Текст книги "Феноменология зла и метафизика свободы"

Можно оспаривать использование самого выражения «сталинизм» как излишне привязанного к исторической и политической конкретике. Можно. Но дело не в словах. Разумеется, сталинизм коренится в специфически российском понимании марксизма, в традициях российской революционно-демократической мысли, возможно – в российском этническом и православном сознании – об этом еще будет повод поговорить. Сейчас главное – пример исключительно совершенного и завершенного мировоззрения самооправдания насилия. Речь идет о, пожалуй, «вершинном» проявлении мировоззрения самозванства. И, если говорить в криминальных терминах, то речь идет о специфическом и очень опасном преступлении – о преступлении мысли, его источниках, квалификации и питательной среде.

Главное представляется достаточно ясным – мифологическая природа сталинизма. Он миф не в смысле «фикции», выдумки, а строго терминированном научном смысле этого понятия. Как и любой миф, он ориентирован на универсальное осмысление действительности; на снятие фундаментальных смысложизненных антимоний человеческого существования; дает своим носителям радость узнавания знакомого в еще неизвестном, стимулируя тем самым не интеллектуальное творчество и поиск, а повторение апробированного; создает видимость устойчивости в изменяющемся мире; выступает основной ритуализации социальной жизни и культуры; служит внедрению и распространению культовой практики. Как миф сталинизм стоит в одном ряду с многообразными проявлениями несколько неожиданного в XX столетии всплеска мифологии и мифотворчества в идеологии, политике, массовой культуре, обыденном сознании. Причины, природа и факторы этого всплеска – предмет особого разговора. Главное пока – зафиксировать квалификацию общей мировоззренческой природы сталинизма. Тогда в чем заключаются его специфические черты?

Как мифологическое сознание сталинизм не только исключительно целостен, но и – претендуя на научность – концептуально развит. В этом его неординарность как мифологического мировоззрения. Поэтому неординарен и вопрос о его непосредственном конкретном содержании и мифологемах. В данном разделе речь идет именно о метафизической природе этих мифологем – прочие аспекты отнесем до предпоследнего раздела книги. Но следует сразу же оговорить принципиальное обстоятельство. Иногда это мировоззрение ошибочно связывают с восточным, азиатским деспотизмом. Но очевиден факт, что развитые социал-утопические учения сопровождают человечество на всем пути его развития и во всех регионах. Деспотия и тирания общего в сочетании с отрицанием индивидуально-личностного проявились и в Древнем Египте, и в Индии, и в империи инков, и у ацтеков… Они возникали и возникают как на примитивной цивилизованной базе, так и на индустриальной основе. Поэтому представляется справедливым мнение И. Шафаревича, что всплеск этого мировоззрения в XX столетии есть не столько предсказание (научное, мистическое ли – другой разговор) будущего общественного развития, сколько реакция, стремление вернуть человечество к архаико-примитивному состоянию сознания, мышления и общества[102]102
  Шафаревич И. Воплощение социалистического идеала // Слово. 1989. № 11. С. 58.


[Закрыть].

Прорыв цивилизации, совершенный в 1-м тысячелетии до новой эры, высвободил духовные силы. От Греции до Китая возникли учения, апеллирующие к душе каждого человека, к его ответственности перед своим разумом и совестью. На это направлены и греческая философия, и проповеди израильских пророков, и буддизм, и конфуцианство. Не всесильную государственную машину, а человеческую личность объявили они той силой, которая может определять судьбу человечества. Богоподобный деспот, человекобог, которому можно только поклоняться и повиноваться, стал утрачивать свое монопольное положение творца истории: не меньшую роль начинает играть учитель, зовущий поверить его учению и подражать его жизни… В пределах средиземноморского культурного круга это проявилось наиболее ярко в греческой философии, наиболее явно воплощенной в личности Сократа, и в возникновении христианства.

