Текст книги "Без суда и следствия"

Там я рисковала столкнуться с Сикоровым, поэтому решила позвонить ему и повесить трубку. Мне повезло – Сикорова на работе не было. В школу я заходила только один раз, но, где висит расписание уроков, запомнила. Школа работала в одну смену.

Третий урок начался двадцать минут назад. Осторожно приоткрыв дверь класса, я увидела человек десять детей. Они сидели, уткнувшись в свои телефоны. Учителя не было.

– Вы к нам? – увидела меня бойкая девчонка.

– А что, учителя нет? – спрашиваю.

– Нету! Кадров не хватает, – ответила девятилетняя девчонка.

Десять пар глаз даже не взглянули на меня, когда я вошла в класс, прикрыв за собой дверь.

– А вы кто? – спросила та же девочка.

– Да я, собственно, хочу вас кое о чем спросить.

– Вы из полиции или журналистка?

– Почему так думаешь?

– А к нам все время ходили то журналисты с камерами, то из полиции, все про Диму спрашивали. Вы тоже про Диму?

– А почему вас так мало?

– Так урока ж нет, остальные ушли. Мы те, кому ехать далеко. Так вы про Диму?

– А вы Алешу с Тимуром любили?

Мой вопрос застал их врасплох, дети оторвались от телефонов, и мальчик в очках сказал серьезным тоном:

– Мы их помним.

– Вы обязательно должны их помнить, – так же серьезно сказала я, – есть вещи, которые нельзя забывать.

– Вы не из полиции, да? – спросил еще кто-то.

– Нет, не из полиции, и я не журналистка.

– А я знаю, кто вы, – вдруг вмешалась тихо сидевшая в углу маленькая девочка с двумя косичками, в скромном платье. – Вы жена Андрея.

Дети обернулись к ней, и она покраснела:

– Я видела ваши фото в инете, вы в жизни такая же.

И это несмотря на косынку и весь мой маскарад! Да, с детьми определенно опасно иметь дело. Я растерялась.

– Да вы не бойтесь, мы вас не сдадим, мы ж не шестерки какие-то, – сказала бойкая девчонка, – мы же знаем, что вас ищут.

– Ну да, – сказал мальчик в очках, – мы не верим, что Андрей их убил. Не верим и никогда не поверим. Андрей не такой. Его уже отправили в колонию?

– Еще нет. Через месяц.

– И ничего сделать нельзя?

– Пока не знаю.

– А если мы расскажем вам то, что в полиции не сказали, вы его спасете? – спросила тихая девочка с косичками.

Я оглядела десять пар детских глаз и уверенно кивнула:

– Спасу.

– Знаете, почему мы решили, что это не Андрей убил? – спросил мальчик в очках.

Они называли моего мужа очень ласково, просто по имени – Андрей.

– Дима хотел рассказать все Андрею. Мы не знали, кто его преследует, он нам ничего не говорил, но догадывались, что с ним что-то нехорошее происходит. Он был раньше нормальный, а тут, если кто подходил к нему неслышно или со спины, начинал кричать. Если до него кто-то дотрагивался – дрожал всем телом. Они ходили втроем – Дима, Алеша и Тимур. Когда нашли Диму, мы сидели в школьном дворе. Лешка ревел, а Тимур сказал: «Мы знаем, кто это сделал». И добавил: «Жаль, что он ничего Андрею не успел рассказать. Андрей бы помог. Ему только Андрей помочь мог, никто больше». Потом они ушли со двора и больше не появлялись, а через день их нашли. На Белозерской. А в мае мы ездили на Белозерскую с экскурсией – там есть военная батарея. Мы три дня жили в поселке и облазили весь лес вдоль и поперек. Экскурсии организовал наш классный с каким-то мужиком из коммерческой фирмы.

– Андрей ездил?

– Нет. Только классный и тот мужик. Вернувшись, мы рассказали о поездке Андрею, и он сказал: «Вот здорово, а я ни разу в жизни не был на Белозерской».

– А к классному как вы относитесь?

