Текст книги "Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях"

Весьма понятно, что в настоящем случае для государевой невесты святая вода с животворящего креста была наиболее желанным врачеванием. Докторское искусство являлось здесь по местным, дворцовым обстоятельствам в самом подозрительном виде. Чтобы предохранить больную от отравы, ей давали еще камень безуй[121]121
  Безуй или безоар – камень, находимый во внутренности некоторых животных, а также камень ископаемый. В Средние века ему приписывали, как мы заметили, целебную силу от всевозможных ядов и болезней. Такое понятие о нем сложилось, конечно, на востоке, почему восточные безуй и ценились всегда выше других – по ценам неимоверным, ибо вообще эти камни очень редки. В старинных наших лечебниках, разумеется переводных, о камне безуе сказывается следующее: «Безаар камень привозят из Индии, а кой привозят из восточной Индии, и тот есть сильнее, а цветом сер, а иной черн и мелок; а сказывают, что находят его при берегу морском, а родится, сказывают, в сердце у оленя, а иные сказывают – у змеи в желчи». Далее лечебник говорит, что все мудрецы описуют, что безаар начальное место имеет между всеми лекарствами, которые помогают от окормов и от упоиства, сиречь от порчи лихих людей… нет его сильнее. Серапион-мудрец пишет, что принимать его надо тертый, весом против 12 зерен ячменных, подогрев с ренским или с белым французским вином, «а как его кто выпьет и лег бы на постелю окутався платьем, чтобы вспотеть. В моровое поветрие тот камень тоже внутрь принимать и при себе его носить. – Аще кто тот камень вставит в перстень и почует в себе порчу и вложа во уста, сосал бы его, тогда от порчи избавляет».
  Около времени избрания Хлоповой в невесты государю, 1616г. марта 21-го, взяты были в государеву казну на казенной двор, у ярославца Назарья Чистово «три камени безую, в одном весу 9 золоти, 2 денги, в другом – 8 золоти, с полузолотником, в третьем – 6 золоти, с четью, и всего в трех каменех весу 24 золоти, без денги, а денег за них довелось было дати 215руб. (выданы из Денежного приказу)». (Архив Оружейной палаты. №1063.) В 1625г. кизылбашский Аббас Шах прислал государю в поминках камень безуй, оправлен в золоте с яхонтики и изумрудцы, весу совсем 71/₄ золотника, цена 14руб. 17 алт. 4 ден. В 1626г. куплен у казанца Ивана Истомина камень безуй большой весу 171/₂ золоти, за 15руб. В 1676г. марта 7-го велено было сделать государю в Серебряной палате чашку с кровлею гладкую на поддонце с подписью государева имени, а в чашке и в кровле вставить по безую восточному и позолотить сплошь. Весу в ней вышло 1 ф. 59 золоти. Апреля 4-го она подана в хоромы. Чашка сделана постоянно болевшему царю Федору Алексеевичу. Припомним, что еще в 1587г. Максимилиан Арцы-князь Австрийский прислал царю Федору Ивановичу как особо драгоценный дар камень, «зовут его безвар, а имеет силу и лечбу великую от порчи». (Памятники дипломатических сношений. Т. I. С. 972, 980.)


[Закрыть], который, по тогдашним понятиям, служил самым верным средством не только от всякой отравы, но и от всяких болезней. Известно, что патриарх Никон в своей ссылке жаловался, что его было отравили: «Крутицкий митрополит да чудовской архимандрит прислали дьякона Феодосия со многим чаровством меня отравить, и он было отравил, едва Господь помиловал, безуем камнем и индроговым песком отпился». Весьма вероятно также, что для охранения от возможной отравы и порчи было отпущено из аптеки в октябре 1673г. в поход в село Преображенское для царицы Наталии Кирилловны пять снарядов (приемов) «безуе с инороговою костью», которые тогда взял Федор Полуектович, дядя царицы[122]122
  Рихтер В. М. История медицины в России. Ч. 2. М., 1814. С. 205.


[Закрыть].

