Текст книги "Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях"

«И муж бы ее, Вахромеевой, не сказывал того, что она к нам хаживала и что мы ведаем, что они поехали к Костроме; чтоб в одно слово говорили, что жена, тоб и муж сказал. А как в словах разобьются, так худо будет. И про тоб не сказывал, что муж от Вахромеевны в ту пору, как мы сидели заперты в Верху летась, так он от попа прихаживал со словами к Вахромеевой, и письмо одинова принес к ней; чтоб этого не сказал. Ведь нет этому свидетеля: только они два. Только мочно, мужу Вахромеевнину это молвь ты, чтоб про сие не поминал, не про деньги, что с ними к попу послали денег 10 рублев; (будто) он давно просил, будто у него-то заимовал. Уж ты вычитай хорошенько письма. Да только мочно, этак про все Вахромеевной молвь ты, как писано: буде о чем спросят, так бы этакой ответ давала; а буде не спросят о чем, так бы и не поминала. А хотя и про иное про што и спросят, так бы нет доводчика, так можно в том слове умереть».

«Пуще всего, писем чтоб не поминала… Для Бога, ты этих слов никому не сказывай, о чем писано, что с ними говорить; не верь ни в чем, никому, ни родному. И Дарье б кто молвил, чтоб не торопилась, чтоб писем не поминала, что ко мне писывали. Также бы, любо спросят про то: не видала ли попа в Верху,– так бы сказала, что одно, что хочу умереть, ни знаю, ни ведаю… Буде и про то спросят; не хаживал ли кто к нам сюды баб и мужиков, крепко б говорили, что никак… никто не хаживал… Пожалуй, для Бога, прикажи всем им, которые сидят, как здесь писано, чтоб ни себя, ни меня, ни людей не погубили. Молились бы Богу да Пресвятой Богородице, да Николаю чудотворцу; обещались бы, что сделать. Авось ли Господь Бог всех нас избавит от беды сей… Пошли ты по Толочанова, да расспроси ты хорошенько про старицу и про то, что она доводит в чем на попа, и на царицу, и на меня. Доведайся о всем да отпиши. А как Василей на перемену придет в четверг, так с ним в ту пору писем не посылай, осматривают их. Помилуй Бог, как найдут… Призови ты к себе завтре Агафью Измайловскую… Ты ей молвь: что-де ты хоронишься? От чего? До тебя-де и дела нет. А коли бы-де и дело было, где-де ухорониться от воли Божией!.. Ты молвь ей: помилуй-де Бог от того! А как бы-де взяли, так бы-де вы, чаю, все выболтали: как хаживали, и как что, и как царевен видали. Не умори-де для Бога! Хоть бы-де взяли и вам бы-де должно за них, государынь, и умереть. Не поминай-де ты и про то, что письмы от Татьяны и от Дарьи нашивали. Ведь-де нет свидетеля на то… Ономедни с нею посылала денег два рубли на подворье, зашито в мешке к нему. И про это б не сказывала: нету на это свидетелей; отнюдь бы не сказывала, что к нам хаживала… Опять повидайся ты с Яшкою… Я велела к тебе им заехать. Разговорись с ним, как его имали, в чем? Да и про то молвь: помилуй-де Бог! Как бы стали расспрашивать, так бы-де вы много наболтали. Вам бы-де и умереть надобно за них; ведь-де нет свидетелей прямых. Будет-де и присылали про то: что какие горшки нашивали? Так-де (бы) сказали, что в Верху варили ходатая; а про иное б и не поминали. Хотя б-де и спросили: что не нашивали ль-де писем, так бы-де сказали: хоть умереть в том, что не знаем ничего, не ведаем. А буде не спросят, так нечего ж говорить ни про что, о чем не спрашивают. Поговори им гораздо от меня про сие: хоть бы умереть, а слов бы не было: нет свидетеля. А для того про это пишу: ради всякого времени. Иногды и не в том попадутся в деле, а про иное наболтают. И Дарье про то молвь, чтоб не сказывали тех врак, что про старца Агафья ей сказывала и куды-де она Ваську посылала. О чем не спрашивают, не вели того врать; о чем и спрашивают, так в чем нет свидетелей, так нечего и говорить. Чтоб моего имени не поминали. И так нам горько и без этого!»[88]88
  Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т. III. С. 408.


