Текст книги "Без суда и следствия"

Глава 8

«Моя милая, нежная девочка…»

Я лежала на полу, уткнувшись лицом в жесткий ковровый ворс и крепко обхватив голову руками. Я не знала, сколько прошло часов. Потеряла способность восприятия времени. На полу возле меня веером из пожелтевшей бумаги разбросаны письма. Вернувшись домой, я внимательно прочитала их все. Писем было штук десять. Вначале я хотела сосчитать их точно. Но я и так делала над собой сверхчеловеческое усилие – уже тем, что позволяла прикасаться этой отраве к моим рукам. Пожелтевшие клочки бумаги обжигали мою кожу, и мне казалось: если я начну их считать, то рассудок не выдержит и я окажусь в чужом, искусственно созданном для самой себя мире… Откуда уже никогда не сумею вернуться назад.

«Моя милая, нежная девочка…»

Существует вполне определенный цвет крови. Но иногда, растворяясь, этот цвет меняет окружающий мир. И ты замечаешь красные, уносящие чью-то жизнь капли в отражении серых домов напротив, в занавесках, в деревьях, в так привычно окружающих предметах, что небо прямо над твоей головой постепенно меняет свой цвет. И превращается в запекшийся сгусток потемневшей от времени крови. Небо цвета грязной крови! Моего цвета. Сколько еще нужно смертей для того, чтобы наконец-то осознать непреложную истину: мы ничего не значим во всем этом мире? Сколько нужно отчаяния для того, чтобы от меня навсегда ушла смерть?

Мне казалось, я живу в каком-то необъяснимом аду, где, стоит случиться одному убийству, тут же следом за ним происходят все новые, новые… Но мне было плевать на них, как, наверное, будет легко наплевать на собственную смерть. Самым важным и самым страшным было другое. То, что в окружающем враждебном и злом мире меня подло и больно предал самый близкий на земле человек. И боль этой утраты посильнее любых человеческих страданий – даже от пролитой крови.

По ночам, застывая в сгустившейся над городом тишине, я прижималась к теплому плечу и, слушая дыхание спящего рядом со мной любимого человека, понимала ясно и отчетливо, что это и есть счастье. Счастье – просто тихонько прижаться к родному плечу и блаженно замереть в кольце обнимающих тебя рук. Самое драгоценное, простое и самое непрочное на земле… Но что-то произошло, и на месте родного плеча осталась только пустота и глубокая саднящая боль, а вместо дыхания спящего любимого – только ветер.

Калечащее открытие: все твои вымученные иллюзии – всего лишь предательство и боль. И за какие-то десять минут весь окружающий мир превращается в кровоточащую глубокую рану…

«Моя милая, нежная девочка…»

Это было самой обыкновенной историей. Я внимательно изучила все письма – до мельчайших подробностей. Первое было самым нежным (именно эти слова ранили меня больнее всего). В остальных страсть постепенно угасала. Где-то к середине в письмах появился равнодушный, холодный тон, после которого сразу пошли угрозы. Они становились все сильнее, все откровеннее – вплоть до предпоследнего письма, где угроза была выражена уже явно. Последовало признание в убийстве.

Постепенно передо мной вырисовывалась какая-то картина. В жизни Андрея появилась женщина, в которую он влюбился и вступил с ней в связь. По всей видимости, эта страсть продлилась недолго. С течением времени она начала ему надоедать, теряя всю свою привлекательность и новизну, пока совсем не угасла. Женщина решила, что, оставив жену, Андрей на ней женится. Делать это он никогда и не собирался. Разобравшись, что она его больше не интересует и он хочет от нее избавиться, она принялась угрожать. Очевидно, вначале он пытался договориться с ней мирным путем, в одном из писем пробовал откупиться от нее деньгами. Но женщина ничего не хотела слушать и не собиралась отступать.

Тогда ему ничего не оставалось, кроме как… пойти на убийство?