Социалистическая утопия Платона и первые гностические секты – своеобразные постфактум реакции на эти процессы. «Правдоподобно предположить, – пишет И. Шафаревич, – здесь не только временную, но и причинную связь, то есть рассматривать утопический хилиастический социализм Платона-Мора-Кампанеллы-Фурье как реакцию на восприятие мира, выработанное в греческой культуре, а «революционный», эсхатологически-разрушительный социализм – как реакцию на возникновение христианства». И тогда «особенность социалистических государств XX века заключается как раз в их идеологичности, в том, что они основываются на разработанной, выкованной тысячелетиями идеологии (и тем устойчивее, чем глубже разработана эта идеология)… Создание этой идеологии было почти исключительно делом Запада – уже поэтому не возможно рассматривать социализм XX века как «азиатскую реставрацию». Красивая схема, в которой истины столько же, сколько и неправды. Неверна периодизация, неверны рассуждения о тиране и учителе – это вечная тема. Верна же линия сталинистско-подобного мировоззрения как вечного спутника человеческих духовных исканий и то, что эта линия приобрела особую отчетливость в связи со становлением рационалистического сознания.

Как и любое самозванство, сталинизм вечен – это все та же тень зла человеческого духа. Он форма его – из рафинированного европейского рационализма. Он вырос на почве марксизма – одной из ветвей гегельянства. Он пользуется если не концептуальным аппаратом, то уж точно – терминологией марксизма, претендует на роль идеологии марксистско-ленинских партий, долгое время эту роль выполнял. Поэтому он неизбежно питался из источников, известных, благодаря ленинской статье, каждому советскому человеку со школьной скамьи: материализма, рационалистической диалектики и социалистического утопизма. Однако надо отдавать отчет и в том, что, включаясь в содержание мифологического мировоззрения, эти философемы изменялись достаточно радикально, вплоть до перехода в собственную противоположность.

«Основной вопрос философии» или материалистический идеализм

Особый интерес в этой связи представляет «материалистическая» составляющая сталинизма. Фактически она предстает отнюдь не монистическим принципом единства окружающей действительности, а эклектически-трагическим мировоззрением. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что категория материи и «основой» вопрос философии важны исключительно в гносеологическом плане, для обоснования познаваемости мира. Во всех других планах они чреваты метафизическими абсолютизациями. Именно с такой ситуацией мы и имеем дело. Материальный мир существует до, вне и без меня. Он противостоит мне и, в принципе, чужд мне. Однако я, как субъект, претендую на познание этого объективного мира, а вследствие его познаваемости – и на изменение его, на его преобразование, овладение им и манипулирование в соответствии с моими целями. В объекты такой манипуляции и насилия превращаются природа, общество, другие люди.

К. Маркс и Ф. Энгельс начинали, как известно, не с противопоставления материи и сознания, а с деятельности. Исходная категория марксизма – практика, но практика преобразования, реализации идей. Поэтому сталинизм школярски начинает с противопоставления материи и духа, итогом чего и оказывается насилие: «не ждать милостей от природы – взять их – вот наша задача». Не случайно вульгарный материализм столь часто сочетается с левацким революционаризмом, с его тупиками нигилизма и экстремизма. Буквально «отталкиваясь» от материализма, такое сознание в силу внутренней логики собственного развития приходит к идеализму худшего, «параноидального» толка в форме насилия во имя некой idée fixe. В этом плане сталинские репрессии, гонения, запреты, переселения народов, хрущевские эпопеи с совнархозами, кукурузой, застойные повороты рек и т. п. – не случайны, а вполне закономерны для такого мировоззрения – самозванство по своей природе, характеру и направленности.

Именно самозванством носителей «объективно истинного знания», которое «всесильно, потому как верно», вульгарный материализм всегда привлекал и привлекает политических авантюристов и экстремистов, оправдывая манипуляцию и насилие «объективными законами развития материальной действительности», освобождая их от личной ответственности. Единственным оправданием служит наличие некой идеи, недоступного другим знания, носителями которого считают себя посвященные и приобщенные к нему безответственные бармалеи-самозванцы.

Коварна в этом плане даже теория познания, строящаяся на основе теории отражения. Всегда сохраняется при этом опасность оборачивания, столь свойственная для мифологических мировоззрений: если есть мысль, то должно быть бытие, которое она отражает! Должно быть! И парящая в облаках фантазия соблазняет зажатого реальностью человека. То ли детски наивное упрямство, то ли сознание «взбесившегося пианино», вообразившего, что оно само движет клавишами. И то и другое – невменяемость. И то и другое – самозванство.

