмен, короче говоря, достоин своего поразительного везения.

Но было в тот день у него на уме и многое другое, и все вместе сливалось в общую картину, может быть, немного неразборчивую, но, безусловно, радующую глаз. Вокруг открывался необъятный простор, и башни трех кафедральных соборов, расположенных в трех разных графствах, как кто-то успел уже объяснить князю, прибавляли свой тусклый серебряный блеск к богатой палитре чарующего пейзажа… Но не потому ли князь так остро ощущал сейчас прелесть этого вида, что леди Каслдин пригласила и еще одного господина погостить долее других, придав тем самым особый смысл происходящему? Эта деталь окончательно расставила все по местам и, более того, настолько позабавила князя, что, пока он в ожидании расхаживал по террасе, улыбка не сходила с его лица. Гостеприимная хозяйка задержала Шарлотту, потому что ей нужно было задержать мистера Блинта, а задержать мистера Блинта, хотя он явно был весьма расположен угождать ей всеми возможными способами, было никак нельзя, не набросив на сей поступок дополнительных пышных драпировок. Каслдин уехал в Лондон, дом был в полном ее распоряжении, ей припал каприз провести тихое, спокойное утро наедине с мистером Блинтом, ловким и любезным молодым человеком, значительно моложе ее светлости, который восхитительно играет и поет (играет даже в бридж и поет как комические английские, так и трагические французские песни). И для полного счастья не хватает лишь присутствия (читай: отсутствия) еще парочки удачно выбранных друзей. Князь, посмеиваясь, думал о том, что он, по-видимому, представляет собой удачный выбор. Настроения ему не испортила даже другая мысль, явившаяся вслед за первой и уже не раз приходившая ему в голову за время его жизни в Англии: снова ему напоминают, что он посторонний, иностранец, простой представитель своей жены и тестя, стоящий до такой степени в стороне от движущих пружин разнообразных событий, что его можно при случае использовать для сравнительно пустячных дел. Никто другой из гостей не мог быть столь полезен ее светлости; движущие пружины разъехались ранними поездами, являя собой отменно смазанные детали великого общественно-политического и административного агрегата, и первый среди них – сам лорд Каслдин, составлявший в упомянутом агрегате весьма крупную деталь, что довольно странно, если учесть внешний облик и душевные качества этого персонажа. Что касается князя, великого и мудрого римлянина, то если в его жизни и были какие-то движущие пружины, то совсем иного порядка, вследствие чего он и был низведен на уровень не особенно выдающейся запасной детали.

Тот факт, что это осознание «сниженного» уровня нисколько не помешало князю наслаждаться минутой, многое может сказать о его чувствах. Правда, ему не давали забыть о принесенных жертвах, вплоть до отречения, ради удобства жены, от истинного своего положения в свете, в результате чего приходилось терпеть пренебрежительное к себе отношение со стороны людей, в сущности, стоящих ниже его. Но высокий дух способен воспарить над подобными вещами, забавляясь причудливой игрой разнообразных фактов, начиная от комической невнятицы английских светских условностей и кончая тем, что в душе его хранится нечто поистине прекрасное, гармоничное и ни от чего на свете не зависящее, нечто, принадлежащее только ему одному. Невозможно было принимать всерьез мистера Блинта – тот, по большому счету, был здесь куда более посторонним, чем даже римский князь, добровольно согласившийся отступиться от всех преимуществ своего титула. Но незачем было и пытаться выяснить, как могла сблизиться с ним такая женщина, как леди Каслдин, ибо этот вопрос, по мнению князя, опять-таки уводил в бездонные глубины свойственной англичанам двусмысленности. Князь, как говорится, «хорошо» их знал; жил с ними, гостил у них, вместе с ними обедал, охотился, стрелял и проделывал разные другие вещи, и тем не менее со временем вопросов без ответа касательно англичан становилось скорее больше, а не меньше. В конечном счете у князя осталось лишь одно прочное впечатление от своего опыта общения с этой необъяснимой нацией. Они терпеть не могут les situations nettes[40]40
  Ситуации, которые можно трактовать однозначно (фр.).