Между тем Салтыков, оставив доктора Бильса, может быть, по той причине, что не надеялся найти в нем пособника своим замыслам, обратился к лекарю Балсырю, т. е. степенью ниже в медицинских познаниях, который ответил ему, что он «мимо дохтура лечить не умеет, тое болезнь знают дохтуры». Однако ж он осмотрел больную и свидетельствовал, что «было у ней в те поры в очах желтовато, а словет желтая болезнь, и что лечить ее можно и порухи от тое болезни чадородию не бывает, да и жолтина в очах (у ней) была невеликая. И преж того он такие болезни лечивал и пособлял». Да не того хотел кравчий Салтыков, он хотел, чтобы невеста была больна неизлечимо, чтобы она была к государской радости не прочна. Одним словом, он искал причины удалить ее из дворца со всеми родными. С этой мыслью он спросил Балсыря: «Будет ли она им государыня?» Тот отвечал – почему ему то ведать, то не его дело. Лекаря Балсыря после того, как и доктора Бильса, к больной не зывали и лекарства у них не спрашивали. Мы видели, каким лекарством пользовали больную и от каких лекарств она исцелела. Но в то время как в верхних хоромах больную исцеляли святою водою с чудотворного креста, Салтыков рассказывал государю, что «дохтуры болезни ее смотрили и говорили, что в ней болезнь великая, излечить ее не можно и живота (жизни) ей долгого не чаять; что такою болезнью была больна на Угличе женка и жила всего с год и умерла; и дохтур сказывает, что Марьи излечить нельзя».

Трудно было молодому царю узнать правду в этом деле. Трудно было не поверить двоюродным своим братьям, которые были такими близкими и преданными ему людьми. Тем еще более трудно было узнать истину, что Салтыковы успели восстановить против Хлоповых, а стало быть, и против государевой невесты, его мать – великую старицу Марфу Ивановну, на которую они действовали, вероятно, наговорами и сплетнями чрез свою мать – старицу Евникию, жившую тоже в Вознесенском монастыре. Видно, что монастырь со своими инокинями служил им самою твердою и прочною опорою в их самовластных действиях. «Враг же диавол научи некоторым сродичам, цареве матери племянником остудити цареве матери царицу, некоторым чародейством ненависть возложиша и разлучиша ю от царя и послаша в заток»[123]123
  ПСРЛ. Т. V. С. 65.


[Закрыть].

Действуя и в монастыре и пред лицом государя с самою коварною скрытностью, они, без сомнения, первые же предложили решить это дело соборне, т.е. в Думе, по рассуждению всех бояр, ибо вопрос был действительно очень важен, по крайней мере лично для царя. После освящения царским именем, после крестного целованья, после всенародных молений о здравии было не совсем легко нареченную невесту-царевну сослать с Верху, т.е. из дворца. Необходимо было подумать и рассудить дело с осторожностью. Назначен был Собор, думное сиденье, на котором дядя невесты Таврило Хлопов бил челом и заявил, «чтоб еще не поспешили сводить (ее) с Верху, потому что в ней болезнь объявилась невеликая, от сладких ядей, да и та уж минуется». Но его речи были напрасны, ибо причина заключалась не в болезни, а в остудении к невесте и ее родству великой старицы Марфы. Собор решил, что невеста к государевой радости непрочна. Нареченную царевну сослали с Верху. Спустя два дня после того ее болезнь было вспомянулась, но скоро прошла, и затем она оставалась совсем здоровою, живя на подворье у своей бабки – Федоры Желябужской. Через 10 дней после ссылки с Верху ее отправили из Москвы в ссылку в Тобольск с бабкою и теткою и с двумя дядьями – все Желябужскими, так что невеста разлучена была даже со своими ближайшими родными – отцом и матерью. Отцу тогда же дано было воеводство на Вологде, где он находился до 1619г., когда ему велено было ехать в деревню[124]124
  Дворцовые разряды. Т. I. С. 238, 418.


[Закрыть]. Молодой государь повержен был этим событием в печаль и скорбь великую.

«Сице же учиниша благочестивому царю, нанесоша ему печаль и скорбь велик»; он же беззлобивый благодарне терпяше сия и невосхоте иные поняти, дондеже «Литовский король отпусти отца его, митрополита Филарета, на Русь».

