Текст книги "Феноменология зла и метафизика свободы"

Еще в начале века Д. М. Мережковский полагал, что если Ветхий Завет открыл Бога как истину, а Новый Завет – истину как любовь, то грядущий Завет откроет любовь как свободу. Но век ХХ пошел дальше, подняв проблему преодоления свободы. Главный вопрос для человека XXI века – не как обрести свободу, а как ее вынести. И в этом плане российско-советский духовный опыт оказывается реальным ответом на эти вопросы.

Рассмотренные «теоретические» поводы для надежды могут быть дополнены «практическими». Для условий длительного мира российский исторический и духовный опыт оказался малопригодным. Он является убедительно эффективным в чрезвычайных обстоятельствах войн, катастроф и прочих бедствий, требующих крайнего напряжения физических и духовных сил. В мирных и спокойных же условиях этот опыт разъедает общество изнутри, обессиливает его самим спазмом самоедского сверхнапряжения.

Чтобы уйти от этого кошмара. Поэтому. Тогда. В конце концов… Разве и эта особенность национального опыта, наряду с упомянутыми ранее, не является также золотым багажом любого реформатора? Надо только помнить об этих качествах и бережно их использовать, а не испытывать на прочность и тем более – не отвергать.

Важнейшим позитивным фактором является человеческий потенциал современной России. Высокий образовательный уровень, элитный уровень профессионализма в ряде сфер. Именно это не позволяет сравнивать Россию с третьим миром, развивающимися странами. Речь идет не об «интеллигенции» («образованщине» и «образованцах»), а о массе образованных людей, горящих желанием самореализации. Опыт 1991 и 1993 годов показывает, что в наши дни уже, наверное, невозможен бунт «бессмысленный и беспощадный» типа пугачевщины или 1918 года. Народ убедительно и веско продемонстрировал горькую и мудрую сдержанность и стойкость, показав, что он мудрее и зрелее своих властителей.

Очевидно, сыграли свою роль и всеобщее среднее образование, и просвещающая роль средств массовой информации. Люди, по крайней мере – умом, понимают опасность стихии митинга и погрома. Особенно важен вклад СМИ, включая социальные сети, Интернет, когда любой самозванец вынужден отдавать себе отчет в том, что все тайное станет явным не только через полстолетия, а завтра, возможно, даже еще накануне, с упреждением. Играет свою роль и открытость современного российского общества, расширение международных и личных контактов, расширение общего горизонта информированности.

Медленно, со скрипом, но возникает правовая культура. Медленно, но вызревает сознание, что есть и должна быть высшая власть закона, перед которой должны уступать амбиции и целесообразность политиков любого уровня.

Худо-бедно, с извращениями, злоупотреблениями, но делает свое дело приватизация, формирующая не пресловутое «чувство хозяина», а реальные собственность и собственников. Будущее России существеннейшим образом зависит от того, как будет поделена общенародная собственность. Либо будет создан настоящий middle-class (инженеры, предприниматели, ученые, профессура, врачи, учителя, чиновники) – подлинный гарант социальной стабильности. Либо диктатура немногих обеспечит сохранность несправедливо захваченной собственности. Либо – перспектива очередного «черного передела», «грабижек» и всеобщее «кормление», то есть очередная национальная катастрофа.

Несомненно позитивное значение имеют все больший перенос акцентов в экономической, политической и социально-культурной жизни на региональный уровень, формирование баланса региональных и корпоративных интересов, неизбежно отливающегося в политические и правовые формы.

На личностном уровне расширяется поле автономного, независимого от государства существования. Для этого уже не надо бежать на край земли. Обессиленное самим собой государство явочным порядком ставит граждан в ситуацию свободы: от элементарного «самовыживания» до конструктивной социальной деятельности.

И наконец, главная необратимость, главная надежда – это то, что в новых условиях вошли в жизнь фактически уже два поколения – не зашоренных и не оболваненных, немного циничных, но зато рассчитывающих исключительно на свои силы. Практически все жизненные проблемы – от политических до половых – носят поколенческий характер. И в этом случае время работает на будущее России.

