Текст книги "Без суда и следствия"

Глава 6

Я ненавидела Юлю до такой степени, что мне хотелось ее убить. Конечно, ненависть – ужасное чувство, но что еще я могла чувствовать, когда меня так откровенно, открыто выставили просто смешной дурой. «Начал приставать… Если я не буду с ним спать…» Ах ты ж пьяная сучка! Была его любовницей все время, пока работала в фирме! Шлюха! Вернувшись домой, я швырнула папку с документами ей в лицо и не разговаривала дней пять.

О беседе с этим типом я давно забыла. Конечно же, я не поверила ни единому его слову. Это было просто смешно! Нелепо настолько, что даже воскрешать в памяти разговор с ним казалось мне безумием. Какой, к чертовой матери, телеканал! Какой идиот допустит меня к этому пирогу? Все же ясно – своя компания, где все уже поделено.

В общем, я забыла об этом типе, о телеканале, о его предложениях и целые дни занималась только тем, что не могла простить Юлю. До тех пор, пока не открыла ленту новостей на одном из сайтов. Совершенно случайно.

Обычно я никогда не читала новости. А тут внимание мое привлек заголовок-конкурс на телезвезду. Открыла, и мои глаза уткнулись в текст: «Приглашаются девушки и женщины в возрасте от 17 до 28 лет для участия в конкурсе дикторов-телеведущих для работы на «Городском канале». Желающие должны прислать заявку и свою фотографию по электронному адресу либо зарегистрироваться на сайте телеканала…»

Когда выходишь на тропу войны, почему-то на тебя сразу же сваливается все то, чего ты не ждешь. Но ты ведь в боевой раскраске одного из индейских племен! Я зарегистрировалась на сайте. Через полторы недели мне перезвонили: «Для участия в конкурсе вы приглашаетесь такого-то числа в 11 часов по адресу… комната 448, четвертый этаж. При себе необходимо иметь паспорт».

«Ну вот, вляпалась», – было первой мыслью. А второй – «Ну, и при чем тут этот гад?»

К этому времени я стала забывать, что у меня есть муж. Ни Юльке, ни Андрею я не собиралась говорить ни слова. Сталкиваясь с Андреем лицом к лицу в тесной квартире, я в удивлении широко раскрывала глаза и словно спрашивала: «Это еще что?» Накануне конкурса я распсиховалась, выбирая платье. Расшвыривала тряпки из шкафа по всей квартире так, что даже Андрей нарушил обет молчания.

– Ты с ума сошла, да? – ласковым таким тоном спросил Андрюша.

Я посоветовала ему убираться к черту, а потом популярным нелитературным языком объяснила, куда именно и зачем он должен пойти.

– Ты что, собираешься в Букингемский дворец?

– Нет, в Версаль!

– А зачем тебе платье?

– Чтобы положить в сумку, с которой пойду на прием, неужели не понятно?

– Ну и дура!

– Да пошел ты!..

Конечно, так разговаривать с мужем было нехорошо, и он очень даже обиделся. Но, с другой стороны, зачем мне вообще муж, если передо мной открывалось такое шикарное, восхитительное будущее?

Я толкнула дверь под номером 448 и попала в большую длинную комнату с низким потолком и двумя крошечными, неказисто прилепленными окошечками. Было еще достаточно рано. По случаю плохой погоды – дождя – горели лампы. Комната была наполнена девушками и молодыми женщинами.

Возле одной из стен стояли стулья. Я села с краю в этом ряду и стала наблюдать за толпой. Вскоре заметила особое скопление людей в правом углу. Подошла поближе – женщины толпились возле стола, за которым сидел мужчина средних лет и их записывал. Я заняла очередь и через несколько минут протянула ему свой паспорт и вызов. Он взял их с ничего не выражающим лицом, но, как только прочитал фамилию, сразу же с удивлением поднял глаза:

– Вы Каюнова?

– Да.

– Хм… А вы знакомы с условиями конкурса?

– Нет.

– Ну ничего. Ваш номер в списке – шестнадцатый.

Через полчаса регистрация закончилась. Мужчина вышел на середину комнаты и жестом призвал к молчанию.