[Закрыть]

Да, в это время, в это последнее время теремной жизни вообще терему действительно было горько. Искореняя старых друзей терема, стрельцов, Петр вместе с тем разрушал мало-помалу и самое здание терема.

Известно, что после стрелецкого розыска царевна Софья и Марфа были пострижены в монахини, одна – в московском Новодевичьем монастыре, где и прежде содержалась, другая – в Успенском девичьем, в Александровской слободе. Пред кельями Софьи по повелению царя были повешены 195 человек стрельцов. У самых окон висели трое с челобитными в руках. Князю Ромодановскому царь дал собственноручное наставление, кого пропущать к Софье: «Сестрам, кроме Светлой недели и праздника Богородицына, который в июле живет (храмовой праздник монастыря), не ездить в монастырь в иные дни, кроме болезни (Софьиной). Со здоровьем (спрашивать о здоровье) посылать Степана Нарбекова, или сына его, или Матюшкиных; а иных, и баб и девок, не посылать; а о приезде брать письмо у князя Федора Юрьевича (Ромодановского). А в праздники быв, не оставаться; а если останется, до другого праздника не выезжать и не пускать. А певчих в монастырь не пускать: поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют: спаси от бед, а в паперти деньги на убийство дают».

В феврале 1700г., приводя в новый порядок расходы дворца, Петр коснулся и кормки нищих. По расчетам оказалось, что царица Марфа на поминовение покойного мужа, царя Федора, кормила в 5 дней 300 нищих; столько же кормила царица Прасковья по муже, царе Иване; царевна Татьяна Михайловна кормила в 9 дней 200чел., царевна Евдокия Алексеевна с сестрами в 7 дней 350чел.; даже царевна Наталья Алексеевна кормила в 4 дня 200чел. Всего кормилось в известные дни поминовения у 5 комнат 1371чел., питья и запасов выходило в год на 143руб. 26 алт. 3 ден. На подлинной ведомости об этой статье дворцового расхода Петр собственноручно написал: «Сии денги раздать нищим по улицам, а в Верх их (нищих) не брать, для того, что вытерки то комят»[89]89
  У Туманского: Российский магазин, I, 421, напечатано: «Витебки там скомят». Мы пользовались списком этой разметной книги, относящимся к половине XVIII столетия.


[Закрыть].

Что именно сказано в этой тайнописи, за неимением ключа, мы объяснить не можем. Но этим указом окончательно и навсегда нищие отдалялись от дворцовых комнат; старому Домострою таким образом наносился самый чувствительный удар, ибо старый Домострой всю добродетель свою полагал именно в таких формах благочестия.

* * *

Терем царствовал, конечно, по той только причине, что налицо не было царя: один был неспособный, другой мал возрастом. Как только вырос и укрепился малолетний царь, тогда и окончилась воля царь-девицы. Первая решительная встреча двух соперников, как и следовало ожидать, произошла на церковном торжестве, ибо на этих торжествах царский сан и государева особа обозначались для всенародных очей несравненно виднее; а следовательно, и несравненно виднее обнаруживалось зазорное совместничество двух царственных особ. Софья очень хорошо понимала значение этих царских выходов и не пропускала случая показаться народу в царственном величии. Выходы ее становились год от году чаще. Обыкновенно она выходила вместе с братом Иваном и, по всему вероятию, даже и вынуждала его, постоянно больного, сопутствовать ей в этих торжественных шествиях. В иное время, особенно в последний год, она и одна являлась на этих выходах. Царь Петр появлялся на церковные торжества изредка, в самых важных случаях. Он не тем был занят, да, вероятно, по возможности избегал и зазорного для себя совместничества с ненавистницею сестрою… Но скрытая, подземная борьба обнаруживалась даже и в этих богомольных действах двух соперников: царевна время от времени приказывала петь в соборе канон: «Многими содержим напастьми», словами которого желала выразить свое положение и отношение к петровской партии. Петр в последние годы, 1688 и 1689, один являлся в собор к «умовению ног», тоже, по всему вероятию, давая чувствовать своим присутствием при этом церковном действе, как он понимает свои к ней отношения.

