Текст книги "Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях"

Его взяли, обыскали и к тому еще нашли у него на дворе какие-то травы. Государь поручил расспросить его боярам. Он объяснил, что «воровских подметных писем не писывал и писать никому не веливал и в сенях перед Грановитою и перед Шатерною не подметывал». Но тут же открылось, что он очень хлопотал о своей племяннице, дабы устроить ее невестою государю и даже хвастал о том, что будто бы она взята в Верх, а она еще не была взята. На расспросе 23 апреля Шихирев рассказывал: «На святой неделе в субботу или на фоминой в понедельник – того он не упомнит – приходил к нему в гости отставленный за старостью рейтар Вологжанин Александр Александров и сидел у него с четверть часа; и позвал его, Ивана, к себе в гости; и он поехал к нему на лошади, а Александр пошел наперед пеш. И у него он, Иван, ел и говорил с ним в разговоре, что великий государь пожаловал племянницу его, указал взять в Верх, а в то-де время она в Верх была не взята. А как ее в Верх взяли, и он, Иван, после того виделся с ним, Александром, в Чудовом монастыре и ему про то сказывал». Спросили и рейтара, который объяснил: «На светлой неделе звал его Иван к себе после обеда вина пить; и он ходил, а вина и иного никакого питья у него не пил, потому что хмельново не пьет. А посидел с четверть часа. Да в то же время приходили к Ивану в избу выходец из полону Смольянин Елизарий Воронцов с племянником и сидели тут же. И Иван Шихирев сказывал им, что указал великий государь взять в Верх для смотру племянницу его, дочь Ивана Беляева, и он-де о том молит Бога. И он, Александр, позвал их к себе в гости; и у него ели и пили; а речей никаких про племянницу свою и ни про что не говаривал; а после увиделся он с ним в Чудове монастыре на паперти, и Иван ему говорил, что племянница его в Верх взята и чтоб-де он помолился Господу Богу, чтоб над нею учинилось доброе дело».

Между тем боярин Хитрово извещал государю, что «приходил к нему на двор дохтур Стефан (фон Гаден?) и сказывал: тому-де дни с три съехался с ним на Тверской улице у мучного ряду Иван Шихирев и говорил ему, что взята-де в Верх племянница его для выбору и возили-де ее на двор к боярину Б. М. Хитрово и боярин-де смотрел у ней рук и сказал, что руки худы». «А смотришь-де ты их, дохтур Стефан; а племянница-де его человек беззаступной, и как-де станешь смотрить рук и ты-де вспомоги. И он, Стефан, ему отказывал, что его к такому делу не призывают, да и племянницы его он не знает». Шихирев объяснил: «Как станешь смотреть рук и она-де перстом за руку придавит, потому ее и узнаешь. И сего-де числа у благовещенского протопопа Андрея Савиновича о том говорил же, что племянница его в Верх взята, а Нарышкина свезена…»

Против этого Шихирев рассказал: «Бил он челом архимандриту чудовскому, чтоб архимандрит его племянницу объявил, т. е. представил к выбору. И возили ее на двор к боярину Богдану Матвеевичу. И сказал архимандрит, что боярин ее смотрел и говорил ему, что у ней руки худы. А смотрил-де дохтур Данило, жид. И съехався (он, Шихирев), ему, Данилу, говорил, что человек (она) беззаступной, и если станет смотреть, и она перстом за руку придавит. И севодня ему Данилу (он, Шихирев) говорил, что племянница взята в Верх, а Нарышкина свезена; а говорил ему те слова спроста, что он, Данило, знаком».

Весьма понятны усердные хлопоты Шихирева, чтоб царицею была его племянница. Ясно также, что выбор останавливался между его племянницею и Нарышкиною, которая для многих царедворцев была особенно неудобна по своему родству с Матвеевым. Чтобы расстроить этот брак, ненавистники Матвеева, как он сам потом свидетельствовал, составили эти подметные письма, в которых, быть может, высказывали что-либо невыгодное и для избираемой невесты. Но злодеи были невидимы, а налицо представлялось только обстоятельство Шихирева, для которого выбор Нарышкиной, разумеется, также был вовсе не желаем. Кого ж другого возможно было явно заподозрить в составлении подметных писем? Несчастного привели даже и к пытке.