– Дорогие девушки, нам очень приятно, что вы так горячо откликнулись на наш призыв. Конкурс заключается в следующем: из всех претенденток будет выбрана только одна девушка. Ей будет предоставлена работа на телеканале. Выбирать мы станем по результатам съемок. Каждая из вас получит уведомление о решении комиссии. В будущей ведущей нам требуется естественность, умение себя держать в любой ситуации. Съемки начнутся прямо сейчас. Сегодня пройдут первые сто претенденток, завтра – тоже сто, послезавтра – все остальные. Каждая из вас получит маленькое рекламное объявление и отрывок незнакомого текста – вы должны прочитать его перед включенной камерой без подготовки, при этом уложиться в минуту. Сначала вы будете читать текст, затем – рекламное объявление, и все это без подготовки. Надеюсь, с заданием вы справитесь. А теперь я хочу пожелать вам удачи и еще раз поблагодарить за проявленное внимание. Я прошу остаться здесь номера с 1 по 100, остальные могут быть свободны до завтра. Заходить по десять человек.

Бóльшая часть народу ушла. После того как возня закончилась, на середину вышла женщина в очках и попросила следовать за ней номера с 1-го по 10-й. Чтобы успокоиться, я сунула в рот мятную конфетку, предусмотрительно захваченную из дому. Через десять минут вышли девушки с озабоченными и растерянными лицами. Право же, среди них я не разглядела ни одного радостного, светлого лица. Я входила в следующую партию и должна была сниматься шестой.

Очутилась в комнате без окон, полностью обитой черной материей и ярко освещенной огромными лампами, стоящими посредине и возле стен. Высокие штативы доходили почти до потолка, и все вокруг было залито плотными потоками ослепительного света. Напротив двери в комнате стоял стол, возле стола – кресло, куча проводов на полу, а перед столом – камера на тонких ножках. Возле нее суетился толстенький оператор в наушниках. Вдоль стен стояли стулья. Все сели. Возле камеры, чуть сбоку, находился стол, за которым сидели женщина в очках, мужчина, проводивший регистрацию, и еще неизвестный мне тип с сальным выражением лица. Два огромных штатива заливали пустое кресло ослепительным светом. Женщина в очках называла номера и выдавала тексты. Девушка под номером 11 зажмурилась, закашлялась, начала слишком тихим голосом и не уложилась в минуту, даже не успела прочитать вырезку с рекламой.

– Номер 16!

Я взяла два картонных листа с наклеенными газетными вырезками. Когда я опустилась в кресло, поток света попал мне в глаза. Я загородилась рукой, прогоняя болезненное наваждение, а потом просто принялась представлять, что нахожусь летом на пляже и смотрю на солнце. Я могла долго смотреть на солнце не жмурясь. Текст был идиотский – про мальчика, дружившего с дворнягой. Я уставилась в камеру.

– Начинайте!

Над черным глазом камеры зажглась красная точка. Текст я прочитала быстро, не забывая улыбнуться в нужных местах. Реклама была еще более идиотской – про банк, «который придаст вам уверенность в будущем!». Я произнесла текст рекламы с выражением, заставляющим верить в мою правоту только дебилов. Это было очень странно и нелепо, но я уложилась в минуту.

Когда я вышла на улицу, покинув здание телецентра, дождь уже закончился. Я решила пройти несколько остановок пешком – мокрый зонтик неприятно бил по ногам. Но я улыбалась, и прохожие оглядывались мне вслед.

Первый съемочный день не помню. За три месяца подготовки перед выходом в эфир из меня сделали настоящую куклу. Отполированную, уродливую и глупую. Когда меня оформили на работу в «Городской канал», я чувствовала только необыкновенную гордость. Не знаю почему, но мне захотелось рассказать Андрею обо всем – именно в мастерской. Спускаясь по стертым ступенькам подвала, я испытывала ностальгию о том, чего нельзя вернуть, – о несбывшихся надеждах, мечтах, родившихся именно здесь, а потом жестоко и тяжело разбившихся одна за другой.

– Ты? – Глаза Андрея выражали бесконечное удивление. Только удивление – и ничего больше.

– Да, это я. Знаю, не ждал.

– А с чего вдруг мне нужно было тебя ждать?

– Нет, конечно. Просто я захотела прийти именно сюда.

– Что ж, раз пришла – садись.

Я опустилась на кровать, и мне захотелось, чтобы на грязном полу были видны отпечатки сотен крысиных лап…

– Андрей, нам нужно поговорить.

– Ты так считаешь?

– Да.

– Может, лучше дома?

– Нет, здесь.

– Ну говори.

– Я хочу тебе рассказать… Прости меня, пожалуйста!

– За что?

– Я виновата перед тобой.

– В чем?

– Андрей, прекрати, ты и сам все знаешь. Я вела себя отвратительно, мерзко, я… Прости меня, пожалуйста.

