Текст книги "Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения"

§ 6. Прекрасное есть то, что без понятий представляется как объект всеобщего удовольствия

Эта дефиниция прекрасного может быть выведена из предыдущей дефиниции его как предмета удовольствия, свободного от всякого интереса. В самом деле, о том, относительно чего мы сознаем, что удовольствие от него у нас свободно от всякого интереса, мы можем судить только так, что оно должно содержать в себе основание удовольствия для каждого. Действительно, поскольку оно не основывается на какой-нибудь склонности субъекта (или на каком-нибудь другом сознательном интересе) и так как тот, кто высказывает суждение по поводу удовольствия, которое возбуждает в нем предмет, чувствует себя совершенно свободным, то он не может отыскать в качестве причин своего удовольствия никаких частных условий, которые были бы свойственны только его субъекту; поэтому он должен признать это удовольствие имеющим обоснование в том, чтó он может предполагать и у всякого другого; следовательно, он должен считать, что имеет основание ожидать у каждого такого же удовольствия. Поэтому он будет говорить о прекрасном так, как если бы красота была свойством предмета и суждение логическим (составляя познание объекта посредством понятий о нем); хотя оно только эстетическое суждение и содержит в себе лишь отношение представления о предмете к субъекту, но сходно с логическим суждением в том, что можно предполагать его значимость для каждого. Однако из понятий эта всеобщность также не может проистекать. В самом деле, от понятий нет перехода к чувству удовольствия или неудовольствия (за исключением только чистых практических законов, которые, однако, предполагают интерес, не связанный с чистым суждением вкуса). Следовательно, суждению вкуса, когда осознана полная отрешенность его от всякого интереса, должно быть присуще притязание на значимость для каждого, но без всеобщности, направленной на объекты, т. е. с ним должно быть связано притязание на субъективную всеобщность.

§ 7. Сравнение прекрасного с приятным и хорошим по вышеуказанному признаку

В отношении приятного каждый довольствуется тем, что его суждение, которое он основывает на своем личном чувстве и в котором он говорит о предмете, что он ему нравится, ограничивается лишь его личностью. Поэтому он охотно мирится с тем, что, если он говорит, что канарское вино приятно, кто-то другой поправляет это высказывание и напоминает ему, что он должен сказать: оно мне приятно; и так бывает не только в отношении того, что вкусно для языка, нёба и гортани, но и в отношении того, что может быть каждому приятно для его глаз и ушей. Для одного фиолетовый цвет нежен и мил, для другого – мертв и безжизнен. Один любит звук духовых инструментов, другой – струнных. Поэтому было бы нелепо спорить, имея намерение заклеймить как неверное суждение других, которое отличается от нашего суждения, как если бы оно было логически противоположно последнему; таким образом, в отношении приятного имеет силу основоположение: каждый имеет свой вкус ([внешних] чувств).

Совсем иначе обстоит дело с прекрасным. Было бы (как раз наоборот) смешно, если бы кто-нибудь, кто много мнит о своем вкусе, думал найти оправдание себе в том, что этот предмет (здание, которое мы видим, платье, которое носят, музыка, которую мы слушаем, стихотворение, которое мы должны оценить) для меня прекрасен. Ведь он не должен называть его прекрасным, если он нравится только ему. Многое для него может быть привлекательным и приятным – никому до этого дела нет; но если он выдает нечто за прекрасное, то он от других ожидает того же самого удовольствия: он судит тогда не только за себя, но и за каждого и говорит тогда о красоте так, как если бы она была свойством вещей. Поэтому он говорит: «Вещь прекрасна» – и рассчитывает на согласие других с его суждением, касающимся удовольствия, – не потому, что он много раз находил, что другие соглашаются с его суждением, он требует от них такого согласия. Он порицает их, если они судят иначе, и не признает за ними вкус, желая, однако, чтобы они его имели; и в этом смысле нельзя сказать, что каждый имеет свой особый вкус. Это было бы все равно что сказать, будто вовсе нет никакого вкуса, т. е. никакого эстетического суждения, которое по праву могло бы притязать на согласие всех.

