Текст книги "Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии"

8(50)

«Давно как-то мне случилось прочесть в «Новом времени» прекрасный фельетон господина Ата о женщинах, – рассказывает Толстой в Послесловии к чеховской «Душечке». – Автор высказал в этом фельетоне замечательно умную и глубокую мысль о женщинах. «Женщины, – говорит он, – стараются нам доказать, что они могут делать всё то же, что и мы, мужчины. Я не только не спорю с этим, – говорит автор, – но готов согласиться, что женщины могут делать всё то, что делают мужчины, и даже, может быть, и лучше, но горе в том, что мужчины не могут делать ничего, близко подходящего к тому, что могут делать женщины».

Да, это несомненно так, и это касается не одного рождения, кормления и первого воспитания детей, но мужчины не могут делать того высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела, – дела любви, дела полного отдания себя тому, кого любишь, которое так хорошо и естественно делали, делают и будут делать хорошие женщины. Что бы было с миром, что бы было с нами, мужчинами, если бы у женщин не было этого свойства и они не проявляли бы его?» (41.375)

С течением времени образ «Душечки» стал восприниматься не так, каким предполагал выставить его Толстой. Для разоблачения идеи женской эмансипации трудно выбрать менее удачный образ, чем героиня Чехова. Публика, как разделяющая, так и не разделяющая лозунги женских движений, давно уже нашла, что персонаж этот вознесен Толстым на такую высоту исключительно в силу его парадоксального взгляда на людей и их жизнь. Так ли это?

Летом 1909 года Толстой получил письмо от одного из своих посетителей, в котором тот упрекал писателя за непоследовательность религиозно-нравственной позиции, за то, что он в своем «Послесловии» подобно Тургеневу воспевает любовь между мужчиной и женщиной. Толстой ответил: «…совершенно согласен с тем, что Вы пишете по поводу «Душечки» о целомудрии» (80.25). Это письмо не было отправлено адресату и не стало известно публике. А между тем, если признать, что Душечка любила нецеломудренной любовью, то слова Толстого о том, что «любовь не менее свята, будет ли ее предметом Кукин, или Спиноза, Паскаль, Шиллер, и будут ли предметы ее сменяться так же быстро, как у «Душечки», или предмет будет один во всю жизнь» (41.375), по меньшей мере двусмысленны и соблазнительны.

Толстой, как мы помним, предрекал, что чеховская Душечка «навсегда останется образцом того, чем может быть женщина для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем её сводит судьба» (41.377). В разъяснение этого он причисляет Душечку ко многим тысячам тех «безызвестных, самых лучших, как всё безвестное, женщин, утешительниц пьяных, слабых, развратных людей, тех, для которых нужнее, чем кому-нибудь, утешения любви». Пусть так. Но, кроме того, он ставит Ольгу Степановну еще и в другой ряд женщин: вместе с «Марией и Магдалиной у Христа», с «Кларой у Франциска Ассизского», с женами декабристов на каторге, с женами духоборов, «которые не удерживали мужей, а поддерживали их в их мученичестве за правду». Что общего между этими женщинами? И, главное, что общего между «Марией и Магдалиной» и Душечкой? Между Кларой и чеховской героиней? Или между нею и женами духоборов? И при чем тут жены декабристов?

Весь приведенный ряд столь разных женщин значим для Льва Николаевича лично: в нем нет места для той женщины, которой для блага его собственной жизни необходимо было в этом ряду быть – для его жены. Каждая из этих женщин, следуя за судьбой и душой мужчины, которого она любила, коренным образом ломала всю свою жизнь. Толстому дорого то, что Душечка строила свою жизнь в соответствии с судьбой и движениями жизни того мужчины, кого она полюбила. И тут не важно кто предмет ее любви, Кукин или Паскаль, как неважно, сменяются ли эти предметы или предмет любви один во всю жизнь.