Шесть недель, проведенные женихом в смотринах на свою обрученную невесту, в беседах с нею, вообще в близости к ней, не могли пройти бесследно для очень еще молодого и благоуветливого царя. Из многих обстоятельств этого события заметно, что государь очень полюбил свою невесту. Официальные акты, которые остаются почти единственными источниками наших сведений о деле, не должны были, конечно, раскрывать юношеских чувств государя, но они, особенно ударяя на то, что Хлопова жила в Верху немалое время, что нарекли ее царицею и молитва наречению ей была, и чины у ней были по государскому чину, и крест ей целовали и Бога за нее молили всем государством, объясняют тем самым, что дело и в официальной среде доведено было до тех границ, от которых нелегко возвращаться. Но что же оставалось делать пред суровою истиною, открытою кравчим Салтыковым, засвидетельствованную семейным собором, что нареченная царица к государевой радости непрочна по своей неизлечимой болезни? Царь покорился. «Он же беззлобивый благодарне терпяше сия и не восхоте иныя поняты, дондеже Литовский король отпусти отца его митрополита Филарета на Русь». В этом только и мог выразиться смиренный протест покорного своей матери сына, который едва ли хорошо верил и своим родным, и всему семейному собору, что невеста в действительности была ему непрочна. Невесту сослали с Верху, как можно полагать, судя по некоторым отметкам дворцовых расходов, или в конце июня, или в начале июля. Во второй половине июня, видимо, все еще готовились к свадьбе. 17–28 июня готовили выездные брачные сани для невесты, обивали их алтабасом по серебреной земле шелк зелен, червчат, багров с золотом и кизылбаским червчатым бархатом, на хлопчатой бумаге; шили в них подушки из бархату по серебреной земле шелк ал, устраивали и обивали скамейку, делали под ноги миндерь или тюфяк из червчатого сафьяна и т. д. В Мастерской палате еще 26 июня шили государю брачную обычную одежду, русскую шубу на соболях и терлик, причем было употреблено два меха соболей ценою в 250 руб. В это же самое время готовился к своей собственной свадьбе и Михайло Салтыков. Разлучив царя с любимою невестою, он сам спокойно обвенчался 14 июля на своей избранной невесте и на третий день свадьбы, июля 16-го, приезжал к государю как новобрачный челом ударить. Государь благословил его образом и одарил кубком, бархатом, атласом, соболями. 17 июля государь точно так же благословил образом и одарил и молодую Салтыкову Парасковью Ивановну. Мать государева, инока Марфа Ивановна, тоже благословила молодых образами и одарила камкою и соболями. Борис Салтыков женился еще в 1615 г. 5 ноября.

Прошло около трех лет, самых тяжелых даже и для политического положения государя. В 1618 г. к Москве подступал польский королевич Владислав, отыскивая царства, т. к. ему еще прежде Михаила Москва дала присягу. «Бысть тогда на всех страх и трепет и ужас, нашествия ради поганых, и шатость бе велия в людех, друг друга боящеся и чаяху измены… и царю с матерью велия скорбь бе и туга…» Судьба избранного всенародно царя подвергалась большой опасности именно от предполагаемой шатости и измены в людях. Но эта шатость отжила уже свой век. Москвичи стали крепко за своего молодого царя и отбили королевича от стен столицы. Заключен был хотя и худой, но необходимый мир, который возвращал нам оставшихся в Литве пленников, а в числе их – государева отца Филарета Никитича. 14 июня 1619 г. прибыл наконец в Москву Филарет Никитич. Через 10 дней, 24 июня, он торжественно был поставлен в патриархи. С этого времени управление земскими, государственными и домашними государевыми делами переходит в руки отца. Скоро становится заметным, что влияние матери, или, вернее сказать, влияние стариц Вознесенского монастыря, где жила Марфа Ивановна, ослабевает. Как только была почувствована мужская, строгая и более справедливая рука в управлении, как только восстановлены были сила и значение царской власти, дела приняли другой ход. Временщики Салтыковы со всем своим родством постепенно теряют свое самовластное значение. Все, что было ими теснимо, становится на ноги. В самом государе просыпается старое чувство к его сосланной невесте.

