Текст книги "Феноменология зла и метафизика свободы"

Первая суть иудео-христианский миф о сотворенном человеке и смысле его бытия. С мифологемой связаны идеи первородного греха, искупления, эсхатологии, историзма и соответствующие философемы.

Вторая идея – идея Homo sapiens – со времен Платона и Аристотеля рассматривает человека как единственное среди животных существо, наделенное разумом – нередуцируемое ни к чему обстоятельство. Основное же свойство разума – способность познать сущее как оно есть. Сам же разум тождествен себе и неизменен в любую эпоху. Идея эта, фактически, основана на отрефлектированной или бессознательной предпосылке о богоподобии или богоданности разума, определяющей тождественность человеческого логоса логосу мировому. Если устранить эту предпосылку, то теряет смысл идея не только рациональности, но и Homo sapiens.

Третья идея отрицает специфику и неразложимость разума, который понимается как продукт инстинктов и чувственных восприятий. К этой традиции принадлежат натурализм, позитивизм и прагматизм. Поскольку же различаются три основные группы инстинктов (инстинкты питания, инстинкты размножения и инстинкты доминирования, власти), постольку группируются и соответствующие антропологические философемы: марксистское понимание человеческой истории как экономической борьбы за место у кормушки, классический фрейдизм, а также макиавеллианство, ницшеанство и т. п.

Согласно четвертой идее, человек – животное, заболевшее разумом, и вся человеческая история есть история разложения и упадка, смертельного исхода этой болезни. Современный человек утратил экстатические ощущения жизни, не укоренен в мире, утратил изначальную связь с ним. Культура как таковая есть процесс умирания. Свобода призрачна, выражает неустранимый разлад разума и природной среды. Путь выздоровления – путь отказа от разума и культуры.

Согласно пятой идее, если есть свобода и ответственность, то Бога не должно быть. Бытие Бога уничтожает всякий моральный смысл бытия человека, ибо человек обретает себя только в абсолютной моральной суверенности. Речь идет не только о сбалансированном стоицизме, а скорее о довольно широком спектре от кальвинизма до «постулативного атеизма ответственности» старшего Бахтина. По словам последнего – жуткая смесь мертвого протестантско-кантовского морализма с дерзновениями ницшеанского дионисийства, когда предикаты Божества должны быть перенесены на человека (Ф. Ницше, Н. Гартман)[291]291
  Бахтин Н. М. Из жизни идей. М., 1995. С. 128.


[Закрыть].

Можно выразиться еще проще и схематичнее, сведя дело к двум подходам: редукционистскому и субстратному. В первом случае человек трактуется как автомат, игрушка внешних по отношению к нему сил. Это могут быть демонические и ангельские силы, бихевиористские стимул-реакции, павловские безусловные и условные рефлексы, марксистские общественные отношения и т. д. Во втором случае человек оказывается носителем некоего начала, субстрата, импульсами которого и определяется его поведение. Это могут быть те же инстинкты, темперамент, фрейдистские Эрос и Танатос, юнговские архетипы и т. д. Очевидно, как это было показано мною в другой книге («Разум, воля, успех. О философии поступка»), возможна также балансная модель человека как динамического равновесия импульсов внешней среды и внутренних мотивов.

Но в любом случае – центральным моментом любой философской антропологии оказывается проблема свободы.

Что есть свобода? И есть ли свобода? Ведь существуют концепции, полностью ее отрицающие: детерминизм, протестанство, ницшеанство, марксизм, бихевиоризм, М. Хайдеггер и т. д.

В природе как таковой, без человека и его сознания, познания и деятельности, – свободы нет. Существуют только каузальные связи и прочие детерминации. По Канту свобода не феномен, а ноумен.

Свобода не есть бытие, она есть небытие, суть возможное, пустое, неописуемое и невыразимое. Она не находится в измерениях бытия, она «под» бытием, как то, что хочет воплотиться в бытии. По самому смыслу своей сущности свобода предшествует совершаемым свободно актам: она предшествует своим проявлениям. Поэтому свобода предшествует бытию, является «безосновной основой бытия»[292]292
  Левицкий С. А. Соч. Т. 1. Трагедия свободы. М., 1995. С. 133.