Главная задача российского духовного опыта в наши дни – выйти из невменяемости, вырваться из мифологической связи народа и власти, почвы и беспочвенности к собственной морали и нравственности, осознать единство проблем истины и свободы, того, что воля сама по себе – только инстинкт свободы; что единственное добро – свободная, то есть – ответственная, воля; что свобода и добро – синонимы, что бытие коренится в сердце души и что в глубинах бытия нет зла.

Как писал Г. Померанц, – «Возрождение России означает возрождение открытости, всемирной отзывчивости… Русскому не приходится бороться за внешнюю независимость. Его гнетет собственное имперское государство. И освобождение народов от имперского гнета неотделимо от освобождения личности в России. Малым народам нужна внешняя национальная консолидация, России – вселенский дух и свобода личности… За это – традиции духовного взлета прошлого века. Против – зигзаг в сторону староверческой замкнутости. Стремление выращивать в себе специфически русское кажется мне смешным. Я лучшего мнения о жизненности русского духа, чем наши почвенники. Если мы вернем себе “всемирную отзывчивость”; если освободится и расширится творческая личность; если мы будем прислушиваться к вечности, не затыкая уши от шума времени, думать о вечном и писать об этом по-русски живым современным языком – сама собой расправится русская культура и одновременно вступит во владение своим прошлым и своими мировыми связями. Только такая культура сможет играть роль посредника между малыми народами Евразии и всем миром – и сохранить в Евразии присутствие русского языка».

А что же с имперской идеей? Ведь в ней был позитив: величие внеэтнического государства, ответственность, долг и самопожертвование перед ним, особенно у служилых сословий. За эту идею слишком много заплачено сил, чтобы легко с нею расстаться.

Российская стабилизация всегда базировалась на определенном консенсусе в рамках системы служилого государства. Крестьянство соглашалось выносить тяготы подневольного труда до тех пор, пока видело, что правящая элита несет свою долю тягот. Всеобщность служилой аскезы и выступала основой консенсуса. Упоминавшийся указ о вольности означал сепаратный выход дворянства из этой системы, что обессмысливало пребывание в ней остальных. А после Петра крестьянство все более отбрасывалось к полюсу, диаметрально противоположному все более европеизировавшейся элите.

Большевизм, срывший вестернизированную элиту, по многим показателям отбросивший Россию назад, по-своему восстановил консенсус служилого государства. Сталинизм не только вернул крепостничество, но и возвратил систему тотальной рекрутчины, подчинив ей и правящую номенклатуру. Брежневский застой нарушил этот баланс. Номенклатура вновь сепаратно вышла из служилого консенсуса, реализовав гедонистический паразитический образ жизни в гарантии личной неприкосновенности и безнаказанности. А потом захотела конвертировать власть в собственность и суверенитет.

Но, узурпировав модернизацию в духе агрессивной вестернизации, элита добилась не менее агрессивного ее неприятия населением и дискредитации ценностей демократии и либерализма. А попытки найти поддержку на Западе вела к далеко идущим уступкам в вопросах, жизненно важных для России, торговле национальными интересами и опять же – росту внутреннего напряжения в стране, что обернулось шараханьем в другую крайность – политического изоляционизма.

Традиционный ответ России на вызовы истории – усиление власти и насилие, включая принудительное нововведение и реформирование, жесткая организация, контроль, подтягивание резервов и… потери – обязательные и большие. Однако нынешняя ситуация отличается парадоксальностью: как и прежде, все еще нельзя без насилия, но и уже невозможно с насилием. Без сильного государства России не обойтись. Но сила его не может быть имперски-тоталитарной. Сила его может быть основана только на человеческой свободе.

Поэтому – хватит! Хватит поганить прошлое. Оно было. Хватит смеяться над фильмами, песнями, книгами. Они наивны. Они утопичны. Они нетерпимы. Они светлы. Это мечта, наивность, глупость, но это наша глупость, мечта, наивность, вера. Если их не принять, то ты оказываешься без прошлого. Ты – никто, ты не вырос, у тебя столь же глупые мечты.

Но исторический опыт России слишком страшен, чтобы можно было от него отвлечься, забыть о нем. Да и обращение к опыту других культур предполагает обязательное освоение собственного культурного и духовного опыта, а не прыжки из крайности в крайность. Из сталинизма в либерализм, а из последнего – в изоляционистское почвенничество.