Тут мои мысли делали скачок и проваливались в черную космическую дыру. Мое воображение не способно было представить Андрея в роли убийцы. А кроме того – для какой цели ему потребовалось убивать ее? Как, где и когда он это сделал? В письмах ни разу не упоминалось ее имя. А сами письма представляли вырванные из тетрадки листы без конвертов и каких-либо указывающих на адрес получателя надписей. Кто она была? И для чего он ее убил? Может быть, она ждала ребенка? Но не было ни слова, намекающего на это. Тогда зачем? Прожив со мной несколько лет и прекрасно зная мой характер, Андрей должен был понять, что, поплакав и попереживав, я его прощу и не стану отказываться от нашего брака. Даже если бы эта женщина заявилась прямо ко мне и рассказала все об их связи, я не стала бы выгонять Андрея и подавать на развод. Ее признание не разрушило бы нашу семью. Но если все выходит именно так (и Андрей не мог об этом не знать), тогда зачем ее убивать? Для чего? Для какой цели? Пытаясь разобраться, я натыкалась на сплошное белое пятно. Думать об этом было все равно что разгадывать головоломку или играть в шахматы.

Углубляясь все больше и больше в дебри мучающих меня вопросов, я постепенно отрывала свое лицо от ковра. Усевшись, почувствовала, что в глубине моей души становится меньше боли. По одной простой причине: вся эта история была сплошной неувязкой. А если так… Если все лишено смысла и логики, я хочу узнать истину до конца. Я хочу узнать конец так, как узнала начало! У меня достаточно свободного времени, чтобы чем-то себя занять и отвлечься от страшных мыслей. Может быть, разгадка этой истории станет каким-то стимулом, который вырвет меня из оцепенения и из постоянного кольца замкнувшейся вокруг боли. Поднявшись с ковра, я поплелась в ванную (несмотря на то, что мне по-прежнему было больно), чтобы умыться холодной водой. И впервые без страха посмотреть на свое отражение. Черт возьми! Женщина, ради которой идут на убийство (судя по письмам, чтобы не потерять ее уважение), чего-нибудь да стоит! По крайней мере, больше, чем та, которую пришлось убить. Намного больше.

Вернувшись в комнату, я взяла в руки первое письмо – для того чтобы еще раз внимательно вчитаться в его текст. Что-то мне подсказывало, что именно в нем следует искать разгадку.

«Моя милая, нежная девочка! Сегодня, блуждая по городу, я вдруг вспомнил, что не видел тебя уже сорок восемь часов. И острая волна боли подступила к моему горлу…»

Стоп. Зацепка первая. Ключевые слова: «блуждая по городу». На письмах совершенно не было указано время, когда все произошло, – ни чисел, ни месяцев, ни года. Судя по состоянию бумаги (пожелтела), «великая страсть» началась несколько лет назад. Значит, давно, в самом начале нашей семейной жизни, именно в те годы… А из этого следует, что во мне появляется еще больше азарта в точности все узнать. В мире нет женщины, которая не попыталась бы выяснить о своей сопернице все подробности – вплоть до размера ее бюстгальтера. Но большинство женщин делают это для того, чтобы очернить соперницу в глазах мужа. Я же сделаю для того, чтобы понять, почему существование этой женщины вынудило моего мужа пойти на убийство. И действительно ли он его совершил. Способен ли он убить… А когда я это узнаю (когда я узнаю все), это поможет мне в будущем. В чем именно поможет, я боялась думать, даже не могла бы в точности сказать… Но что-то вроде надежды поселилось в тот момент в моей душе. Если – сама себя поправляла я – на поминках уместно это слово: надежда.

Итак, ключевой момент: «блуждая по городу». Дело в том, что Андрей был обладателем новенького красного БМВ (в то время как я предпочитала ездить на белой «тойоте»). Когда у Андрея появились первые деньги (за проданные картины, галереи еще не было), он сразу же купил себе машину (это были синие «жигули») и с тех пор навсегда прекратил блуждать по городу. Потом он постоянно менял машины и вообще разучился ходить пешком. Прогулки по городу (бесцельные блуждания вдоль улиц) были его привычкой в первые годы нашего брака, когда он поступил в училище и мы только-только расписались. Мы были молоды и бедны, жили в Юлиной квартире… Значит, эта связь началась, когда Андрей учился в училище. Это уже кое-что.