«В застенке он распрашиван накрепко: и поднимай, и к огню приношен, а в расспросе у пытки и у огня говорил прежние речи… подметных писем не писывал и никому писать не веливал и не подметывал». Пытка, кажется, была повторена. «А было ему 13 ударов и огнем жжен, а с пытки и с огня говорил прежние речи… а которые травы выняты у него на дворе, толченая и не толченая, и те-де травы дали ему на Вологде, ныне в Великой пост, а сказывали ему, что те травы (оказался зверобой) уразные, а велели ему те травы пить в вине и в пиве от убою, потому что он ранен…»

24 апреля стали разыскивать почерк руки этих писем. Государь велел показать дьякам и подьячим всех тогдашних приказов из одного письма две строки, а из другого письма – подпись; и взять у них сказки на письме о том, кто письма писал, т.е. чей почерк можно в них узнать. Выбранные две строки заключали в себе следующие: 1) «достойно поднести царю или ближнему человеку, не смотря»; 2) «рад бы я сам объявил и у нево писма вынел и к иным великим делам». Подпись была: «Артемошка», вероятно намекавшая на Артамона Сергеевича Матвеева – родственника Нарышкиной. Таким способом собраны были почерки всех приказных, служивших тогда в Москве. Сходство почерка падало на иных подьячих, например на Бориска Мыконкина, о котором товарищ говорил: «И я его письмо видал, как он писывал набело, не борзясь, с береженьем, и наскоро, мелко и разметисто». Но полного сходства не оказывалось ни у кого. О некоторых почерках замечали: «Из всего письма иные ести, оны почерком понаходят, а все, чтобы впрямь было одно письмо, не сходится».

Наконец, 26 апреля воровские письма были показаны на Постельном крыльце всему служилому сословию, причем публично сказан был следующий государев указ: «И вам бы, памятуя Господа Бога и святую соборную и апостольскую церковь и его государево крестное целованье, осмотря тех воровских писем признак всякими мерами, кто где такие воровские письма видал или кто подметывал, сыскивали бы про то всякими мерами. И кто из вас про такое воровское письмо проведает и ему, великому государю, известит и того вора обличит или где, сведав его, поймав, приведет, и великий государь пожалует его своим государевым жалованьем. А буде про того вора не проведаете и государю не известите, и от него, великого государя, за то вам быть в великой опале и в конечном в самом раззоренье безо всякого милосердия и пощады». Очень трудно было открыть и обозначить этого вора, потому что, без всякого сомнения, он скрывался в самых царских палатах, в какой-либо из личностей, заседавших в самой Царской Думе. Мелкое дворянство отозвалось на все эти беспокойные и тягостные для неповинных людей розыски следующим образом. Некто Петр Кокорев говорил: «Лучше б они девиц своих в воду пересажали, нежели их в Верх к смотру привозили!» Государь по этому случаю велел в прибавку к своему указу объявить на Постельном крыльце: «А непристойных слов таких, как Петр Кокорев говорил, не говорить, что девиц своих девок к смотру привозили напрасно, лучше б их в воду пересажали, а не в Верх привозили».

Как и чем окончилось это дело – нам неизвестно[147]147
  Неполные отрывки этого дела, которыми мы пользовались, хранятся в Государственном архиве Министерства иностранных дел в числе столбцов Тайного приказа. В описи дел Тайного приказа 1713 г. значится «столп, а в нем дело сыскное про воровские подметные писма и распросные речи Ивана Шихирева и иных и сказки за руками московских разных чинов людей 178 г.». См.: Записки отделения русской и славянской археологии. Т. II. С. 21.