Конечно, Софья Андреевна, случись с мужем несчастье, не бросила бы его в беде. Но она, в отличие от Ольги Степановны, не взяла мировоззрение мужчины, которого она любила, и не только не пошла вместе с ним по им заданному направлению жизни, но восстала и против него, и нового направления его жизни, и его мировоззрения. В один из самых мучительных моментов в их отношениях, в конце 1885 года, она записала: «А пока я могу сказать: да, я хочу, чтобы он вернулся ко мне так же, как он хочет, чтобы я пошла за ним» (выделено С.А. – И.М.).

Включаясь в обсуждение взаимоотношений Льва Николаевича и его жены, надо помнить, что в обществе за такими обсуждениями кроется столкновение двух мировоззрений, двух взглядов на ценности человеческой жизни, двух идеологий и двух служений жизни.

В последнее время всё чаще слышишь, что люди разных вероисповеданий молятся одному и тому же единому Богу. Я думаю, что люди молятся разным богам; и это не зависит от вероисповедания. Подавляющее большинство людей, независимо от того, верят ли они в Бога или нет, независимо от конфессии, к которой они принадлежат, молятся богу земной жизни. Этому богу – и вовсе не эгоистично, не для себя одной – служила С.А.Толстая. Лев Николаевич же с некоторых пор стал молиться другому Богу и, продолжая проживать свой срок на земле, стал служить Богу вечной жизни. В духовном смысле они принадлежали к разным человеческим типам; он мог понимать ее, но не она его.

Софью Андреевну понять не трудно. Она жила так, как ее в ранней молодости поставил на жизнь сам Лев Николаевич. Как других женщин приучают к мужской деятельности, так Лев Николаевич приучил жену к служению богу земной семейной жизни. Софья Андреевна служила богу земной жизни не только потому, что была особенно пристрастна к этой жизни, но и потому, что служить этому богу призвал ее сам Толстой.

Потом он сменил свою установку на жизнь. Ее же мировоззрение не переменилось. С точки зрения ценностей земной семейной жизни не видно, почему надо жертвовать благами детей и внуков ради всем непонятных требований мужа.

Противостояние супругов, как известно, привело жену к истерии, а мужа к уходу из дому и смерти. Могло ли быть иначе? Могла или не могла Софья Андреевна сделать своего великого мужа счастливым в выбранной им новой жизни, как она делала его счастливым в прежней, им оставленной? Могла ли она, следуя за мужем, изменить свое, им же прежде выкованное мировоззрение? Возможно ли это? Или дело сделано, и Лев Николаевич не имел права ждать от жены ничего иного? – Вот его мучительный вопрос к себе, к ней, к своей жизни, к жизни вообще.

В старости Лев Николаевича не считал, что его отношения с женой определяются различием их мировоззрений.[303]303
  Под конец жизни он понял и записал в Дневник 27 марта 1907 года: «Как хорошо, что я понял нынче – лучше поздно, чем никогда (франц.), что люди – Сережа и Соня и имя им легион – не согласны со мной не потому, что они (как мне казалось прежде) опровергают или думают, что опровергают мои доводы, а оттого, что всё это не интересует их, они не знают, не могут узнать всего того, что касается вопросов религии» (56.118)


[Закрыть] На его взгляд, их семейные взаимоотношения зависели не от совместимости или несовместимости мировоззрений, а исключительно от достоинства любви в супружестве. И прежде всего – женской любви. Софья Андреевна любила мужа не так – не той любовью, какой любила Клара Франциска Ассизского, какой любили мужей жены духоборов. Каким же родом женской любви должна была любить жена, чтобы вне зависимости от своей прежней жизни пойти за своим супругом туда, куда он вновь повел ее? Высший «образец» такого рода земной женской любви Толстой обнаружил в рассказе Чехова и объяснил себе, отчего не состоялась прочная супружеская связь в его жизни. Читая Чехова, Лев Николаевич узнал решение своего, личного вопроса о том, могла ли или не могла Софья Андреевна, воспитанная мужем в определенных устоях, вслед за мужем изменить свою жизненную установку и остаться заодно с ним даже тогда, когда он столь круто поменял свое мировоззрение и весь курс жизни. Героиня Чехова, прозванная сослуживцами мужа «мы с Ванечкой», ни при каких случаях не пошла бы войной против своего супруга. Разбирая рассказ Чехова, Толстой «поумнел» оттого, что нашел в нем тот тип женской души (пусть «приземленной», как и у его жены), которая не только не противилась бы ему на крутых поворотах его духовной жизни, но и всей душой поддержала его.