Зацепка вторая: сорок восемь часов.

В самом начале я установила, что письма были написаны потому, что женщина жила в другом городе, – значит, эти «сорок восемь часов» говорят о том, что она приезжала сюда либо временно жила здесь. Приезжала к Андрею…

Читаем дальше. Зацепка номер три: обращение «девочка». Так не обращаются к зрелым женщинам даже в ласкательной форме. Значит, либо его ровесница, либо намного моложе. Она вполне могла учиться вместе с ним в училище… Да, но тогда он не жаловался бы на то, что не видел ее «сорок восемь часов». Он бы видел ее каждый день… Тоже кое-что. Я должна искать девицу, в окружение которой входят художники и которая тусовалась с богемой. А иначе как они познакомились? Во время учебы Андрея в училище – впрочем, и несколько лет после – в его окружение входили только художники и люди из художественной тусовки. Никого кроме!

Дальше. «Стоит закрыть глаза, и я слышу шум прибоя, слышу, как волны бьются о гальку пляжа, а я ласкаю твое податливое, горячее тело. И через несколько секунд наша страсть будет напоминать море». Бр-р… Какой отвратительный слог! В жизни не читала ничего омерзительнее! Прибой, галька на пляже, море… Стоп. Все, я знаю точно, когда это было. Теперь я знаю точно. Андрей солгал мне, что едет в Карпаты. На самом деле он поехал в Крым. С компанией каких-то богатых дружков-прихлебателей. В то время у него еще не было машины, но он уже начал становиться знаменитостью, зарабатывать первые деньги. Именно тогда наши отношения дали серьезную трещину. Мне казалось, потому, что две депрессии на одну семью – слишком много. Так мне казалось… Но, оказывается, во всем этом была замешана женщина. Он изменился ко мне потому, что у него была другая женщина! Господи, как грязно, больно и пошло…

Пиком их страсти стал Крым. Очевидно, девушка была из той компании. Да, но я знаю (вернее, помню – это было единственное, что Андрей мне сказал), что все те, уехавшие с ним, были очень богаты. Компания золотой молодежи. Детки, имеющие богатых родителей или родственников. Таким образом, эта девушка была богата. Тоже кое-что. А может, именно это и подогревало страсть Андрея? Тогда у нас не было ни достаточного количества денег, ни перспектив на будущее… Помню, что, после того как мы с ним помирились (тогда мне совершенно не казалось странным, что наше примирение произошло так же быстро и внезапно, как и сама ссора), он не показал мне ни одной крымской работы… Я всегда была единственным человеком, которому он показывал свои картины после того, как их заканчивал. Я видела их все. За исключением привезенных «из Карпат».

Тогда я думала: он не показывает мне карпатские работы потому, что это неприятно напоминает ему о нашей ссоре. Сентиментальная, наивная дура! Он вообще не был в Карпатах! А спрятал картины потому, что на них была изображена та женщина! Он боялся, что я ее увижу…

Вот та реальность, которая у меня уже есть. Работы. Когда я найду их, я увижу ее портрет. Тогда мне будет легче понять, что с ней случилось…

На следующее утро я позвонила Юле.

– Ты действительно нормально себя чувствуешь? Ты даже не хочешь, чтобы я приехала? – удивилась сестра.

Очевидно, она решила, что после ее шокирующего открытия я буду биться в истерике или срочно решу покончить с собой. Но, как ни странно, боль поражения вернула мне силы. Во мне словно бы открылось второе дыхание (азарт охотника или жажда борьбы – то, что я сама не могла объяснить и чему не могла придумать название). Поэтому ее поразил мой жизнерадостный голос. К сожалению, именно ей, Юле, своей сестре, я ничего не сумела бы объяснить.