Тем не менее и в отношении приятного находят, что в суждении о нем можно встретить единодушие между людьми; и ввиду этого у одних отрицают вкус, а другим его приписывают, и притом не в смысле [наличия] какого-нибудь органического чувства, а как способность судить о приятном вообще. Так, о том, кто умеет занимать своих гостей приятными вещами (доставляющими наслаждение посредством всех [внешних] чувств) так, что это нравится всем, говорят: у него вкус. Но здесь всеобщность берется только в относительном смысле; здесь имеются только общезначимые (generale) (каковы все эмпирические правила), а не всеобщие (universale) правила, которым решаются [следовать] или на которые притязают суждения вкуса о прекрасном. Это – суждение, касающееся общения между людьми, поскольку это общение основывается на эмпирических правилах. Хотя в отношении хорошего суждения и по праву притязают на значимость для каждого, но хорошее представляется как объект всеобщего удовольствия только через понятие, чего не бывает ни в случае приятного, ни в случае прекрасного.

§ 8. Всеобщность удовольствия в суждении вкуса представляется только как субъективная

Это особое определение той всеобщности эстетического суждения, какая встречается в суждении вкуса, представляет собой нечто примечательное, хотя и не для логика, а для трансцендентального философа, от которого требуется немало усилий, чтобы выявить происхождение этой всеобщности; но зато оно раскрывает такое свойство нашей познавательной способности, которое без этого анализа оставалось бы неизвестным.

Прежде всего надо полностью убедиться в том, что посредством суждения вкуса (о прекрасном) удовольствие от предмета ожидается от каждого, хотя оно и не основывается на понятии (тогда оно было бы чем-то хорошим), и что это притязание на общезначимость столь неотъемлемо присуще суждению, в котором мы нечто признаем прекрасным, что без этой мысли о всеобщности никому бы и в голову не пришло употреблять это выражение; все, что нравится без понятия, причислялось бы к приятному, в отношении которого каждому позволяется иметь собственное мнение; и никто не ожидает от другого согласия со своим суждением вкуса, что всегда ведь бывает в суждении вкуса о красоте. Первый я могу назвать чувственным вкусом, второй – вкусом рефлексии, поскольку первый строит только частные суждения, а второй – мнимо общезначимые (публично), но оба строят эстетические (не практические) суждения о предмете, имея в виду только отношение представления о нем к чувству удовольствия и неудовольствия. Все же странно, что, в то время как относительно чувственного вкуса не только опыт показывает, что суждение этого вкуса (об удовольствии или неудовольствии от чего-то) не общезначимо, но и каждый сам по себе настолько скромен, что не требует от других такого согласия (хотя на самом деле чаще бывает почти полное единодушие и в этих суждениях), – вкус рефлексии, которому, как учит опыт, тоже довольно часто отказывают в его притязании на общезначимость своего суждения (о прекрасном) для каждого, тем не менее может находить возможным (что он и действительно делает) представлять себе суждения, которые могли бы требовать этого всеобщего согласия; и он на самом деле от каждого ожидает этого согласия для любого своего суждения вкуса; причем те, кто высказывает такое суждение, не спорят о возможности такого притязания: они лишь в частных случаях не могут сойтись в правильном применении этой способности.

Здесь прежде всего надо заметить, что всеобщность, которая не основывается на понятиях об объекте (хотя бы только эмпирических), вовсе не логическая, а эстетическая, т. е. содержит в себе не объективное количество суждения, а только субъективное количество, для которого я употребляю выражение общезначимость, характеризующее значимость не отношения представления к познавательной способности, а отношения к чувству удовольствия и неудовольствия для каждого субъекта. (Можно, однако, пользоваться этим же выражением также и для логического количества суждения, если только к этому присоединяют объективную общезначимость в отличие от чисто субъективной, которая всегда есть эстетическая общезначимость.)