Неспроста «основному вопросу философии» в этом мировоззрении уделяется такое внимание и отводится такая роль – несмотря на то, что сами «классики» говорят о нем лишь один раз в работе Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», несмотря на то, что В. И. Ленин предупреждал об опасностях его абсолютизаций и выводе за рамки гносеологии. Постановка этого «вопроса» во главу мировоззрения не только делает последнее самозванческим и ввергает человека в трагический экзистенциальный ужас противостояния чуждому ему миру, миру «материи», лишенной индивидуальности и надежды. Он делает мировоззрение и методологически несостоятельным, неспособным справиться ни с проблемами теории познания, ни с психофизической проблемой, ни с объяснением природы творчества – как художественного, так и научно-технического, заставляя прибегать к теоретическим нонсенсам типа «опережающее отражение». Поэтому последовательный материализм обречен на плетение в хвосте у науки, переваривание и адаптацию ее достижений и результатов задним числом, постфактум, в то время как сами ученые всячески подчеркивают плодотворность «идеалистических» концепций и личную приверженность им (И. Ньютон, И. Кеплер, А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, А. Любищев, В. Вернадский, К. Циолковский и др.).

Материализм бессилен перед проблемой культуры, не знающей противостояния материи и духа, в которой ценности есть материализации, воплощения духа, а дух воплощен.

«Основной вопрос философии» невозможно проследить в истории самой философии без натяжек, искажений и извращений сущности учений. Ведь даже у основоположника «линии Демокрита» атомы – отнюдь не нечто «материальное», они суть – эйдосы, а у Эпикура они даже наделены волей и свободой движения. В философии есть концепции и философемы (дао, чань, троица, экзистенция, понимание и т. д.), но нет «основного вопроса». Есть сенсуализм, эмпиризм, реализм, рационализм и т. д., но нет противостоящих на протяжении всей истории материализма и идеализма. Похоже, что если и был когда-то материализм, то это французский материализм XVIII столетия, а если и был идеализм – то немецкой идеалистической философии. Философские концепции следует различать не по грубо дихотомическому принципу в духе «основного вопроса» – это лишь одна из возможных дихотомий: чем хуже, например, дихотомии детерминизма и индетерминизма, общего и индивидуального и т. д.? Различать их наиболее плодотворно по тому, как сами философские концепции себя идентифицируют: экзистенциализм, критический рационализм, логический эмпиризм… В этих идентификациях сказано главное их характеризующее, проблемы или осознаваемые и предлагаемые пути их решения.

«Основной вопрос философии» – не более чем одна из наиболее грубых дихотомий анализа живых философский учений, омертвляющая живое философствование. В самой его постановке прослеживается что-то знакомое – омертвление живого и способность ничтожить. Он не что иное, как проявление амбиций абстрактного рационализма. Показательна постановка вопроса – возможен ли не рационалистический материализм? Такое, очевидно, невозможно. Возможен рационалистический идеализм, рационализм без материализма возможен, но не материализм без рационализма. Так что же первично? В чем фундаментальность «основного» вопроса? Сам он является лишь одним из проявлений рационалистических концептуализаций, специфического способа философствования. При философствовании в любом другом стиле (чань, экзистенциализм, структурализм, герменевтическая философия и т. д.) он просто не возникает. Он нужен именно для упрощенной инвентаризации философских концепций, причем инвентаризации наиболее абстрактной и рационалистически грубой. Это рационалистическая редукция, примитивизация живого философствования, его самозванческое оничтоженье.

Иррационалистический рационализм

Но и сам рационализм имеет в сталинизме весьма специфический характер. И он – этот характер – проявляется, несмотря на все апелляции к традиции немецкой классической философии, наследованию гегелевского диалектического метода, утверждениям о том, что К. Маркс «поставил Гегеля с головы на ноги». Рационалистическая составляющая играет в сталинизме роль поверхностного и вульгарно-наукообразного оправдания самозванческих идефиксов. Наукообразие, начетничество, цитатничество – одна из наиболее ярких черт нашего персонажа. Они пронизывают «исследования» и «критику», проявляются в программных и директивных документах.