Вся история с чеховским рассказом показывает нам, до какой степени Льву Николаевичу нужна была Софья Андреевна, как страдал он от разрыва с ней и как мучился вопросом несостоятельности своей супружеской жизни. Ему нужна была не только ее поддержка, не только мир в семье, не только душевная устойчивость и даже не только осуществление того, чему она столь активно препятствовала. Я думаю, что Льву Николаевичу была совершенно необходима духовная связь с ней, только с ней, с ней одной.

На семейную жизнь Льва Николаевича можно смотреть с разных точек зрения. Мы выбрали точку зрения сторгической взаиможизни. Сторгия есть важная сторона личной духовной жизни. На жизнь первого пророка личной духовной жизни надо смотреть с позиций этой же духовной жизни.

Толстой возвестил личную духовную жизнь как особую сферу духовной жизни человека, не менее важную, чем другая, общедуховная ее сфера. Он же впервые разработал основные принципы личной духовной жизни, активно и весьма успешно воплощал эти принципы в жизнедействие. Не только теоретическая, но и практическая работа Льва Толстого над личнодуховной стороной своей жизни имеет всечеловеческое значение. И следовательно, всечеловеческое значение имеет и то, что случилось в его супружестве. Но это как раз понимают плохо.

Можно по любому поводу обличать Льва Толстого, можно и клеветать на него, не боясь быть опровергнутым, и публично оболгать или объявить, что он тайный лазутчик Антихриста, – слова никто не скажет. Но безнаказанно упрекать Софью Андреевну Вам, скорее всего, не позволят. У нее обязательно найдутся страстные защитники. Позиция Льва Николаевича чужда и неясна широкой публике, позиция же его жены удобопонятна каждому; и потому обычно не он, а она вызывает сочувствие.

С ныне повсеместно правящей либеральной точки зрения у каждого свои ценностные установки и в плане конкретного жизнедействия одни ценности в отношении любых ценностей других людей неправомерно рассматривать как низшие и высшие. Каждый, не ущемляя других, в праве исповедовать свои установки жизни, не ставя их в ряд установок другого человека, пусть и самого близкого. С этой точки зрения Лев Николаевич, исповедуя и проповедуя свои нравственные и метафизические ценности, не вправе требовать от жены отказа от тех ценностей семьи, детей и лично своих, которые отстаивала она. Выходит так, что, защищая свои земные интересы, Софья Андреевна боролась против деспотизма мужа, за свои человеческие права.

Для подавляющего большинства людей нынешнего европейского общества важно не то, что волею судеб Софья Андреевна оказалась женой Льва Толстого (и хотя бы должна была соответствовать судьбе великого человека, с которым она провела полвека), а то, что она такой же человек, как и он, и наделена такими же правами распоряжаться своей жизнью, что и он. Все слова о высоте, величии, человечестве, Боге и высших побуждениях тут неуместны.

С другой точки зрения, в споре ценностных установок прежде всего принимается во внимание себестоимость и достоинство мотива поведения человека. И в семейных отношениях (как и во всех других сферах жизни[304]304
  Например, в сфере науки. Критику науки Толстым обычно не понимают. Истинная наука, по Толстому, должна служить не земной, а вечной жизни.


[Закрыть]) Лев Николаевич исходил из соображений о высшем и подлинном назначении жизни человека и Воле Бога. Для жены же Толстого, с ее позиции служения богу земной жизни, требования мужа к ней, по меньшей мере, конкуренты с требованиями жизни других ее родных. Имения для сынов графа Толстого, приданое для его дочерей и благо ее, как матери и бабушки, столь же важны для каждого из них, сколь важна для мужа его религия. Она была хорошей земной женщиной. Она не знала вечной жизни, не понимала, что это такое и не могла служить тому, чего не знала и не понимала.

