Текст книги "Без суда и следствия"

Глава 11

Эти несколько дней навсегда останутся самым страшным воспоминанием в моей жизни. До сих пор не могу понять, откуда взялась во мне сила, позволившая не сойти с ума или не покончить с собой. Никогда меня не унижали более жестоким образом, и никогда я не была столь не уверена в себе. В первую ночь в прихожей бывшей подруги я вдруг почувствовала, что стала забывать лицо Андрея. Это был признак самой страшной трагедии. В ту ночь (вернее, ранним утром Нового года) я вела с собой оживленный диалог:

– Вчера на вокзале тебя пытались арестовать за бродяжничество. Неужели ты считаешь, что сможешь пройти туда, куда хочешь попасть, маньячка?

– Считаю! – отвечала я себе. – Я сделаю все, чтобы туда попасть. Любой ценой. Способы и средства меня не интересуют. Времени и выбора у меня нет.

– Если разобраться по-настоящему, ты ведь даже никогда не любила Андрея.

– Это неправда.

– Да брось. Разве что в самом начале, еще до вашего брака. Да и он тебя никогда не любил. Вспомни, сколько раз ты собиралась подавать на развод, только почему-то так и не довела дело до конца. Вспомни, что он с тобой сделал. Зря ты так беззубо использовала выпавшую тебе свободу – это был твой шанс! Ведь ты могла выйти замуж во второй раз, и, кто знает, вдруг тебе повезло бы больше?

– Может быть. Признаюсь, я часто думаю об этом. Еще месяц назад я, пожалуй, и смогла бы так поступить. В какой-то определенный период. Порой я даже готова была убить себя за свое упрямство. Иногда презираю себя и ненавижу. Впрочем, так было раньше. Но не теперь. Теперь – не могу. Так надо!

– Надо кому? Где гарантия, что, если твоего мужа освободят, через год ты не подашь заявление о разводе уже окончательно? Ты же не любишь его! Ни капли не любишь!

– Пусть не люблю. Но он мне нужен.

– Тебе следует вернуться к прошлой жизни – это еще можно сделать – и начать поиски другого мужа. Ты – женщина, созданная для счастья и любви. У тебя есть все права на счастье, ты просто обязана подумать о себе.

– Я никому ничего не обязана! Слышишь?

Но шум воды в трубах заглушал подлые слова, и, пытаясь воскресить в памяти лицо Андрея, я проваливалась в черную безатмосферную пустоту. Это было дико и страшно – стертое в памяти лицо с расплывшимися чертами, удаляющееся от меня все дальше и дальше, словно насмехаясь надо мной.

Утром, как и было сказано, мыла пол. После некоторых сомнений бывшая подруга сжалилась и разрешила мне пользоваться ванной и туалетом, даже позволила принять душ. Горячая вода царапала мои руки, когда я занималась уборкой. Словно я не мыла полы лет пять.

На улице было холодно, снег хрустел под ногами. Первого января был выходной, поэтому целый день я убила на то, что просто бродила по улицам, пытаясь познакомиться с городом чуть лучше. Теплый пушистый шарф заиндевел по краям, мне даже казалось, что на щеках моих выступил иней…

2 января с самого утра я направлялась в центр, к первому справочному бюро, что попадется на пути. Вскоре я раздобыла один адрес. Еще дома, ничего пока не зная о банде Филядина, я рассчитала, что обратиться будет лучше всего именно в эту инстанцию.

Помню спертый воздух приемной. Толпа озверевших людей. «Ходют и ходют, главно шоб без очереди», – злобный шепот одной раскормленной тетки.

– Вы куда? – вытянулось лицо секретарши.

– На прием.

– Через месяц. На этот записаться уже нельзя. Люди ждут по нескольку месяцев.

Я нахально уселась на один из стульев в приемной и заметила, что всклокоченная прическа секретарши усыпана перхотью.

– Женщина, я вам что сказала? Нечего тут сегодня сидеть! Вас не примут. Уходите.