– Никак. Он хитрый, изворотливый и жутко злопамятный. С ним лучше не связываться. Он всегда делает так, как ему надо. Димку он не любил, зуб на него имел, потому что Димка когда-то давно его обхамил. Все время Димку к директору таскал, мамашу вызывал, отчитывал постоянно, оставлял после уроков. Димка его тоже терпеть не мог.

– А тот мужик?

– Его классный привел, сказал, что это его приятель – президент коммерческой фирмы, который из благотворительности организует и оплатит нам поездку на Белозерскую. Мы ехали туда на импортном автобусе…

– Как его фамилия? Как он выглядел?

– Высокий, черный такой. Глаза злые, уши торчат. Фамилия со страной связана: Норвегии… Швейцарии… Швеции… Финляндии… Да, вот: Финляндин, кажется.

– И классный сказал, что это его приятель?

– Да. Они, мол, много лет знакомы и его друг занимается благотворительностью.

– А Дима ездил? Тимур с Алешей?

– Все ездили.

– И познакомились с этим мужиком?

– Конечно, как и мы все.

В коридоре послышались шаги, мы замолчали. Дети были безумно счастливы – тем, что участвуют в таком таинственном приключении.

– Ну, мне пора идти. Спасибо вам.

– Мы помогли?

– Очень. А вы не помните, чьей идеей была поездка?

– Сикорова! Он все время только и говорил о том, как хорошо он придумал.

На прощание какой-то мальчик, молчавший на протяжении всей нашей беседы, выкрикнул:

– Так вы спасете Андрея? Мы без него скучаем!

И я повторила:

– Спасу!

Дети не понимали, что такое тюрьма.

Я вышла из школы. Кровь стучала в висках: Филядин – Сикоров, Филядин – Сикоров. Сикоров знаком с Филядиным. Неужели Сикоров поставлял мальчиков из школы Филядину? Значит, он – в этой банде. Тогда почему не выдал меня убийце? Я не сомневалась, что со временем найдется ответ и на этот вопрос. Я бродила по улицам, пытаясь разобраться в своих мыслях. Начинало темнеть.

Дверь в квартиру Вики была приоткрыта по-прежнему. Вика так же лежала на кровати, запрокинув голову. Правда, теперь дышала она тяжело, с присвистом и, кажется, вставала (каким бы нереальным это ни казалось). Тапки лежали на середине ковра, стул возле стены был перевернут. Я обошла всю квартиру и решила спрятаться в стенном шкафу в коридоре. Шкаф находился в передней, прямо напротив распахнутой двери – из него все было видно и слышно. Я влезла внутрь, забилась среди каких-то тряпок, прикрыла за собой дверцу, оставив только крошечную щель, и принялась ждать.

Уже через пару секунд (как вовремя я влезла в шкаф!) послышался скрежет ключа в замке. Входивший не знал, что дверь открыта, поэтому сначала запер квартиру, потом долго ругался, наконец до него дошло. Голос, произносящий ругательства, показался мне знакомым.

Разглядев его лицо, я закрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть: потрясение было слишком сильным! Он сразу же бросился в комнату, принялся трясти за плечи Вику и закричал:

– Он здесь был? Отвечай! Он уже здесь был?!

И тогда она чуточку приподнялась, прохрипев:

– Никого… не… бы… ло…

Он ударил ее наотмашь:

– Сука! Ты проглотила все сразу! Ведь было же на несколько дней!

– Не твое дело…

– Если я узнаю, что он был здесь и ты ему сказала, я тебя убью!

– Он знает, что ты ее прячешь…

От посыпавшихся на нее ударов мне стало нехорошо.

– Ты сказала ему, что она у меня? Ты, сука? Ты?!

Несмотря на побои, она продолжала хрипеть:

– Он знает… Он знает: ты прячешь ее, чтобы расправиться с ним, потому что он ее ищет. Она найдет убийцу… Все же было понятно с самого начала… Ты же специально меня к ней послал… Она хорошая, лучше, чем вы все…

Он бил ее до тех пор, пока хрипение не смолкло, потом выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью. Они говорили обо мне. Обо мне и Филядине. Я выползла из шкафа и подошла к ней. Несмотря на большую потерю крови, Вика была жива. Он полностью разбил ей лицо, превратив в кровавую маску, сломал руку. Наверное, бедолагу спасло только то, что была напичкана наркотиками – это сохранило ей жизнь. Увидев меня, прохрипела:

– Уходи, он придет. Уходи скорее…

– Я могу помочь?

