Текст книги "Без суда и следствия"

Нас ожидал еще более холодный и уже откровенно враждебный прием. Я им не понравилась так, как может не понравиться невеста нелюбимого сына. Меня сразу же охарактеризовали «беспутной шлюхой», с которой связался Андрей («впрочем, они друг друга стоят»). Андрей этого вынести не мог. Он устроил скандал. Семейка набросилась на него, обвиняя во всех смертных грехах. Местная клушка, жена Виталия, смотрела на меня с откровенным ужасом (ей не понравились длина моей юбки, ярко-красные губы и обесцвеченные волосы).

Андрею ставили в пример старшего брата – человека, который пошел в жизни правильным путем, добился всего и преуспел, не занимаясь ерундой, не бродяжничая и не связываясь со всякими дрянями. Двумя живыми существами, не проявившими ко мне враждебности, стали трехлетняя племянница Андрея, доверчиво усевшаяся мне на колени, и беременная полосатая кошка, которая долго терлась о мои ноги, а потом залезла под шкаф с довольным мурлыканьем. Вскоре склока переросла в открытый скандал, и нас выгнали вон из дома в самом прямом смысле. Собрание постановило, что Андрей может жениться на ком угодно, хоть на этом «черте крашеном», им плевать, потому как он им больше не сын. За «черта крашеного» я очень обиделась. Но виду не показала, потому что Андрей и так натерпелся достаточно. До вечерней электрички мы гуляли по поселку, ели помидоры, стянутые с бесхозного поля, а потом вернулись в город.

Однажды, скучным субботним вечером (когда нечего было делать и некуда было идти), раздался телефонный звонок. Я взяла трубку. Это был Толик.

– Таня, на Пушкинской в арт-галерее висит картина Андрея.

– Ты что? Серьезно?

– Ну да. Вчера вечером мимо проходил и увидел. Андрей дома?

– Его нет, но я скажу ему обязательно…

– В общем, идите смотреть.

Через полчаса вернулся Андрей, и я рассказала ему о звонке Толика. Он просиял.

– Да, они действительно взяли у меня несколько работ, хотя не думал, что выставят. Я поэтому тебе и не говорил, боялся сглазить. Но, если выставили, значит, надеются продать?

Мы побежали на Пушкинскую. Картина висела на видном, хорошо освещенном месте. Краски были тусклые, сюжет – чушь собачья, но цена стояла баснословная. Эта крошечная удача стала первой ступенью восхождения Андрея наверх.

Андрей оказался не подготовлен к собственному успеху. Я видела, как все сильнее и сильнее он меняется прямо на глазах. Постепенно (словно чьей-то рукой) стали стираться энергия и живость, искры живого огня, горевшие раньше в глазах. Я не могла объяснить этой перемены. Словно из него вынули какой-то стержень, к которому была прикреплена вся его жизнь. Почему? Видя, как гаснет его интерес к жизни, я билась над неразрешимыми вопросами, мучилась еще больше, страдала и совершенно ничего не могла сделать. Я готова была на что угодно, лишь бы вернуть ему силы, но тупо не знала, как это сделать. Тем не менее его картины, лишенные хотя бы проблеска таланта и искусства, продавались одна за другой. Чудовищные, безвкусные, аляповатые, бездарные, нелепые – их раскупали картинные галереи, частные лица, вывозили за границу, а один крупный журнал посвятил целый разворот исследованию о работах Андрея. И чем больший успех сопутствовал ему, в тем большую пропасть тоски и отчаяния скатывался мой муж.

Постепенно он привык считаться одним из самых известных, престижных молодых художников. Он не пил, не притрагивался к наркотикам, не изменял мне, но его депрессия была одной из самых жестоких.

Денежный поток хлынул в мои руки. Андрей никогда не считал, сколько зарабатывает, ему было все равно, он не обращал на это внимания и постоянно забывал потребовать денег там, где ему обещали заплатить, но не выполнили обещания. Я занималась его финансовыми делами, деньги выбивала я. А тем временем депрессия медленно сжигала его душу (может ли быть, что душа бывает только у талантливых художников?) Однажды, посреди ночи, я проснулась и увидела: Андрей сидит в темноте за столом, обхватив голову руками. Я зажгла лампу. Его лицо осветилось, он плакал. Я никогда не видела его слез и чувствовала, что ничего не следует говорить. Он заговорил сам, и голос его звучал странно:

– Все это не то, понимаешь? И происходит не со мной – я не то должен был сказать. Я хотел другого, но не смог. Я знал, что должен сделать, но не смог! И этого почему-то никто не может понять… Я продаюсь, я лгу… Я не хочу… тоже… всегда… вот так… Я бездарность…

Понимаешь?..