– Я чувствую себя прекрасно. Вылечилась. Ты была права, мой муж всегда был подонком и убийцей. Теперь я знаю наверняка. Именно поэтому хочу поскорее уничтожить все его вещи. – Не помешает немножечко сладкой лжи. – И у меня к тебе большая просьба.

– Я рада. Правда. Очень! Что нужно сделать? Говори! Я от радости все для тебя сделаю!

Рада! Ну еще бы…

– Посмотри, пожалуйста, в кладовке, в стенном шкафу и в ящиках, в комнатах, на кухне – не осталось ли там старых рисунков. Меня интересуют спрятанные где-то в квартире картины и рисунки Андрея. Хорошо?

– Да, я посмотрю и сразу же тебе перезвоню.

Через два часа она мне позвонила.

– К сожалению, я ничего не нашла. Облазила всю квартиру – по закоулкам и углам, – но ничего не нашла. Наверное, когда вы переехали, он все забрал с собой.

Два часа до звонка Юли я потратила на свои собственные поиски. Так же, как и она, я заглянула в каждый закоулок и ящик в своей квартире. Было много всего, кучи перемешанного хлама, который я так и не успела спрятать и рассортировать после обыска.

Я нашла миллион черновых набросков и эскизов, старые варианты уже знакомых мне картин… Все это были привычные, прежде не раз виденные вещи, но ни малейшего намека на Крым. Ничего подобного. Каждую серию своих работ Андрей очень аккуратно раскладывал по стопкам, в папках. Подписывал место, где выполнена работа, и время. Обыск, конечно, перемешал все в кучу, но даже после него легко было бы понять и найти. Все работы (даже старые, до училища, даже детские и юношеские) были на месте. Все, кроме тех…

Оставалось единственное место, где я могла что-то найти. Мне стоило бы ровно половины жизни возвращение в это место. Чтобы удержаться и не вцепиться в морду лживому, трусливому подонку… Сыгравшему в приговоре, который вынесли Андрею, немаловажную роль… Если и был на земле человек, которого я глубоко и искренне ненавидела, то это Кремер. Но другого выхода я не видела.

Во второй половине дня поехала в галерею. Села на троллейбус, потому что машины у меня уже не было: отдала ее (так же, как и многое другое) Роберту.

Было стыдно сказать об этом Юле. Я отговаривалась тем, что после нервного срыва и сердечного приступа боюсь садиться за руль, поэтому не езжу. Как ни странно, она почему-то мне верила.

От остановки троллейбуса до галереи оставалось три квартала пешком. Я делала вид, что осматриваюсь по сторонам, и поэтому шла очень медленно. На самом деле я думала. Вспоминала проклятые письма. Ближе к концу (а значит, ближе к откровенным угрозам) из текста становилось ясно, что связь Андрея с этой женщиной продолжилась уже после того, как он стал владельцем и директором галереи. Он писал ей, чтобы она прекратила приходить к нему на работу, «отравлять одним своим видом окружающий воздух» (цитата из письма). Не очень-то приятные слова для женщины, которая в начале их связи была для него самой милой и нежной. Значит, все это время, что с ним была я… И дети в школе. И галерея. Чем это было? Искусно сплетенной подлостью, тонко сфабрикованной паутиной? Или непониманием ошибки и ловушки, куда животная похоть вгоняет любого самца?

Мне было противно и больно думать об этом. Но я не могла не думать. Как интересно и своеобразно устроены мужчины – они регулируют собственную жизнь не мозгами, а другим местом. Разрушать все, что свято и дорого, – физиология или просто недостаток ума?

Так рассуждая, я подошла к дверям галереи. Кремер не сменил вывеску, все осталось по-прежнему. На внешнее оформление Андрей затратил слишком много денег и сил. Он просто бредил этим, носился с галереей, как с родным ребенком. Но стряслась страшная, непоправимая беда, и теперь все плоды работы Андрея пожинает какой-то подонок.