Сижу и молчу. Глаза девицы вылезают из орбит. Нос морщится от крика.

– Вам что, не ясно? Что вы комедию ломаете? Я сказала – вон отсюда! Ишь, тварь наглая! Я сейчас охрану вызову! Совсем совести у людей нет.

– Женщина, шо ты тут села? Ты думаешь, вперед всех пролезешь? – Дородный мужчина встал и подошел ко мне. – Вот нахалка! Я к тебе обращаюсь! А ну, вали отсюда, а то щас в окно выкину.

Он выглядел весьма устрашающе со своими огромными кулаками. Я не пошевелилась – ноль эмоций. Посетители приемной начали заметно роптать. Из-за обитой кожей двери высунулась красная щетинистая очкастая физиономия.

– Люся, не мешайте работать! Что за галдеж? Что происходит?

– Петр Егорович! – Секретарша истерически вскочила из-за стола и бросилась к нему. – Эта женщина тут уселась, вот! Я ей сказала, что на этот месяц приема нет, а она села и не собирается уходить. Петр Егорович, может, я охрану вызову, а?

У девицы были толстые кривые ноги.

Косой мужской взгляд в мою сторону.

Закидываю ногу на ногу, покачивая носком кроссовка, грудь – вперед.

Взгляд теплеет.

– Какая? Вот эта женщина? – говорит Петр Егорович. Подходит ко мне. Взгляд совсем уже теплый.

– Вообще-то, сегодня я вас принять не смогу… – говорит. – Но так и быть – дождитесь конца приема, а там что-нибудь придумаем.

Бросаю свою самую ослепительную улыбку. И с этой минуты становлюсь личным врагом секретарши.

Народ в приемной молчит. Отсчитываются часы.

Первый час ожидания. Серое, снежное небо над городом. Я сижу словно по привычке, уже неживой автомат. Нет ни одного чувства, ни одной мысли. Нет даже боли – только свинцовая окаменелость, только секретаршин компьютер отсвечивает на паркетный пол, только мигает лампа дневного света. На моей крокодиловой сумочке давно сияет жирное, потное пятно от пальцев. Я слишком долго носила эту сумку в руках. Наверное, так же давно, как родилась на свет.

Два часа. В кабинет за кожаной дверью входят и выходят из него какие-то люди. Одни сидят там долго, другие – лишь несколько минут. Одни выходят с мрачными лицами, другие прикрывают сияющие физиономии кипой шуршащих бумаг. Сквозь решетчатое окно вижу, как начинает идти снег. Я ничего не ела с утра, но мне некогда думать о еде.

Три часа. Кажется, старуха с полосатой сумкой, только что скрывшаяся за дверью, – последний посетитель.

Я бросаю взгляд на часы. До окончания приема остается пятнадцать минут. Меня не успеют принять. Секретарша старается не смотреть в мою сторону. Примерно с полчаса назад явилась какая-то ее подруга, которой она, жестами указывая на меня, жалуется во всю на главную виновницу неприятной истории. Уставившись прямо мне в лицо, подруга начинает хохотать, всем своим видом демонстрируя, что на такую, как я, обратить внимание способны только слепые и психи.

Шел снег. Минут через двадцать старуха с полосатой сумкой вышла в сопровождении Петра Егоровича. О моем существовании он успел забыть.

– Ах, это вы… Сегодня я вас принять не смогу… Приходите завтра, с утра. Люся, запиши женщину на завтра.

– Фамилия? – Дикая злоба в глазах Люси.

– Каюнова.

Убедившись, что моя фамилия внесена в какую-то бумагу, Петр Егорович берет меня под локоток и выводит из приемной. В коридоре стараюсь освободиться.

– Так вы что, вечером заняты? – удивленно поднимает он брови.

– К сожалению, да.

– А мы могли бы неплохо провести время.

– Лучше в другой раз.

– Вы рассказали бы о своем деле. – В голосе слышны почти искренние нотки.

– Оно слишком официальное и может испортить приятную атмосферу вечера. Вам будет удобнее выслушать меня в другой обстановке.