Через два месяца после поставления отца в патриархи, отпраздновав с ним Успеньев день, праздник церковный и собственно патриарший, молодой государь в первое же воскресенье, августа 22-го, отправился вместе с матерью на Унжу молиться к Макарию Желтоводскому чудотворцу. Поход на богомолье в этот далекий край был предпринят, вероятно, по обещанью в благодарность за избавление от плена Филарета Никитича, а вместе и за избавление Москвы от нашествия королевича Владислава, ибо святой Макарий прославлялся чудесами избавления от плена городов и людей. По дороге на Унжу государь был «у чудотворцев Переславских, и у Ростовских, и у Ярославских, и у пречистой Богородицы Федоровской на Костроме», в день праздника которой последовало его избрание на царство. При таком настроении богомольных мыслей невозможно было не вспомнить и о другом плене, тяжесть которого, быть может, не менее была чувствуема молодым государем. В том же августе, быть может, в те же самые дни, когда отправился государь на богомолье, послан был в Сибирь гонец с грамотами к воеводам в Тобольск и на Верхотурье, в которых наказывалось, чтобы «Ивана Желябовского с матерью (бабкою невесты), и с женою, и с братом, и с племянницею, под именем которой глухо разумелась невеста, из Тобольского города перевести на Верхотурье, а в Верхотурье дать им для житья двор и кормовые деньги, бабке – по 2 алт. на день, а всем другим, в том числе и племяннице, по 10 ден., и без указу никуда их с Верхотурья не отпускать»[125]125
  Акты исторические. Т. III. № 80.


[Закрыть]. Содержание грамоты показывает, что она писана еще под влиянием Салтыковых и Марфы Ивановны: главное лицо – невеста – не называется даже по имени, освобождается из Тобольска лишь Иван Желябовской с родными. К тому же времени должно отнести и отпуск из Вологды с воеводства в деревню отца невесты – Ивана Хлопова.

Государь возвратился с богомолья 2 ноября; вероятно, не раньше этого времени переехала из Тобольска в Верхотурье и его заточенная невеста, ибо грамота об этом получена была в Верхотурье только 29 сентября, а в Тобольске, стало быть, еще позже. Мы не знаем, что следовало за этим передвижением ссыльных, какие сношения они имели с Москвою. Приведем только несколько свидетельств, характеризующих образ жизни царя в течение следовавшего затем 1620г. В генваре государь ходил тешиться на лоси в Черкизово, по какому случаю отложен был до другого дня даже прием шведского посланника. 5 мая государь ходил по обещанию молиться к Николе на Угрешу пешком с матерью и в сопровождении всего двора. Это был новый подвиг благодарной молитвы за избавление из плена отца. Вскоре такой же поход пешим и с тою же мыслью был совершен к Троице в Сергиев монастырь и также вместе с матерью и со всем боярством, с дворовыми и приказными людьми. 12 июля в свои именины царь давал праздничный стол в Золотой палате, а после стола послал по бояр и по окольничих по всех и по думных дворян и задал им пир, пировали у государя в Передней избе. В сентябре опять обычный поход к Троице также с матерью, по обещанию[126]126
  Дворцовые разряды. Т. I. С. 435, 452, 454.


[Закрыть].

Замечательно, что в близости у государя с этого времени является вместо Бориса Салтыкова боярин князь Иван Борисович Черкасский, который едет от государя к его отцу «о здоровье спросити», что прежде поручалось обыкновенно Салтыкову. Эта перемена в отношениях к Салтыкову подтверждается еще и тем обстоятельством, что князь Черкасский вскоре сменяет его в исполнении одного домашнего дела, которое всегда поручалось самым близким и испытанным людям, кому вполне можно было верить. Борис Салтыков обыкновенно снимал, или, как тогда еще выражались, лечил государю волоски, т.е. попросту стриг ему волосы, большею частью перед праздниками Рождества Христова и Светлого Воскресения. Это продолжалось до 1620г.; с 1621г. этим делом занимается уже боярин князь Иван Борисович Черкасский, которого потом в 1640г. сменяет Борис Александрович Репнин[127]127
  Архив Оружейной палаты. № 726, 916, 968. Царю Алексею Михаиловичу «волоски лечил, спущал волосы» в первое время стрелец, пятидесятник Головленкова приказа Семен Ерофеев, а впоследствии – сокольник Михаил Ерофеев, быть может, сын первого, который получал за это леченье государевых власов по 15, а иной раз и по 20 руб. При царе Михаиле бояре за то же самое получали по портищу (10 арш.) камки, атласу или другой подобной материи. Царю Федору Алексеевичу «лечил волоски» тот же Михаил Ерофеев, пожалованный уже в дьяки. – Архив Оружейной палаты. № 988, 819, 400, 245.