В 1689 г. июля 5-го царевна праздновала годовщину о победе на раскольщиков. Накануне она одна слушала всенощную на Троицком подворье в церкви Чудотворца Сергия, а в самый день с царем Иваном выходила к обедне в Успенский собор и слушала благодарный молебен об этой победе с прибавлением упомянутого канона «за прошение царевны». 7 июля вместе с братом Иваном она праздновала в соборе память Филиппа митрополита.

8 июля в понедельник следовало праздновать явлению Казанской иконы Пресвятой Богородицы с крестным ходом в Казанский собор в память избавления Москвы от ляхов в 1612г. В этот праздник цари поднимали в крестный ход иконы и из своих верховых, дворцовых церквей от Спаса за Золотою решеткою, за которыми шествовали торжественно сначала в Благовещенский, а потом в Успенский собор, а отсюда сопровождали крестный ход до Казанской церкви и слушали там обедню. Царь Петр приехал к празднику из с. Коломенского. Надо заметить, что в этом ходу царевна еще ни разу не участвовала в прежнее время. Когда оба царя пошли с Верху, из дворца, за образами, то и царевна в то же время церемониально пошла из терема с откровенною главою (в чем и заключался для нее зазор), неся образ «О Тебе радуется», который, вероятно, по особому обещанию был поновлен к этому дню и украшен новым окладом[90]90
  Древняя Российская вивлиофика. Ч. X. С. 362.


[Закрыть]. Нельзя было не выразить царевне своего обрадования, потому что в это время с торжеством победителя приближался к Москве из Крымского похода князь В. В. Голицын.

С именем Голицына для царевны соединялось на этот раз много радостей. Он разгромил перекопского царя; по крайней мере, так он сам писал о себе, и прославлял, и возвеличивал свой выдуманный подвиг даже на всю Европу. Конечно, его успех возвеличивал личность правительницы, высоко ставил ее управление государством; придавал ее лицу мужественные самостоятельные черты деятельного и счастливого государя. Надо было употребить все средства, чтобы поднять в общественном мнении этот крымский подвиг на самые высокие ходули. Князь Голицын и обнаружил в этом деле великое уменье. Затем его присутствие в Москве очень было необходимо по обстоятельствам царевниной борьбы с братом Петром. Этим крымским подвигом она и хотела усмирить невыгодную о себе молву со стороны братниной партии; в нем она приобретала самое победоносное и вполне достойное оружие против своих врагов.