[Закрыть]– в чем в чем, а в этом он был абсолютно уверен. Англичане стараются уклоняться от них любыми средствами; их национальный гений и главное национальное достижение состоят в том, чтобы неукоснительно избегать подобных ситуаций. Сами они с изрядным самодовольством называют эту свою особенность «похвальным духом компромисса». Вышеназванным духом была пропитана вся атмосфера вокруг князя, из-за него приобретали особый оттенок земля и воздух, солнечный свет и краски летнего дня, поля, холмы и небеса, голубовато-зеленые графства и холодные башни соборов. При взгляде на подобную картину невольно приходило на ум, что такой взгляд на жизнь оказался весьма и весьма удачен, позволив стране занять прочную, основательную позицию, радующую глаз и, надо полагать, вызывающую зависть у прочих, менее сдержанных народов. Но именно потому даже и после долгого знакомства трудно было временами не изумляться, замечая такую затхлость в свежести и такую свежесть в затхлости, столько невинности в пороке и столько порока в невинности. Знавал князь иные мраморные террасы, окруженные иными лиловыми просторами, где он в точности знал бы, что думать, и мог бы, по крайней мере, насладиться такой интеллектуальной мелочью, как угадывание соответствия между видимостью и ее скрытым значением. Правду сказать, в нынешних условиях пытливому уму представлялась более сложная, а потому и более интересная задача; но, к несчастью, князю было известно по опыту, что любые логические ухищрения чаще всего заводили здесь в тупик, оставляя исследователя в полном и окончательном недоумении. К тому же все окружающее интересовало князя лишь в той мере, в какой непосредственно его касалось.

Мечта леди Каслдин провести утро с мистером Блинтом, несомненно, уже начала претворяться в жизнь, приняв форму совместного «разучивания» какой-нибудь музыкальной пьесы за фортепьяно в одной из многочисленных малых комнат, не предназначенных для стадного времяпрепровождения. Итак, ее желание сбылось. Тем естественнее спросить себя: где же Шарлотта? Князь никак не мог предположить, чтобы у нее хватило бестактности изображать при них третьего лишнего, простую зрительницу при столь гармоничном дуэте. Словом, роскошный летний день расцветал перед князем, подобно огромному благоуханному цветку – оставалось лишь протянуть руку и сорвать его. Но поднести цветок нужно было непременно Шарлотте, и вот, расхаживая по террасе, откуда были частично видны два крыла дома, князь запрокидывал голову, разглядывая окна, распахнутые навстречу апрельскому утру, и гадал, за которым из них расположена комната его приятельницы. И его вопрос вскоре получил ответ: Шарлотта возникла в окне, словно услыхала, как прервались шаги князя на каменных плитах. Она взглянула вниз, опираясь на подоконник, и так стояла с минуту, улыбаясь Америго. Он сразу заметил, что на ней надеты шляпка и жакет – похоже, она собиралась не просто присоединиться к нему на террасе, с непокрытой красивой головкой и зонтиком от солнца, но готова была предпринять какие-то более масштабные шаги. Князь и сам еще со вчерашнего вечера сосредоточенно обдумывал некий более масштабный шаг, хотя и не успел пока проработать наиболее сложные его моменты; но ему ни разу не представилась возможность поговорить об этом с Шарлоттой, и ее появление в окне доказывало, что она удивительным образом обо всем догадалась сама. Им и раньше случалось вот так, не сговариваясь, подумать об одном и том же. Если такие вот непредусмотренные, но в то же время безошибочно точные совпадения свидетельствуют о том, что двое людей, если воспользоваться расхожим выражением, «предназначены друг для друга», значит, еще не бывало в мире настолько правильного союза. Собственно говоря, чаще всего Шарлотта оказывалась даже намного правильнее князя: оба одновременно осознавали необходимость того или иного действия, но Шарлотта, как правило, более ясно видела способ его осуществления. Так и сейчас, ее долгий взгляд на князя из старинного серого окна, сама посадка ее шляпки, цвет шейного платка, медлительная безмолвная улыбка – все это заставило князя словно заново с особой остротой ощутить, что на Шарлотту можно положиться. Его рука уже готова была протянуться, чтобы сорвать пышно распустившийся цветок этого удивительного дня, но что значило бы ослепительное мгновение, не будь ее умная рука уже ответно протянута навстречу? И вот мгновение длилось, и оба знали без слов, что чаша их полна; и эту чашу они принимали и удерживали взглядами, и, пригубив, воздавали ей хвалу. Но минута прошла; князь нарушил молчание:

– Сюда бы еще луну, мандолину и немножко опасности, и выйдет настоящая серенада!

– Ах, ну тогда, – весело отозвалась Шарлотта, – пусть будет хотя бы это!

Она отцепила от своего платья роскошный белый бутон, разлучив его с другим таким же, и бросила вниз, князю.

Князь поймал бутон на лету и, вдев в петлицу, снова устремил взгляд вверх.

– Спускайся скорее! – позвал он по-итальянски, негромким грудным голосом.

– Vengo, vengo![41]41
  Иду, иду! (ит.)


[Закрыть]– пропела она таким же ясным голосом, но как будто более беспечно, и тут же скрылась, оставив князя дожидаться ее прихода.

Он снова прошелся по террасе, то и дело останавливаясь и задерживая взгляд, как и прежде, на чуть более насыщенных по тону участках размытых акварельных далей, обозначающих собою отдаленные кафедральные города. Добрую половину ночи в ушах князя отдавалось имя одного из них, с его огромным храмом, с его гостеприимством, с манящими на горизонте высокими башнями, с его английской историей и чарующим обликом, и имя его стало всего лишь другим, удобным названием для того обостренного ощущения полноты бытия, что трепетало сейчас в душе князя. «Глостер, Глостер, Глостер», – повторял он про себя, точно в этом слове наиболее полно выразился высочайший смысл всей его прошлой жизни. А смысл сводился к тому, что положение его по-прежнему оставалось неподражаемо гармоничным, и сия истина озаряла и князя, и Шарлотту своим ослепительным сиянием. Вся окружающая обстановка прямо-таки кричала об этом; о том же шептало, овевая их, нежное дыхание утра. Теперь Америго знал, для чего так терпеливо соблюдал столь безропотное послушание с самых первых дней своей женитьбы, для чего стольким поступился, для чего решился переносить такую невыносимую скуку; для чего, в каком-то смысле, продал себя и по собственной воле оказался в situation nette. На все пошел он единственно ради того, чтобы вот в эту минуту держать в руках свою… свободу – иначе не скажешь! – подобно огромной, идеально округлой сверкающей жемчужине. Он не строил тайных козней, не пускался на коварные ухищрения, он просто взял то, что было ему дано: чудесная, редкостная жемчужина сама упала ему в руки. Вот она перед ним, словно наяву, и сделалась еще больше, еще драгоценнее, когда из маленькой боковой двери показалась миссис Вервер. Молча она направилась к нему, и он шагнул к ней навстречу; фасад старинного здания был велик, и оттого их сближение как бы распалось на несколько этапов, постепенно овладевая сознанием. Лишь когда она подошла совсем близко, князь воскликнул свое:

– Глостер, Глостер, Глостер, – и еще: – Посмотри вон туда!

Она прекрасно знала, куда нужно смотреть.

– Да; не правда ли, он один из лучших? Там есть монастырь, не то колокольня, не то еще что-то… – И хотя губы ее улыбались, взгляд, обращенный к нему, казался почти торжественным в своем приятии судьбы. – Не то гробница какого-то из древних королей.

– Непременно нужно посетить древнего короля; совершенно необходимо «осмотреть» собор, – сказал князь, – мы должны изучить его вдоль и поперек. Ах, – вздохнул он полной грудью, – нужно как следует использовать такой случай! – И снова он заглянул в самую глубину ее глаз. – Сегодняшний день – словно огромная золотая чаша, и мы должны осушить ее вместе.