С трудом подавив в себе желание камнями разбить вывеску и витрины, я вошла.

На входе стоял новый охранник. Он меня не знал.

– Я хотела бы видеть Геннадия Кремера.

– Как ему вас представить?

– Просто скажите, что пришла Татьяна, он поймет…

Кремер вылетел через несколько секунд в радостном возбуждении, и я поняла, что в его богатую коллекцию многофункционального кобеля входила и Татьяна тоже. Он был рад увидеть ее, а не меня…

Во второй половине дня в галерее всегда было мало посетителей. Этот раз тоже не был исключением. В просторном, хорошо проветриваемом и освещенном зале не было никого, кроме охранника, Кремера и меня.

Увидев меня, Кремер растерялся, лицо его пошло красными пятнами. Он остановился на полдороге, судя по виду, не знал, как со мной говорить. Он не догадывался, почему я пришла, и на его лице отражались самые различные чувства: раболепского, заискивающего уничижения, от откровенной, вызывающей наглости до все перекрывающей трусости.

Я решила первой нарушить неловкую сцену:

– Я пришла забрать вещи Андрея.

Жестом руки он молча пригласил меня в кабинет. У Андрея было мало вещей – учитывая то, что большинство ценных предметов все кому не лень, от охранников до Кремера, уже разворовали. Но мне было плевать на его зажигалки, блокноты и ручки.

В ящиках письменного стола Андрея, который теперь занимал Кремер, никаких работ не было.

– Есть кладовка или склад?

Кремер молча повел меня вперед. Запасники картинной галереи на Перевальной представляли собой две большие комнаты в полуподвальном помещении, заставленные шкафами и коробками. Кремер провел меня во вторую комнату и указал на несгораемый шкаф:

– Здесь.

Помещение очень плохо освещалось (из экономии Кремер заменил яркие лампочки, купленные Андреем), искать было нелегко. В самом низу лежала тоненькая папка из картона, покрытая пылью. Я осторожно развязала тесемки. Первым был портрет обнаженной женщины, сделанный карандашом. Женщина сидела на камне, за ней виднелось море. Внизу черной ручкой было написано: «Крым, Коктебель, июль … года». Я поразилась, что было так мало крымских работ.

– Возьму только это, – захлопнув папку, сказала я.

Кремер посмотрел на меня с каким-то опасливым недоверием (после совершенной подлости он опасался любого подвоха):

– Что вы там нашли?

Не удостоив его ответом, я быстро пошла к выходу. Возле самых дверей обернулась:

– Я знаю, что, глядя мне вслед, ты можешь только злорадствовать. Но любой подлости приходит конец. За все в мире приходится платить. И ты когда-нибудь заплатишь за свою подлость.

Он ехидно скривился:

– Это что? Угроза?

– Да, угроза. И ты ее запомни. Я еще не знаю, как это произойдет, но я говорю тебе: мы вернемся. Это говорю тебе я, Татьяна Каюнова. Кто-то из нас вернется. Либо я, либо Андрей.

И, не дожидаясь ответа, быстро вышла на улицу. Стыдно признаваться в таких чувствах, но хоть чуточку мне стало легче. По крайней мере, легче смотреть в завтрашний день.

Глава 9

– Где ты пропадала вчера? Я заезжала к тебе домой.

– Ну… просто гуляла по городу. Врач прописал.

– Что прописал?

– Свежий воздух.

Если бы моя сестра могла увидеть меня в тот момент, она бы точно решила, что я лишилась рассудка. Дело в том, что я лежала на полу, а рядом, примерно на всей площади комнаты, от бумажного вороха не было ни одного свободного места. Меня окружали кипы бумаг. И откуда они только взялись на мою голову? Все это были бумаги Андрея.

Вечером, вернувшись из галереи, я разложила все рисунки так, чтобы на каждый из них падал электрический свет. Потом, не выдержав, добавила свою фотографию. Я прекрасно понимала, для чего это сделала. Просто мне хотелось своими глазами увидеть… И не потому, что в моей груди по-прежнему пульсировала и переливалась всеми красками радуги жуткая боль. А потому, что, к моему разочарованию, в лице этой женщины не было абсолютно ничего интересного.