Но, кроме политических причин ее радости, существовала особая и главнейшая, сердечная, причина, которая должна была действовать еще живее. Голицын был другом царевны и ее наперсником. Разлука с ним уже давно ее томила. Она об этом не раз писала к нему в письмах, скрываемых от людей посредством потаенной цифирной азбуки. Два таких письма, сохранившиеся счастливым случаем и открытые г. Устряловым, относятся именно к тому времени, о котором мы говорим. Царевна поздравляет в них своего друга с победою, которую, разумеется, приписывает милосердию Божию и присовокупляет: «Чево от века не слыхано, ни отцы наши поведаша нам такова милосердия Божия; не хуже израильских людей, – продолжает она, – извел вас Бог из земли Египетской, тогда чрез Моисея, ноне чрез тебя, душа моя… Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета и паки здравствуй Божиею (милостью) и Пресвятые Богородицы и твоим разумом и счастьем, победив агаряны, подай тебе Господи и впредь враги побеждати. А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься; тогда веры пойму, как увижу во объятиях своих тебя, света моего… Свет мой батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета!.. Батюшка мой, радость моя, свет очей моих, мне веры не иметца, сердце мое, что тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне день той был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою». И сам Голицын, видимо, очень желал своего возвращения в Москву и потому просил друга царевну, чтоб она помолилась. На первый раз царевна, кажется, не совсем так поняла его просьбу. «А что, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась, – отвечает царевна и присовокупляет в сомнении: – Будто я, верно, грешная пред Богом и недостойна; однако же дерзаю, надеяся на его благоутробие, если и грешная. Ей! Всегда того прошу, чтобы света моего в радости видеть». В другой раз она писала: «Что ты, батюшка мой, пишешь о посылке в монастыри, все то исполнила, по всем монастырям бродила сама пеша… что пишешь, батюшка мой, чтоб я помолилася: Бог, свет мой, ведает, как желаю тебя, душа моя, видеть; и надеюся на милосердие Божие, велит мне тебя видеть, надежда моя… А я, батюшка мой, здорова, твоими молитвами, и все мы здоровы. Аще даст Бог увижу тебя, свет мой, о всем своем житье скажу; а вы, свет мой, не стойте, подите помалу, и так вы утрудилися. Чем вам платить за такую нужную службу, наипаче всех твои, света моего, труды. Если б ты так не трудился, никто б так не сделал».

Теперь весьма понятно, с каким особенным желанием царевна хотела присутствовать в торжественном крестном ходе к Казанской. Она праздновала победу над врагами и разными напастями во всех смыслах.

Дворцовый выход совершился в полном составе. В Успенском соборе цари и царевна приложились к иконам и святым мощам при пении многолетия, после чего должно было идти за святыми иконами и крестами в церковь к Казанской. Тогда, говорят, царь Петр сказал сестре, чтоб она в ход не ходила, что то дело необычное и неприличное идти ей особным лицом вместе с царями[91]91
  Подробная летопись. СПб., 1799. IV, 135.


[Закрыть]. Как она ему ответила, мы не знаем. Но дело кончилось тем, что в ход не пошел только сам Петр.

Царевна с братом Иваном торжественно вышла за крестами из собора и сопровождала их до места; а Петр проводил кресты только до Архангельского собора, вошел в эту царскую усыпальницу, помолился у святых икон и у мощей благоверного царевича Димитрия и «изволил с Москвы иттить в то же вышеупомянутое село Коломенское». К сожалению, в дворцовой разрядной записке об этом событии в оригинальном столбце после этих самых слов следует утрата нескольких листков[92]92
  Дворцовые разряды. Т. IV. С. 458. Замечательно, что в подобных актах, касающихся этой смутной эпохи, мы постоянно и в самых важных местах встречаем такие же утраты. Так, например, значительная часть предсмертного показания Шакловитого (Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т. II. С. 77) тоже утратилась. Как будто по всем этим документам ходила какая-то одна рука, истреблявшая все, что должно было выяснять и обнаруживать в настоящем виде отношения Софьи к Петру и к своим друзьям.


[Закрыть], так что мы не знаем, в чем заключались дальнейшие подробности ее повествования именно относительно царевны Софьи.