Было два часа дня, когда я вышла из здания и медленно пошла по улице. По дороге забежала в недорогое кафе. Снег уже перестал. Температура была плюсовая, и вскоре улицы и проспекты покрылись чавкающей мокрой грязью. Капли мутной воды выблескивали на асфальте.

В вагоне метро сквозило. Я ехала в редакцию одной из центральных газет. Это тоже входило в мой план. Около года назад в Н. на одной из многочисленных презентаций я познакомилась с неким Китиным, журналистом этой газеты. Дело было зимой. На следующий день после презентации Китин явился в редакцию «Городского канала» с букетом очень красивых белых роз. Когда же ему сообщили, что я замужем и мой муж – Андрей Каюнов, Китин очень расстроился. Розы я, конечно, забрала, но дальше обычного делового партнерства наши отношения не зашли. После мы несколько раз говорили по телефону, а в апреле (за три месяца до трагедии) он напечатал в своей газете пространное интервью со мной и лучшую из моих фотографий. Интервью заняло целый газетный разворот. Теперь я ехала к нему в редакцию, надеясь, что он сможет мне помочь. Хотя бы напечатать статью, в которой я расскажу правду.

Редакция газеты была расположена в новом девятиэтажном здании на седьмом этаже. Поднимаясь на лифте, я украдкой бросила на себя взгляд в зеркало. На меня смотрело худое, изможденное лицо с обтянутыми пергаментной кожей скулами и белыми волосами, плохо выкрашенными и жалко свисающими по щекам. Ничего общего не было между роскошной блондинкой с изумительной прической и макияжем с той газетной фотографии – и непричесанной, ненакрашенной, худой, уставшей женщиной, глядевшей в зеркало лифта.

Кроме меня, на седьмом этаже вышли еще двое мужчин. Длинный редакционный коридор напоминал общежитский – с двумя рядами унылых белых дверей, уходящий вглубь, к большому окну во всю стену. Изредка двери приоткрывались, и по коридору пробегали молодящиеся старухи с зажженными сигаретами и кипой каких-то бумаг в руках. Я шла по коридору, читая таблички на дверях. Дверь с надписью «Сергей Китин, собственный корреспондент» была заперта. Открыла соседнюю дверь и спросила у пожилого мужчины, сидящего за письменным столом, есть ли Китин. Он ответил, что Китин есть, только вышел пять минут назад. Я стала ждать в коридоре. Намазанные курящие старухи бегали мимо меня. Создавалось впечатление, что в этой редакции весь штат состоит почти исключительно из них. Каждая, пробегая мимо, бросала на меня заинтересованный недоброжелательный взгляд. Наконец какая-то, с особо отталкивающей внешностью, притормозила рядом.

– Мы с вами раньше не встречались? Ваше лицо мне кого-то очень напоминает, – обратилась она ко мне.

– Нет, мы не встречались. Я бы запомнила вас.

– И все-таки где-то я вас уже видела. Мне действительно очень знакомо ваше лицо.

– Право, не знаю.

– Вы не работаете в «Столичном вестнике»?

– Нет.

– Ну, может, я обозналась. Вы ждете Китина?

– Да.

– Я его только что видела, он здесь.

И понеслась от меня прочь со своей зажженной сигаретой и кучей недавно отпечатанных газет.

Минут через пять в конце коридора появился сам Китин, разговаривающий с мужчиной лет тридцати и очередной старухой.

– Вы ждете меня? – спросил он, когда вся троица поравнялась со мной.

– Да, вас, разве вы меня не узнаете?

– Впервые вижу. У вас ко мне какое-то дело?

– Да. Я хотела бы с вами поговорить.

– Пожалуйста, подождите несколько минут.

По взгляду его серых глаз я поняла, что он узнал меня еще с конца коридора и мое появление вызвало у него тревогу. Наговорившись, Китин отпер дверь кабинета, пропустил меня вперед, указал рукой на кресло возле стола, потом выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и заперся изнутри.