Бездарное, тупое ничтожество…

Ничего не могу…

Следовало ли мне что-то сказать? Каждое из его слов было правдой. Он действительно оказался бездарен. Но, если понимал, значит, не был потерянным до конца. Кроме меня, ни один человек на свете не замечал происходящих в нем перемен. Прежних друзей оставалось все меньше и меньше. В самом начале успеха Андрея его покидали решительно все – преднамеренно, жестоко, специально стараясь причинить боль. Андрей прекратил работать и неделями не заходил в мастерскую. Я не пыталась на него влиять.

И вот, в самый тяжелый для Андрея период, и у меня, в моих делах разразилась довольно приличная по своим масштабам катастрофа.

Я перешла на пятый курс института и стала писать диплом. И когда мой дипломный проект был уже на середине, оказалось, что у меня есть один несданный экзамен за третий курс. Один-единственный экзамен, по которому я имела устойчивую двойку. Меня вызвал к себе руководитель и сказал, что по правилам высшей школы я не имею права приступать к диплому, если есть несданный экзамен. Документы затерялись, и раньше о моем «хвосте» не было известно. На ликвидацию задолженности мне дается две недели. Если же в течение двух недель задолженность не будет ликвидирована, к диплому меня не допустят и отчислят из института. Я пришла в ужас – ведь я проучилась в институте без малого пять лет! И теперь, когда осталось всего несколько месяцев… Ситуация была нелепой. Договориться с преподавателем я не смогла. Это была женщина лет сорока пяти с ужасным характером. Конфликт произошел из-за пропуска, который ошибочно она отметила в своем журнале и ни за что не хотела исправить. Хотя на занятии я была!

Тогда она назначила мне отработку в воскресенье, на которую я не пошла, потому что в этот день была презентация частной галереи, где собирались открыть выставку Андрея (галерею открыл его приятель). Не пойти туда я просто не могла. Я подошла к ней, объяснила ситуацию и попросила назначить отработку на другой день. Она уперлась. Так и пошло: она не допустила меня к экзамену, поставила в ведомости двойку, и в результате на пятом курсе у меня обнаружился один несданный экзамен. Я хотела пересдать завкафедрой, но та мнительная госпожа пригрозила, что устроит скандал, и завкафедрой не захотел портить с ней отношений. Договориться я не смогла. Не помогло ничто – ни деньги, ни путевки в круиз по Средиземноморью, ни тряпки! Все было бесполезно. Она не хотела принимать у меня экзамен из принципа.

Прошло две недели. Экзамен я не сдала. А еще через неделю мне выдали справку о незаконченном высшем образовании и отчислили из института. Теперь уже я впала в отчаяние. Это был слишком тяжелый удар. Я осталась без работы, без перспектив, без надежного источника существования (не было никаких гарантий, что завтра поступление денег за мазню Андрея не прекратится). Я совершенно не знала, что буду делать, как жить.

Глава 5

Наступило лето, дождливое, хмурое, злое. Неделями лил дождь. Мне не хотелось выходить из дому. Каждый день я наблюдала в окно, как льются на землю потоки воды, и мне хотелось, чтобы этот ливень смыл мои мысли и мою боль. Я собиралась развестись с Андреем. Юля уехала отдыхать в Болгарию. Андрей уехал в Карпаты. Конечно же, не один, а с компанией богатых прихлебателей-дружков. Он рассчитывал провести в Карпатах около трех месяцев. Когда я вернулась домой, зажав в руке справку о незаконченном высшем образовании, что-то навсегда сломалось в моей душе. Андрей сказал всего несколько слов, ранивших меня больнее ножа:

– Ты сама во всем виновата. Ты же дура.

Я отшатнулась. А он рассмеялся и ушел на очередную вечеринку. Помнится, за все это время мы не поговорили по-человечески ни разу. Мы даже прекратили заниматься любовью. Андрей по-прежнему страдал от депрессии. А две депрессии на семью из двух человек – это слишком много. Мы превратились в две бесплотные тени, неизвестно зачем шатающиеся по чужой квартире. Андрей поставил меня в известность о своей поездке только за день до отъезда. Я не дослушала его до конца, просто повернулась и вышла из комнаты. Осталась одна. Наверное, в жизни любой семьи бывает так, что даже самые пламенные отношения дают трещину и требуется максимум такта одного из супругов, чтобы начать все снова. Так вот, ни я, ни Андрей не обладали этим тактом, ни у кого не хватало решимости.