Но и здесь – оборачивание в собственную противоположность: ко всему, что утверждается на птичьем языке этого наукообразного мировоззрения, применимы кавычки. «Наука» оказывается псевдонаукой, громящей подлинную науку. Погромы в экономике, генетике, языкознании, кибернетике, психологии и т. д. велись от имени передовой «науки». Собственное бесплодие – теоретическое и практическое – отнюдь не смущает адептов «передовой науки». Ведь в конечном счете смысл их построений – «обоснование» положений об «отмирающих» и «передовых» классах, «отсталых элементах», «усилении классовой борьбы», «развитом социализме» и т. д., то есть навешивание политических ярлыков-бирок – не более, но и не менее.

По истине «ум – подлец», потому как «виляет». Описание и факты реальности принимают характер долженствования, вменяются в обязанность. Как писал А. Шафф, «…не так важно, что люди мыслят, а важно то, что они должны мыслить». Марксизм – первая и единственная философия, признавшая сменить оружие критики на критику оружием – в «Критике немецкой идеологии» и знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе. Может быть, Гегеля и поставили на ноги, но зато в результате поставили на голову, на уши саму реальность.

Убеждение одного человека, что он лучше других знает истину, знает нечто такое, что другим недоступно, само по себе, особенно в экстремальных политических условиях, может стать источником оправдания любого насилия. Рационалистическое самозванство питает демонизм вождей, что и показывал неоднократно исторический опыт.

Самоутверждение утопизма

Особенно опасным политически, экономически и нравственно синтез «материализма» и «рационализма» становится, если он дополняется и подкрепляется утопизмом, для которого характерно мифологическое, если не религиозное восприятие идей. В этом случае «рационализм», придавая идеям наукообразный вид, как бы «окультуривая» идеологию, сам воспринимается религиозно, догматически.

Догматически-экстремистский рационализм содержит три постулата: 1) представления об общественных законах как реализующихся с механической непреложностью и, строго говоря, независимо от индивидуальных усилий, целей и намерений; 2) идея стопроцентной осуществимости конкретных мероприятий, если они опираются на знание и использование этих общих законов; 3) утопизм, а то и полное отрицание реальности. В экологии это будет означать, что охрана природы необходима только при капитализме, как следствие частной собственности и погони за прибылями. При социализме же – считай, государственной собственности, основанном на плановом хозяйствовании, исключаются возможности негативных последствий индустриализации. «Социалистическая» или «патриотическая» труба не может загрязнять воду и небо. Социалистическая собственность – значит ничье конкретно, общее, в интересах общества, то, что ведет автоматически к удовлетворению интересов всех, к неуклонному росту благосостояния, безошибочным планам развития и управления. «Прошла зима, настало лето – спасибо партии за это».

Планирование и управление приобретают тотальный характер. Как писано в одном из учебников 70-х: «По мере развития социализма, объем и глубина использования объективных закономерностей возрастают, а объем и значение стихийных регуляторов сокращаются». Пафос технократизма, научной организации труда, упорядочения, организации переросли со второй половины 20-х в пафос тотального манипулирования. Управлению оказывается подлежащим все: атмосферные явления погода, течение рек, вкусы и потребности людей.

Поскольку же здравый смысл подсказывает все-таки, что законы и инструкции невозможно предусмотреть на все случаи жизни, практически возможны три выхода в практике: а) перестать управлять, давая ситуациям разрешаться самостоятельно и дозревать до состояния, когда возможно рациональное управляющее вмешательство; б) руководствоваться волей вышестоящего начальства, собственными вкусами и амбициями; в) запретить и пресечь всякое развитие ситуации. Первое просто недопустимо с точки зрения рационалистической идеологии. Остается второе и третье, второе – полностью соответствует как идеологии самозванческой, а третье – наиболее вероятная реакция в незнакомых ситуациях, в положениях, превышающих компетенцию. Именно такова в конечном счете философия практического управления управляющих, некомпетентных, но претендующих на управление чем угодно.

Речь идет об утопизме как голой и ничем не прикрытой воле, стремящейся к реализации и способной не остановиться ни перед каким насилием в силу устраненности из самого ее содержания идеи человека. Это не просто рационалистическое оправдание чего угодно, любого насилия – это прямое насилие идеи над реальностью.