– Это лишнее.

– Я заблудилась в своей жизни. Мне было больно, а ты не хотел замечать мою боль.

– Ты действительно так думаешь?

– Если я не права – прости меня. Еще раз. Это все прошло, понимаешь?

– Нет.

– Я устроилась на работу.

– Куда же?

Захлебываясь словами, я рассказала ему все (опустив часть рассказа про то, как именно и с чьей помощью я попала на телеканал. Андрей бы этого не понял). Он был рад за меня, и я поняла, что мир наконец установлен.

Юлька же прокомментировала мою работу так:

– Ты всегда была авантюристкой и скрытной неформалкой. Но я за тебя рада!

Теперь несколько слов о Димке и о моем шефе.

Димка работал режиссером. Красивый черноволосый парень 27 лет, холостой, страшный бабник (кажется, я была первой, на ком он обжегся). Страдал диким самомнением – не мог просто так снести отказ от женщины, любящей своего законного супруга. Короче, слишком темпераментный для того, чтобы разглядеть существующие границы, и слишком влюбленный в себя, чтобы остановиться вовремя.

Филипп Евгеньевич – директор четвертого канала. 52 года, женат, двое детей и одна внучка, злой на моего мужа только потому, что он муж. Личность неприятная, выражение лица сальное. Большой друг Юлькиного любовника, устроившего меня на работу. В самом начале, как только я пришла оформлять бумаги на работу, он завел меня в кабинет и сказал:

– Вы одна из самых красивых женщин, которых я только знал. Вы, Татьяна Каюнова, принесете каналу славу и деньги.

– Спасибо, я польщена.

– Ну что вы! Вы очень красивы, это правда. Только жаль, что замужем. Замужество может основательно подпортить вашу карьеру. Не хотите ли бросить супруга, пока не поздно?

– Нет! К чему этот разговор?

– Что ж, если не хотите, тут уж ничего не поделаешь. Только мне жаль вашего мужа.

– Почему же?

– Потому что красивые жены не приносят своим мужьям ничего, кроме огорчений и настоящих несчастий. Особенно если муж знаменит так, как ваш. Особенно если у жены будет блестящая, затмевающая все карьера. Красивые женщины всегда и всем приносят только несчастье. Запомните это!

Я подумала: «Чушь собачья!»

С тех пор прошло ровно семь лет.

Глава 7

Помню пустоту. Болезнь словно сковала мое тело тяжелыми цепями. Все обрывки прежней (словно никогда и не принадлежавшей мне) жизни, как лоскутное одеяло, рвались и исчезали за спиной… Оставалось только одно. Только распятое в пустоте лицо и слова: «Я виновен… я совершил эти убийства…»

Вот он входит в подвал. На губах – полусумасшедшая улыбка. Он идет для того, чтобы убить… раскрывает портфель… детские глаза… он… самый мягкий и нежный, не обидевший даже мухи…

Яркие картины разрывали в клочья мое воображение, и в замолкнувшей квартире я умирала от пустоты, волей рока оказавшись женой убийцы. Ничто во мне больше не протестовало против этих слов, и, как страшный призрак слоняясь в ледяной пустоте четырех стен, я говорила про себя: жена убийцы. И принимала это как данность. Как божью волю. Как непреложный факт, ниспосланный мне судьбой. И мне казалось, что я умру. Через три месяца. После того, как Андрея увезут к месту отбытия заключения.

Кроме Юли и Роберта, никто больше не приходил и не звонил. Все старательно избегали моей зачумленной двери. После того как прошение о помиловании, пройдя все верховные инстанции, было отклонено самим президентом, для меня больше не существовало надежды. Роберт исчез сразу же, как только в прокуратуру пришел ответ. Я уже не представляла для него интереса. Он давным-давно получил причитавшиеся ему по бандитскому соглашению деньги. Если б я имела здоровье и силы, я еще могла бы протестовать… Но я медленно умирала в пустоте, и у меня не было ни желания, ни сил отбивать обратно обманом полученные им мои сбережения. Мокрая осень уныло стучала в окна. В угасающем свете холодного солнца раскачивались на промозглом ветру уже по-зимнему голые ветки…

В тот день я впервые, встав с постели и не зная, чем себя занять, просто пошла по комнатам, не понимая, что делать – тихо биться лбом о стену или закричать, заорать нечеловечески – во весь голос…

Юля позвонила днем, где-то после полудня. Еще не подняв трубку, я уже знала, что это моя сестра… Кроме нее, некому было звонить.