Андрея выбила из колеи слава.

Испортили деньги.

С деньгами он получил доступ к вещам, раньше закрытым. Я же все не могла прийти в себя после истории с институтом и сомневалась, что когда-нибудь смогу. Я чувствовала себя очень несчастной. Потому и решила, что самым лучшим выходом будет подать на развод.

Написала заявление.

Я собиралась отнести его в тот день, когда неожиданно (раньше на три дня) из Болгарии вернулась Юля. Она видела и понимала, что происходит между нами, и, хотя мы ни разу не обсуждали это, вся история моего брака складывалась на Юлиных глазах.

– Значит, все-таки ты собралась с ним развестись?

Я до сих пор помню слово в слово тот разговор с моей сестрой.

– Да. Так будет лучше.

– Тебе?

– Ему.

– А ты в этом уверена?

– Да.

– Ты заболела.

– Нет.

– Знаешь, идиотка. – Юля села на кухне и закурила. – Когда у женщины есть муж, она может позволить себе абсолютно все. Даже от него уйти – если, конечно, эта женщина такая же идиотка, как ты. Думаешь, кроме него, ты кому-нибудь нужна? Ага, щас! Ты и ему-то не особо… Ровно через полчаса после развода он женится на другой – более умной, красивой, богатой, женственной, чем ты. И у него всегда будет женщин столько, сколько он захочет, – СОТНИ! А ты останешься одна, и так тебе и надо, идиотке! Ты не самая лучшая на земле и далеко не единственная. Сама знаешь, жизнь с тобой не такой уж и подарок! Он всегда будет устроен по высшему классу, если, конечно, захочет. А ты? С чем останешься ты, идиотка? Из института тебя выгнали, диплома ты не имеешь, профессии тоже. В жизни своей ты не проработала ни дня. Чем собираешься зарабатывать деньги? Собой? Не каждый польстится! А где будешь жить? Со своим супругом, ты, кажется, планировала купить квартиру. Вот представь себе на минуточку, что я выхожу замуж и у меня рождается ребенок. Четыре человека в двух клетушках? Нет уж, милая, уволь! Конечно, я не выгоняю тебя из дому, но ты будешь вынуждена заботиться о себе сама. Я больше не обязана обеспечивать твою жизнь, ты замужняя женщина! Ты к этому готова? Нет, ни в коем случае! За тебя все всегда делали другие! Что, не ожидала таких слов, да? Ты мне просто осточертела своей тупостью! Давай, вали в суд, подавай на развод! Кому ты нужна вообще, идиотка? Ты больше никогда не выйдешь замуж, потому что ты отвратительная зараза, и знаешь это! Развод станет крахом твоей жизни. Думаешь, это причинит горе и ему? Чушь! Найдется миллион умных баб, которые пожелают незамедлительно его утешить! А вот тебя не пожелает утешить никто. Поняла?

Я разревелась, порвала заявление на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро.

В августе вернулся Андрей. Ничего не изменилось между нами, мы не разговаривали по-прежнему. Он не показал мне ни одной из своих новых работ и не сказал о поездке ни слова. Я тоже не говорила ему о себе.

Жизнь – совокупность временных отрезков, написанных на разных языках. Чтобы читать их связно, необходимо по меньшей мере быть полиглотом.

В тот же день Андрей отправился в мастерскую, предупредив Юлю, что ночевать не вернется. (Юлю! Не меня!)

Юля обычно возвращалась с работы около шести часов, в самом крайнем случае – около половины восьмого. Я находилась в квартире одна и готовила ужин к ее приходу. Юля не вернулась ни в восемь, ни в девять. Телефон ее был отключен. Я бросила бесплодные попытки ей дозвониться. В половине десятого раздался звонок в дверь. Я открыла.