Но царевна продолжала свои выходы еще с большею настойчивостью. 14 июля она одна ходила ко всенощной в церковь Св. Владимира, что в Садех; 15 июля в самый праздник св. Владимира она одна изволила быть в той же церкви на освящении и у обедни. 18 июля вечером ходила в с. Покровское и вскоре возвратилась оттуда, вероятно, по той причине, что в это время к Москве подошел с полками князь Голицын. На другой день, 19 июля, происходила торжественная встреча победоносному войску, причем царевна уже без малейшего зазора справила эту встречу во всем подобно самому царю. Воеводам велено было вперед себя отпустить к Москве святой крест и полковые святые иконы, которые были с войсками в походе. В 8-м часу утра царевна изволила идти в церковь Тихона (у Арбатских ворот); отслужила там молебен и продолжала шествие к Серпуховским воротам, у которых за городом и встретила святые иконы. Помолившись и приложившись к иконам, она «жаловала к руке» бояр и воевод, князя Голицына с товарищи и изволила спросить их о здоровье. От Серпуховских ворот за иконами она шла в Кремль в сопровождении тех же походных бояр и воевод, а также и бояр, окольничих, думных людей, стольников, стряпчих, дворян, дьяков, гостей и приказных людей, которые сопутствовали ей на выходе. Впереди икон шли ратные люди: ротмистры, полковники, стольники, стряпчие, поручики, хорунжие, дворяне, жильцы и иных чинов по 5 и по 6 человек в ряд, в саадаках и в саблях и с иным оружием. У дворца шествие встретил царь Иван, после чего царевна прошла дальше, через свой государской двор в соборную церковь, где патриарх совершил благодарственный молебен, после которого царевна проводила полковую святыню к себе во дворец и там ее оставила в одной из верховых церквей. Затем в Передней палате вместе с братом она торжественно жаловала к руке всех походных воевод и дьяков и всех начальных ратных людей, причем боярам сказана была похвальная речь.

23 июля в 6-м часу утра царевна ходила к обедне в Новодевичий монастырь и служила там торжественный молебен «Смоленской Божией Матери о их государском многолетном здравии и о всяком благополучении и воздавали хвалу о победе врагов, проклятых агарян». У молебна были князь Голицын и все воеводы и ратные начальные люди. После молебного пения царевна угощала воевод фряжскими винами, а ратных людей водкою.

25 июля по случаю именин царевны Анны она опять угощала в Передней водкою все боярство, и дворянство, и полковых людей.

Между тем развязка потаенной борьбы с братом близилась к концу. Софья вела уже решительные переговоры со стрельцами. 27 июля на праздник иконы Смоленской Богородицы Одигитрии (путеводительницы, крепкой помощницы) она ходила, по обычаю, в Новодевичий монастырь ко всенощной, окруженная пятисотными и пятидесятниками от всех стрелецких полков; по окончании службы в 4-м часу ночи, подозвав стрельцов, царевна жаловалась им на царицу Наталию Кирилловну: «И так беда была,– говорила Софья,– да Бог сохранил; а ныне опять беду зачинает. Годны ли мы вам? Буде годны, вы за нас стойте; а буде не годны, мы оставим государство». Стрельцы отвечали: «Воля ваша! Мы повеление твое исполнять готовы; что велишь делать, то и станем».– «Ждите повестки»,– сказала царевна. 4 августа ночью она переговаривалась со стрельцами в верхних хоромах, у самого терема, и говорила им: «Долго ль нам терпеть? Уж житья нашего не стало от Бориса Голицына (кравчего у Петра) да от Льва Нарышкина. Царя Петра они с ума споили; брата Ивана ставят ни во что; комнату его дровами закидали; меня называют девкою, как будто я не дочь царя Алексея Михайловича; князю Василью Васильевичу (Голицыну) хотят голову отрубить, а он добра много сделал: польский мир учинил… Радела я о всячине, и они все из рук тащат. Можно ль на вас надеяться? Надобны ль мы вам? А буде не надобны, мы пойдем себе с братом, где кельи искать». Такой же разговор со стрельцами по ночам у своего терема она вела во все это тревожное время[93]93
  Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т. II. С. 51.


[Закрыть]. Между тем Петр еще 25 июля передвинулся из Коломенского в Преображенское; 4 августа отпраздновал в Измайлове именины своей жены, царицы Евдокии Лопухиных, а в полночь на 8 августа принужден был, спасаясь от убийства, внезапно ускакать в Троицкий монастырь; «изволил идти для моления в Троицкий монастырь», как отмечает дворцовая разрядная записка.