[Закрыть], но, по всему вероятию, об этом же деле говорит и Артамон Сергеевич Матвеев в своей третьей челобитной к царю Федору Алексеевичу, в которой между прочим пишет: «А и я, холоп твой, от ненавидящих и завидящих при отце твоем государе немного не пострадал: такожде воры, составя письмо воровское подметное, кинули в грановитых сенях и в проходных, и хотели учинить Божией воле и отца твоего государева намерению к супружеству второму браку препону, а написали в письме коренья… в то время завидящии мне всячески умышляли, чем бы отлучить от вашея государские милости…»

Эта препона ко второму браку царя Алексея на Нарышкиной ограничилась, однако ж, тем только, что свадьба должна была совершиться месяцев девять спустя после избрания невесты, именно 22 генваря 1671г. Очень вероятно, что все это время Нарышкина жила не во дворце, как следовало по обычаю, а жила как рядовая и уже смотренная невеста в доме Матвеева, где квартировала на его попечении и охранении. О выборе Нарышкиной Рейтенфельс рассказывает следующее: «Царь приказал всех благородных девиц, отличавшихся красотою, собрать в доме первого министра Артамона Сергеевича (его обыкновенно зовут Артамон) и, поместившись в комнате, где его никто не мог видеть, сам узнал, чем каждая из них одолжена прикрасам – и чем собственно дарам природы. В Московии исстари повелось, что князь, осмотрев подобным образом девиц, избирает из них трех; доверенные женщины узнают все телесные и душевные их достоинства, и выбор падает на лучшую. Но Алексей с первого раза избрал Наталью Кирилловну. Прочие девицы обыкновенно одаряются щедро и пользуются великою честию, что имели женихом царя, а вельможи наперерыв предлагают им свою руку. Наталья жила у Артамона (Матвеева) и совершенно не знала, какое ожидает ее счастие. Спустя несколько недель после осмотра невест царь очень рано утром прислал к Артамону в придворных каретах несколько бояр в сопровождении небольшого отряда солдат и трубачей. Наталья ни о чем не знала и спала спокойно. Дружки объявили Артамону милостивое приказание царя немедленно явиться с невестою во дворец. Артамон разбудил Наталью и объявил ей волю царя. Тогда принесли привезенные уборы, одели ее великолепно и повезли во дворец с немногими женщинами. На одежде столько было драгоценных камней, что после Наталья жаловалась на ее тяжесть. Привезли во дворец царскую невесту, повели ее прямо в церковь, и брак совершен придворным священником в присутствии немногих приближенных к царю. Почтеннейшие сановники были угощаемы несколько дней роскошным пиром во дворце, который был в это время извне заперт». Такие, вероятно, слухи об этой свадьбе носились в городе, по которым Рейтенфельс и записал свой рассказ. Видно, что к свадьбе готовились втайне, и она в действительности могла быть назначена для всего дворца внезапно во избежание всяких дворских интриг и препон.

Должно полагать, что описанная выше препона была уже последняя в избрании царских невест, ибо с этого времени мы не встречаем никаких сведений о каких-либо помешках царскому браку.

О первом браке царя Федора Алексеевича современники свидетельствуют, что для избрания невесты он по обыкновению приказал собрать всех прелестнейших девиц своего царства, что ему предлагали многих княжон знатного происхождения, но он выбрал незнатную девицу Агафию Семеновну Грушецкую, что бракосочетание происходило без всякого великолепия и царский двор оставался несколько дней недоступным[148]148
  Берх В. Н. Царствование царя Федора Алексеевича. СПб., 1835. С. 84.


[Закрыть]. В расходных дворцовых записках этого времени находим имена избранных невест, которым после государь выдал подарки:

«14 августа 1680 г. великого государя жалованья дано девицам, которые были в выборе в прошлом в 188 г. в июле месяце.

По зарбаву серебреному, да по отласу, да по камке, мерою по 10 арш.: Боярина князь Федора Федоровича Куракина двум дочерям, княжне Анне Федоровне, да княжне Марфе Федоровне. Боярина Ивана Богдановича Хитрово дочери Василисе Ивановне. Окольничего князя Данила Степановича Великого-Гагина. Отвозил думный дворянин Никита Иванович Акинфов.