Единство материализма, рационализма и утопизма как собственных противоположностей

Даже из такого беглого эскиза сталинизма видно, что это исключительно целостное и самодостаточное мировоззрение. Между его частями существует развитая система взаимодополняющих и взаимоподкрепляющих связей. Так, «материализм» и «рационализм» выступают друг к другу как цель и средство в аргументации: идефикс, а к ней оправдывающая его с «вилянием» аргументация. «Рационализм» подкрепляет утопизм своей наукообразной аргументацией, создавая дополнительные иллюзии реальности и жизненности мертворожденных идей и планов, «упаковывает» их. В свою очередь, утопизм дополняет и подкрепляет наукообразный «рационализм» религиозно-доверительным восприятием его аргументации. «Материализм», в свою очередь, стимулирует и оправдывает утопические взгляды ссылками на «объективные законы», природную или социальную необходимость и неизбежность определенного хода развития. Тем самым создается иллюзия бессмысленности поиска любых альтернативных путей, кроме провозглашенных бездоказательно. И наоборот, утопические устремления ориентируют «материалистическую» мысль на систематическое за-бегание вперед, систематическое выдавание желаемого за действительное и действительного за желаемое, на насилие над природой, обществом, самой мыслью.

В каждой своей составляющей и своей целостности сталинизм ведет себя не как ответственное научное осмысление действительности, а именно как миф – амбивалентно. Он суть единство своих составляющих как их противоположностей. «Материализм», который на поверку материализмом не оказывается. Иррационально наукообразный рационализм. Утопизм, претендующий на жизненность «здесь и сейчас». Такая амбивалентность свойственна именно мифу. Сталинизм не дает мысли возможность зацепиться за реальность, заменяя саму мысль бессмысленными ритуальными фразами типа «овощной конвейер страны», «культура принадлежит народу», «экономика должна быть экономной». Происходит характерная для мифотворчества подмена реальной практической деятельности ее названием. Для утопически-материалистического рационализма достаточно сказать, а то и только подумать – что же еще-то?! Программы, постановления, законы, массовые газетные кампании подменяют саму реальность, программы и талоны – продовольствие. Так же как шаману для утверждения своей власти над явлением, вещью, человеком важно «знать имя», так и для носителя стали-нистского мировоззрения самодостаточен процесс называния, акт проговаривания.

Из того, что «свобода есть познанная необходимость» (Ф. Энгельс) и «нельзя жить в обществе и быть свободным от него» (В. И. Ленин), еще ничего не следует конкретного. Это – пальцем в небо. Это тождественно-истинные высказывания типа «дождь идет или дождя нет». Но совсем другое дело, когда познанную необходимость, всеобщую взаимозависимость, свободу воли как волю к неволе начинают насаждать и культивировать. В. Буковский очень точно подметил этот ход мысли: «Государство… всегда насилие. Насилие одного класса над другим… А значит, совершать насилие, в данном случае – во имя класса пролетариата – оправданно и необходимо. Нечего стесняться. Вот вам и оправдание террора. Литература и искусство всегда классовы… всегда являются оружием господствующего класса, господствующей культуры, а стало быть, мы вполне продолжим культурные традиции, если разрешим создавать только пролетарское искусство в нашем рабочем государстве. Вот вам и цензура, введенная при Ленине как «временная мера» и дитя ее соцреализм – куда уж постоянее. Частная собственность – это награблено у трудящихся, значит: грабь награбленное! Рассуждая строго по-ленински, почему бы не оправдать убийство? Ведь человек – смертен, почему бы не убить его сейчас, все равно ж умрет? Недаром у него была четверка по логике»[103]103
  Буковский В. И возвращается ветер… М., 1990. С. 173.


[Закрыть]. С логикой как раз все в порядке, и ранее уже приводились примеры именно такого оправдания убийства и массового человекоубийства основателем партии самозванцев.