[Закрыть]. В том же 1620г. на святках опять поднимается дело о заточенной невесте. 30 декабря пишут на Верхотурье к воеводам грамоту, в которой наказывают: «Пожаловали есмя, для отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии Настасью Хлопову, велели ее с бабкою и с дядьями, с Иваном да с Олександром Желябужскими, отпустить из Сибири с Верхотурья в Нижней Новгород». Велено отпустить на подводах, корму дать по прежнему указу, что давано в Верхотурье, сметя, во сколько недель можно доехать до Нижнего; «да и пристава бы с ними для береженья послать, сына боярского доброго, чтоб проводил он их до места, а дорогою едучи, держал бы к ним береженье, а как в Нижний приедет, отдал бы их боярину воеводе… и быть им в Нижнем до государева указу… а которого числа Настасью Хлопову с бабкою и с дядьями с Верхотурья отпустят и кого пристава с ними пошлют, о том бы отписали к Москве…». Эту грамоту привез на Верхотурье 4 февраля 1621г. человек Ивана Хлопова (отца невесты) Микитка Васильев[128]128
  Акты исторические. Т. III. № 91.


[Закрыть].

Грамота при обыкновенном своем деловом тоне указывает, однако ж, на значительную перемену домашних государевых отношений. В ней наказывается отпустить из Сибири уже не Ивана Желябужского с родными и племянницею, как в первой грамоте, а именуется непосредственно первый предмет государевой заботливости, первое лицо всей этой драмы, для которого, собственно, и терпели ссылку и опалу все остальные. И мало того, что личность невесты поставлена во главе, ей возвращено и принадлежавшее ей царское имя Настасья. Это-то имя лучше всего и свидетельствует, что государь вопреки желаниям матери не покидал мысли о браке со своею нареченною царицею.

По-видимому, смиренный и покорный сын хотя и не смел выйти из воли матери, но, поддерживаемый отцом, вел тихую, смиренную и, однако ж, настойчивую борьбу с теми подземными интригами, которые успели остудить сердце матери к его возлюбленной невесте, успели возбудить даже ненависть будущей свекрови и к невестке, и ко всему ее родству. Он тянул дело, ожидая перемены в мыслях матери. Между тем время шло и настояла даже государственная надобность в его женитьбе. Пронеслась мысль, которую приписывают государеву отцу, о женитьбе на литовской королевичне в видах государственной выгоды от этого брака, что будет прочный мир с Литвою, что возвратятся уступленные туда города и земли. Но Михаил отказался от этого брака, да, вероятно, и сам отец хорошо понимал, что тогдашние натянутые отношения к Польше не могли произвести ничего хорошего и прочного. Однако ж мысль о женитьбе на иноземной княжне или королевичне утвердилась на некоторое время в царском семействе. В 1621г. в сентябре без малого через год по освобождении Хлоповой из Сибири был послан посол в датские немцы к королю Христиану сватать его племянницу Доротею Августу – дочь Голштейн-Готторнского герцога Иоанна Адольфа[129]129
  Дворцовые разряды. Т. I. С. 488; Берх В. Н. Царствование царя Михаила Феодоровича и взгляд на междуцарствие. Ч. 1–2. СПб., 1832. С. 133.


[Закрыть]. Но король не принял лично послов, сказался больным, а посол не захотел пословать и объясняться с одними ближними королевскими людьми. Сватовство, таким образом, даже и не было начато. Летопись рассказывает, что король отказал будто бы по следующей причине: прежде брат мой ездил к вам в Русь, при царе Борисе, который хотел отдать за него свою дочь Ксению, и, приехав в Москву, часу не жил там, отравою уморили его; также и теперь дочь мою уморите.

Прошел еще год. В генваре 1623 г. послали к шведскому королю Густаву Адольфу сватать княжну Екатерину – сестру курфюрста бранденбургского Георга, шурина королю. Здесь сватовство окончилось такою же неудачею по той причине, что княжна не захотела креститься в православную веру, не захотела променять свою веру на сан царицы.