Век ХХ сполна расплатился по векселям XIX, за искушения марксизмом и ницшеанством. Россия полнее других испила чаши этих искушений. Поэтому опыт ее общечеловечен. Общечеловечен и… конструктивен. Из национальных катастроф надо извлекать и позитивные результаты. Надо учиться превращать поражения в условия победы. В истории нет и не было ни одного народа, добившегося успеха, если он занимался самоуничижением и посыпанием головы пеплом, не искал позитивных начал в своих поражениях и катастрофах, не извлекал зерен подъема из собственных падений.

До сих пор фактически единственным мировоззрением, противостоящим реальной практике «соборности», «симфонического синтеза» остается либерализм, все столь же поверхностный и не востребованный на Руси. Помимо прочего и потому, что стремится к воспроизводству западных либерально-демократических прописей.

Потенциал свободы, несомненно имеющийся в российском духовном и историческом опыте, еще ждет своего обстоятельного осмысления, приглашением к которому является данное рассмотрение. Необходимы серьезные интеллектуальные усилия, чтобы обнаружить потенциал свободы в современной России. И ростки его не всегда привлекательны. «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы, не ведая стыда». Но у свободы нет заказанного проторенного пути. Тем более – в России с ее путями-дорогами.

6.3. Самозванство как универсалия современного социума

Но жертвы не хотят слепые небеса:

Вернее труд и постоянство.

О. Мандельштам

Самозванство и культура массового общества; Личность как проект и бренд; Самозванство как самореализация и новая персонология.

Самозванство и культура массового общества

Способом жизни современной цивилизации является массовая культура – плоть от плоти, кровь от крови индустриализации, урбанизации, развития средств коммуникации, а теперь уже – информационного и постинформационного общества. Относиться к массовой культуре можно по разному, проклинать и заклинать ее, но нельзя не признать факт: она является буквальной реализацией великого проекта гуманизма Просвещения с его лозунгами «Все на благо человека!», «Все во имя человека!». И мы знаем этого человека! Это мы сами. В условиях рыночной экономики массовая культура нацелена на реализацию любых потребностей – были бы они выражены и проявлены. Массовая культура – общество, в котором реализован «основной закон социализма» (кто постарше – помнят): «все возрастающее удовлетворение всевозрастающих потребностей».

Сама по себе массовая культура ни хороша, ни плоха. У нее есть серьезные достижения (жизненный комфорт, стимулирование массового производства, здорового образа жизни, эффективная социализация), есть и очевидные негативные последствия (потребительская психология, инфантилизм, манипулирование сознанием). Бороться с самой массовой культурой нелепо и бессмысленно. Чему можно и нужно противостоять, так это ее объективной «игре на понижение». В традиционном обществе ценности структурированы в иерархическую вертикаль: есть ценности «низкие» и «высокие» – вплоть до ценностей трансцендентных. Массовая культура, формируясь и развиваясь, «уплощает» эту вертикаль, начиная снизу, она приводит все ценности к общему знаменателю, превращая их в рубрикаторы рынка. Буквально – как в супермаркете или магазине «Буквоед». Хочешь кислого – пожалуйста, хочешь сладкого – пожалуйста, хочешь кисло-сладкого – на тебе! Хочешь про истину – это тут, хочешь про добро – это здесь, хочешь про любовь – у тебя еще спросят – про какую[254]254
  Способов, средств, противостоять этой игре на понижение не так уж мало. Во-первых, это полноценное гражданское общество, когда человек имеет возможность объединившись с себе подобными, самостоятельно решать общие проблемы. Во-вторых, это полноценная элита, задающая нравственные, интеллектуальные и художественные образцы. В-третьих, внятная культурная политика. Нетрудно заметить, что эти условия отсутствуют в современной России, что делает российское общество беззащитным перед напором игры на понижение. О причинах и механизмах этого см. Тульчинский Г. Л.: Маркетизация гуманизма. Массовая культура как реализация проекта Просвещения: российские последствия. // Человек. ru. Гуманитарный альманах. № 3. Антропология в России: школы, концепции, люди. Новосибирск, 2007, с. 194–216; Массовая культура как реализация проекта Просвещения: американские и российские последствия. // Бенджамин Франклин и Россия: к 300-летию со дня рождения. Часть I. (Философский век. Альманах, Вып.31). СПб: СПб центр истории идей, 2006, с. 179–206; Маркетизация гуманизма: российская специфика. // Управление и благополучие человека. СПб: Книжный дом, 2006, с.45–76; Культура в шопе. //Нева, 2007, № 2, с. 128–149.