– Я вас слушаю.

Я молчала. Он снова оглянулся по сторонам и продолжил:

– Уф… Извини, но я должен был так говорить. Лучше, если никто не будет знать, что я с тобой знаком и что ты приходила ко мне сюда.

– Меня и так вполне могли узнать.

– Нет. Ты очень изменилась с апреля. Извини еще раз, но ты не похожа на женщину с обложки глянцевого журнала. Ты выглядишь так плохо, что узнать тебя можно с огромным трудом.

Начало было многообещающим.

– Боишься себя скомпрометировать? – спрашиваю.

– Лучше не рисковать. У тебя сейчас такое положение… Поэтому я и повел себя так, словно мы незнакомы. Ты должна меня понять. Я знаю все, все подробности, абсолютно все знаю. Наша газета писала об этом несколько раз, был большой резонанс. Все верили в то, что твой муж… Ну, в общем, виновен. Да и суд это подтвердил. Но, кажется, в последнее время ты считалась без вести пропавшей. Не думал, что ты уехала в Москву.

– Я приехала позавчера.

– Да? И что же привело тебя ко мне?

– Я хочу предложить тебе написать одну статью. Все необходимые факты предоставлю.

– Надеюсь, это не касается твоего мужа?

– Касается.

– Тогда – нет, – сделал он запрещающий жест рукой.

– Почему?

– Подобные материалы нашу газету не интересуют! Так что предложи что-нибудь другое, если хочешь с нами сотрудничать.

– Ты не понял. У меня есть неоспоримые доказательства того, что Андрей невиновен!

– Видишь ли, Таня, нашим читателям это уже неинтересно. Прошлое незачем ворошить. Мы не хотим возвращаться к этой истории. Ведь все ясно и так. Потом – ты говоришь бред! Какие могут быть доказательства, если уже состоялся суд? И все уже давно выяснено. Ты просто хочешь устроить бурю в стакане воды. Конечно же, ты заинтересованная сторона, именно поэтому ни единому твоему слову верить нельзя. Извини. Чтобы лишний раз привлечь к себе внимание, ты наплетешь что угодно, и у нас будут неприятности.

– Если бы ты меня хоть выслушал…

– А зачем? Ну подумай сама, зачем мне тебя слушать? Я доверяю только следствию и суду, то есть закону и правопорядку. Вот если бы был повторный процесс, если бы ко мне поступила официальная информация из полиции, а так… почему я должен тебе доверять? Все, что ты говоришь, несерьезно. Тем более что нашим читателям дело Каюнова уже не интересно. И газета не собирается возвращаться к этой теме.

– Господи, да при чем тут это? Я провела следствие сама! Да его почти не надо было проводить, чтобы понять – официальное расследование даже не велось! Я нашла доказательства, что Андрей невиновен. Все было подстроено – я легко могу это доказать! И знаю имя настоящего убийцы! Это, наконец, дело справедливости, чтобы Андрей был освобожден из тюрьмы.

– Ну я, допустим, так не считаю! И потом – кто ты такая, чтобы проводить следствие и рассуждать о каких-то доказательствах и убийцах! У тебя ведь нет юридического образования! Ты не относишься к полиции. Принеси справку о том, что ты имеешь юридическое образование или работаешь в полиции…

– Помнится, в марте за статью обо мне тебе очень хорошо заплатили и никаких справок не требовалось.

– Но это же совсем другое дело! Существуют такие понятия, как шоу-бизнес, пиар, реклама. Я рекламировал телезвезду. А сейчас ты кто? Никто. Увы, в жизни такое случается часто. Ты больше не звезда. И за сумму, даже втрое большую той, я не стал бы связываться со статьей о твоем муже. Ну какой нормальный журналист станет с таким связываться?

– Но я же могу доказать, что Андрей не убийца!

– Бред! Буря в стакане воды! Я уже сказал тебе все. Мне кажется, разговор закончен.

– Значит, ты категорически отказываешься мне помочь?

– Несомненно, отказываюсь.