Плод рационалистического утопизма и насилие над душой, не только над телом. Это кошмары «воспитания»: кошмары школьных лет, кошмары «перевоспитания» в тюрьмах и лагерях, кошмары митингов, проработок, обсуждений, перековки и соцсоревнования, кошмары и идиотизм культурно-просветительной работы, кошмары лысенковского воспитания зиготы и перевоспитания яблок в груши.

И апофеоз всего – кошмар справедливости и равенства – кошмар всеобщего перераспредела. Одним махом решить все проблемы?! Надо только захотеть! Дело только в воле и власти. Если есть воля, нужна только власть – и все проблемы решаются! «Главное – осуществить мечту, поэтому сначала уничтожается самая богатая часть общества, а все радуются, всем чуть-чуть перепало! Но вот добычу прожили и опять бросается в глаза неравенство, опять есть богатые и бедные… а конца все нет, абсолютное равенство не достигнуто. И вот, глядишь, если у крестьянина две лошади и корова… его уже раскулачивают ради светлых идей. Разве удивительно, что как только возникает стремление к равенству и братству, так тут же и гильотина появляется?», – пишет тот же В. Буковский. Поскольку речь идет об идеологии, в которой царят абстрактные схемы, «огрубляющие и омертвляющие живое», постольку практикой этой идеологии может быть только насилие: над природой, обществом, отдельной личностью.

Апофеоз мифократии

Воплощение идей, отвлекающихся от естественных связей между вещами, от живых культурных традиций, реальных интересов людей, неизбежно предполагает разрушение реальных связей, уничтожение культурных ценностей, подавление всякого инако– и свободо-мыслия. Насилие может осуществляться только специально организованными и мобилизованными для этого людьми. Иначе говоря, рационалистический утопизм для своего «проведения в жизнь» предполагает создание Административной системы, претендующей на бармалеевскую способность «всех сделать счастливыми, а кто не захочет.».

Бюрократизм – alter ego утопического рационализма. Он не способен к творчеству. Он способен только к экспроприации и распределению не собой произведенного, прикрываясь требованием «аскетического» подчинения личных интересов «общественным». Поэтому в конечном счете он выражает потребительские установки. Он ориентирован на «проведение идеи», на борьбу с отклонениями от нее, то есть на учет и контроль, доходящие до абсурда. Например, администрация ГУЛАГа вела четкий учет зеков. Живой зек или нет, было совершенно неважно, главное, чтобы он был в списках – живых или мертвых – чтобы можно было отчитаться.

О том, что иерархически организованная система бюрократической ответственности создает систему тотальной безответственности, уже писалось. Человек в ней начинает жить и действовать не от себя лично, а «от имени» некоей инстанции, представителем которой он якобы является. А обилие инструкций и нормативно-директивной документации оказывается необходимым, чтобы в любой момент времени человек мог бы быть привлечен к ответственности за вещи им совершенно непредсказуемые. Более того, инструкция, которую невозможно выполнить, нужна и для того, чтобы каждый знал, что он виноват и что наказание может последовать всегда, когда этого захочет начальство. Человек попадает под власть некоего безликого и неуловимого морока – man, переживание власти которого было гениально описано Ф. Кафкой в «Процессе» и «Замке».

Одурманенное рационалистической мифологией сознание становится совершенно невменяемым – как в плане полной задурен-ности, так и в плане самодурства. В «Чевенгуре» и «Котловане» А. Платонова такое сознание выражено в сознании строителей нового общества, проводящих сплошную коллективизацию: «эти люди даже крестьян убивают как бы во сне, находясь в состоянии, близком к гипнотическому, они не отдают себе отчета в том, что они творят». Характерно и наблюдение М. М. Пришвина: «трудно теперь оценить это действие большевиков, когда они брали власть, подвиг это или преступление, но все равно: важно только чтобы в этом действии было наличие какой-то гениальной невменяемости»[104]104
  Пришвин М. 1930 год //Октябрь. 1989. № 7. С. 175.


[Закрыть].

Субъект этой невменяемости – man – оживает в безлико-обобщенных персонажах плакатного энтузиазма. В этом плане не только сталинизм, но и его предтеча – марксизм – высшее, наиболее полное торжество обезличенного man, а значит – в них находит свое наиболее зрелое выражение самозванство. Человек этого учения – некая абстрактная одномерная сущность, выражающая нечто общее всем индивидам, а следовательно, от индивидуального отвлекающаяся в некую абстрактную формулу типа человек – система общественных отношений. Приравнивается к нулю и отбрасывается все личностное, так же как и все реально-жизненное: мораль, семья, религия, грех, совесть и т. д.