Нет, это была не обыкновенная женская ревность. Для каждой женщины вполне естественно утверждать, что соперница выглядит хуже. Но дело в том, что я была бы спокойнее, если бы с неясного карандашного наброска мне предстали лицо и фигура фотомодели. Изумительно красивой женщины, во всем превосходящей меня.

Впрочем, я никогда не считала себя уродиной. В период расцвета моей телевизионной карьеры многие называли меня красивой, хотя я всегда думала, что обладаю заурядной, обыкновенной внешностью… Но, взглянув на портрет соперницы, нарисованный МОИМ мужем, я впервые подумала, что, наверное, я действительно очень красива. И тем более болезненна и несправедлива обида, которую он мне нанес.

Их было всего пятнадцать, крымских работ. Выполненных на стандартном листе для карандашных эскизов. В каждом из них присутствовало ее лицо.

Очевидно, он посвятил ей целый цикл, решив представить эту женщину такой, какой он ее увидел. Это было невыразительное, низкорослое существо с телом мягкого шарика, напоминающее два розовых бурдюка. Шарик сверху и шарик снизу. И еще – маленький – в форме головы. Ни талии, ни бедер, ни ног, один мягкий, растекающийся студень. Она получилась просто некрасивой и толстой. И подозреваю, что была еще толще и еще некрасивее в жизни. Вдобавок эта короткая стрижка. Совсем крохотные, словно обскобленные волосы. Он показал ее прическу до мельчайших деталей, изобразив лежащей на песке, разметавшей по подстилке то, что должно было представлять ее волосы.

В основном работы были не очень четкие. Ее лицо лучше всего смотрелось на одной, выполненной черной тушью. Эта работа была в папке последней. Я держала ее в руках дольше всех. Может, это было странным совпадением, а может, еще чем-то, но лицо этой женщины было мне до невероятности знакомо. Я определенно ее где-то видела. Причем, уже внимательно изучала ее лицо. Где? Каким образом?

Я аккуратно спрятала все рисунки в папку, решив при случае их уничтожить. Оставила себе только одну – эта работа была необходима мне в моих поисках. Итак, в наличии я имела уже не так мало, главное – ее лицо. Теперь необходимо было вычислить людей, которые могли знать ее при жизни.

Я сказала «при жизни», потому что с самого начала подразумевала, что эта женщина мертва, в противном случае в моих поисках не было бы ни логики, ни смысла.

Итак, кто же мог ее знать? С Кремером Андрей познакомился гораздо позже, после того как закончил училище и разочаровался в себе как в художнике. И Кремер никогда не ездил с ним в Крым. Значит, он не подходит. Друзья по училищу? Я знала их не очень хорошо. В те годы вокруг Андрея постоянно крутились какие-то люди. Иногда их было много (несколько десятков в один день, например). Время от времени у нас часто не закрывались двери – до тех пор, пока Юля не выгоняла всех на улицу, – так что я физически не могла запомнить их имен и лиц. Всех найти невозможно.

Меня осенило прекрасным утром на следующий день. Прекрасным потому, что животворящая энергия сразу же, как только я встала, стукнула меня по лбу. Мастерская Андрея и тот, кто в ней жил. Так называемый самый близкий его друг по имени Толик. Я пишу «так называемый», потому что ненавижу друзей. Именно от них происходит все зло в этом мире. Друзья способны разбить самую крепкую любовь, уничтожить наиболее прочный брак и сделать все, чтобы человек не достиг в этой жизни успеха. Я не без причины ненавижу друзей. Именно они так часто – по поводу и без повода – разбивали и сводили на нет всю жизнь Андрея. Потому что мой муж поддается чужому влиянию, как никто другой. Это в его характере.