Громко хлопнула дверью.

Небо над городом было свинцово-серым. В половине одиннадцатого ночи Лидка открыла дверь своей квартиры – ни единого слова, и вновь была ночь на коротком матрасе, воняющем собачьей мочой.

Следующее утро застало меня в той же самой приемной. Лицо секретаря хранило следы злобы, а прическа была посыпана перхотью. В кабинет я вошла третьей. Уродливый краснорожий Петр Егорович, сидя за огромным письменным столом, казался чем-то больши́м и бетонным. Застегнутый бюрократический пиджак придавал ему столько значительности, что казалось невероятным, что вчера подобная чугунная глыба в коридоре пыталась меня обнять.

На бюрократов у меня была выработана устойчивая аллергия. В кабинете начальства я могла сорваться и наговорить такого, за что еще пятнадцать лет назад чудом не получила реальный срок. Поэтому избегала посещения таких заведений.

– Слушаю вас.

Я села к столу (хотя сесть мне не предложили) и принялась говорить – эту речь я отрепетировала в поезде за те бесконечные сутки. А когда все было готово, выучила ее наизусть. Честное слово, это был великолепный образчик краткости и официальной точности. Без личных комментариев я перечисляла наиболее существенные вещи и заканчивала просьбой о повторном пересмотре дела.

По лицу Петра Егоровича я поняла, что с первого раза смысл до него не дошел, поэтому мне пришлось повторить все и во второй, и даже в третий раз (одно слово – начальство!). Знаете, о чем он спросил после моей речи?

– У вас есть справка о состоянии здоровья?

Я растерялась – справки у меня не было. Но потом, взяв себя в руки, ответила, что здоровые люди справки от психиатра с собой не носят. На что он привел потрясающий аргумент:

– Но я же не требую у вас справку от психиатра, я прошу справку о состоянии вашего здоровья.

– ?!

– Вы же говорите, что были ранены, – пояснил он. – Значит, вполне вероятно, что вы не самостоятельно собрали эти факты.

Теперь уже я ничего не понимала. Гордясь своим интеллектуальным превосходством, он продолжил растолковывать мне:

– Справка бы показала, что по состоянию здоровья вы вполне могли посетить те места и поговорить с людьми о деле вашего мужа. Ну ладно, – благосклонно опустил он тему справки. – А юридическое образование у вас есть?

– Я закончила ГТЭИ.

– Тогда почему вы считаете, что собранные вами свидетельства имеют юридическую основу?

Довод был, с его точки зрения, убедительнейший. Я еще раз объяснила, что прошу провести повторное следствие на основе собранных мной фактов – фактов, а не домыслов! – с тем чтобы начать пересмотр дела в суде.

Мы говорили подобным образом минут сорок, после чего мне соизволили сообщить, что это ведомство уголовными делами не занимается. Он сообщил мне адрес очередной высокой инстанции.

На следующее утро я пошла туда. Так прошло несколько дней. Ни одно из ведомств, в которые я попадала, не занималось уголовными делами. Словно мячик, меня отфутболивали от одного бюрократа к другому, а время шло, и с каждым вечером Лида все неохотнее открывала мне дверь.

Постепенно я стала терять надежду. Ночами мне снились длинные коридоры и переполненные приемные официальных инстанций. Чугунные морды высоких начальников плясали вокруг меня в хороводе. Я рвалась сквозь их круг и не могла избавиться от ощущения, что весь земной шар обрушился на мои плечи. Под конец я попала в самый высокий кабинет, ведающий исключительно серьезными делами. Наверное, от этих дел лицо сидящего передо мной чиновника приобрело особую жестокость. На своем месте он был единственным господином и богом и прекрасно осознавал это.

Утром, когда я уже выходила из квартиры, Лидка поймала меня в дверях:

– Значит, так. Эта ночь будет последней, которую ты проведешь в моем доме. Мне больше нет резона держать тебя здесь даже в качестве прислуги. Поэтому завтра с утра можешь выметаться к чертовой матери куда угодно – здесь ноги твоей больше не будет! Понятно?