– Я, как всегда, чувствую то же, что и ты; поэтому я всегда знаю, что ты чувствуешь, хоть бы и за десять миль! Но помнишь ли ты, – спросила Шарлотта вдруг, – кстати о золотых чашах, помнишь ту красивую чашу, настоящую, которую я предложила тебе когда-то, давным-давно, а ты не захотел принять? Как раз перед твоей свадьбой, – уточнила она, воскрешая для него тот день, – позолоченная хрустальная чаша в маленькой антикварной лавке в Блумсбери?

– О да! – Но ее слова удивили князя, воспоминание потребовало от него легкого усилия. – Зловредная надтреснутая вещица, которую ты порывалась мне всучить при пособничестве жуликоватого еврея, понимающего по-итальянски! Надеюсь, – прибавил он с улыбкой, – ты не хочешь сказать, что и сегодняшний великолепный случай тоже с трещиной?

Разговаривали они, естественно, скорее тихо, нежели громко, поскольку на террасу, где они стояли, выходило множество окон, хотя и на порядочном расстоянии. От этого каждому слышалось в голосе другого нечто неторопливое и вдумчивое.

– Не слишком ли большое значение ты придаешь «трещинам» и не слишком ли их боишься? А я готова рискнуть, меня трещины не пугают, – сказала Шарлотта. – Я часто вспоминала ту чашу и маленького жуликоватого еврея. Интересно, удалось ему с ней расстаться? Он произвел на меня большое впечатление.

– Не сомневаюсь, что ты тоже произвела на него большое впечатление. Думается мне, если бы ты снова заглянула к нему, оказалось бы, что он хранит это сокровище специально для тебя. А что касается трещин, – продолжал князь, – вы, англичане, ты говорила на днях, как-то очень изящно их называете – «изъян внутри лютни»? Можешь рисковать сколько угодно, только не от моего имени. – Он произнес это очень весело, сохраняя обычную свою, лишь чуть-чуть дрогнувшую невозмутимость. – Я, как ты знаешь, привержен суевериям. Именно поэтому, – прибавил Америго, – я совершенно точно знаю, что нам повезет. Сегодня все приметы до единой на нашей стороне.

Шарлотта молчала, опираясь на парапет, обратив лицо в сторону головокружительного пейзажа, но в следующую минуту князь заметил, что глаза у нее закрыты.

– А я привержена только одному. – Ее рука лежала на теплом от солнца камне, и поскольку они стояли спиной к дому, князь накрыл ее руку своей. – Тебе, – сказала Шарлотта. – Я привержена только тебе.

Так они стояли какое-то время, пока князь не заговорил снова, сопровождая свои слова соответствующим жестом.

– Главная примета, которой нам бы надо придерживаться, – это, знаешь ли, мои наручные часы. Уже одиннадцать, – он успел взглянуть на циферблат, – и если мы останемся здесь на ланч, не пропадет ли у нас весь день?

Глаза Шарлотты широко раскрылись.

– Совершенно ни к чему оставаться на ланч. Разве ты не заметил, что я совсем готова?

Он заметил, но у нее всегда имелась в запасе какая-нибудь неожиданность.

– Хочешь сказать, ты сумела устроить?..

– Все устроилось очень легко. Горничная отвезет мои вещи в город. Тебе осталось только отправить своего человека с багажом, они могут поехать вместе.

– Значит, мы можем ехать прямо сейчас?

Она снизошла до разъяснений.

– Я договорилась, чтобы один из экипажей вернулся за нами. Он, вероятно, уже здесь. На твоей стороне суеверия, – улыбнулась Шарлотта, – а на моей – четкая организация. Спорим, мое средство надежнее!

– Так ты уже думала… про Глостер, – проговорил пораженный князь.

Шарлотта замялась, но только для виду.