[Закрыть].

Даже рыночная среда в условиях массового производства и потребления сегментирует рынки вплоть до персоны индивидуального потребителя.

Личность как проект и бренд

В этом мире имеет право на существование только то, что пользуется спросом, кем-то востребовано. Не только товары и услуги – организации, страны, индивиды – выступают как бренды – послания об ответе на эту востребованность. Кстати, стоит напомнить, что это словечко сделало за последние десятилетия феерическую карьеру. От просто зарегистрированного названия торговой марки (фактически имени – идентификатора собственности) – к «обещанию реализации желаемых переживаний», «волшебной истории о магическом артефакте, обладание которым открывает дверь в царство мечты».[255]255
  См. Громова Е. И., Герасимова М. А., Евланов В. Н., Тульчинский Г. Л. Брендинг: PR-технология. СПб, 2007.


[Закрыть] В наши дни на рынок выводятся не товары и услуги, а мечты, чаяния и надежды потребителей, их представления о себе, какими бы они хотели стать. Не просто идентичность, а идентичность о себе чаемом, хорошем. Бренд – не просто социальный миф, а миф индивидуализированный.

Если в конце XIX – начале XX веков личность выводилась как товар на рынок труда, в качестве рабочей силы, преимущественно, то в наши дни речь идет уже о чрезвычайно разветвленной системе «рынков» и соответствующих видах маркетизации личности.

Тогда становится ясным, что брендинг – не что иное, как технология тотального и глобального самозванства.

В XX столетии – и чем дальше, тем в большей степени – можно отметить отход от «больших идентичностей» личности, т. е. отождествления ее с определенным государством, нацией, этносом, конфессиональной принадлежностью. Люди во все большей степени идентифицируются именно по брендам (что они едят, носят, что читают, смотрят, слушают, в чем ездят, где отдыхают). Поэтому, если ранее мы имели дело преимущественно с «высоким самозванством» исторических личностей, то в наше время самозванство становится феноменом обыденной жизни.

Более того, как уже отмечалось, наметился даже отход от психосоматической идентичности личности на основе таких критериев, как непрерывность памяти, документальное подтверждение и телесность, за пределы антропологии. Личность все в большей степени предстает точкой сборки свободы и ответственности.

Эту стадию переходности очень чутко уловил Д. А. Пригов на примере всенародной популярности Штирлица из сериала «Семнадцать мгновений весны» – этакого «одновременно идеального фашистского и идеально советского человека, совершающего трансгрессивные переходы из одного в другой с покоряющей и не-уследимой легкостью»,[256]256
  Пригов Д. А. Само-иденти-званство. С. 21.


[Закрыть] давшей основу множеству, если не целому жанру анекдотов. Штирлиц – воплощенный идеал двух социальных утопий в последней фазе их существования.

Нельзя не отдать должное стилю Дмитрия Александровича При-гова и не привести развернутую цитату, когда он пишет о «соединении в этом изящном офицере рефлективности и романтичности Андрея Болконского и ослепительной красоты, так чаемых, и вечно отсутствующих в простом быту чистоты линий и блеска дизайна и моды, обнаруживаемых в России разве что в высшем дворянском обществе да в порожденных им балетных труппах Маринки и Большого. В принципе, это как бы берлинский, а вобщем-то, петербуржско-великосветский обворожительный балет остроумных и прельстительно-циничных, но обходительных, изящных и сильных людей в прекрасной черной форме, напоминающей оперенье Злого гения из Лебединого озера (а для самых уж утонченных, просвещенных – помесь врубелевского Демона и Печорина в офицерской форме)…», который «прощальной щемящей нотой прозвучал в атмосфере надвигающегося краха всего возвышенного, неземного и устремленного в вечность».[257]257
  Там же. С. 20.