– Нет, уходи… быстрее…

И она назвала мне имя убийцы. Я уже выходила из квартиры, а она все повторяла и повторяла его мне вслед.

Забегая вперед, скажу, что Вика умерла через три месяца от передозировки. Ей было двадцать пять лет. Обнаружили ее в ванной, соседи. Следствие квалифицировало смерть от несчастного случая, хотя на самом деле это было самоубийство. Я знаю. Я больше не держу на нее зла.

Глава 10

Приближался конец всей этой истории. Я знала, кто убийца, и знала, почему он это сделал. Знала, что Андрей был невиновен. В темноте и неясности оставался самый главный вопрос: что же мне делать со всем этим? Куда идти? Воскреснуть из мертвых и поднять шум в прессе? Я утешала себя мыслью, что впереди осталось не так много тупиков, из которых придется выбраться. А пока я возвращалась в подвал.

Ночь была совершенно безлунной. Войдя во двор, я вдруг почувствовала что-то удивительно тревожное в окружающей обстановке. Ярко светились окна домов. Я видела крышу над входом в подвальчик. Все было вроде как прежде – только щемящее чувство опасности возрастало и вскоре заставило меня окончательно замереть, будто прирасти к земле. Я принялась осматриваться по сторонам. Говорят, в минуту смертельной опасности в душе человека просыпается шестое чувство – инстинкт самосохранения. Где-то здесь, в этом дворе, ждала меня смерть. Подворотни были освещены лампочками – спрятаться в них было невозможно. И вдруг меня осенило: свет! Из маленького окошка подвала вровень с землей бил сноп ослепительного света! А ведь Сикоров всеми правдами и неправдами запрещал мне зажигать по вечерам свет, не заложив картонкой окно так, чтобы наружу не пробивалась ни одна полоска.

И вот – свет! В то время, когда в подвале никого не должно быть, потому что Нонка ушла днем, Сикоров приходит только утром, а ключ лежит в левом кармане моей куртки! Сикоров никогда не приходил в такое время.

Я быстро метнулась к освещенному пролету близлежащего парадного. И, пробегая, заметила внутри подвала мужскую тень, которая буквально через несколько секунд исчезла.

Как бы страшно ни было, я решила посмотреть, кто находится внутри. Стараясь двигаться бесшумно, я выползла из подворотни и, прижимаясь к стене дома (к счастью, с этой стороны стенки не было окон!), медленно подобралась к лестнице, ведущей к двери подвала, стала на ступеньки. И до меня донеслись мужские голоса. Я их узнала: это были Сикоров и Филядин. Необходимо было проникнуть внутрь, чтобы услышать, о чем они говорят. Но дверь была заперта. Следовало срочно что-то придумать. Они не собирались спешить, потому что ждали меня.

Раздался характерный треск – чья-то рука открыла форточку. В полосу света, отбрасываемого подвальным окном, вошла пятнистая кошка. Я позвала «кис-кис», и она подошла ко мне. Дальше все произошло мгновенно – я отошла от лестницы, взяла на руки кошку, потом схватила несчастное животное за лапу и, размахнувшись, швырнула ее в форточку. И в ту же секунду бросилась обратно в подворотню. Эффект был потрясающий! Животное издало дикий вопль, но два моих противника перепугались гораздо больше кошки: я услышала грохот – это опрокинулись стулья, потом резкий удар – распахнулась дверь настежь. Первым выскочил Сикоров. Он выбросил из подвала кошку, и животное обиженно затрусило в тень. За ним – Филядин, с пистолетом в руке. И оба бросились в подъезд. Этих нескольких секунд мне хватило, чтобы заскочить внутрь и спрятаться в туалете, закрывшись изнутри на задвижку.

Вернувшись обратно, Филядин громко выругался.

– Да просто кошка упала с карниза, – успокаивал его Сикоров.

Они уселись на диван и закурили – я почувствовала сигаретный дым. Впрочем, из моего убежища все прекрасно было видно и слышно.