[Закрыть]. Согласно Н. А. Бердяеву, свобода мэонична, коренится в Ничто, в «бездне», предшествуя творению. Поэтому для Н. А. Бердяева свобода находится по ту сторону добра и зла, а всесильный над бытием Бог Творец не всесилен над небытием, над несотворенной свободой[293]293
  Бердяев Н. А. О назначении человека. М., 1993.


[Закрыть].

Традиционное различение свободы как действия, делания, и свободы как хотения (Н. Эрн, Н. Лосский, С. Левицкий и др.) показывает, что в первом случае свобода сводится к каузальности, и тогда она предстает как власть. При этом она имеет пределы, прежде всего временные пределы существования любого явления, в конечном итоге – смерть. Во втором случае, случае собственно свободы, она внекаузальна (мотивация не может быть причиной поступка, она объясняет и осмысляет его), является выражением осмысления и самосовершенствования. Кант глубоко прав: свобода ноуменальна.

Вектор свободы направлен не вовне, а вовнутрь. И всегда могут быть найдены все более глубокие мотивы для объяснения, поскольку разумом могут быть обнаружены все более глубокие причинные связи. На этом основаны, как уже отмечалось, психоанализ, логотерапия, обвинение и оправдание.

Свобода как «свобода от» суть одержимость, безответственность, невменяемость. И таким образом – рабство внечеловеческих каузальностей и редукций. Свобода – оборотная сторона ответственности, путь вменяемого самосовершенствования. Свобода понятие не физическое, а сверхфизическое. Ее ноуменальность выражает сугубо человеческое измерение бытия. Более того, каузальности вторичны, первична ответственность. В силу этого, с помощью разума и понимания все более глубоких связей, человек метафизически свободен. Он всегда может стать свободным «от»: своего тела, своего характера, своего происхождения, законов природы и даже от Бога.

Свобода=ответственность первична по отношению к истине. Истина, в различном ее выражении (от соответствия и конвенциональности до когрентной целостности и непротиворечивости), не дает основания свободе. Наоборот, свобода является основанием истины. Истина – то, что есть. Свобода – «Да будет!». Ее нельзя доказать, а можно только показать – как откровение, как опыт принятия мира, как онтологический импульс. Свобода, как говорил М. К. Мамардашвили, есть «опыт сверхестественного внутреннего воздействия», то, что определяет истину сразу и целиком. Дело логики и другой познавательной техники описывать открывшееся свободно. Свобода откровенна, а истина утверждается свободно. Это метафизический акт свободы. Свобода=ответственность метафизична и неделима. Истина не гносеологична, не эпистемична и не методологична. Она онтологична. Потому что производна от свободы, от выбора «Да будет!».

Открыть мир значит принять его, а принять – значит взять на себя ответственность. В том, что мир открылся мне, нет моей заслуги, но открылся мир мне. А Я, как уже говорилось, трансцендентно, метапсихично и вневременно. Именно потому, что есть чувствилище свободы. Самосознание субъекта и есть самосознание свободы. Самосознание – возможно, наиболее важное проявление человеческой сущности. И при этом самосознание, пожалуй, наиболее трудно постижимый феномен. Главная проблема заключается в том, что сознание собственного «я» дано не в форме объективности, а в форме самосознания субъекта, или, иначе говоря, – в необъективируемости субъекта самосознания.

Я постижимо не путем объективации, а каким-то иным, возможно – более глубоким образом. Я – ни факт, ни акт, ни идея, оно одновременно и идеально, и реально, стоит вне времени и проявляется в душевной жизни. С гносеологической точки зрения «я» – своеобразная «слепая точка», существенный, хотя и непознаваемый фактор познания.

Онтологический смысл этого обстоятельства заключается в том, что субъект самосознания является носителем свободы. Тем самым проблема самосознания, с очевидностью, оказывается в центре любого осмысления природы метафизического знания и философствования вообще.