Объективно же общезначимое суждение всегда бывает общезначимым также и субъективно, т. е. если суждение значимо для всего, что подчинено данному понятию, то оно значимо и для каждого, кто представляет себе предмет посредством этого понятия. Однако от субъективной общезначимости, т. е. эстетической, которая не основывается ни на каком понятии, нельзя заключать к логической, так как первый вид суждений вовсе не касается объекта. Но именно поэтому и эстетическая всеобщность, которая приписывается суждению, должна быть особого рода, так как она не связывает предикат прекрасного с понятием объекта, рассматриваемого во всей его логической сфере, и тем не менее распространяет его на всю сферу тех, кто высказывает такие суждения.

В отношении логического количества все суждения вкуса суть суждения единичные. В самом деле, так как я должен связывать предмет непосредственно с моим чувством удовольствия и неудовольствия, но не через понятия, то эти суждения не могут иметь количества объективно общезначимого суждения, хотя, если единичное представление об объекте суждения вкуса по условиям, которые определяют это суждение, превращается посредством сравнения в понятие, из этого может возникнуть логически всеобщее суждение. Например, в суждении вкуса я признаю прекрасной розу, на которую я смотрю. Напротив, то суждение, которое возникает из сравнения многих единичных суждений, – розы вообще прекрасны – теперь высказывается уже не только как эстетическое, но и как логическое, основанное на эстетическом суждении. Суждение же: роза (по запаху) приятна – хотя также эстетическое и единичное суждение, но не суждение вкуса, а суждение чувствования. Оно отличается от первого именно тем, что суждение вкуса заключает в себе эстетическое количество всеобщности, т. е. значимости для каждого, чего не может быть в суждении о приятном. Только суждения о добром, хотя они также определяют удовольствие от предмета, имеют логическую, а не чисто эстетическую всеобщность, ибо они касаются объекта как познания его и поэтому значимы для каждого.

Если об объектах судят только по понятиям, теряется всякое представление о красоте. Следовательно, не может быть такого правила, по которому каждого можно было бы заставить признавать что-то прекрасным. Прекрасны ли платье, дом, цветы и т. п. – свое суждение об этом никому нельзя навязать никакими доводами и основоположениями. Объект хотят подчинить своему взгляду, как если бы удовольствие от него зависело от ощущения; и все же если предмет называют в таком случае прекрасным, то полагают, что имеют всех на своей стороне, и притязают на согласие каждого, тогда как каждое частное ощущение будет решающим только для него одного и для его удовольствия.

Здесь надо обратить внимание на то, что в суждении вкуса ничего не постулируется, кроме такого общего согласия относительно удовольствия без посредства понятий; стало быть, [постулируется] возможность эстетического суждения, которое можно было бы рассматривать также как значимое для каждого. Само суждение вкуса не постулирует согласия каждого (ведь это может сделать только логически всеобщее суждение, так как оно может привести доводы); оно только ожидает от каждого этого согласия как такого [частного] случая правила, в отношении которого оно ждет подтверждения не от понятий, а от согласия других. Следовательно, общее согласие есть только идея (здесь еще не рассматривается, на чем она основывается). Может остаться неизвестным, действительно ли тот, кто полагает, что он высказывает суждение вкуса, судит сообразно этой идее; но через слово красота он возвещает, что соотносит суждение с этой идеей, стало быть, что его суждение есть суждение вкуса. Для самого себя он, однако, может удостовериться в этом, просто сознавая, что все относящееся к приятному или к доброму он отделил от удовольствия, которое у него еще остается; и это все то, согласия с чем он ожидает от каждого, – притязание, на которое он при этих условиях и имел бы право, если бы только он часто не нарушал эти условия и вследствие этого не составил себе ложного суждения вкуса.

§ 9. Исследование вопроса: предшествует ли в суждении вкуса чувство удовольствия оценке предмета, или же наоборот?