Смутный образ Толика проносился в моей памяти как видение враждебного существа, несколько раз открыто выразившего мне свою неприязнь на каких-то вечеринках. Разумеется, ничего, кроме ненависти, он не мог ко мне испытывать: Андрей жил в подвале и гнил вместе с ним, пока не ушел, сразу же после моего появления.

Как ни старалась, я не могла вспомнить его лицо. И понятия не имела, как найти его адрес. Дружба Андрея с ним угасала постепенно – пока совсем не закончилась. По мере того как Андрей из богемного художника превращался в преуспевающего бизнесмена, успешно торгующего подделками и антиквариатом, Толик все реже и реже появлялся в его владениях – до тех пор, пока не исчез. И однажды Андрей совершенно потерял его из виду. В поисках адреса Толика я перерыла все записные книжки.

В блокнотах Андрея было записано очень много телефонов разных женщин, и я решила потратить час на проведение некоего эксперимента – стала звонить по каждому из этих телефонов и спрашивать женщину, имя которой было записано в книжке. Большинство из них оказались дома и сами брали трубку, про других говорили «она недавно ушла» или «она будет только вечером».

Все они были живы.

Я не добилась успеха с этим неприятным экспериментом и адреса Толика не нашла. Не нашла даже человека, знающего этот адрес.

И тогда я вспомнила про то, что оставалось в запасе, – так называемый последний шанс. Старую мастерскую. Подвал, в котором когда-то жил Андрей. И где прошло наше окончательное примирение после того, как я устроилась работать на телевидение. Андрей отказался от мастерской давным-давно – потому, что со временем в существовании такой мастерской просто отпала необходимость. Работа занимала все его свободное время – галерея и школа, и дела шли настолько успешно, что ему не нужно было продавать что-то из своих картин. А когда отпала необходимость рисовать, Андрей просто прекратил заниматься этим. Впрочем, он давным-давно понял, что не сумел реализовать себя как художник. Именно поэтому и превратился в весьма успешного бизнесмена.

В старую мастерскую я решила отправиться сама. В тот же день оделась и вышла из дома. Для меня это было святое место – маленький подвал, где когда-то так по-домашнему уютно теплился зажженный в печке огонь… Место, где мы впервые занимались любовью… Много лет назад. Но я помнила в подробностях все так, словно прошел только один день. И тот момент, как драгоценный сосуд, все эти годы я хранила в своем сердце. Поэтому мне стало по-настоящему плохо, когда я увидела тот дом. Дыхание замерло, и я почувствовала себя так, будто остановилось мое сердце. Прошли годы, я превратилась из тоненькой, скромной девочки сначала в стильную звезду телевизионного экрана, затем – в бывшую звезду, а потом – в отчаявшуюся и разочарованную в жизни женщину.

Тем не менее я нашла в себе силы войти. И с первого момента увидела, как изменился двор. Вернее – что нынешний двор с моими воспоминаниями не имел ничего общего. Появились дорогие решетки на окнах, пристройки и мансарды, вывески каких-то контор и большое количество иномарок, начиная от дорогих и заканчивая самыми дешевыми. Подвала уже не было. На его месте была установлена бронированная дверь с сигнализацией, прикрывающая нутро какой-то конторы. Возле входа поставили две мраморные вазы с живыми цветами. Было дорого, красиво и совершенно для меня неприступно.

Но все-таки это было моим, личным приключением, и глупо как-то сразу взять и отступить. Я вздохнула и постучалась в тяжелые двери. На стене вспыхнула кнопка переговорного устройства (оно сливалось с желтым камнем, так что я его не сразу заметила).

– Пожалуйста, говорите, – произнес хриплый голос.

– Я хотела бы поговорить с вашим директором.

– Директор в отъезде. Может, кто-то другой сможет вам помочь?

– Может. Я ищу одного человека, и мне нужен тот, кто занимается в вашем офисе арендой помещения.

– Одну минуточку.

Прошло несколько секунд. Замок щелкнул.

– Пожалуйста, входите.