Юля стояла, прислонившись плечом к двери. Платье на ней было изорвано. Левое плечо и часть груди обнажены, через грудь тянулся след от удара. В области правого виска кожа была рассечена острым предметом (края раны выглядели ровными, будто аккуратно разрезанными). Рана рассекала всю щеку, до шеи. Текла кровь. Под глазом оттенками фиолетового и бордового переливался фингал. Сумочки, которую она брала с собой на работу, в руках не было. Каблук на одной туфле был сломан. Я потеряла дар речи, инстинктивно отпрянула назад. Потом помогла Юле зайти и уложила ее на диван. Она разрыдалась. Я принесла йод, перекись водорода, бинт, вату, кувшин теплой воды и принялась обрабатывать раны. Кроме перечисленного, других повреждений на теле сестры не было. Я потянулась к телефону вызвать полицию, но она выхватила из моих рук телефон и брякнула его об пол. И давай опять плакать.

Тогда я села рядом с ней и принялась выяснять, что случилось. Но ничего, кроме нескольких бессвязных слов, выудить мне не удалось. Через два часа Юля почти пришла в себя.

– Прости меня, – были ее первые слова.

– Что произошло?! Кто?!

– Только не надо полиции!

– Кто?

– Я сама во всем виновата. Я просто была такой дурой…

– Кто это сделал?

– Я задержалась на работе, а этот козел начал приставать. Сказал, если я не буду с ним спать, он меня уволит. Руки распустил. Я кричала, но все уже ушли. Дала ему по морде. Тогда он избил меня, сволочь. Еле вырвалась.

– Твой начальник?

– Кто же еще?

– Юля, прости, такое не укладывается у меня в голове!

– Да, я понимаю… Он такая сволочь…

– В чем же ты виновата?

– Что не поняла раньше, какая он сволочь.

– Надо вызвать полицию.

Юля задумалась, потом спросила:

– Думаешь?

– Но надо же что-то делать! Нельзя терпеть такой произвол, он же тебя избил! Ты должна написать на него заявление.

– В полицию?

– Ну да.

– А ты… ты могла бы для меня кое-что сделать?

– Только скажи!

– Ты можешь к нему пойти?

– Я? Зачем?

– Чтобы поговорить…

– И что я ему скажу?

– Что я напишу заявление в полицию.

– Юля, да зачем ему говорить об этом – достаточно просто подать заявление!

– Ты скажешь, а потом послушаешь, что он тебе ответит…

– Я не понимаю, какой смысл… И что он должен ответить?

– Таня, я же никогда тебя ни о чем не просила. Ты видишь, я сама идти не могу.

– Но я не понимаю, зачем туда идти вообще?

– Надо!

– Ты хочешь вернуться на работу?

– Нет! – Юля затряслась в истерике. Поток слез хлынул по щекам, из горла вырвались нечленораздельные звуки. Она производила настолько тяжелое и беззащитное впечатление, что мне пришлось сказать помимо своей воли:

– Ну хорошо, хорошо, я пойду.

Истерика сразу же прекратилась, лицо посветлело, и голосом, чуть дрожащим от пролитых раньше слез, Юля принялась наставлять меня, что именно я должна сказать.

На душе было противно. Я чувствовала, что меня втягивают в какую-то гадкую авантюру, но отказать Юле не могла. Опуская тот факт, что мы с мужем жили в ее квартире, достаточно уже того, что она была так избита, несчастна – а я любила свою сестру… Я стремилась воздать ей когда-то за ее доброту к нам и не жалела ради этой мечты ничего. И вот теперь представлялась хорошая возможность хоть что-то сделать.

– У вас назначено? – Молоденькая секретарша, совсем девочка, посаженная на Юлино место, хлопала неаккуратно накрашенными ресницами и всем своим видом выказывала раздражение.

– Нет. Я по личному делу.

– Вас не смогут принять.

– А вас не спрашивают. Пойдите спросите у вашего шефа и передайте ему записку.

На листе, вырванном из блокнота, я нацарапала дрожащей рукой: «Я от Юли. Вы мерзавец, и я хочу с вами поговорить». Чувствовала себя особенно неуверенно и уже откровенно паршиво.

Девица брезгливо взяла бумажку, выползла из-за стола (на ней была короткая юбка, открывавшая жирные ляжки, похожие на два куска свежего сала) и вошла в кабинет.

– Заходите. – Выйдя оттуда, она посмотрела на меня с нескрываемым интересом.

Я вошла. У окна стоял высокий черноволосый мужчина. Услышав мои шаги, обернулся, и я с большим удивлением отметила, что он довольно красив и ни капли не похож на маньяка-садиста. Лет тридцать пять, внимательные, даже ласковые глаза, мужественная фигура. Кабинет его выглядел роскошно.

– Это вы называли меня мерзавцем? – Голос у него тоже был очень приятный.

– Я.

– И кто вы такая?

– Сестра Юли.