По объяри мерою по 5 арш., по камке мерою по 10 арш: Стольников князь Никиты княж Иванова сына Ростовского. (Взял Василий Фокин Грушецкой.) Князь Семена княж Юрьева сына Звенигородского дочери. Федора Иванова сына Головленкова дочери. Петра Андреева сына Измайлова дочери. Ивана Поликарпова сына Полтева дочери. Михаила Тимофеева сына Измайлова (дочери). Онофрея Денисьева дочери. Отвозил к ним дьяк Корнила Петров.

Объяри по 5 арш., камки по 10 арш.: князь Алексея княж Юрьева сына Звенигородского дочери его княжне (пробел). Викулы Федорова сына Извольского дочери ево. Исая (пробел) Квашнина дочери ево. Петра Иванова сына Вердеревского дочери ево. Князь Семена княж Иванова сына Лвова дочери ево княжне. Князь Володимира княж (пробел) сына Волконского дочери ево княжне. Алексея (пробел) Киреевского дочери ево. Отвозил дьяк Федор Казанцев.

И всего им государева жалованья дано четыре зарбава цена им 101руб.; отласов 40 арш.; объярей 70 арш.; камок 180 арш.»[149]149
  Архив Оружейной палаты. № 536.


[Закрыть]

Второй брак царя Федора с Марфой Матвеевной Апраксиных совершился точно так же тихо, без особого торжества; свадебного чину никакого не было. 1682 г. февраля 12-го патриарх вышел из царской комнаты (кабинета) в переднюю и объявил боярству и всей Палате, что нарекли «царевну и великую княжну Марфу Матвеевну», благословлял и нарекал сам святейший патриарх. 15 февраля была радость, государь венчался в Верховой церкви Живоносного Воскресения, венчал царский духовник. Кремль в это время был заперт.

Таким образом, старые порядки царского да и всенародного быта к концу XVII столетия стали падать, так сказать, от собственной тяжести. В их путах оставаться было уже тяжело и невыносимо. Боярство и дворянство скидает с себя старую обузу местничества; царский двор удаляется от такой же старой обузы чинов… Ясно, что чувствуется потребность свободных движений, потребность всесторонней реформы.

* * *

Из истории царских невест уже достаточно обнаруживается, что страх порчи должен был преследовать личность царицы каждую минуту и на всяком месте. Он отравлял ее счастливые дни излишними и в большинстве случаев пустыми, но тем не менее очень тягостными подозрениями. В ее домашнем быту порча являлась всемогущим страшилищем, из власти которого невозможно было освободиться, несмотря ни на какие предосторожности и строгости, которыми с такою заботливостью старались оградить себя от этого лиха. Но, кроме порчи, для царицы существовало еще страшилище, отравлявшее ее жизнь в известных обстоятельствах, быть может, еще в большей степени. Имя этому новому страшилищу было «неплодие». Для женщины неплодие – и в частном, особенно в достаточном или богатом быту – почиталось за грехи Божиим наказанием. Жены плакали и усердно молились чудотворцам, прославляемым поданием молитвенной помощи, да минует их это бедствие. В житии Геннадия чудотворца Костромского рассказывается такой случай. Пребывая в Москве, приходит он однажды к литургии в одну из церквей, где во множестве находились царские слуги и боярские и княжеские жены. Тут же пришла и некая нищая убогая жена, имея чад своих плачущих в пазухе, а иных за руку водяще. Скорбно смотрели на нее благородные оны жены, воздыхающе ко Господу Богу и Пречистой Богородице и со слезами говорили: «Сим нищим Господь дал чада рождати, а питати их нечем; нам же, грешным, возможно царским жалованьем препитати чад своих и удобрити, а за наши согрешения не даде Господь нам чад рождати». Услыхав эти речи, преподобный сказал им: «Не скорбите, госпожи, но живите правоверно в своем пребывании, отселе бо начнете чада рождати Божиим повелением». Так и сбылось по его пророчеству. И многим женам неплодным и по другим городам сбывалось пророчество преподобного о чадорождении. Но вместе с тем жены молились не столько о чадорождении вообще, сколько об особом чадородии, именно о рождении дитяти мужского пола.