– Как ты сегодня? Есть новости?

– Наступила осень.

– Послушай… Я не знаю, как тебе сказать… У меня есть для тебя кое-что… Ну, я нашла некоторые вещи… В старой дорожной сумке, в которую сваливаю ненужное старье… Думаю, тебе интересно будет посмотреть.

– Меня не интересует твое барахло.

– Но это связано с Андреем.

С Андреем. Что-то больно оборвалось в моей груди. И, непонятно почему, жалостливым голосом я сказала:

– Юля… ты можешь сейчас приехать?

– Нет. – В тоне сестры был металл (по желанию она умела и быть, и прикидываться очень сильной и строгой). – Нет. Ты сейчас оденешься, выползешь из своей норы и сама приедешь ко мне. Тебе слишком мало лет, чтобы хоронить себя заживо.

– Врач запретил выходить.

– Плевать! То, что я покажу, лучше любых врачей поможет тебе выздороветь.

– Я не понимаю.

– Я объясню. Когда ты увидишь… кое-что, ты поймешь, что твой муж всегда был подонком и убийцей.

– Нет смысла продолжать этот разговор.

– Есть смысл! Сейчас же приезжай ко мне, и сама все увидишь.

– Я больше не вожу машину. Я боюсь садиться за руль.

– Возьмешь такси.

– У меня нет денег.

– Доедешь на трамвае.

– Я не могу.

– Разве тебя не интересуют личные вещи Андрея?

Я вздохнула. В конце концов…

– Насколько я помню, у тебя не может храниться никаких его личных вещей. Все они находятся здесь, в этой квартире.

– Говорить об этом по телефону – все равно что толочь воду в ступе. Немедленно приезжай, сама все увидишь!

Очень медленно я натягивала на себя вещи, безумно боясь подойти к зеркалу. Я страшилась увидеть свое лицо. Мне казалось, меня уже нет и в пространстве холодного зеркального отражения будут плясать лишь бесформенные темные тени. Я шла вдоль пустоты, принявшей силуэты знакомых до боли улиц, и думала, как странен и глуп этот разговор. «Твой муж всегда был подонком и убийцей…» В глазах общества – да, но не в моих. В моих он был прежним Андреем. Человеком, которого я любила…

Юля открыла дверь сразу. В гостиной на журнальном столике лежала исписанная стопка бумаги.

– Вот, – она протянула ее мне, – возьми.

– Что это?

– Кстати, забыла тебе сказать – звонил Роберт.

– Зачем?

– Сказал, что Андрея перевели в другую тюрьму. Я чуть не ляпнула про эти письма… А еще признался, что его мучает совесть. Говорит, что как только вспоминает тебя, так сразу начинает сомневаться в том, что Андрей совершил эти убийства.

– А при чем тут письма?

– Сама все увидишь.

Эту фразу она повторила уже в который раз, и мне захотелось от нее взвыть!

Я сочла за лучшее сократить визит до минимума. Поскорее бы оказаться в своей квартире. Дома. Господи, неужели еще мог существовать для меня дом?!

Юля успела остановить меня возле самой двери.

– Ты уже собрала его вещи? Нужно собрать все его вещи в коробки и как можно скорее избавиться от них. Знаешь, есть такие благотворительные фонды, где принимают одежду для бедных. Или просто выбрось на свалку – тут же соберется куча бомжей… Разберут моментально. Вот увидишь.

Я не сразу поняла, о чем она говорит. Не могла понять потому, что никогда не представляла свою жизнь без Андрея.

– Избавиться от его вещей? Но зачем?

– Неужели ты не понимаешь, что он уже никогда не вернется?

Это было почти как в зале суда. Там, где кричала отраженная в деревянной перегородке обезумевшая от горя страшная женщина. Я схватила Юлю за плечи, начала трясти и орать:

– Он не умер! Слышишь ты меня?! Он не уме-е-ер!!!

Отрывая мои руки, она тоже повысила голос:

– Но это все равно как умер! Он никогда не выйдет из тюрьмы. Ты понимаешь – НИКОГДА! Его нет. Его больше не существует.

Я кричала какие-то ничего не значащие слова, и едкие, раскаленные слезы текли по лицу, вызывая такую боль, будто сдирали заживо кожу…

Потом я провалилась в темную пустоту и очнулась только на знакомом диване. Этот диван когда-то очень давно стоял в нашей комнате. И мы с Андреем занимались на нем любовью.