Собственно, ни сталинизм, ни марксизм не знают человека вообще. Он их просто не интересует. В этом учении мотивация деятельности сводится к внешнему стимулированию. Проблема мотивации – органически чужда этому учению. Любопытно это прорастает в теории и практике управления. Во всех планах марксистско-ленинско-сталинского построения реального социализма даже не возникает проблема – чем заменить организаторов производства, заинтересованных в прибылях при отсутствии конкуренции и экономической ответственности – главных двигателях экономического роста и научно-технического прогресса. Отсутствующее знание о реальных мотивах заменяется абстрактными категориями, к героическому долженствованию которым принуждается человек армией «стимулирующих» его надсмотрщиков.

Реальному человеку противостоит родовая сущность, насилующая общество, человека, а то и природу. Причем гипотеза о родовой сущности человека ничем не подкрепляется, кроме гегельянских аргументов – должно и баста! Механизм же нового хозяйствования, исключающего индивидуальную мотивацию просто не предлагается – им даже просто великолепно не интересуются. Марксизм-сталинизм просто не знают вопроса «почему» – в рамках этого взгляда он не возникает. Мне в свое время очень промыло мозги чтение ранних рукописей Маркса, где я наткнулся на обоснование ликвидации частной собственности. Аргументация Маркса такова: сущность человека общественна (Gemeinsamkeit). Но в капиталистическом обществе собственность частна – и в производстве, и в потреблении. Значит, искажается человеческая сущность. Чтобы вернуть человеку адекватность его бытия его сущности, надо заменить частную собственность общественной (Gemeinsam). Слово-верчение и поэзия мысли не хуже гегелевской. Вся последующая политэкономия – лишь ad hoc аргументация этой схемы. Воистину, поставив Гегеля на ноги, реальность ставят на голову.

Абстрактному рационалистическому man и его безликому воплощению – Административной системе не нужны самостоятельные и независимые, укорененные в бытии люди. Поэтому социальной базой этого учения, к которому оно апеллирует, являются люмпенизированные слои общества. Не передовые, зрелые и культурные силы, а наоборот – вырождающиеся, агрессивно-разрушительные. Точно заметил в свое время Э. Бернштейн, что марксизм учит не о растущей силе и зрелости рабочего класса, а о его вырождении и рабстве, провозглашая его обнищание. И в этом К. Маркс противоречил самому себе, так как в «Экономико-философских рукописях 1844 года» он предупреждал об опасности приобщения к революции люмпенов, что чревато лишь разграблением, основанным на стремлении обладать чужим, расправляясь с собственностью и талантами.

Гениально выразил это торжество люмпенов, к которым в итоге апеллируют пролетарские революционеры, тот же А. Платонов в «Чевенгуре», когда в завершающих главах наводнившие город «другие» вызывали сначала удивление, а потом все нарастающую неприязнь «отцов-основателей» чевенгурского коммунизма.

Марксизм-сталинизм и в теории, а главное – явочным порядком – на практике делает всегда ставку на маргинала: люмпенов и хунвейбинов, шариковых и расплюевых. Из этой среды преимущественно вербуются и кадры Административной системы – новые опричники, как люди наименее укорененные и абсолютно безответственные. Маргинал – никто – и есть реальный man. Сталин, кстати, очень хорошо усвоил эту сторону марксизма, освятившего право одних – «чистых» – классов присваивать собственность, распоряжаться жизнью и судьбой других классов – «нечистых», как бы и не-людей. Людей-то, собственно, и нет – есть классы. Игра ума, игра абстракций. Личность сведена к общественным отношениям. Нравственная безответственность и безнаказанность гарантирована. Если и говорится о нравственности и ответственности, то только коллективных, классовых, корпоративных. Именно это и дало ему возможность и основания переломать жизнь миллионам крестьян, отправить в лагеря и под расстрел целые слои населения и даже народы.