Поскольку самосознание трудно подвести под рациональные, объектные категории, в философии сложилась традиция рациональной неопределимости самосознания и связанных с ним философем (свободы, экзистенции и т. д.). Будучи трансцендентным, метапсихичным, вневременным, «я» предстает «не от мира сего», «абсолютоподобным» – по выражению Б. Вышеславцева. Именно поэтому проблема самопознания обнаруживает себя традиционно, в конечном счете как проблема религиозная: подлинное самопознание достигается лишь через соотнесение с Абсолютом, проявляет зависимость от богопознания, предваряя его гносеологически.

Я дано само по себе, но оно не может быть основанием самому себе. Именно забвение этого и ведет к самозванству, человекобожию и ничтоженью бытия. Не случайно Ж.-П. Сартр, исходивший из того, что свобода как небытие предшествует бытию и, значит, бытие пронизано небытием, пришел к выводу, что Я есть «пустота в густоте бытия», «дыра небытия в бытии».

Сколько ни искали философы внутреннее Я, они не нашли его, ибо таковое суть диспозиция, качество, проявляемое в момент актуализации. Это качество – свобода. Единство Я нельзя найти в готовом виде. Его можно только осуществить неустанным усилием утверждения скрытой сущности, сущности свободы. Усилием прорастания бытия.

Свобода – единственное условие адекватного восприятия и постижения реальности, как окончательная реализация внутренней гармонии индивида и наивысшее выражение преодоления его Эго. В абсолютном своем проявлении свобода восстанавливает единство внешней и внутренней реальности. Человеческая сущность и есть свобода, вечно ждущая за порогом человеческой определенности мира. Поэтому в конечном счете проблема заключается в преодолении самозванческих крайностей как индивидуализма, так и коллективизма, ничтожащих бытие либо в невменяемом человекобожестве, либо в невменяемом das Man. Как это назвать – персонализмом (С. А. Левицкий), новой архаикой (В. А. Савчук) или еще как – все равно. Главное – вменяемость, то есть личностность бытия.

Иночество и странничество Я

«Личность не рассудочна, – писал П. А. Флоренский, – а лишь непосредственно переживаемое в опыте само-творчество, в деятельном самопостроении личности»[294]294
  Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в 12 письмах свящ. Павла Флоренского. М., 1912. С. 83.


[Закрыть]. Личность – не понятие, она трансцендентна понятию, выходит за его рамки. Поэтому дать определение личности, индивидуальному самосознанию невозможно. Современный процесс дезинтеграции личности лишь заостренно подает этот непреложный факт: Я трансцендентно любому рассуждению и любому определению. Как музилевский «человек без свойств», она одновременно и главное действующее лицо и неуловима для характеризации.

Погоня за тенью самозванства привела к последнему пределу неопределимости Я. И такой итог вроде бы вполне закономерен – выкапывание корней самозванства неизбежно должно было привести к зеркалу, отражение в котором отнюдь не задерживается после того, как от него отходишь. По-своему справедлив вывод Б. Гройса: «Человек столь же неспособен познать внешнее, сколь и выразить внутреннее, то есть… его системы мышления столь же не являются описаниями мира, сколь и самоописаниями. Таким образом, созерцательная позиция восстанавливается – только созерцаются не мир внешний, не мир внутренний, но модусы возникновения и уничтожения всего конечного, где под конечным имеются в виду и сами по себе системы мышления – и даже они по преимуществу»[295]295
  Гройс Б. Об индивидуальности. С. 69.


[Закрыть]. Вывод справедливый и печальный. И опасный самозванством. Если делается в рамках традиционного рационализма.

Если я обречен смотреться в зеркало собственных рациональных схематизаций, то я остаюсь в кругу рационалистического невменяемого самозванства. Тогда и Я – конструкт этих схематизаций, где меня собственно и нету. Но Я – не продукт, не результат, а путь. В целом мире. И познание-то возможно только через сопричастность этому целому. Истинное знание достигается не размышлением, оно – тот путь, тот сюжет, та траектория бытия, которые открылись вменяемому человеческому осмыслению.