– Если ты, сука… – Я услышала голос Филядина.

– Заткнись! Ты мог ее повесить, подстрелить, утопить, сжечь живьем, если б не был таким кретином! Так что нечего из меня делать крайнего!

– Откуда я мог знать, что она у тебя?!

– Мог бы и догадаться!

– Кто мог знать, что эта идиотка приползет к тебе?

– Она позвонила… – начал рассказывать Сикоров.

– Где твоя корова? – перебил его Филядин.

– Нонка? Ты что, не помнишь? Ты ж сам сказал, чтобы она…

– А, вспомнил, – вздохнул Филядин. – Имей в виду: если Каюнова не явится, я тебя сам зарежу.

– Ублюдок! Ты сам мог ее убить!

– Мне не нужно было ее убивать! Ты, дерьмо, сколько я могу объяснять? Я хотел знать, на кого она выведет.

– И что, узнал, кто прибил тех недоносков?

– Допустим.

– А раньше, значит, не знал? – В голосе Сикорова прозвучала ирония.

– Заткнись, мразь!

На несколько минут в комнате наступило молчание. Нарушил его Сикоров противным умоляющим тоном:

– Но мы же договорились, да? Я же первый тебе позвонил! Когда она стала выходить на улицу – Нонка мне рассказала, – я начал психовать и сразу позвонил тебе.

– Следовало бы раньше! – угрюмо заявил Филядин.

– Но я же отвез ее сюда специально, чтобы ты меня прикрыл! Насчет «Парадиза» и наркотиков…

– Твоя дешевка-наркоманка первая пасть развяжет.

– Нет! Она будет молчать! Это твердо, с гарантиями.

– Ты ее что, прибил?

– Нет, ну что ты, конечно, нет, как я мог… Разве я могу убить просто так…

– Что ты сопли распустил… Я тебе обещал – значит так и будет. Но если Каюнова уже успела поднять базар…

– Нет, не успела!

– Так, я тебя от всего отмазываю – понял? В обмен на Каюнову! Но почему-то ее пока здесь не вижу.

– Она придет. Только пасть раскроет обязательно…

– Замолчит – можешь быть уверен. Если и твоя подстилка молчать будет, все закончится хорошо. Мы с тобой уже сто лет знакомы. Какие тут могут быть счеты… А ты дурак: Каюнова – красивая телка!

– Она ж сдвинутая на своем психе. Терпеть таких не могу! Снаружи – все как у бабы, а внутри – мужик в юбке. Да еще какой мужик! Тебе, кстати, такие нравятся.

– У меня есть ее сестрица, она дура, а с дурами легко. Запомни это на будущее, сынок. Чтобы управиться с такой дрянью, надо быть либо роботом, либо оставить на ее роже парочку хороших шрамов. Да и то вряд ли. Кстати, который час?

– Да не психуй ты, скоро придет. Куда ей еще ползти – увидит свет в окне, подумает, что Нонка вернулась. Больше никуда она не пойдет. Дома – менты, к сестре – тебя боится. Друзей у нее нет.

– Такие суки ни хрена не боятся, – пробурчал Филядин.

– Все равно она рисковать не станет. Да и потом – она мне доверяет.

– Посмотрим.

– Да придет, точно.

В тесном вонючем туалете я покрывалась липким потом. В висках стучало. Мне хотелось кричать. В кухне раздались шаги, кто-то открыл холодильник, потом закрыл, потом вернулся в комнату. Я услышала звук наливаемой в стаканы жидкости, и в воздухе разлился острый запах алкоголя.

– Твои ее убить хотели там, в переулке? – спросил Сикоров.

– Да психанули просто. Потом рассказывали, что в нее будто бес вселился, у них выхода не было, она гоняла по всему городу кругами, чуть ментов на хвост не привязала. Они и начали пальбу. С перепугу. Кстати, тот – ну, ты знаешь, – был за рулем. Так он до сих пор уверен, что она ушла от них не без помощи нечистой силы. А сейчас я так жалею, что они ее не пристрелили или в бензобак не попали.