Существо женской личности, возводимой из ничтожества на высокую степень царского сана, заключалось, по понятиям времени, в одном неизменном ее призвании – в чадородии упомянутого особого вида. Царица должна была выполнить это существенное свое призвание, для целей которого она и выбиралась с великою осмотрительностью из целой толпы красавиц. Она должна была дать наследника царю и царству. В этом заключался главный, основной смысл ее царственного положения. Никакого другого смысла в ее личности не признавали и не сознавали государственные стремления, государственные положения жизни, для которых поэтому личность царицы являлась полною жертвою. Но должно заметить, что не одни государственные стремления определяли таким образом идею женской личности. На том стояли и стремления родовые. Здесь государственные цели вполне совпадали с целями родовыми по той причине, что государство, созданное родовою идеею, держалось тою же формою жизни, какою держался и род. В русском древнем обществе, как мы уже говорили, женская личность возвышалась, когда своим плодом чрева доставляла, так сказать, растительное движение роду, когда делалась основою его дальнейшего развития именно в лице наследника роду, придавая тем самым в образе матерой вдовы даже общественный смысл и общественное значение своей слабой личности. Наоборот, она принижалась до сироты, до лица бесправного, она теряла настоящий смысл своего существования, если не наделял ее Бог плодом чрева, в котором и воплощался бы корень рода. Бесчадие вообще было несчастием и даже в общественном мнении почиталось немалым зазором и грехом для женской личности; но и чады женского пола не приносили родителям, и особенно отцу, полного счастия. Чады женского пола все-таки упраздняли существование рода; не ими продолжался род; выходя замуж, они терялись в чужих родах; с ними погибало даже имя рода. Только мужской пол был коренем рода, поддержкою, опорою родителей, представителем их общественного значения, их имущественного и нравственного достояния. Вот почему в старое время мужья очень нелюбовно смотрели на своих жен, когда не было у них чадородия мужеска пола. Тогда несчастные жены обращались к единому утешению – к усердной молитве. С великим плачем и рыданием до исступления ума, как говорят различные сказания о таких обстоятельствах, они молились дома и в церквах, да подаст им Господь «прижита чадо мужеска полу». Очень часто и мужья разделяют с ними эту сердечную скорбь, непрестанно молясь вместе с ними, предпринимая обетные путешествия по монастырям к святым угодникам и чудотворцам. Являются многие примеры чудесных действий усердной и умиленной молитвы… Мать Александра Каргопольского Фотиния, оскорбляемая дряхлым мужем за бесчадие, который говаривал ей, что, стало быть, есть в ней «зазор некий, рекше грех»[150]150
  Еще Владимир Василькович Волынский, приближаясь к смерти (ск. в 1288г.), так отозвался о своем бесчадии: Бог не дал мне своих родить за мои грехи… (Он усыновил в дочери себе Изяславу, которую взял от матери в пеленках и вскормил, и миловал ее, как дочь свою родимую, как от своей княгини роженую). Ипатьевская летопись. Стб. 214.


[Закрыть], усердно и много раз молится о рождении сына в Кирилло-Белозерском монастыре, сподобляется святого видения, по которому и исполняется ее благочестивое моление. Таким же образом исполняется моление о даровании сына и матери прп. Александра Свирского Василисе, молившейся о том в Введенском Островском монастыре. Молитвою Александра Свирского дарует Бог чадо мужеского пола некоему боярину Тимофею Апрелеву, который приходил к нему с великим молением и, рассказывая свою скорбь, помянул, «что ради безчадия жена моя поносиша была и оскорбляема мною, многажды же и биема от меня бываше». В другой раз «человек некий от града Корельского именем Иаков притекает со слезами ко гробу святого Александра, прося, да подаст Бог его молитвами плод чрева мужеска полу и от единого прикосновения к раке преподобного познает в себе силу упования и надежды, что его молитва будет услышана». Через год у него рождается отроча мужеского пола.

Эти сказания могут служить достаточным свидетельством, в какой степени было всегда сильно желание родителей иметь наследника мужского пола.

Благочестивые люди прибегали к молитве, уповали на милость Божию. Но много раз случалось, что муж бесплодную жену уговаривал обыкновенно идти в монастырь и даже насильно постригал ее в монахини, а сам женился на другой. Само собою разумеется, что все это делалось в высших, в знатных или же в богатых слоях общества, где поддержка и продолжение рода были во многих отношениях задачею жизни.