Я вошла в небольшой светлый коридор, где рядом с будкой охранника (именно он разговаривал со мной) стояла молодая, обильно накрашенная и откровенно одетая девица.

– Я менеджер, что вы хотите?

– Вы занимаетесь арендой этого офиса?

– Вы из налоговой?

– Нет, – усмехнулась я. – Просто ищу одного человека.

– Какого человека?

– Который жил раньше в этом подвале.

Наш разговор внимательно слушал пожилой охранник в будке. Девица не пригласила меня внутрь офиса.

– Этого человека звали Толик, – даю наводку. – Он жил здесь, в подвале, и был художником. Я бы хотела узнать, куда он переехал. Может, стал бомжом, когда ваша фирма выкупила этот подвал? Я бы хотела узнать о его судьбе.

– Сожалею, но я ничем не могу вам помочь. Мы арендовали офис с помощью одного крупного агентства по недвижимости, я не знаю никакого Толика. Понятия не имею, кто тут жил раньше, – развела она руками. – Что-нибудь еще?

– Может, ваш директор или кто-то из сотрудников что-либо знает?

– Никто ничего не знает. Я вообще о каком-то Толике первый раз слышу. Мы не можем знать всех окрестных бомжей. До свидания.

Охранник открыл дверь.

Все было бесполезно.

Я успела выйти из офиса и даже пройти несколько шагов по двору, когда услышала громкий оклик сзади:

– Подождите! Да постойте же!

Остановилась, обернулась. За мной бежал тот самый охранник, что открывал мне двери.

– Вы меня зовете? – удивилась я.

– Вас, кого же еще! Зачем вы его ищете?

– Мне нужно узнать об этом человеке, это очень для меня важно.

– Действительно важно?

– Вы даже не можете себе представить насколько!

– Пять долларов не пожалеете?

– Не пожалею.

В глубине двора, возле новых построенных гаражей, виднелись скамейки. Мы отошли туда, и я дала ему нужную сумму. Он внимательно проверил купюру, потом сказал:

– Хорошо. Если вас это интересует, тогда слушайте. Когда директор приметил этот подвал, он думал, что в нем живет бомж. Здесь действительно долго жил какой-то мужчина. Хозяин подозревал, что это бомж и его легко выгнать, но оказалось, что тот здесь прописан. Велись переговоры, но человек отказался продать подвал. А нашему хозяину очень приглянулось место. Тот мужчина – он был художником. Однажды я сопровождал хозяина и зашел внутрь. В комнате стоял мольберт и вокруг валялись бумаги, картины. Ему угрожали, но он отказывался продать. Боролся сам, ни к кому не обращаясь за помощью. Но бороться с нашим хозяином было бесполезно. Однажды днем, когда тот художник был дома, хозяин подогнал скорую, которой очень хорошо заплатил. Человека связали и отправили в психушку. В психдоме хозяин уже договорился с врачами – трудного клиента признали шизофреником, невменяемым. Там он провел два месяца, после чего его выпустили. За эти два месяца хозяин успел все сделать: по закону, если человек попадает в психдом, он автоматически теряет право на жилплощадь. Его признали душевнобольным, и хозяин забрал подвал, а тот оказался на улице.

– Когда его выпустили, он вернулся сюда и долго ходил вокруг дома. – Охранник мял в руках долларовую пятерку. – Ему было очень трудно понять, что произошло. Я разговаривал с ним, давал ему деньги. У него были очень страшные глаза – глаза, в которых застыли слезы. Я даже боялся, что он кого-нибудь убьет. Мы разговаривали, он рассказывал о себе многое. Я живу один, в коммуналке, и несколько раз пускал его к себе ночевать. Однажды он даже прожил у меня неделю. А потом куда-то исчез – не знаю куда. Не приходил, не звонил… А через три месяца я встретил его. Оказалось, он встретил женщину и теперь живет у нее. Даже собирался с ней расписываться. Очень благодарил за все, что я для него сделал, и приглашал заходить в гости, записал свой адрес.