Рядом стояла Юля и злобно тыкала мне в лицо стакан воды:

– Пей! Пей и скорее читай то, что писал этот подонок.

Он что-то писал? Я окинула взглядом комнату. На журнальном столике лежала та же самая бумажная стопка.

– Я решила сделать генеральную уборку в квартире и полезла в кладовку. Там, в сумке, и нашла эти письма. Я не знаю, кто их туда положил. Я лично их туда не клала. Это были письма, написанные рукой Андрея, но без имени и без адресов. Я просто узнала его почерк. Я чуть не упала в обморок, когда прочла. Андрей признавался в каком-то убийстве… Вот я и решила, что нужно рассказать об этом тебе. Может, тогда ты поймешь, что связала свою жизнь с убийцей.

– Собачья чушь! – Я отвернулась. Была не намерена поднимать ни листа из этой стопки.

– Хорошо, тогда слушай.

Нагнувшись к столику, Юлька достала какой-то листок.

«Моя милая, нежная девочка! Сегодня, блуждая по городу, я вдруг вспомнил, что не видел тебя уже сорок восемь часов. И острая волна боли подступила к моему горлу. Мое бесценное сокровище… Ты даже представить не можешь, что постоянно находишься рядом со мной. Не существует места и времени, чтобы я тебя не вспомнил. Я постоянно вспоминаю твои глаза, твою улыбку, твою нежную грудь, крепко обнимающие меня руки, твои похожие на солнце волосы… Стоит закрыть глаза, и я слышу шум прибоя, слышу, как волны бьются о гальку пляжа, а я ласкаю твое податливое, горячее тело… И через несколько секунд наша страсть будет напоминать море…»

– Ну как? – уперла сестра в меня глаза-буравчики.

Я сидела на диване, широко раскрытыми глазами ловя отражение Юли на полированном журнальном столике. Я еще не понимала, что произошло, но это было похоже, как будто из меня выкачали весь воздух и, задыхаясь, я сжимаюсь все больше и больше, пытаясь понять, почему вдруг перестал поступать в мои легкие кислород.

– Очевидно, это письмо Андрея к любовнице. У него была любовница, и, как видишь, он ей писал.

Я выхватила из ее рук листок бумаги. «Моя милая, нежная девочка…» Не оставалось сомнений – каждая из этих букв была написана его рукой. Боль вспыхнула резко, словно ядерный взрыв, и я ослепла от одного только ощущения пришедшей вместе с болью тоски… Юля стояла, держа пачку оставшихся писем, всем своим видом выражая неприкрытое торжество. И злобно улыбалась тонкими, сухо сжатыми в этой страшной улыбке губами. А я, кажется, выла.

– Возьми, почитай. История простая как мир. Очевидно, у твоего муженька была любовница, какая-то девчонка. Он с ней за твоей спиной бурно трахался и даже возил к морю. А потом ты устроилась на телеканал, начала зарабатывать неплохие бабки, и он понял, что ему будет очень невыгодно бросить тебя на этом прибыльном этапе. И тогда он ее пришил, чтобы ты ничего не узнала и чтобы он полностью успокоился, псих несчастный!

Несмотря на то, что я ничего не соображала от боли, до меня все-таки дошел смысл ее слов. Я переспросила:

– Что он сделал?

– Я сказала: убил ее! Твой муж ее убил, – пояснила она с ударением на каждом слове. – И до сих пор никто об этом не знает.

– Что ты такое дикое несешь! Кто кого убил?

– Глухая дура! Разумеется, твой муж убил свою любовницу!

– Это ты дура! Андрей находится в тюрьме, и он оттуда не выйдет, как ты сказала, но он никого не убивал! Он не убивал Диму! Не убивал других детей! Он невиновен!

– А причем тут дети? Разве речь о них? Он убил свою любовницу, когда никаких детей еще не было в проекте. А тот, кто убил один раз, уже ни перед чем не остановится.

– Я не понимаю…

– Я тоже – раньше, но теперь поняла. Твой муж больной. У него существует потребность убивать. Он убил эту женщину, и так, что никто даже не догадался, что это было убийство!

– У тебя бред.

– Тогда слушай дальше.