Если так было в частном быту, то на царском престоле этот вопрос становился в действительности одним из важнейших, особенно в московскую эпоху нашей истории, когда из многих княжеств возникло единое царство с единым самодержавным государем во главе всей земли, с единым идеалом освященной самодержавной власти; когда, сверх того, эта власть признается наследственною в одном лишь царственном колене. Понятно, какое значение получали в царской семье заботы о наследнике мужского пола; понятно, почему и личность царицы приносилась всецело в жертву этой государственной идее. Наследник мужского пола является здесь не только корнем рода, но и корнем государства. Домашняя история московских государей представляет много подробностей о тех скорбях и заботах о мужском наследстве, в каких нередко проходили целые годы их брачной жизни.

Еще в XIV столетии, при первом начале московского единодержавия, такие заботы обнаруживались уже в полной силе. Великая княгиня Евдокия Донская, не имея сыновей, обреклась молиться Пресвятой Троице и Пречистой Богородице в монастыре у святого старца Сергия, чтобы он умолил о ней о чадородии сыновей, т. к. дочери рождались, но сыновей Бог не давал. Святыми молитвами старца подаровал ей Бог чадородие – родился сын Василий Дмитриевич, принявший после отца и стол великого княжения, и потом – другой сын, Юрий Дмитриевич, поднявший великую смуту по кончине великого князя – брата.

Исполненная молитвенной радости и благодарности, великая княгиня тогда же пожаловала в дом Пресвятой Троицы преподобному старцу Сергию на молитву и братии на упокой свое с. Федоровское с приселками и деревнями в Нерехте в Костромском уезде[151]151
  ПСРЛ. Т. IX. С. XXII.


[Закрыть].

Вторая супруга великого князя Ивана Васильевича III – Софья Фоминишна Палеолог – вступила с ним в брак в ноябре 1473 г. Само собою разумеется, она очень желала укрепить на Московском престоле свое племя. Хотя у великого князя и был уже наследник государству, сын первой его жены, Марьи Тверской – Иван, называемый в отличие от отца Молодым, но для Софьи очень важно было иметь и своего наследника – если не государству, так собственному хозяйству, наследника собственной независимости и самостоятельности, чего через дочерей достигнуть было невозможно.

Между тем в первые годы Бог давал этому браку одних только дочерей, которых в 1476 г. было уже три: Елена, Феодосия и опять Елена; затем целый год прошел бездетно.

Великий князь с супругою стали много скорбеть об этом, молились Богу, «дабы даровал им сынове родити в наследие царствию своему». Великая княгиня по благому совету мужа не помедлила совершить обетное путешествие к чудотворцу Сергию, в Троицкий монастырь, пешком, усердно моля «о чадородии сынов». Под монастырским с. Клементьевым, когда великая княгиня продолжала оттуда путь к самой обители и шла в удолие, т.е. в долину, лежащую под самым монастырем, она внезапно узрела святолепного инока, шедшего ей навстречу и «имуща в руце отроча младо, мужеск пол, которого внезапно и вверже в недра великой княгини, и затем невидим бысть». Княгиня вострепетала от такого чудного видения, стала изнемогать и к земле преклоняться. Сопровождавшие ее боярыни бросились к ней на помощь в ужасе, не понимая, что могло с ней случиться. Она села, ощупывала руками в своей пазухе «вверженного отрочати» и не нашла его. «Уразуме быти посещению великого чудотворца Сергия»,– встала и с великою надеждою продолжала свой путь в монастырь. Там она провела все дни в умиленной и многой молитве, братию любочестными брашны учредила и с радостью возвратилась в Москву. «И от того чудесного времени зачатся во чреве ее богодарованный наследник русскому царствию». 25 марта 1479г. родился ей благонадежный сын, великий князь Василий – Гавриил, который и крещен был в Троицком же монастыре у чудотворных мощей прп. Сергия. Эту повесть объявил впоследствии митрополит Иоасаф, который слышал ее из уст самого чудом рожденного великого князя Василия. После того Софья имела еще нескольких сыновей[152]152
  Книга Степенная II. С. 136.