– Я подумала, что ты об этом подумаешь. Слава богу, у нас с тобой бывают такие совпадения. Вот, если угодно, источник суеверий! Просто прекрасно, – продолжала она, – что это будет именно Глостер. Как ты произносишь: Глостер, Глостер – похоже на старинную песню. Словом, я уверена, в Глостере будет чудесно. Там несложно будет перекусить, прислугу и багаж мы сбыли с рук, и у нас еще останется по крайней мере три или четыре часа. Мы можем оттуда послать телеграмму, – закончила она свою речь.

Все это было высказано очень тихо, и точно так же князь был вынужден приглушить свое восхищение.

– Так значит, леди Каслдин?..

– И думать не думала оставлять нас на ланч.

Князь все еще пытался осмыслить:

– О чем же она думала?

– О мистере Блинте, глупенький, исключительно о мистере Блинте. – Шарлотта непринужденно улыбнулась князю. – Неужели я должна растолковывать тебе по слогам, что мы ей совершенно ни к чему? Ей только и было нужно показать остальным, что мы здесь, что она не остается с ним наедине. Теперь дело сделано, все разъехались, и она, конечно, сама прекрасно понимает…

– «Понимает»? – словно эхо, откликнулся князь.

– О, понимает, что мы обожаем соборы и при всяком удобном случае обязательно в них заглядываем или любуемся ими со стороны, что дома у нас именно этого ожидают и будут страшно разочарованы, если мы упустим такую возможность. Ведь мы forestieri[42]42
  Иностранцы (ит.).


[Закрыть], – уточнила миссис Вервер, – вот тебе сильнейшая побудительная причина… Если бы у нас и без того не хватало причин.

Князь был не в силах отвести от Шарлотты глаз.

– И даже поезд уже наметила?

– И даже поезд. С Паддингтонского вокзала, обратный, шесть пятьдесят. Остается море времени; можно будет пообедать дома, и поскольку Мегги, конечно, окажется на Итон-сквер, я и тебя приглашаю.

Несколько минут он все глядел на нее, прежде чем заговорить:

– Премного благодарен, буду очень рад. – И тут же добавил: – А поезд на Глостер?

– Местный, одиннадцать двадцать две, с несколькими остановками, но в целом скорость хорошая, уж не помню сколько миль в час. Так что время у нас есть, нужно только с толком его использовать.

Князь встряхнулся, словно сбрасывая с себя чары. Пока они шли к двери, из которой раньше появилась Шарлотта, князь снова взглянул на часы, но не удержался, чтобы не остановиться еще раз – у него еще оставались вопросы по поводу не до конца разгаданных чудес.

– Ты сама посмотрела расписание, хоть я тебя не просил?

– Ах, мой милый, – рассмеялась она, – я же видела, как ты листал справочник Брэдшоу! Тут нужна англо-саксонская кровь!

– «Кровь»? – переспросил он. – Да в тебе есть кровь любой расы! – Тут она остановилась. – Ты пугающе неподражаема!

Что ж, можно и так назвать, если ему это нравится.

– Я и название гостиницы знаю.

– Какое же?

– Их там две, ты увидишь. Но я выбрала ту, которую надо. И гробницу, кажется, я помню, – улыбнулась Шарлотта.

– Ах, гробницу! – Ему сойдет любая гробница. – Но я хотел сказать: я так любовно приберегал для тебя свою блестящую идею, а ты уже и сама до нее додумалась!

– Можешь приберегать для меня свои идеи, сколько душе угодно. Но почему ты думаешь, – поинтересовалась Шарлотта, – будто можешь уберечь их от меня?

– Уже не думаю. Что же я стану делать, если когда-нибудь мне захочется что-нибудь от тебя скрыть?

– Ах, обещаю тебе, я буду необыкновенно тупа во всем, чего мне не хотелось бы знать. – Они уже подошли к двери; Шарлотта приостановилась, чтобы пояснить: – Все эти дни, вчера, позавчера, сегодня утром, мне хотелось всего.

Ну, с этим-то как раз полный порядок.

– Ты получишь все.