Решение этой задачи – ключ к критике вкуса и поэтому заслуживает всяческого внимания.

Если бы предшествовало удовольствие от данного предмета и за представлением об этом предмете признавалась бы в суждении вкуса только всеобщая сообщаемость удовольствия, то подобный порядок противоречил бы сам себе. В самом деле, такого рода удовольствие было бы только приятностью в чувственном ощущении и поэтому могло бы по своей природе иметь лишь частную значимость, так как оно зависело бы непосредственно от представления, с помощью которого предмет дается.

Следовательно, именно способность душевного состояния к всеобщему сообщению при данном представлении должна в качестве субъективного условия суждения вкуса лежать в его основе и иметь своим следствием удовольствие от предмета. Но ничто не может быть сообщено всем, кроме познания и представления, поскольку оно принадлежит к познанию, ведь представление только в этом случае объективно и лишь поэтому имеет общую точку, согласоваться с которой вынуждается способность представления всех. Если же определяющее основание суждения об этой всеобщей сообщаемости представления должно мыслиться только субъективно, а именно без понятия о предмете, то этим основанием может быть только душевное состояние, которое встречается в отношении способностей представления друг к другу, поскольку данное представление они соотносят с познанием вообще.

Силы познания, которые возбуждаются к действию этим представлением, находятся при этом в состоянии свободной игры, так как никакое определенное понятие не ограничивает их каким-либо особым правилом познания. Следовательно, душевное состояние при этом представлении должно быть состоянием чувства свободной игры способностей представления при данном представлении для познания вообще. Представлению же, посредством которого дается предмет, чтобы из него вообще возникло познание, требуется воображение для синтеза (Zusammensetzung) многообразного [содержания] созерцания и рассудок для единства понятия, которое объединяет представления. Это состояние свободной игры познавательных способностей при представлении, посредством которого дается предмет, должно обладать всеобщей сообщаемостью, ибо познание, как определение объекта, с которым должны согласовываться данные представления (в каком угодно субъекте), есть единственный способ представления, которым пользуется каждый.

Так как субъективная всеобщая сообщаемость способа представления в суждении вкуса должна иметь место без наличия определенного понятия, она может быть только душевным состоянием в свободной игре воображения и рассудка (поскольку они согласуются между собой, как это вообще требуется для познания); при этом мы сознаем, что такое субъективное отношение, пригодное для познания вообще, так же должно быть значимо для каждого и, следовательно, должно обладать всеобщей сообщаемостью, как и каждое определенное познание, которое ведь всегда основывается на этом отношении как субъективном условии.

Эта чисто субъективная (эстетическая) оценка предмета или представления, посредством которого предмет дается, предшествует [чувству] удовольствия от этого предмета и служит основанием этого удовольствия от гармонии познавательных способностей; но единственно на этой всеобщности субъективных условий оценки предметов основывается всеобщая субъективная значимость удовольствия, которое мы связываем с представлением о предмете, когда мы называем его прекрасным.

То, что возможность сообщать [другим] свое душевное состояние, хотя бы только в отношении познавательных способностей, заключает в себе удовольствие, можно было бы легко доказать (эмпирически и психологически) из природной склонности человека к общению с другими. Но для нашей цели этого мало. Удовольствие, которое мы испытываем, мы ожидаем в суждении вкуса от всех других как нечто необходимое, как если бы его можно было считать свойством предмета, определяемым в нем согласно понятиям, коль скоро мы называем что-то прекрасным, ведь красота безотносительно к чувству субъекта сама по себе ничто. Но рассмотрение этого вопроса мы должны отложить до решения следующего вопроса: возможны ли и каким образом возможны априорные эстетические суждения?

Теперь мы займемся менее серьезным вопросом: как мы сознаем в суждении вкуса субъективное соответствие сил познания друг с другом – эстетически ли, только через внутреннее чувство и ощущение, или интеллектуально, через осознание нашей преднамеренной деятельности, посредством которой мы вводим в игру познавательные способности.