– Да уж, был бы кайф…

– Ничего, справимся с этой проблемой, нужно только время, чтобы все улеглось. Труп не найдут, муж сдохнет в тюрьме. Пару месяцев – и никаких проблем.

– А вдруг найдут?

– Ты что, совсем дурак? Ты бочки во дворе видел?

Речь, очевидно, шла о серной кислоте. Вскоре голоса стали заплетаться. Я осторожно приоткрыла дверь своего убежища. К счастью, в кроссовках я могла двигаться совершенно бесшумно. На кухонном столе лежала кожаная куртка Филядина, из кармана торчал плотно набитый бумажник. Я подкралась к столу, затаив дыхание, и, вытащив бумажник из куртки, положила его в свой карман. Можно ли украсть деньги у вора? Мне было не до моральных норм.

Так же бесшумно прокралась ко входной двери. К моему огромному счастью, она была не заперта. Я открывала ее не меньше минуты, движения мои были как на замедленной пленке. Наконец вышла наружу.

И тут разыгравшееся воображение подсказало мне небольшую шутку. Сквозь окно человек не смог бы пролезть. Я достала из кармана ключ и стала громко запирать дверь, до упора поворачивая замок. Голоса смолкли. Они ждали, когда я войду внутрь. А шутка заключалась в том, что я утащила не только бумажник Филядина, но и единственный ключ Сикорова, висевший у двери. Теперь, чтобы выйти из подвала, им пришлось бы ломать дверь.

Продолжения дожидаться не стала, побежала оттуда прочь, и шаги мои гулко раздавались под сводами подъезда в городе, давно опустевшем в холодной зимней ночи. Было 30 декабря.

Вскочила в маршрутку на ходу. Взмыленная, взмокшая, я ехала на вокзал. Людей было мало, но почти все сиденья были заняты. Сев у окна, я прощалась с любимым городом и с Андреем, в этой ночи находящимся в одном из каменных лабиринтов…

Привокзальная площадь была залита огнями. Я остановилась под фонарем и вытащила бумажник Филядина. Он был забит визитками, бумажками с телефонами без фамилий, карточками девиц по вызову (я мысленно пожалела Юлю). Денег – пятьсот долларов, купюрами по сто, пятьдесят и двадцать баксов. Этого должно было хватить.

Нельзя сказать, что решение уехать было внезапным. Скорее наоборот, я долго думала, что так и следует поступить. Я в конце концов так и собиралась – ехать в столицу, к Генеральному прокурору, в Верховный Суд, во все самые высшие юридические инстанции. Ехать без денег и без связей. Пробивать железобетонные стены лбом.

Поезд отправлялся через два с половиной часа. Билетов в кассе, конечно же, не было. Проводники (за полчаса я обошла весь состав) брали меня только за сто баксов. Это было слишком дорого, ведь неизвестно, сколько времени понадобилось бы жить в столице. Отчаяние заползало в душу. В конце концов я выложила бы деньги, но тут меня поймал какой-то привокзальный пьяница и предложил за двадцать долларов верхнее боковое место в плацкарте. Стоит ли говорить, что я немедленно купила билет и гордо прошествовала в вагон? Вещей у меня не было, я уезжала в том, в чем ушла из дома. Плюс пушистый шерстяной шарф Нонки. В купе ехала семья – муж, жена и двое детей. На первой боковой полке, внизу, – ожиревшая старуха, которой я очень не понравилась (и действительно, я слишком напоминала бомжа). Поезд шел ровно сутки, и в столицу мы прибыли на следующий вечер, часов в семь. В предновогоднюю ночь, 31 декабря.

Я предполагала остановиться у своей однокурсницы, которая еще на втором курсе вышла замуж за врача и уехала с ним. Год назад она приезжала вместе с мужем – он открыл частную клинику и стал очень богатым человеком. Они приехали развивать коммерческие связи, и в их честь был дан самый крупный банкет в дорогом и шикарном ресторане. Мы с Андреем присутствовали на нем. Потом я брала интервью у ее мужа.