[Закрыть]

Штирлиц не просто агент во вражеском тылу. Все обаяние образа держится именно на его целостном двойничестве. Всякая определенность разрушительна для этого образа. Он – герой транзитный и сама горечь приближающегося трагического финала придает ему особое обаяние. Более того, надвигающаяся определенность трагична именно для самого этого персонажа. Он немыслим ни в победившем рейхе, ни при его окончательном крахе. Показательно в этом плане сравнение Штирлица с героем фильма «Подвиг разведчика», относительно которого ни на миг не возникает ни малейшего сомнения в его идентификационной принадлежности. Это традиционный, «истинный самозванец, укрепленный в одной точке мощной идеологической идентификации, притворно перемещающий себя в другую и временно помещающий себя там для решения разного рода конкретных прагматических целей. Он сам это всегда отлично сознает и не порождает вокруг себя никакого рода двусмысленностей. Всем ясно и понятно, о какой победе говорит суровый Кадочников, поднимая тост: За нашу победу!»[258]258
  Там же. С. 22.


[Закрыть]. В устах Штирлица такой тост звучал бы весьма двусмысленно. Этот герой просто невозможен в рамках жестких и однозначных идентификаций. Штирлиц важен и интересен именно тем, что он – «предвестник нового времени – времени мобильности и манипулятивности».[259]259
  Там же. С. 21.


[Закрыть]

Д. А. Пригов имеет в виду нечто «общее, глобальное, стоящее за спиной и просовывающее свой мощный стальной палец сквозь худенькие и призрачные фантомы наших фантомных поведенческих контуров».[260]260
  Там же. С. 23.


[Закрыть] Штирлиц не просто «свой среди чужих, чужой среди своих». Он – некий постоянно иной, своеобразный странник, инок в этой обыденной жизни. Речь идет уже не просто о ролевом понимании личности, а о практике и технологии ролевой мобильности, переключения ролей и манипулирования собственной идентичностью. Типологически он един с пушкинским Самозванцем, который «по нраву всем», поскольку абсолютно адекватен ситуации, в которой он находится «здесь сейчас», говорит только то, что от него хотят услышать. Модель – эффективно и успешно использованная в отечественной политтехнологи на стыке столетий. И именно с опорой на образ Штирлица,[261]261
  Президент по выбору. Модели желаемого будущего. М., 2000.


[Закрыть] выстраивании некоего одновременно собирательного и легко диверсифицируемого имиджа, который «по нраву всем», с опорой на личностный профессиональный опыт вербовщика «на холоде», который говорит только то, что от него хочет слышать собеседник. Не случайно вопрос «кто он?», основной применительно к галерее главных образов русской литературы (Онегину, Чацкому, Печорину, Чичикову и др.), оказывается типологически единым со знаменитым вопросом “Who is mr. Putin?”.

Д. А. Пригов совершенно прав – в наши дни обитатели мегаполисов в той или иной степени – «штирлицы». Они находятся в динамичном перекрестии различных идентификаций: национальных и конфессиональных, профессиональных и семейных, возрастных и имущественных… Переключения ролевых функций в этом силовом поле происходит постоянно, почти мгновенно и на всем протяжении дня. И вряд ли можно говорить об очевидном доминировании одной из них, как это было исторически не так уж и давно, например, еще в советское время.[262]262
  Можно согласиться с Д. А. Приговым, что особенностью тоталитарных режимов является именно жесткое доминирование «больших» идентичностей». См. При-гов Д. А. Там же, с.24.


[Закрыть] Более того, перемещаясь из одного мегаполиса в другие, даже за рубежом, наши современники испытывают меньше дискомфорта, чем перемещаясь из города в сельскую местность даже у себя на родине.

Важно понять, что социализация и принадлежность группе в этой ситуации мало что значат. «…если у индивида ничего не выходит из социализации в группе и если он при этом нуждается в роли (т. е. не удовлетворен своим статусом), он делается самозванцем – он не принадлежит ни обществу во всем его объеме, ни отдельным подразделениям такового.