После этих неудачных попыток высватать царю кого-либо из иноземных княжон оставалось, сохраняя давний обычай, найти невесту из прирожденных русских, из подданных. Когда отец и мать стали говорить об этом сыну, он отказался от этого предложения; он сказал: «Сочетался я браком по закону Божию и по преданию святой апостол и святой отец; обручена мне царица; кроме ее, не хочу взять иную». Нельзя было слишком противоречить такому желанию государя, ибо это желание покрывалось законным освящением его нареченной невесты, а против святости исполненного закона трудно было стоять даже и родительской, ничем не одолимой воле. Вот почему, быть может, и отец как патриарх становится на сторону сына или, собственно, на сторону освященной уже законности его желания. Отцу объяснили, однако ж, что нареченная царица испорчена, неплодна и больна; между тем «в слуху носилось» от многих людей, что она во всем здорова и не была больна с тех пор, как выехала из дворца. Сделалось необходимым исследовать дело, раскрыть истину. 15 сентября 1623г., с лишком через 7 лет со времени царского обручения с невестой, патриарх, поговоря с сыном, решился разъяснить это дело окончательно. Позваны были в государеву комнату (кабинет) ближние бояре: князь Иван Никитич Романов, князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев. В их присутствии государь сам лично допросил дохтура Валентина Бильса, видал ли он Хлопову, сматривал ли ее болезнь, какая была болезнь, можно ль было вылечить, а только б болезнь излечилась, то от той болезни не произошло ли бы какой помешки чадородию? Затем допросил лекаря Балсыря. Они оба утвердили, что болезнь была невеликая, излечить было можно, что плоду и чадородию от того порухи не бывает. После того государь спрашивал окольничего Михаила Салтыкова, почему он тогда сказывал, что по дохтурскому осмотру болезнь в Марье была великая и долгой жизни от ней ожидать было нельзя? Салтыков не дал прямого ответа на этот вопрос, а рассказал только, как шло леченье и что сам он, Михайло, к Марье с лекарством не ходил. Когда открылись разноречия, Салтыков был поставлен с доктором и лекарем «с очей на очи». Лекарь уличал Салтыкова, что он, между прочим, спрашивал его, лекаря: «Будет ли им Марья Хлопова государыня или нет?» Салтыков отпирался, объясняя, что спрашивал у них по государеву и по государынину великая старицы иноки Марфы Ивановны приказу, нет ли в Марье какие порчи?

Сентября 19-го патриарх и государь вместе расспрашивали отца Марьи, Ивана Хлопова, а на другой день – ее дядю, Гаврилу Хлопова, который с большею, чем отец, откровенностью и подробностью объяснил, что как было, присовокупив в заключение, что если он сказывает ложно, и он в том у государя милости не просит. Из его рассказа мы и привели изложенные выше подробности этого дела. В тот же день, 20 сентября, патриарх расспросил духовника царевны, Никитского монастыря священника Сергея Петрова, который объяснил, что знает Хлопову, что она «бывала у него в исповеданье не одинова за шесть лет до ее взятья на государев двор, что болезни в ней никакой не видал, а как была больна в Верху, и он у ней был и ее исповедывал; а как сослана с Верху и жила на дворе у бабки, и он перед ее отъездом (из Москвы) у ней был же и ее исповедывал, и она была здорова, а после того про болезнь ее не слыхал, да и ныне слышал, что будто она в Нижнем здорова».

21 сентября государи велели ехать в Нижний для расспросу и сыску Марьина здоровья и болезни боярину Федору Ивановичу Шереметеву, чудовскому архимандриту Иосифу, ясельничему Богдану Матвеевичу Глебову и дьяку Ивану Михайлову. Вместе с ними по указу государей отправился и отец царевны Иван Хлопов. «А для рассмотренья Марьины болезни посланы с ними дохтуры Артемий Дий, Валентин Бильс и лекарь Балсырь. Государи велели боярину с товарищи расспросить саму Марью Хлопову, что вот она была взята в Верх, что сказывал государю кравчий Михайло Салтыков, что она, Марья, была больна великою болезнию, и излечить было ее не мочно и живота ей долгого не чаять, и для того она от государя с Верху сведена, и она б сказала вправду, какою болезнью она была больна, когда та болезнь у ней объявилась, прежде или тут, будучи на государеве дворе; и нет ли в ней ныне какой болезни, и говорить ей велели накрепко, чтоб она болезни своей не таила никоими мерами… а будет Марья Хлопова болезнь в себе какую-нибудь утаит, а после про то сыщется, а она, хоти и будет за государем, а болезнь ее объявится, и ей то мочно самой знать, что государь любити ее не учнет, и от великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича быти ей за то в великом духовном запрещении; и она б болезни своей не таила и тем на весь род свой не навела государские опалы и казни».