Если бы данное представление, которое приводит к суждению вкуса, было понятием, которое при оценке предмета объединяло бы рассудок и воображение для познания объекта, то сознание этого отношения было бы интеллектуальным (как в объективном схематизме способности суждения, о котором трактует «Критика»[138]138
  «Критика чистого разума». – Ред.


[Закрыть]). Но тогда суждение было бы составлено не по отношению к удовольствию и неудовольствию и, стало быть, не было бы суждением вкуса. Суждение же вкуса определяет объект в отношении удовольствия и предиката прекрасного независимо от понятий. Следовательно, указанное субъективное единство отношения можно обнаружить только через ощущение. Ощущение, всеобщую сообщаемость которого постулирует суждение вкуса, и есть оживление обеих способностей (воображения и рассудка) для неопределенной, но все же согласованной деятельности, побуждаемой данным представлением, а именно такой, какая требуется для познания вообще. Хотя объективное отношение можно только мыслить, но, поскольку оно по своим условиям субъективно, оно все же ощущается, воздействуя на душу; и при отношении, которое не полагает в основу никакого понятия (в отличие от отношения способностей представления к познавательной способности вообще), возможно только одно сознание его – посредством ощущения того воздействия, которое состоит в облегченной игре обеих оживляемых взаимным согласием душевных сил (воображения и рассудка). Представление, которое как единичное и без сравнения с другими все же согласуется с условиями всеобщности – в чем и состоит дело рассудка вообще, – приводит познавательную способность к той гармоничной настроенности, какую мы требуем для всякого познания и которую мы поэтому считаем значимой для каждого, кто призван судить посредством рассудка совокупно с [внешними] чувствами (для каждого человека).

Дефиниция прекрасного, выведенная из второго момента

Прекрасно то, что всем нравится без [посредства] понятия.

§ 10. О целесообразности вообще

Если хотят объяснить, что такое цель по ее трансцендентальным определениям (не предполагая ничего эмпирического, подобно чувству удовольствия), то цель есть предмет понятия, поскольку понятие рассматривается как причина этого предмета (как реальное основание его возможности); и каузальность понятия в отношении его объекта есть целесообразность (forma finalis). Следовательно, там, где мы не только познание предмета, но и сам предмет (его форму или существование) как действие мыслим как возможное только через понятие об этом действии, – там мыслим мы себе и цель. Представление о действии есть здесь определяющее основание его причины и предшествует последней. Сознание каузальности некоторого представления в отношении состояния субъекта, [направленное на то], чтобы сохранить в нем это состояние, может здесь в общем обозначить то, что называют удовольствием; неудовольствие же есть то представление, которое содержит в себе основание для определения состояния представлений к их собственной противоположности (для отклонения или устранения их).

Способность желания, поскольку она может быть определена только понятиями, т. е. [стремление] действовать сообразно с представлением о цели, была бы волей. Но целесообразным называется объект, или душевное состояние, или поступок даже тогда, когда их возможность не обязательно предполагает представление о цели, просто потому, что их возможность может быть нами объяснена или понята, только если мы полагаем в качестве их основы каузальность согласно целям, т. е. волю, которая располагала бы их в данном порядке сообразно представлению о некотором правиле. Целесообразность, следовательно, может быть без цели, поскольку мы причины этой формы не усматриваем в некоей воле, но тем не менее объяснение возможности ее мы можем понять, только выводя ее из воли. Не всегда же нам необходимо усматривать через разум то, чтó мы наблюдаем (по его возможности). Поэтому мы можем, по крайней мере, наблюдать целесообразность по форме и не полагая ей в основу цель (в качестве материи для nexus finalis), и можем замечать ее в предметах, хотя, впрочем, только посредством рефлексии.