И в этом плане к нему, к каждому из нас сейчас вполне можно применить характеристику пушкинского Самозванца, который «умеет жить так, как нужно жить… в мире, в котором гибкая, развивающаяся личность отзывается на развивающуюся же и всегда эволюционирующую современность, умеет извлекать пользу из нее… Он все смотрит вперед, на мир изменяющихся ценностей и изменяющихся основ, в котором каждый день меняются сами оценочные категории».[263]263
  Emerson C. Boris Godunov. Transpositions of a Russian Theme. Bloomington: Indiana Univ.Press, 1986, p.208.


[Закрыть] Из этой отчужденной от всякой социальности позиции можно править обществом, но лишь в образе того, кто уже над ним господствовал или был предопределен к этому. Самозванец как актер очищает роль от ее легитимированности, которой ее снабжает группа».[264]264
  Смирнов И. П. Самозванство… С. 48.


[Закрыть] М. М. Бахтин назвал бы такую позицию позицией вненаходимости – главным условием возможности смыслообразования и осмысления.

Это уже новое содержание самозванства и его новая роль в обществе и понимании позиционирования личности. Покойный Д. А. Пригов, в свойственной ему эпатажной манере, предложил, пожалуй, наиболее емкое понимание самозванства в современном контексте, как «…само-себя-иденти-званство, или, …наконец, само-себя – включая много чего – с преимущественным акцентом на чем-то – при мобильности переноса акцента – с сохранением единства личности – среди многого всего – иденти-званство».[265]265
  Пригов Д. А. Само-иденти-званство. С. 10–11.


[Закрыть]

Фактически речь идет о том, что современный образ жизни у нас на глазах заложил основы новой антропологии. Он нивелировал привычные сезонные и суточные временные циклы, распылил не только большую (родовую), но и традиционную семью, реабилитировал нетрадиционные половые отношения, отделил любовь от деторождения, а само деторождение уже почти отделил от репродуктивных способностей человека (от искусственного оплодотворения и выращивания в эмбрионов в пробирках до грядущего клонирования). А главное – интенсифицировал динамику перемещений в пределах земной поверхности и ближнего космоса настолько, что способность к мгновенной ориентации и переключению кодов восприятия и поведения стала основным фактором не столько некоей удачливости и успешности, сколько условием жизненной компетентности, если не добродетелью.

Наконец, все это надо умножить на революцию в информационных технологиях, когда адресат в Интернете лишается всяких возрастных, половых, этнических признаков, жестко за ним закрепленных. За одним интернетовским ником могут скрываться несколько лиц, а за несколькими – один и тот же. И тогда окончательно становится ясным, что способность к мобильному переключению на адекватный культурный код, освоение различных многообразных способов жизни и жизненной компетентности – общее требование времени. Речь идет не о некоем усреднении и нивелировке. Наоборот – богатстве культурного и межкультурного опыта, и умелом им распоряжении.

Личность предстает как странник, путник, навигатор.[266]266
  См. также Смирнов С. А.: Культурный возраст человека. Философское введение в психологию развития. Новосибирск, 2001; Бытие в свободе, или Проблема культурной идентичности человека в ситуации онтологического перехода. // Философские науки. 2004, № 3; Антропология перехода. // Человек. ru. Гуманитарный альманах. № 2. Новосибирск, 2006.


[Закрыть] А главный человек – «человек без свойств», еще не реализованный, не идентифицированный, не явленный.

Даже Д. А. Пригов с его креативностью опускает руки перед «не-посильностью уму» самозванства будущего, «где одна проблема идентификации многоголовых, унифицированных клоном, лишенных основных старо-антропологических экзистенций – травмы рождения, травмы взросления и травмы смерти – может привести в восторг, ужас, или отчаяние носителей нынешней антропологии».[267]267
  Пригов Д. А. Там же. C. 27.


[Закрыть]

Как бы то ни было, но уже в наши дни проблемы, традиционно понимаемые как ценностно-онтологические, предстают проблемами манипулятивно-процессуальными, реализации определенных социально-коммуникативных технологий. Именно этим объясняется беспрецедентный взлет престижа профессии актера – лицедея, еще в начале прошлого столетия профессии сомнительной. Еще во времена А. П. Чехова, а тем более А. Оостровского к актерам, актрисам относились как людям второго сорта. Прежде всего – потому как бесстатусным. А какой пиетет перед ними ныне! Они – главные поставщики новостей, они – звезды, которые и на льду танцуют, и боксируют, и экстрим преодолевают, и партийные списки на выборах возглавляют… Их одежда, их личная жизнь, диеты, болезни, их времяпровождение, их планы, их дети – все это главные события, главные новости в потоке информации.