Видимость стабильной устойчивости Я обусловлена постоянным повторением и возвращением переживаний. «В действительности все находится в состоянии постоянного движения, все приходит к нам из разума более широкого, чем наш – из всеобщего, из витального более широкого, чем наше – из всеобщего, или еще более низких сфер – из регионов подсознательного, или из высших сфер – сфер сверхсознательного. Таким образом, это маленькое существо окружено, затемняется, поддерживается, пересекается и приводится в движение целой иерархией миров»[296]296
  Сатпрем. Шри Ауробиндо… С. 68.


[Закрыть]. Человеку остается от него самого и мало и много – возможность «без свойств» путешествия в этих мирах. Человек – странник миров, сила – исследователь этих миров. «Странник, вечный странник, и везде только странник», – писал В. В. Розанов.

Но странник – значит в мире, значит среди других. «Утверждение себя как себя, без своего отношения к другому… само-упор вне выхождения из себя и есть коренной грех или корень всех грехов. Все частные грехи – лишь видоизменения, лишь проявление само-упорства самости»<sup>[299]299
  Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. С. 177–178.


[Закрыть]</sup>. Личность, по словам Флоренского, становится «само-истуканом». Грех – блуд, уход с пути, рас-путство. Целомудрие – мудрость целого, ненарушаемое единство с миром, не-отпадение от него. Поэтому самозванство – главный грех – противоестественная утрата субстанционального единства с миром и в мире. Утеря себя.

В погоне за собой-единственным – утрата себя вменяемого. Найти же себя можно только в мире, среди других. Искать, найти, пройти путь. Открыть и вверить себя безгранично открытому динамизму творческих перемен мира. Не самоотречение как неволенье духа, а самоотдача великому единству. Праздник, искренность и игра – непосредственное самоутверждение единого. «Мудрый и трудное делает шутя, ученик и в пустяках принимает торжественный вид», – говорил мудрый П. А. Флоренский.

Самоосмысление возможно только на путях выхода из себя, как странничество в мирах и проекциях. Как ответственность за свой путь, за себя как иного, чем другие. Как собственное иночество. Именно сейчас, в наши дни. в условиях экзистенциального вакуума «основная задача образования состоит не в том. чтобы довольствоваться передачей традиций и знаний, а в том, чтобы совершенствовать способность, которая даст человеку возможность находить уникальные смыслы»<sup>[300]300
  Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 199 °C. 295.


[Закрыть]</sup>.

В предыдущих работах мною был экстрактирован инвариант идей Г. Фреге. Б. Паскаля. Ф. де Соссюра, В. Гумбольдта. Г. Шпета, П. Флоренского, А. Н. Леонтьева и других относительно содержания смысловой структуры и уровней осмысления. Этот инвариант состоит из следующих компонентов:

Соотношение материальной формы знака, социального значения и личностного смысла подобно соотношению в двух треугольниках, образованных от пересечения двух прямых:

Эти два треугольника имеют общую вершину и общий угол при этой вершине. Все остальное – конфигурация, площадь и т. д. у этих треугольников могут быть самыми разными. Личностный смысл подобен этим треугольникам. Люди общаются ради смыслов. Но возможно это только при двух условиях: наличии материальной формы знака (общей вершины) и инварианта социального осмысления – социального значения (общей величины угла при общей вершине).

Если выстроить компоненты смыслового содержания в структуру, то это можно проиллюстрировать схемой:

Прохождение этого ряда сверху вниз демонстрирует субъективацию (распредмечивание, понимание), снизу вверх – объективацию (опредмечивание, воплощение). Компоненты смысловой структуры предстают уровнями осмысления: идентификацией, референцией, интерпретацией, оценкой и эмпатией (сопереживанием, вчувствованием). Центральную роль в смысловой структуре и в осмыслении играет функциональное социальное значение, которое задается соответствующими видами нормативно-ценностных систем культуры: функциональными, научно-техническими, художественными и идеологическими. Каждый из видов нормативно-ценностных систем задает соответствующие блоки осмысления (интерпретации): функционализацию, конструктивизацию, стилезацию (эстетизацию) и символизацию.

Один и тот же элемент культуры может иметь функционально инвариантные смысловые характеристики (например, топор должен состоять из топорища и топора с лезвием и обухом), может иметь различные конструктивные исполнения (топор может быть металлический, каменный и т. д.), выполняться в различном стиле и иметь различные символические характеристики (например, обусловленные использованием в ритуалах).