Я догадывалась об этом – уже несколько раз Лидка делала мне подобные намеки.

У чиновника, сидящего передо мной, были седые волосы и свирепый взгляд, а покрасневшие веки придавали ему сходство с бешеным кроликом.

В который раз я изложила свое дело вслух. После моих слов в воздухе повисла тишина.

– Думаю, вам можно будет помочь. Думаю, повторного пересмотра добиться можно, – наконец вымолвил он.

Мне захотелось кричать – подобного я не ожидала. Еще немного – и я бросилась бы целовать его ноги.

– О подробностях мы поговорим на моей даче.

Ледяной, отрезвляющий яд.

– На какой даче? – переспросила я, не зная, что сказать.

– На моей. – Он встал из-за стола подошел и наклонился над моим стулом. – А ты что же думаешь? Не понимаешь, что я единственный, от кого зависит – отпустят твоего муженька или нет, а? Денег с тебя я не требую – у тебя их нет, это видно. Подходящих знакомств – тем более. Таким, как ты, не помогают. Такие, как ты, должны сидеть в своей щели и не высовываться. Но ты молодая, красивая и в моем вкусе. Придется платить. Так что решай… – Заложив руки за спину, он гордым шагом пошел снова за свой стол. – Молчишь? Сейчас я вызову своего шофера, он тебя проводит, подождешь в машине.

А потом все произошло быстро, я даже растерялась. Кажется, резко дернулась моя рука, кажется, он отпрянул назад, и на его щеке заалело, запламенело ярко-красное пятно.

– Что ж, – сказал он, – надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась.

Мрамор лестницы аккомпанировал мне вслед его словами: «Надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась». Это был конец. Помню скрип снега под ногами. Помню боль, словно сердце мое резанули ржавым ножом. Помню, как, приближаясь к метро и вдыхая неповторимый запах подземки, сказала себе: «Сейчас я брошусь под поезд». Я вошла внутрь именно с этой целью. Смерть была черной дырой в цветущем и ярком мире. Я готовилась стать черной дырой.

Приближались яркие огни вагона, от ветра зашевелились волосы на голове. Я отпрянула от края платформы в самый последний момент. Даже умереть я не могла… Что мне стоило переспать с этим подонком? Ничего – кроме человеческого достоинства. «Надеюсь, ты попрощалась…» Я горько плакала в подземном переходе, стоя у мраморной темной стены. Плакала, не пытаясь скрыть слез. Сначала, как в детстве, пыталась размазать их по лицу кулаком, но соленая жидкость скатывалась за рукава куртки, и я перестала замечать их совсем.

– Девушка, кто вас обидел?

Мужское лицо, внимательный взгляд карих глаз…

Его фигуру я заметила еще несколько минут назад. Этот тип наблюдал за мной, держа руки в карманах кожаной куртки.

Расплывшаяся развратная морда. Неужели никогда-никогда мне не суждено избавиться от обилия потных, похотливых рук, от грязных прикосновений, калечащих мою душу! Я рождена женщиной, а значит, с рождения носила на себе проклятие.

– Девушка, я могу вам чем-то помочь? – спрашивает.

– Нет! Нечего за мной ходить…

– Девушка, и все-таки…

– Я сейчас закричу! Или брошусь под поезд! Я…

Боль становилась сильнее, мне стало нечем дышать, кажется, я протягивала руку к какому-то свету… В глазах стало темно, я пыталась что-то сказать, но не могла… Расплывались радужными кругами огоньки ламп. Расплывалось все вокруг в этом мире. Только боль оставалась со мной (навсегда?). Я хотела это сказать! Я хотела сказать, что ничего не вижу, не помню, не чувствую… Лампы кружились в хороводе, вместо рук сжимая друг друга вырванными электрическими проводами… Боль… Соленая жидкость слез…

Очнулась я от резкого запаха камфары. Открыла глаза и увидела неясные очертания фигуры в белом халате. И сзади – еще одной, темной. Постепенно четкость зрения вернулась ко мне, и я разглядела, что лежу на кровати в какой-то комнате, рядом, на стуле висит моя куртка. Я в джинсах и свитере, один рукав задран до плеча, а надо мной склонились двое мужчин, один из них – врач.