В то самое время, как Петр без оглядки торопился добраться скорее до монастыря, чтобы найти себе за его стенами безопасное место, благочестивая царевна, окруженная стрельцами, слушала акафист[94]94
  Там же. II, 59.


[Закрыть] в церкви Казанской Богоматери, а вернее, упомянутый выше канон «Многими содержим напастьми». На самом же деле под этим благочестивым обликом она вела решительный заговор против брата и его семьи. Во дворце и между стрельцами в это время распространялся уже слух, что в эту ночь придут из Преображенского потешные конюхи и побьют царя Ивана и всех его сестер, следовательно, распространялся слух о нашествии Петра на терем. 9 августа царевна с братом Иваном служила панихиду в Архангельском соборе по своих государских родителях, а потом одна ходила и в Вознесенский монастырь и там также служила панихиду у гробов цариц. Приближались обстоятельства очень трудные и опасные; они-то и заставляли царевну обращаться к памяти родителей в это необыкновенное для подобных молений время. 11 августа вечером она торжественно в сопровождении боярства и дворянства проводила из дворца в Донской монастырь чудотворную икону Донской Богоматери, которая сопутствовала полки в Крымском походе и оставалась еще пока во дворце. Там она слушала всенощную, а на другой день, 12 августа, ходила туда к ранней обедне. 14 и 15 августа по случаю празднования Успению совершены были обычные праздничные торжественные выходы в Успенский собор ко всенощной и к обедне в сопутствии бояр, думных и ближних людей. 17 августа царевна ходила молиться в Новодевичий монастырь. 18 и 19 числа совершила с братом празднование Донской Богородице с обычным крестным ходом в Донской монастырь.

26 августа вечером она опять ходила молиться в Новодевичий монастырь, оставалась там всю ночь и воротилась в Москву за час до света. Все эти благочестивые ночные бдения совершались, однако ж, с тою целью, чтобы свободнее вести переговоры со стрельцами, ибо стрельцы всегда непременно сопровождали царскую особу, особенно в ночных выходах.

Наконец, 29 августа царевна сама уже решилась отправиться в Троицкий монастырь к разгневанному брату Петру. За 2 часа до вечера она отслушала в Успенском соборе напутственный молебен, оттуда ходила молиться у родительских гробов в Архангельский собор и в Вознесенский монастырь, молилась в Чудове монастыре, на Троицком подворье и в приходской церкви Вознесения на Никитской. И из той церкви «изволила она, великая государыня, взять чудотворный образ Пресвятые Богородицы Казанские и быть в соборной церкви Казанские Богородицы, что в Китае (городе), а от той церкви, с тою святою иконою, иттить в Троецкой Сергиев монастырь». Ее сопровождали бояре, окольничие, думные дворяне, стольники и стряпчие. Известно, что Петр воротил ее из этого похода, грозя, что если пойдет, то «поступлено будет с нею нечестно». Она воротилась в Москву 31 августа в 7-м часу ночи, по нашему счету во втором пополуночи, на 1 сентября с решимостью поднять на Петра все государство. Но через неделю, 7 сентября, была сама отрешена от владенья царством[95]95
  Дворцовые разряды. Т. IV. С. 482 и др.


[Закрыть].

Открыв налицо все ее замыслы, Петр написал письмо к старшему брату Ивану: «Сестра наша, царевна Софья Алексеевна, государством нашим начала владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государь, известно. А ныне злодеи наши Федька Шакловитый с товарищи… умышляли о убивстве над нашим и матери нашей здоровьем… А теперь, государь-братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двемя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то б и твоя б, государя, моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения: к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!»