Это то, что было высказано и опубликовано раньше. А теперь Яление, к этому можно добавить модификацию упоминавшейся схемы К. Леонтьева, приведенную и прокомментированную П. А. Флоренским в «Столпе и утверждении истины». Моя модификация заключается в трактовке уровней знания (в схеме Леонтьева-Флоренского – концентрические круги с религией в центре и естественными науками на периферии) как уровней осмысления:

Эта схема сводит воедино и содержание смысловой структуры и нормативно-ценностные слои осмысления.

Неспецифицированное бытие («тьма кромешная»)

Набрасывая на мир все более мелкоячеистую сеть теоретических рационализаций, приходишь к чувству – не к понятию – бесконечности мира и иллюзорности полноты знания. Полнота – в молчании. Познание – палец, который убирается после указания им на нечто. Так и личность – разве она не палец, указующий, но убираемый после указания на невыразимое? Прорыв к тьме кромешной – не столько высветить световой конус в ней, сколько впустить ее в себя. И стать в ней странником.

Раньше человек был сгустком телесного и духовного опыта. Теперь он – странник в мирах этого опыта. Наверное, этим объясняется нынешний интерес к мистическому, восточной медитативной практике, астрологии. Дело не только в социальных заказах, кризисах, депрессиях, стрессах, панике, тотальном аларме. Очень и очень прав Б. Гройс – нет индивидуальности. Есть стремление к защите, индивидуальное формование себя в актах защиты, оплотняющих человека. Индивидуальность – на границах, универсальная вне-индивидуальность. Целое внешнего мира рухнуло раньше. Теперь рухнуло самозванное внутреннее. Остался путь. Остался я как странник миров, лента Мебиуса, ее единая поверхность, которая, собственно, и есть личность.

Жизнь пуста. Разум – подлец, потому как виляет. Но тогда этот подлец, извернувшись, способен дать смысл абсурду (non-sens) жизни. Раскрыть возможные ее прочтения. Дать иллюзии? Нет. Очертить в меру глубины ума сферу ответственности-свободы. Так и утверждается бытие. Сердцем, разумом, доброй волей. Вопреки. Пока жив человек.

Набрасывая на мир все более мелкоячеистую сеть теоретических рационализаций, приходишь к чувству – не к понятию – бесконечности мира и иллюзорности полноты знания. Полнота – в молчании. Познание – палец, который убирается после указания им на нечто. Так и личность – разве она не палец, указующий, но убираемый после указания на невыразимое? Прорыв к тьме кромешной – не столько высветить световой конус в ней, сколько впустить ее в себя. И стать в ней странником.

Раньше человек был сгустком телесного и духовного опыта. Теперь он – странник в мирах этого опыта. Наверное, этим объясняется нынешний интерес к мистическому, восточной медитативной практике, астрологии. Дело не только в социальных заказах, кризисах, депрессиях, стрессах, панике, тотальном аларме. Очень и очень прав Б. Гройс – нет индивидуальности. Есть стремление к защите, индивидуальное формование себя в актах защиты, оплот-няющих человека. Индивидуальность – на границах, универсальная внеиндивидуальность. Целое внешнего мира рухнуло раньше. Теперь рухнуло самозванное внутреннее. Остался путь. Остался я как странник миров, лента Мебиуса, ее единая поверхность, которая, собственно, и есть личность.

Жизнь пуста. Разум – подлец, потому как виляет. Но тогда этот подлец, извернувшись, способен дать смысл абсурду (non-sens) жизни. Раскрыть возможные ее прочтения. Дать иллюзии? Нет. Очертить в меру глубины ума сферу ответственности-свободы. Так и утверждается бытие. Сердцем, разумом, доброй волей. Вопреки. Пока жив человек.

«Трудно стать человеком, – утверждает 182-я: дхамма «Дхаммапады», – трудна жизнь смертных; трудно слушать истинную дхамму; трудно рождение просветленного». И дхамма 183-я; «Неделание зла, достижение добра, очищение своего ума – вот учение просветленых».