Служа богу земной жизни, Софья Андреевна руководилась чисто земными интересами – соображениями житейского благополучия многочисленных детей и внуков – и именно этим привлекает тех, кто активно (и даже агрессивно) защищает ее позицию в столкновениях с мужем.

В истории мировой культуры Софья Андреевна Толстая стала значительной и самостоятельной фигурой. Что никак не соответствует ее личности самой по себе или соотнесенной с личностью Льва Толстого. Но люди отличаются друг от друга еще и тем, что одни способны понимать и переживать масштаб личности подлинно большого человека (и соизмерять себя с ним), а прочие – нет. Жена Толстого – не исключительная женщина и не крупный человек – как бы защищает этих прочих от им непонятных и для них непосильных нравственных (и иных) требований Льва Толстого, позволяет им бесстрашно и с полным самоуважением оппонировать Толстому по основным вопросам жизни или не принимать во внимание его речи. Толстой мешает людям – и людям верующим, и людям общественным, и людям искусства и науки, и вообще всем, желающим жить, как живут. Им во все времена жизненно необходимо убедить себя в том, что все, что говорят такие люди, как Лев Толстой, не имеет значения или, во всяком случае, не имеет значения для них. Позиция, открыто занятая Софьей Андреевной в отношении мужа, помогает многим представлять Льва Толстого так, как они желают его представить себе. Поэтому она негласно стала знаменем и первейшим орудием антитолстовских настроений в самых разных слоях общества.

Пусть в той ситуации жизни, в которой Софья Андреевна оказалась с 1881 года, почти все женщины вели бы себя так же, как она, или еще хуже, менее достойно, но это говорит только о том, что далеко не всякая женщина способна и достойна быть супругой величайшего человека. Житейски Софье Андреевне вполне можно посочувствовать, как и любой другой женщине в трудных обстоятельствах жизни. Но она не любая женщина, а жена Льва Толстого. В этом качестве и с ее жизненными устремлениями она не на своем месте. Что если Софья Андреевна прожила не свою жизнь и не с тем мужем?

Рядом с Толстым должна быть женщина, которая, по крайней мере, иначе расставляла приоритеты жизни. Семейные, материнские, личностные интересы Софьи Андреевны, несомненно, преобладали перед интересами общечеловеческими и Божескими.

Вот фрагмент переписки Софьи Андреевны и Льва Николаевича 1987 года.

«Ты совершенно прав, говоря, что тебе важно уединение для работы, – пишет жена Толстого, – что тебе не долго, может быть, осталось жить, и ты дорожишь и временем своим и досугом своим, – весь мир, все человечество, которому ты служишь своим писательством, найдут, что ты совершенно прав. Но мне, как отдельной личности, как жене твоей, надо делать большие усилия, чтоб признать, что то, что немного лучше или хуже, меньше или больше написано статей, важнее моей личной жизни, моей любви к тебе. Мое желание жить с тобою и находить в этом счастье, а не вне этого. Это я пишу тебе как рассуждение, а не как вызов».

Лев Николаевич отвечает:

«Во-первых, вопрос совсем не в том, что важнее; во-вторых, живу я здесь не потому, что будут немного лучше написаны какие-нибудь сочинения; в-третьих, присутствие мое в Москве, как ты очень хорошо знаешь, не может помешать ни Андрюше, ни Мише жить дурно, если они этого хотят… В-четвертых, если бы даже вопрос стоял так, что важнее: написать то, что я пишу и что я, по крайней мере, думаю, и надеюсь (иначе бы я не работал), будет читаться миллионами, а на миллионы может иметь доброе влияние, или жить в Москве без всякого дела, суетно, тревожно и нездорово – то и тогда всякий решит вопрос в пользу неезды в Москву».

Как видите, Софью Андреевну нельзя поставить в один ряд с великими женами великих мужей. И не об этом у нас речь.