§ 11. Суждение вкуса имеет своей основой только форму целесообразности предмета (или способа представления о нем)

Всякая цель, рассматриваемая как основание удовольствия, всегда заключает в себе интерес как определяющее основание суждения о предмете удовольствия. Следовательно, в основе суждения вкуса не может лежать субъективная цель. Но и никакое представление об объективной цели, т. е. о возможности самого предмета по принципам целевой связи, стало быть никакое понятие о добром, не может определять суждение вкуса, так как оно эстетическое, а не познавательное суждение и, следовательно, не касается понятия о свойствах предмета и внутренней или внешней возможности его по какой-либо причине, а касается только взаимного отношения способностей представления, поскольку они определяются представлением.

А это отношение при определении предмета как прекрасного связано с чувством удовольствия, которое в суждении вкуса признается в то же время значимым для каждого; следовательно, сопутствующая представлению приятность так же не может содержать в себе определяющее основание, как и представление о совершенстве предмета и понятие о добром. Поэтому только субъективная целесообразность в представлении о предмете, помимо всякой (как объективной, так и субъективной) цели, следовательно, одна лишь форма целесообразности в представлении, посредством которого нам дается предмет, может, поскольку мы ее сознаем, составить удовольствие, которое мы без [посредства] понятия рассматриваем как обладающее всеобщей сообщаемостью, стало быть, может составить определяющее основание суждения вкуса.

§ 12. Суждение вкуса покоится на априорных основаниях

Выяснить a priori связь чувства удовольствия или неудовольствия как некоторого действия с каким-нибудь представлением (ощущением или понятием) как их причиной абсолютно невозможно, так как это было бы причинным отношением, которое (у предметов опыта) всегда можно познать только a posteriori и через посредство самого опыта. Правда, чувство уважения (как особую и характерную модификацию чувства удовольствия, которое совершенно не совпадает ни с удовольствием, ни с неудовольствием, какие мы получаем от эмпирических предметов) мы в «Критике практического разума» действительно выводили a priori из общих нравственных понятий. Но там мы могли выйти за пределы опыта и призвать [на помощь] каузальность, основывающуюся на сверхчувственном свойстве субъекта, а именно каузальность свободы. Но даже и там мы выводили, собственно, не это чувство из идеи нравственного как причины, а только выводили отсюда определение воли. Душевное же состояние чем-то определяемой воли уже само по себе есть чувство удовольствия и тождественно с ним, следовательно, не вытекает из него как действие; последнее надо было бы допустить только в том случае, если бы понятие нравственного как блага предшествовало определению воли законом, так как тогда удовольствие, которое было бы связано с понятием, было бы бесполезно выводить из этого понятия просто как познания.

Так же дело обстоит с удовольствием в эстетическом суждении, с той только разницей, что здесь это удовольствие чисто созерцательное и не вызывает интереса к объекту, тогда как в моральном суждении оно практическое. Сознание чисто формальной целесообразности в игре познавательных способностей субъекта при представлении, посредством которого дается предмет, само уже есть удовольствие, так как это сознание содержит в себе определяющее основание деятельности субъекта для оживления его познавательных способностей, следовательно, внутреннюю каузальность (которая целесообразна) в отношении познания вообще, но без ограничения ее каким-либо определенным познанием, стало быть, [содержит в себе] только форму субъективной целесообразности представления в эстетическом суждении. Это удовольствие никоим образом и не практическое, и не такое, как удовольствие, [возникающее] на патологической основе приятного, и не такое, как удовольствие, [возникающее] на интеллектуальной основе представляемого блага. Но оно все же имеет в себе каузальность, а именно [стремление] сохранить само это состояние представления и деятельность познавательных способностей без дальнейших намерений. Мы задерживаемся на рассмотрении прекрасного, так как это рассмотрение само себя усиливает и воспроизводит, что аналогично (но не тождественно) той задержке, когда привлекательность в представлении о предмете вторично возбуждает наше внимание, причем душа остается пассивной.