Лида (так звали мою однокурсницу) взяла с меня клятвенное обещание обязательно приехать в гости и остановиться только у нее, заставив выучить наизусть номер телефона. Так я и запомнила ее почти год назад. Впрочем, если бы моя память подвела, ее номер все равно хранился в памяти моего телефона, хоть мы и не общались часто. Наверняка Лида знала все подробности дела моего мужа (она всегда обожала сенсации). Кроме нее, в столице я никого не знала, и остановиться мне было негде. Я надеялась, что по старой дружбе она не сможет мне отказать. И еще втайне ожидала, что у ее мужа могут быть какие-то связи в инстанциях и он поможет мне хоть немного.

Мимо окон поезда проплывал город, в котором оставался Андрей. Сутки в поезде тянулись мучительно, бесконечно – как кошмарный сон. Все это время я пролежала на полке, прижимаясь к грязной подушке и наблюдая в окно унылый предзимний пейзаж. Я ничего не ела. Все деньги, что у меня были, потратила на постель, а менять доллары там, в Н., я не хотела – вдруг на них были номерные знаки какого-то банка. Филядин мог обратиться в полицию…

День был серый, местами лил дождь – одна тоска и скука наблюдать за мутными потеками дождевых капель на немытом стекле.

В окрестностях столицы лежал снег.

На узком перроне с мешками, корзинами, чемоданами, сумками сновали толпы людей. Увидев двух полицейских, я поспешила раствориться в толпе. В обменном пункте возле общественного туалета разменяла двадцать долларов. Съела гамбургер в кафе. Позвонила Лиде. После третьего гудка трубку сняли.

– Лида? Это говорит Таня Каюнова. Я здесь, приехала.

Повисло молчание.

– Алло, Лида! Ты меня слышишь?

– Что ты здесь делаешь?

– Я приехала только что. Могу я у тебя остановиться?

– Зачем ты приехала?

– По делам. Так что?

– Знаешь, я сейчас слишком занята. Ты звонишь очень не вовремя. Позвони через два часа. Может, к тому времени я освобожусь.

– Лида, ты меня не поняла. Я приехала только сейчас, и мне негде остановиться. Ты же приглашала!

Резкий металл в ее голосе чуть не пробил мою барабанную перепонку.

– Я уже сказала, что очень занята и ты звонишь невовремя! Позвони, если хочешь, позже.

Разговор был закончен. Я опешила, не ожидая такого приема.

Тяжело и больно вспоминать каждый день, проведенный в столице, но самую страшную боль причиняют мне воспоминания о тех двух часах. На метро я доехала до центра, а потом долго бродила по людным улицам и площадям, отражаясь в стеклянных витринах фирменных магазинов.

Ночь была праздничной, загадочной и очень счастливой для всех, кроме меня. Люди с радостными лицами бежали домой встречать праздник. Я любила Новый год и встречала его с Андреем. Всегда.

Счастливые люди в толпе не поднимали на меня глаз. Пошел снег. Крошечные частички воды танцевали в пламени уличных фонарей. На каждом углу ослепительно ярким неоном загорались вывески модных ресторанов и клубов. К ним подъезжали роскошные лимузины, открывались дверцы, и на асфальт ступали укутанные мехами женщины и мужчины во фраках и вечерних костюмах. Огоньки бриллиантов сверкали сквозь белый мех. Прохожих охрана не подпускала близко.

Была праздничная ночь. Я бродила по улицам и ела пирожок с мясом, купленный в привокзальном буфете. Замерзшая и абсолютно никому не нужная здесь. В подземных переходах метро грелись нищие, смотря гнилостными, воспаленными глазами на снег на ступеньках, ежась от холода в своих лохмотьях. Босые нищие дети, стоя на снегу, протягивали к прохожим руки.

Еще на вокзале я попыталась узнать, сколько стоит снять хотя бы койку. В самом отдаленном районе – не меньше десяти долларов в сутки. Моих денег хватило бы всего на несколько дней.

Ночь была праздничной и счастливой. В окнах квартир домашним теплом блестели лампочки в люстрах и счастливые семьи рассаживались за столом. Ни один человек из этих семей не понимал, что значит просто сидеть рядом с тем, кого любишь. Они принимали как должное улыбки любимых и радостный блеск в глазах детей. Медленно падал снег и таял на моих губах. Через два часа я стояла в какой-то подворотне, сжимая гладкую поверхность трубки телефона.