– Ну вот, видите, она приходит в себя. Опасность миновала, – сказал тот, кто был в белом халате.

Второй тихо задал какой-то вопрос, и врач ответил:

– У нее больное сердце, ей нельзя испытывать сильное нервное напряжение. Я сделал укол, ничего страшного уже нет, но желательно, чтобы несколько часов она не вставала. Испытала сильный нервный шок – это очевидно.

Врач куда-то ушел, второй остался.

– Где я?

– Не волнуйтесь, вы у меня дома.

Я узнала того типа, который приставал ко мне в метро. Гнев и возмущение сдавили меня с новой силой.

– Ах, это ты, мразь… Ты воспользовался тем, что мне плохо… Что ты со мной сделал?!

Я начала истерически кричать и рваться с места так, что ему приходилось удерживать меня, прикладывая всю свою силу.

– Танечка, успокойтесь, я сейчас все объясню!

– Откуда вы знаете мое имя?!

– Я вас знаю. Вы – Татьяна Каюнова. Не волнуйтесь. Я журналист, работаю в одной газете с Китиным. Мой кабинет находится рядом. Несколько дней назад столкнулся с вами, когда вы выходили из его кабинета в редакции. Вы были очень взволнованы и меня не заметили. А я сразу вас узнал.

Он отпустил мои руки.

– Вы подумали, что там, в метро, я к вам клеюсь? Но я просто хотел с вами поговорить. Когда вы выбежали от Китина, я зашел к нему и спросил, по какому вопросу вы приходили. Он сказал, мол, помешалась на реабилитации своего мужа. А дело Каюнова я знаю в подробностях, потому что писал об этом несколько статей. Поэтому спросил Китина, почему он не направил вас ко мне, ведь я занимался процессом вашего мужа, а не он. Китин ответил, что не захотел связываться. Тогда я решил проследить за вами. Вычислил, куда примерно вы пойдете, и наконец вас нашел. А в метро хотел представиться и поговорить лично, да, видимо, выбрал совершенно неудачный тон. Простите меня, пожалуйста. Я поначалу не заметил, что вы плачете, а потом вы потеряли сознание. Я отнес вас в свою квартиру, благо, живу через два дома от метро. Вызвал скорую. Вот и вся история. А теперь успокойтесь – вы в полной безопасности.

Он показал мне редакционное удостоверение.

– Доктор сказал, что вы должны лежать. Вот и лежите. Скажите, как я могу предупредить ваших друзей, чтобы они не беспокоились о вас?

– Друзей у меня нет. У меня никого нет – ни здесь, ни в Н.

– А где вы остановились?

– Нигде.

– Вам некуда идти?

– Некуда.

– Тогда останетесь у меня. Не волнуйтесь, вы в полнейшей безопасности. Расскажите мне все – я обещаю вам свою помощь.

Не знаю, что подействовало на меня так сильно. Может, его мягкий голос или успокаивающий взгляд карих глаз. Может, мысль, что, если я умру (мне казалось, я уже испытала смерть), ни один человек не будет знать правду. Короче, я рассказала ему все, не утаив ни малейшей подробности. Показала содержимое сумки с доказательствами.

– Пересмотр дела будет, – сказал он твердо. – Я этого добьюсь. Ваш муж выйдет из тюрьмы. А этого высокопоставленного подонка мы поставим на место. И убийца будет наказан.

Он написал статью обо всем – такую, как я и хотела. Статья называлась «Право на справедливость». Не было, наверное, ни одного сайта, ни одного СМИ, которые бы не перепечатали ее. Игорь (так звали моего нового друга) обратился в общественные организации, телеканалы. Те обещали помочь, но не сделали ничего. Ответной реакцией на этот материал было полное молчание всех официальных инстанций.