Этими словами Петра о зазорном лице древний русский век высказывал свой приговор женской личности вообще и подвигу царевны в особенности. Помимо всех преступных замыслов, этот подвиг был сам по себе зазорен и несовместим ни с каким положительным идеалом века. Срамно было мужским особам в общественном деле стоять рядом с личностью девицы, а еще более находиться в ее обладании, в ее воле. Не преступным только являлось ее лицо, но и зазорным, на что особенно и указывает оскорбленный Петр. «Пора, государыня, давно вам в монастырь!» – мыслил древний век в лице ее же пособников-стрельцов, определяя тем истинное назначение для девичьей личности, если она лишалась почему-либо возможности пристроить свою судьбу к личности мужской, как было именно в царском быту.

* * *

Девица-царевна, как и всякая честная вдова, следовательно, вообще женская личность, сама по себе, по смыслу своего положения в обществе была монастырка, постница, пустынница. В этом заключалось ее истинное призвание, т. е. в этом состояла идея ее общественного положения. Вот почему и дом вдовы, и терем девицы мало-помалу всегда неизменно превращался в монастырь. Другой образ жизни также неизменно ставил ее личность в положение зазорное для общественных глаз. Другой образ жизни, хотя бы самый скромный, но только самостоятельный, был уже отрицанием постнического идеала и являлся непростительным нигилизмом. В существенном смысле зазорным нигилизмом являлось не худое поведение, а всякий признак независимого, самостоятельного отношения к обществу, что осуждалось еще больше и сильнее, чем худое поведение. Худое поведение судил Бог, всегда милосердо отпущающий грехи. Самостоятельное поведение судило общество, никогда не прощающее явного отступничества от его идеалов. Поэтому житейские грехи можно было всегда прикрыть постническою мантиею, лишь бы не видало их общество. Но грех личной независимости и самостоятельности прикрыть было невозможно; никакой мантии для этого не существовало. В этом случае была неизбежна и совершенно необходима прямая, открытая и притом богатырская, т. е. петровская, борьба с тем же обществом; борьба, не допускавшая никаких сделок, никаких колебаний, уступок, никаких мирных переговоров. Быть может, у Софьи-царевны достало бы и ума, и смелости выйти и на этот путь, но у нее недоставало главного: живой веры, что этот путь столько же свят; живой веры в ту истину, что общество спасается не постническим идеалом, а идеалом полной, всесторонней свободы. Она же не искала настоящей свободы, а искала лишь приличной формы, приличной, по мнению века, одежды для своего девического своеволия; потому она вовсе не была способна с решимостью отступить от заветного постнического идеала и стремилась устроять не общественную, но лишь свою личную свободу по его же византийским образцам. Она способна была явить русскому миру только фарисейский вид того же постничества. А это были старые мехи, которые уже не годились для нового вина, т. е. для новых начал развития, каких неуклонно требовало русское общество, вся русская жизнь, во всем своем составе и которые способен был насадить и водворить только Петр, стремившийся на прямой путь свободы гражданской и человеческой.

Весьма понятно, чем должны были казаться Петру все эти богомольные постнические подвиги царевны и ее сестер, весь этот старый домострой жизни, прикрывавший своими досточтимыми формами самые растленные нравственные начала… Очень понятно, почему постнический идеал стал для него с этого времени особенно ненавистен, почему он относился к нему с самым полнейшим отрицанием и почему в последующее время употреблял всякие средства, чтобы окончательно его уронить и осмеять в общественном мнении, устраивая с этою целью потешные действа известного князь-папы или Пресбургского патриарха и жестоко стесняя и преследуя ревностных поборников сказанного идеала, всяких его выразителей и изобразителей, начиная от старцев-пустосвятов, юродивых, нищих и т. д. и оканчивая крутыми староверами, которые в истинном смысле были произведением Домостроя и потому так крепко и стояли за старое благочестие.

Недобрую славу оставил по себе терем Софьи и в народе. Правду или неправду староверы втихомолку говаривали: «Царевна Софья была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра ее… и бояре ходили к ним и робят те царевны носили, и душили, и иных на дому кормили…»[96]96
  Соловьев С. М. Указ. соч. Т. XVII. С. 227.


[Закрыть]