Порывшись в куче бумажек, она снова извлекла на поверхность какой-то листок. И начала читать – твердым и уверенным голосом:

«Я предупреждаю в последний раз: если ты не прекратишь, я тебя уничтожу. И мне плевать, что доказательством моей вины будет служить это письмо. Я не боюсь тюрьмы – у меня достаточно денег, чтобы выбраться оттуда. Я хочу избавить от потрясающей гадины не только себя, но и весь остальной мир. Я тебя убью и сделаю это так, что никто не сумеет доказать, что я виновен. Если ты не понимаешь человеческих слов, я тебя убью, и тогда ты точно оставишь меня в покое. Я тебя просил. Я тебя умолял. Я давал тебе деньги. Я почти молил не доводить до крайности эту ситуацию. И что ты сделала? Ты не попыталась даже просто понять. Если ты думаешь, что я испугаюсь, то я спешу сообщить: я не остановлюсь перед убийством. Я тебя убью. Это все, что ты от меня услышишь».

По мере того как Юля читала письмо, я все внимательнее и внимательнее вслушивалась в содержание.

После этого у меня возникла одна мысль. И я поспешила высказать ее вслух:

– Не существует человека, который хотя бы один-единственный раз в жизни не угрожал кого-то убить. В пылу гнева, в ссоре, подчиняясь своей вспыльчивости, мы часто орем: «Я тебя к чертовой матери убью!» В мире нет человека, который в пылу агрессии не проорал бы свое «я убью тебя» соседям, друзьям, коллегам, супругам или даже родителям. Но это не значит, что он сейчас же пойдет и всех их убьет. Как правило, человек, говорящий такое, не способен по-настоящему совершить убийство.

Юлька прищурилась:

– Да что ты знаешь об этом? Ты о таких вещах даже понятия не имеешь! Разве ты догадывалась, что вышла замуж за сумасшедшего? И разве ты знала, что столько лет бок о бок с тобой живет полный псих?

– Если он угрожал ее убить в письме, значит, он ее разлюбил и бросил. И предпочел остаться со мной. Что уже характеризует его с лучшей стороны.

– Ты его оправдываешь? – обалдела моя сестра.

– А почему бы и нет? Не существует мужчины, который хотя бы раз в жизни не сходил на сторону. Но большинство после этого возвращаются к своим женам. Так в чем же его винить?

– Но он ее не бросил – он ее убил!

– Это доказать невозможно.

– И снова пальцем в небо! О доказательствах он позаботился лично.

– Да неужели? Ему мало трех убийств, за которые его осудили? Ему нужно больше?

– Слушай дальше.

«Сегодня я убил человека. Если когда-то этот листок попадет в чужие руки, мне уже не будет смысла скрывать, что я убийца. Я пишу для того, чтобы оправдаться перед собственной совестью. Это письмо мертвецу, которое не будет отправлено никогда. Сегодня я чувствую страшный ком в горле. Если кто-то когда-то спросит… Чтобы исправить ошибку, обычно совершают еще большую. Я сделал все это только потому, что… В своей жизни я любил одну-единственную женщину. Кроме нее, для меня во всем мире никого больше не существовало. И как страшно для нее будет узнать, что человек, проживший рядом с ней несколько лет, подлец и убийца! Я не жалею ни о чем. Знаю: если вдруг все станет известно, Татьяна, единственная и любимая моя женщина, все простит и поймет. Я предпочел бы умереть, только бы не выглядеть в ее глазах тем, кем я есть, – убийцей и подонком. Но, впрочем, я ни о чем не жалею. Ни о том, что совершил ошибку, ни о том, что убил. Будь что будет. Я написал все это только потому, что для мужчины невероятно тяжело оставаться наедине с собственной совестью. И каждый раз в дыхании любимой женщины слушать свой приговор, занимаясь с ней любовью…»

– Ну, а на это что скажешь? – прервала чтение Юля.

– В наш век компьютеров, планшетов, Интернета и мобильных телефонов люди очень редко пишут любовные письма от руки. Практически никогда. Но он писал их. Почему?

– Наверное, потому, что он был сдвинутый, как все художники.

– И это последнее признание – оно же более чем странное! Кто же так признается?

– Что ты имеешь в виду?

– Ни деталей, ни подробностей, ни форм, ни способов! Когда убийца решается облегчить свою совесть, он подробно рассказывает – как, где и когда. И кого. А тут нет ничего подобного.

– Ты хочешь сказать, что не он написал эти письма? Но это его почерк!

– Нет, не это. Он написал так потому, что не был уверен!

– Ты заболела?

– Он взял на себя вину за то, чего не совершал. Комплекс вины. У него всю жизнь был комплекс вины. А письма написаны потому, что она жила в другом городе. Иначе все это теряет смысл…