Основной персонаж современности – личность как автопроект, постоянно корректируемый самим автором-исполнителем. Не только творческая, политическая деятельность, деловая активность, спорт выступают в наши дни полем реализации таких проектов. Это становится обыденным опытом[268]268
  Ярким примером может служить А. Чхартишвили – человек-бренд, под именем Борис Акунин (развернутое «Бакунин») фактически переписавший в жанре массовой литературы все основные сюжеты русской классической литературы, и приступивший к написанию книг-жанров. «Шпионский роман», «Книга для детей» и т. д. – именно так называются его последние книги. Остается написать «Роман в стихах» и «Поэму в прозе», чтобы жанровое разнообразие русской классики было освоено Акуниным полностью, а тем самым, наверное, и – закрыта тема русской литературы.


[Закрыть].

И такой опыт – ни что иное как самозванство. А отрицание этого самозванства в наши дни «есть либо культурная невменяемость, либо двойное самозванство».[269]269
  Пригов Д. А. Там же. C. 30.


[Закрыть] Потому как «…кто кому указ – скачи на лошади, занимайся подсечным земледелием, пиши картины с натуры, дома и в мастерской,… следуй высоким образцам высоких утопий, расписывай матрешки и яйца, сотворяй иконы, сочиняй баллады и романы в стихах, играй на жалейке и танцуй гопака, води народные хороводы, притворяйся и самоназывайся – кто тебе указ? Кто запретит? Кто посмеет указать что-либо? Мы сами же первыми восстанем на такого. Да уже и восстали».[270]270
  Пригов Д. А. Там же. C. 32.


[Закрыть]

Современная личность не просто продукт мегаполисов, а как проект в условиях глобализации и информатизации. И не просто проект, а проект, предполагающий успешность[271]271
  Тему удачи, успеха см. Тульчинский Г. Л. Разум. Воля. Успех. О философии поступка. Л., 1990.


[Закрыть] его реализации, как бренд.

Самозванство как самореализация и новая персонология

В этом плане самозванство предстает болевой точкой современной культуры и персонологии. В условиях массовой культуры проблема личности заключается в том, чтобы реализоваться как некоему бренду – в буквальном смысле. На первый план выходит выбор проекта, автором которого является сам человек. Причем, речь идет о довольно конкретной технологии разработки и реализации такого проекта, включающей выбор жизненной стратегии, формирование, позиционирование и продвижение определенного имиджа и репутации.[272]272
  См. также Леонтьев Д. А.: Труд становиться человеком и удовольствие оставаться обезьяной. //Человек. ru. Гуманитарный альманах. № 3. Антропология в России: школы, концепции, люди. Новосибирск, 2007, с.164–168; Феномен свободы: от воли к автономии личности. // Только уникальное глобально. Личность и менеджмент. Культура и образование. СПб, 2007. C. 64–89.


[Закрыть] Это буквально – применение маркетинговой технологии: формирование собственной востребованности, спроса на себя – не только на рынке труда, но и в социальных отношениях, личной жизни, в быту. Более того, срок жизни такого личностного проекта совпадает со сроком «жизни» товаров и соответствующих брендов – не более 5–7 лет. Причем подобный «культуральный возраст» никак не связывается с возрастом биологическим. Личностные бренды могут быть раскручены и в детстве, и в глубоко пожилом возрасте. Можно долго, как Аленушка у пруда, сидеть и ждать свою судьбу: работу, личное счастье. Но если ты чего-то хочешь, – ты обязан об этом заявлять. Если ты хочешь, чтобы о тебе знали, надо о себе сообщать, выводить себя в информационное, социальное, экономическое, политическое, культурное пространство. Возможности для такого самопродвижения в наше время исключительные. Информационные технологии, глобализация создают потрясающие перспективы установления личных и профессиональных контактов.