[Закрыть].

Первый брак того же самого Василия на Соломониде Юрьевне Сабуровой, избранной, как выше сказано, из множества девиц, был очень несчастлив именно по бездетству великой княгини. Он совершился в начале сентября 1505г., когда великому князю было уже 26 лет. По тогдашним обычаям это был самый поздний брак. И вот прошли 20 лет, Бог не благословлял детьми этого супружества. Ни молитвы, ни обеты, ни богомольные путешествия по монастырям не были благословлены рождением чада. Не помогло и волхвование, к которому не раз тайно обращалась великая княгиня, чувствуя свое безвыходное горе, спасая себя, свое положение, восстановляя любовь мужа, которая год от году все больше охладевала. Была великая причина этой нелюбви мужа к своей неплодной супруге – не было прямого наследника царству, которое по смерти Василья должно было перейти в руки его братьев, не умевших, по его словам, и своих уделов управить. Было, следовательно, о чем подумать и поскорбеть. Естественным путем должна была прийти мысль о разводе с неплодною женою и о браке с другою – более счастливою супругою. Однажды в великой кручине о своей неплодной супруге ехал великий князь на богомолье ли или для потехи[153]153
  В летописи сказано: «поеха в объезд», а объездом назывались по преимуществу богомольные походы в Троицкий и другие отдаленные монастыри.


[Закрыть] на охоту и, увидев на дереве птичье гнездо, горько заплакал: «Сотвори плач и рыдание велико: о горе мне, бездетному! Кому я себя уподоблю! К кому могу приравнять себя! Вот птицы небесные – и они плодовиты! И звери земные – и те плодовиты! И вода плодовита: она играет волнами, в ней плещутся и веселятся рыбы! Господи! И к этой земле я не могу приравнять себя – она приносит плоды на всякое время!»

Этот плач близок уже был к решению дела. Возвратившись осенью из путешествия, государь начал думать со своими боярами о великой княгине, что неплодна, и с плачем говорил им: «Кому по мне царствовать в Русской земле? Братьям ли оставлю, но братья и своих уделов не умеют устраивать?» Бояре отвечали: «Князь великий, государь! Неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда!..» Но не все бояре так думали. На эту мысль и самого князя наводили и укрепляли ее в нем лишь одни его верные слуги, его приверженцы, его созданья, для которых вопрос о прямом наследнике Василия соединялся с вопросом собственного счастия. Напротив того, для других бездетство Василия, по многим отношениям, становилось торжеством, и они втайне радовались, что этот самовластительный государский род может наконец сам собою угаснуть. Эти-то другие сумели придать разводу Василия с неплодною женою великое церковное значение, возвели его в неразрешимый грех, вовсе не упоминая о том, что бывали давно уже примеры княжеских разводов, и именно в московском же колене. Еще сын Ивана Калиты, Симеон Гордый, развелся с первою своею женою за то только, что показалась она ему испорченною. Вот что рассказывает об этом событии родословная книга: «Князь великий Симеон Иванович Гордый женился у князя Федора Святославича Смоленского: была у него одна дочь Еупраксия. И великую княгиню Еупраксию на свадбе испортили: ляжет с великим князем на постелю, и она ему покажется мертвец. И князь великий великую княгиню отослал к отцу ее, а велел ее дати замуж. И князь Федор Святославич дал дочь свою замуж за князя Федора за Красного за Большого Фоминского. А у князя Федора с тою княгинею было 4 сына». Такого примера было бы достаточно для оправдания теперешних намерений государя. Но про старину не хотели в это время поминать. Несмотря на противодействие, великий князь настоял на своем, развелся с женою и принудил ее постричься в монахини в ноябре 1525г. В сказаниях об этом событии отразился также различный взгляд на дело. Одни с целию оправдать государя рассказывают, что Соломония, видя свое неплодство, долго умоляла государя облечь ее в иноческий образ, что Василий противился ее просьбе, указывая, что не может разорить брак, что великая княгиня обратилась тогда с молением к митрополиту Даниилу, который со всем духовным чином и убедил государя исполнить ее непреклонное желание. «Постриже великую княгиню, по совету ее, тягости ради и болезни и бездетства». Но другой рассказ несравненно ближе к истине. «Она, – по рассказу Герберштейна, – плакала и кричала, когда митрополит в монастыре совершал ее пострижение; никак не хотела надевать кукуль; вырвала его из рук митрополита, бросила на землю и топтала ногами. Иван Шигона – один из самых приближенных людей государя – в негодовании на такую дерзость стал ее жестоко бранить и ударил даже плетью, сказав: „Как ты смеешь сопротивляться воле государя и медлить исполнением его приказания?“ – „А тебе кто дал право бить меня?“ – восклицала Соломония. „Я исполняю государево повеление“, – ответил Шигона. Тогда в несказанной скорби несчастная объявила пред всеми, что ее постригают насильно, что нет ее желания идти в монастырь, и молила Бога отомстить за ее обиду».