§ 13. Чистое суждение вкуса не зависит от действия того, что возбуждает и трогает

Всякий интерес портит суждение вкуса и лишает его беспристрастности, особенно если он в отличие от интереса разума не предпосылает целесообразность чувству удовольствия, а основывает ее на этом чувстве; последнее всегда бывает в эстетическом суждении о чем-то доставляющем наслаждение или причиняющем боль. Поэтому суждения, на которые оказывается такое воздействие, или вовсе не могут притязать на общезначимое удовольствие, или же могут притязать тем меньше, чем больше указанного рода ощущений находится среди определяющих оснований вкуса. Вкус всегда оказывается варварским там, где он для удовольствия нуждается в добавлении возбуждающего и трогательного, а тем более если он делает их критерием своего одобрения.

Между тем то, что возбуждает, часто не только причисляется к красоте (которая, собственно, должна относиться лишь к форме) как нечто содействующее эстетическому всеобщему удовольствию, но иногда даже само по себе выдается за красоту, стало быть, материя удовольствия выдается за форму; это недоразумение, которое, как и многие другие, все же имеющие в своей основе нечто истинное, можно устранить тщательным определением этих понятий.

Суждение вкуса, на которое возбуждающее и трогательное не имеют никакого влияния (хотя они могут быть связаны с удовольствием от прекрасного) и которое, следовательно, имеет определяющим основанием только целесообразность формы, есть чистое суждение вкуса.

§ 14. Пояснение примерами

Эстетические суждения, так же как теоретические (логические), можно делить на эмпирические и чистые. Первые – это те, которые высказываются о приятном или неприятном в предмете или в способе представления о нем, а вторые – о красоте его; первые суть суждения чувствования (материальные эстетические суждения) и только вторые (как формальные) – собственно суждения вкуса.

Следовательно, суждение бывает чистым лишь в том случае, если к его определяющему основанию не примешивается никакое чисто эмпирическое удовольствие. А последнее имеет место тогда, когда возбуждающе действующее или трогательное причастны к суждению, в котором нечто должно быть признано прекрасным.

Тут снова выдвигают возражения, которые в конце концов ложно представляют то, что возбуждает, не только как необходимую составную часть красоты, но даже как само по себе достаточное для того, чтобы называться красотой. Большинство людей считает сам по себе прекрасным цвет, например зеленый цвет луга, или сам звук (в отличие от шума), например звук скрипки, хотя и то и другое, казалось бы, имеют в основе только материю представлений, а именно исключительно ощущение, и поэтому заслуживают лишь название возбуждающе действующего. Но вместе с тем отмечают, что считать ощущения цвета и звука прекрасными мы вправе только в том случае, если они чисты; это определение касается уже формы, и оно единственное, что может быть с достоверностью сообщено всем об этих представлениях, так как качество самих ощущений нельзя во всех субъектах признавать порождающим единодушие и вряд ли можно полагать, что все одинаково предпочитают данный цвет другому или звук данного музыкального инструмента звуку другого инструмента.

Если вместе с Эйлером предположить, что цвета – это равномерно следующие друг за другом удары (pulsus) эфира, так же как звуки – удары приводимого в колебательное движение воздуха, и, самое главное, что душа воспринимает (в чем я ведь нисколько не сомневаюсь) не только воздействие их на оживление органа через [внешние] чувства, но и правильную игру впечатлений путем рефлексии (стало быть, форму в связи различных представлений), – то цвет и звук были бы не только ощущениями, но уже и формальным определением единства многообразного в них; тогда они и сами по себе могли бы быть причислены к красоте.

Чистота же любого простого вида ощущений означает, что однородность его не нарушается и не прерывается никаким посторонним ощущением и относится только к форме, так как при этом можно отвлечься от качества этого вида ощущений (представляет ли он цвет или звук, а если и представляет, то какой). Поэтому все простые цвета, если только они чисты, считаются красивыми; смешанные цвета этого преимущества не имеют именно потому, что они не просты и нет никакого мерила для суждения о том, следует ли их называть чистыми или нечистыми.