Он сел за стол, жестом указал мне на кресло у стола – я села тоже.

– Ну и что с того? – спросил он, подняв на меня глаза.

– Вы мерзавец!

– Вот как?

– За что вы избили мою сестру?

– Эту суку?

– Да как вы смеете!

– Девочка, со мной не разговаривают таким тоном! – Его глаза откровенно смеялись.

Вскочив с кресла, я стояла напротив, красная, дрожащая от возмущения.

– Я не знаю, зачем к вам пришла. Этого хотела Юля. Она просила, чтобы я сказала вам о том, что она уже подала заявление в полицию!

– Ой, ну напугала! – захохотал он. – Сейчас от страха умру! Это все, что ты должна была сказать?

– Да, все, кроме того, что ты сволочь, подлец и мразь и за все твои вонючие баксы не сможешь откупиться от того, что ты сделал! Понял, урод? И попридержи свой вонючий язык!

– Девочка. – Он откинулся в кресле. – А ты мне нравишься! Такая маленькая – и такая злая. Нехорошо. Очень нехорошо! Вышвырнуть тебя, что ли, отсюда? Или оставить?

– Да я и сама уйду. Уже сказала все, что хотела!

Я направилась к двери.

– А ну, сядь и успокойся!

Я обернулась.

– Иди сюда и успокойся! Надо поговорить.

Я вновь села в кресло.

– Значит, Юлька послала тебя сказать, что подала заявление в полицию?

– Да.

– И все?

– Все.

– Хм… Ну, во-первых, никакого заявления она не подавала, это и ежу ясно. А во-вторых… она что, снова хочет работать секретаршей?

– Нет.

– Так, все ясно.

Он открыл ящик стола и вынул оттуда какую-то папку.

– Скажи ей, что бумаги оформлены – все, как она хотела. Конечно, не стоило этого делать, но у меня добрая душа. Можешь ей сказать, чтобы она спала спокойно.

– Вы о чем?

– Ты что, девочка, ничего не знаешь?

– Что я должна знать?

Он с сожалением дернул головой.

– Жаль, что она втянула тебя в эту грязную историю…

– В какую историю?

– Ей не следовало этого делать – ты-то тут при чем! Юлька меня шантажировала, чтобы я переписал филиал, который открываю через месяц, на ее имя. Короче, назначил ее директором. У нее были на руках кое-какие распечатки – впрочем, это не важно… Вчера мы серьезно поговорили, ну, я не удержался и… Конечно, не стоило распускать руки, бумаги-то уже все равно были подписаны…

– Я не знала… Вы были ее любовником?

– Да. И твоя милая сестричка постоянно мне изменяла. То с одним, то с другим. А к тому же выкрала документы. А я всегда переводил на нее столько денег! И даже жениться хотел.

– Жениться?..

– И она отказала. В который раз! Это было еще одной причиной, почему я… В общем, скажи ей, что мне очень жаль… возьми папку… к работе она может приступить через месяц. Она ведь именно за этими бумагами посылала тебя. Вот и отдай ей.

Я взяла папку и снова пошла к двери. На душе было скверно. Я знала, что с Юлей не буду разговаривать добрых два месяца. В тот момент я ее ненавидела.

– Эй, постой!

Я снова обернулась.

– Ты сейчас где-то работаешь?

– Нет. Но на должность вашей секретарши не подхожу!

– Я о другом, о личном.

– Ах, о другом! Мерзкая сволочь… – продолжила я свою песню.

– Нет-нет, успокойся! Видишь ли, недавно я купил один местный телеканал. Он еще не готов, но скоро начнет работать. В нем будет моя реклама, новости, музыка, фильмы. В газете будет объявлен конкурс телеведущих. Я хочу, чтобы ты работала на этом канале.

– Я?!

– Да.

– А как же конкурс?

– Формальность, – махнул он рукой. – Если, конечно, ты захочешь. Я скажу – тебя выберут. Но, конечно, для проформы ты на конкурс придешь.

– Спать с вами я не буду!

– А на фиг ты мне нужна? Ты меня не возбуждаешь! Вот твоя сестра – другое дело. Просто у тебя мордочка смазливая, хорошо на экране смотреться будет. Ну так как?

– Честно… – вздохнула я от всей этой неожиданности, – не знаю.

– Неужели ты никогда не хотела быть звездой? Ну, иди, подумай, требуется только твое согласие!

Уже открыв дверь, я обернулась и сказала:

– Да.