Разумеется, при этом не происходит полного отказа от статуарных и ролевых идентификаций. Но они становятся некими признаками, используемыми в технологии формирования и продвижения бренда – так же, как и биологическая, сексуальная привлекательность играет свою важную роль в самом эволюционно продвинутом обществе. Статус и роль становятся не целью, конечным результатом идентификации, а средством реализации проекта.

Только уникальное глобально. А что может быть уникальнее и неповторимее человеческой личности!?

Резюмируя проведенное рассмотрение можно предложить систему стадий формирования и развития самозванства в зависимости границ личности как вменяемого субъекта, форм и гарантов идентификации личности (см. табл.):

Каждая стадия порождает свою форму десоциализации, предполагающую выстраивание новой социализации личности. Отказ от родового статуса расчищает поле для карьерного продвижения чиновников, освобождение от всесилия бюрократии – возможностям свободной игры экономических, политических и других творческих сил, расширение возможностей самоидентификации, в том числе – новыми коммуникативными средствами – новые возможности самореализации личности.

История самозванства – не столько история динамики статуса и границ личности, сколько история свободы, ее становления, он-тофании. Если еще не так давно она еще могла пониматься почти мистически, как «безосновная основа бытия» (Н. А. Бердяев), как «ничто», «дыра в бытии» (Ж.-П. Сартр), если ответственность еще недавно могла пониматься как необязательное следствие свободы, то к началу нашего столетия открылось обратное. Свобода – эпифеномен культуры. Она, как и самосознание, вторична по отношению к ответственности, вменение которой вырывает человека из причинно-следственных связей и замыкает их на него. В этом заключается весь смысл семейного и прочего воспитания. Разум – мера и путь осознания своего не-алиби-в-бытии (М. М. Бахтин), своей укорененности в мире. Сознание и самосознание как «чувствилища свободы» не формируются без образования этой «ленты Мебиуса» бытия, концы которой скреплены в сердце души человека.

Поэтому природа и содержание современного самозванства существенно иные, чем еще в начале прошлого столетия. Это способ и форма проявления свободы и ответственности в обществе массовой культуры.

Аналогия с развитием трагедии. Трагическое связано с уникальной неповторимостью личности, которая в своей индивидуальности глубоко и принципиально трагична, в отличие от комического – проявлений типологического и отклонений от него. Если комическое выражает драму «среднего человека», связано с явлениями распространенными, массовидными, то трагическое возникает как драма ярких индивидуальностей, исключительных характеров: Эдип, Гамлет, Борис Годунов, Наполеон…[273]273
  Более того, трагическая личность дается в ее внутреннем развитии. Комическая личность статична, предстает как характер во внешних его проявлениях. Более того, в комедии зачастую абсолютизируется и гипертрофируется какая-то одна черта характера, в результате чего личность становится подобной маске. Не случайно именно маски commedia dell'arte (Арлекино, Труффальдино, Коломбина и т. д.) до сих пор служат парадигмой персонажей комедии.


[Закрыть] И если в названиях комедий – сплошь и рядом – имена нарицательные, «общие типы» (скупой, лжец, мизантроп, лицемер и т. п.), то в названиях трагедий зачастую фигурируют имена собственные. Героями античной трагедии были боги и властители. Чуть расширен этот круг в классицист-кой формуле, согласно которой в него были включены аристократы, рыцари. Только в XIX столетии была открыта трагичность «маленького человека». В новейшее можно говорить о тотальной трагичности существования не только каждой личности, но и всего человечества. Можно сказать, что нарастание и расширение трагичности шло параллельно с нарастанием и расширением самозванства. И то, и другое – суть проявления нарастания роли и значения персонологичности в культуре. И еще одна аналогия – с таинством получения крестного имени в христианстве. В ортодоксальной церкви крещение совершается вскоре после рождения. Это решение родственников и близких, ответственных за формирование будущей личности. В протестанстве, нравственный импульс которого определил рывок современной цивилизации, окончательным признается крещение по достижению совершеннолетия, т. е. сознательный нравственный и духовный выбор личности, сознательное принятие на себя ответственности. Используя терминологию Д. А. Пригова можно говорить о нашем времени как времени «само-названства» и «само-идентификации».