Ее постригли с именем Софьи в Москве в Рождественском девичьем монастыре; постригал не митрополит, а игумен Никольского Старого монастыря Давид. После ее отправили в Суздальский Покровский монастырь, где она и оставалась до кончины. Великий князь наделил ее после своей женитьбы особою вотчиною, с. Вышеславским с деревнями и со всеми угодьями[154]154
  Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. VII. С. 280.


[Закрыть].

Причиною развода, как указано летописцем, не было исключительно одно только неплодие. Его облекли в немощь, в болезнь, о которой был даже розыск, следственное дело. В числе разных бумаг царского архива при Иване Грозном сохранялись «списки: сказка Юрья Малово и Степаниды Резанки и Ивана Юрьева сына Сабурова и Машки Кореленки (вероятно, колдуньи) и иных, про немочь великия княгини Соломониды»[155]155
  Акты, собранные Археографическою экспедициею. Т. I. С. 339.


[Закрыть]. Из этого дела до нас дошел отрывок, именно сказка Ивана Сабурова – брата Соломонии, весьма живо характеризующая и личность, и безвыходное положение несчастной царицы. Сабуров 23 ноября 1525г. рассказал следующее: «Говорила мне великая княгиня: „Есть женка, Стефанидою зовут, Рязанка; а ныне на Москве; и ты ее добудь, да ко мне пришли“. Я отыскал Стефаниду, зазвал сначала к себе на двор и потом послал ее к великой княгине со своею женкою Настею; и та Стефанида была у великой княгини; и Настя сказывала мне, что Стефанида воду поговаривала и смачивала ею великую княгиню; да и смотрела ее на брюхе и сказывала, что у великой княгини детям не быть. А после того пришел я к великой княгине, и она мне сказывала: присылал ты ко мне Стефаниду, и она у меня смотрела, сказала, что у меня детям не быть; наговаривала мне воду и смачиваться велела для того, чтоб князь великий меня любил; наговаривала воду в рукомойнике и велела мне смачиваться тою водою; а когда понесут к великому князю сорочку, и порты, и чехол, и она мне велела из рукомойника тою водою, смочив руку, да охватывать сорочку, порты и чехол и всякое другое белье. Мы хаживали к великой княгине,– прибавил Сабуров,– за всяким государевым бельем, и великая княгиня, развернув сорочку или другое белье великого князя, да из того рукомойника и смачивала то платье». Сабуров еще рассказал случай: «Говорила мне великая княгиня: сказали мне про одну черницу, что она дети знает (а сама без носа); и ты мне добудь ту черницу. Розыскал я и эту черницу; пришла она ко мне во двор и наговаривала, не помню, масло, не помню, мед пресной, да и посылала к великой княгине с Настею и велела ей тем тереться для того ж, чтоб ее князь великий любил, да и для детей. После того я и сам был у великой княгини; она мне сказывала: „Приносила мне от черницы Настя, и я тем терлась“. Да что мне и говорить,– примолвил Сабуров,– мне того не изпамятовать, сколько ко мне о тех делах жонок и мужиков прихаживало»[156]156
  Акты исторические. Т. I. № 192.


[Закрыть].