Софье Андреевне не нужно было поддерживать мужа в безвестности, не было необходимости совершать подвиги верной сподвижницы, которые совершали другие жены: скажем, первой признать гений мужа, угадать его великое предназначение и своей верой помогать ему. Никогда, ни в какую пору жизни ей не нужно было быть его опорой и тем влиять на его литературную или общественную судьбу. Ей отведена домашняя роль, и она исправно исполняла ее. Ее муж, хотя и не сделал всего того в свой внутренней и внешней жизни, что мог и желал бы, но сумел высказать многое из того, что хотел высказать. И жена, создававшая ему условия жизни и творчества, не помешала и ему. А еще как могла бы! Даже во времена острых столкновений она все же была озабочена созданием и сохранением условий для его работы. Да и противостояние с ней было одной из сторон духовного труда Льва Николаевича. Всего этого могло и не быть, будь на ее месте другая, не столь доброкачественная женщина.

Ну и что до того, что ей, молодой жене, бывало скучно рядом с мужем зимой в Яснополянском доме, что ей тоскливо без развлечений светской жизни, что ей нужно общество? Если бы у ее мужа в конце 70-х годов не было духовного перелома, то есть если Лев Толстой не состоялся бы на века как фигура сверхчеловеческого масштаба, то Софья Андреевна оставила о себе самые светлые воспоминания.

Софья Андреевна понимала, конечно, что ее распрю с мужем будут обсуждать потомки. Ей казалось, что очернить мужа есть единственный способ избежать строгого приговора потомков над нею. Ей и в голову не могло войти, что этого не потребуется, что почитающая Толстого образованная публика будущего сама собою, по внутреннему побуждению займет ее сторону и осудит ее великого мужа.

А так, подумать только: действующая (а не бывшая, брошенная, отвергнутая) супруга гения, по горло обремененная домашними заботами, все же выбирала время для того, чтобы, находясь в соседней комнате и, быть может, слыша его знакомое дыхание, во всю силу старается публично разоблачить великого мужа перед всем миром! Она хорошо знала, что основная человеческая сила Толстого – его искренность, и сознательно била на разрушение ореола толстовкой искренности! И все это для того, чтобы загодя реабилитировать себя в глазах потомков.

Отвратительная (иначе не назовешь) «Моя жизнь» Софьи Андреевны создавалась не истеричной, а нравственно деградированной женой великого человека. К старости Софья Андреевна сделалась еще и гениальной притворщицей. Она притворялась истеричкой, и столь удачно, что почти все, в том числе и врачи-психиатры, признали ее болезнь и считали необходимым жалеть ее и сочувствовать ей (чего она, видимо, и добивалась). Сверхпроницательный Лев Николаевич с ужасом видел, как его жена притворяется перед всеми в том, что любит его – и именно это ее притворство любви к нему перед людьми (притворство, о котором он говорил не раз) особенно тяготило его.[305]305
  Льва Николаевича вдвоем с Софьей Андреевной в последние годы жизни фотографировали не раз. Эти фотографии режут глаз. Он стоит или сидит так, словно рядом никого нет, словно он один. Она же всем своим видом показывает, что они – вместе, вдвоем.


[Закрыть] Любви нет, есть одна ревность, понимал Толстой:

«Это не любовь: любовь уважает, верит, желает блага, любит то, что любит любимый, забывает себя ради блага любимого. А когда не уважаешь, не веришь, не желаешь блага, не любишь, а ненавидишь то, что он любит, когда помнишь только про себя, то это не любовь, а ревность, требование любви к себе – чувство самое противоположное любви и очень близкое к ненависти, и часто переходящее в нее» (58.211–212).

Софья Андреевна пожелала притворяться не только перед мужем, но и перед всем миром, обманывая – грандиозная в своем роде попытка! – все человечество. Как ни странно, это ей в немалой мере удалось.