– Я не сомневалась, что ты позвонишь. Люди твоей породы исключительно нахальны и не думают ни о ком, кроме себя, – услышала я. – Они не понимают, что своим появлением могут скомпрометировать других людей.

Голос бывшей подруги вливался в меня раскаленным свинцом.

– Они не понимают, что могут бросить пятно на чью-то репутацию…

– Послушай, – я охрипла, – я звоню тебе потому, что мне не к кому пойти. У меня нет денег, чтобы снять койку. Оставь свои высказывания. Я просто спрашиваю, могу я остановиться у тебя или нет. Ответь, пожалуйста, прямо.

– У тебя нет денег, значит, ты не заплатишь мне ни копейки! Тебе что, действительно некуда пойти?

– Действительно.

– Но, надеюсь, ты теперь сама понимаешь, что отношение к тебе не может быть прежним.

Я молчала.

– Так и быть. Надеюсь, никто не узнает о том, что я впущу тебя на несколько ночей в прихожую. Только ради нашей старой дружбы. Если б ее не было, я просто выгнала бы тебя на улицу.

Она сквозь зубы процедила адрес. Не было ни обиды, ни боли – только мертвая пустота и туман, клубящийся надо мной.

А снег, медленно кружась в свете уличных фонарей, плавно падал на землю. Новогодняя ночь…

На Лиде был халат из темно-бордового бархата, отороченный чернобуркой. Она не впустила меня в квартиру, говорила на лестничной клетке.

– Из-за тебя я страшно разругалась с мужем. Он недоволен тем, что я собираюсь впустить тебя, даже в прихожую. Он считает, что общение с такими, как ты, может скомпрометировать нашу семью. Когда ты последний раз смотрела на себя в зеркало? Наверное, не меньше месяца назад! Ты просто отталкивающая уродина! У тебя вид бомжихи – из тех, что сидят в подземных переходах. Впрочем, этого стоило ожидать. Почему бы тебе не пойти в переход к ним? Ну ладно… В общем, я впускаю тебя в прихожую. У меня всегда было слишком доброе сердце – это мой огромный недостаток. Значит, так. Спать будешь на матрасе с десяти-двенадцати вечера до восьми утра. Утром будешь мыть у меня в квартире полы – ведь денег у тебя нет, заплатить мне за приют ты не сможешь. У нас был дог, который сдох в прошлом году – думаю, по росту матрас тебе подойдет. Естественно, я запрещаю тебе пользоваться кухней (что-то на ней есть или брать нашу посуду) и категорически запрещаю пользоваться ванной и туалетом. Ты небось раньше на вокзале ночевала, так что нечего мне тут заразу разносить. Так, сейчас убирайся – к нам придут встречать Новый год гости и уйдут не раньше половины пятого утра. Значит, явишься в пять. Торчи до утра где хочешь. И не смей сидеть на лестнице! Наши гости занимают очень высокое положение, я не хочу, чтобы они подумали, что в нашем подъезде завелись бомжи. Если увижу, что ты сидишь на лестнице, позвоню в полицию! Понятно? Теперь пошла вон отсюда!

Дверь захлопнулась перед моим носом.

Потом я сидела на вокзале, на полу, и здоровый лоб в форме охранника орал: «Ты… документы!» Кажется, я бежала от него по темным незнакомым улицам, и в лицо бил колючий снег. По дороге попался маленький бар, открытый всю ночь. Я вошла в полупустой зал. Здесь был телевизор. Людей немного – несколько одиноких стариков и пьяница, валявшийся на полу. Часы пробили двенадцать раз. Наступил Новый год. «Деточка, поздравляю», – повернулась ко мне нищая старушка в рваном детском пальто. В разбитом зале бара пахло мочой и мышами. Помню, как, свернувшись в неудобном деревянном кресле, я смотрела на деревянный стол, где дымилась чашка с бурдой, ничем не напоминающей кофе, и в полумраке боль вытекала из меня, смешиваясь со слезами. И казалось, что, кроме одиночества и невыносимой боли, ничего больше не существует на этой земле.