Конечно, Софья Андреевна не всегда была такой, какой она стала под конец жизни. Диагноз того, что случилось с ней, поставил сам Толстой:

«Человек добрый, если только он не признает своих ошибок и старается оправдывать себя, может сделаться извергом» (53.218).

И еще, близко к той же теме:

«Есть добрые люди, которые до такой степени лишены духовной жизни и вследствие этого – понимания духовной жизни в других, что они были бы в отчаянии, если бы сознали себя виновниками телесного страдания других, особенно близких людей, но которые с совершенно спокойной совестью наносят самые тяжелые страдания духовной стороне жизни других людей: ставят их в необходимость тяжелой борьбы, оскорбляют самое святое, дорогое им» (57.159).[306]306
  Вспомним в этой связи прежде высказанное нами правило: узнайте, в чем и как винит себя, в чем и как раскаивается, а в чем считает себя правой женщина, и вы оцените ее духовное достоинство.


[Закрыть]

«Говорят: она не в силах понять, – недоумевал Лев Толстой. – А если она не в силах понять, то зачем же она не слушается. А то хочет, не понимая жизни и зная, что жизнь эта осуждается, руководить ею» (53.34).[307]307
  Представьте: что она вышла бы замуж не за Льва Толстого и с ее мужем произошел тот же духовный переворот, что и с Львом Николаевичем? Его, не защищенного славой великого писателя, стараниями жены наверняка засадили бы в сумасшедший дом. И это, как мы говорили в другой книге, не пустое предположение.


[Закрыть]

Софья Андреевна, как подметил Вересаев, с головы до пят являла жену великого человека. Всем существом своим она с молодости сжилась с этой ролью, в совершенстве исполняла ее и общество признало ее в этой роли. Она царила рядом с Толстым как совладелица его общечеловеческой славы и его совершенства.

Любила ли она своего «Лёвочку»? Любила, как могла. Но более любила свою роль жены великого человека. Отсюда, от этой своей роли, её властность, категоричность, самоуверенность, её патологическая ревность и истеричность. Амплуа любимой и любящей жены Толстого предполагало демонстрацию великих чувств к великому мужу, полного единения с ним и вместе с тем некоторой, желательно величавой, независимости от него. Она ровня ему. И такой же великий человек; в таком качестве она должна быть самовластной и, значит, в чем-то противостоять ему. Иначе она только обслуживающая мужа жена, его жена и только.

Современная эмансипированная женщина потому еще так горюет за Софью Андреевну, что она смогла успешно противостоять мужчине, и мужчине огромной силы духа, таланта и энергии. Софья Андреевна продемонстрировала равнодостойность мужчине, супругой которого она по воле случая оказалась, и при этом выставила себя его женской жертвой.

Мы уже отмечали (см. главу 3), что Толстой в разных вариациях определял внутреннее достоинство человека по своего рода дроби. По одному из вариантов в знаменателе надо выставлять то, как человек сам мнит о себе, а в числителе – кто он есть на самом деле. В многолетнем общении с Толстым Софья Андреевна росла и выросла в числителе. Но совместная жизнь с великим человеком и всеобщее внимание к ее скромной персоне сделали то, что жена Толстого, все более и более отождествляла себя и свое положение в мире людей с великим мужем и его положением. Ее «знаменатель» непомерно рос, понижая достоинство ее души. На фотографиях Софьи Андреевны начала 80-х годов мы видим не очаровательную зрелую женщину, а самовластную домашнюю императрицу. В активном противостоянии с Львом Толстым у Софьи Андреевны при скромном числителе неправомерно вырос знаменатель (т. е. самомнение), и в итоге она превратилась в агрессивно-истеричную женщину.

Беда Толстого, его жены (да и всех нас) в том, что Софья Андреевна видела себя в роли жены величайшего писателя, а не человека, носящего и взрастившего в себе эденское существо вселенского достоинства. Она – жена его Гения. Он же хотел, чтобы она была сопутником его высшей духовной жизни. Но быть сопутевой женщиной – кого бы то ни было – она не могла и не знала, что значит быть ею. В этом драма супружеской любви Льва Толстого.