О том же главном деле, именно о болезни, есть ли в Марье какая болезнь, велено расспросить и ее родных, бабку, отца и дядей, с великим подкрепленьем: бабке – что она, если утаит, наведет на себя и на весь род свой государскую опалу; отцу и дядьям – что если правды не скажут, быти им за то от государя казненным смертью. Вообще боярину с товарищи велено «смотрити и примечать во всяких мерах, а дохтурам смотрити их дохтурскими науками», действительно ли Марья во всем здорова? Если же по расспросу, по сыску и по докторскому осмотру Марья во всем здорова, то велено с отпискою о том приехать к Москве чудовскому архимандриту, а боярину с товарищи «побыти в Нижнем до государева указу и к Марье велено держати честь и береженье во всем, и деньги и запасы всякие на ее обиход давати, чтоб ей скудости и недостатка ни в чем не было. А будет Марья Хлопова больна какою болезнью, а скажут дохтуры, что ее излечить мочно, и о том велено отписать к государю, а самим побыти в Нижнем до указу. А будет Марья больна, а излечить ее не мочно, и боярину с товарищи велено ехати к Москве. А будет Марья сама про себя и ее родные скажут, что она здорова, а дохтуры скажут, что она больна и не прочна и за лекарство иматися не учнут, и боярину с товарищи ехать к Москве, а у Марьи остатися отцу ее и дядьям. А корм ей перед прежним велено давать вдвое». Сверх того велено прислать в Москву Марьина отца духовного, который был духовником у ней в Нижнем.

Духовник приехал в Москву 11 октября и рассказал патриарху, что духовную свою дочь Марью Хлопову «исповедывал и причащал многажда, что болезни в ней не видал ни которыя; да и кроме исповеданья бывал он у Марьи многажда, и ходил к ней по вся недели (по воскресеньям), а болезни в ней не видал, и про то не слыхал, и думает, что она здорова во всем».

Октября 16-го боярин с товарищи прислали государям список тому всему, как у них дело делалось, т.е. как было и к чему привело их исследование; а после того приехал к государям чудовской архимандрит с несомненным свидетельством, что Марья Хлопова во всем здорова. В расспросе сама Хлопова говорила: «Как она была у отца и у матери и у бабки, и у ней болезни ни какие не бывало; да и на государеве дворе будучи, была здорова шесть недель; а после того появилася болезнь, рвало, и ломало нутр, и опухль была, а чает того, что то ей учинилося от супостат ее: и была та болезнь у ней дважды по две недели, и после того давали ей пити воду святую с мощей, и от того исцелела и полегчело вскоре; и после того спустя два дня, как сведена с государева двора, та болезнь у ней поминывалась, и от тех мест не поминывалась и по ся места, и ныне во всем здорова». Отец Марьи объяснил, «что дочь заболела на государеве дворе, а какими обычаи болезнь учинилась, того он не ведает; а все то от Михаила да от Бориса Салтыковых, меж себя они шептали…». «Дохтуры, смотревши Марьина здоровья и болезни своими дохтурскими науками, заявили, что во всем здорова и чадородию помешки в ней не чаят. Лекарь заявил, что перед прежним она здорова, очи чисты и болезни в ней не чает».

Таким образом, вопрос был решен окончательно и к радости государя. Исполняя царское повеление, боярин Федор Иванович Шереметев послал Марье Хлоповой денег 300 руб. и запасы хлебные и медвяные, чтоб ей ни в чем скудости не было, а сам остался в Нижнем ждать государева указа.

В Москве во дворце это исследование произвело сильное впечатление. Обман Салтыковых был раскрыт во всей очевидности. Оскорбленный государь не помешкал своею опалою. Не прошло недели со дня получения боярского донесения и приезда чудовского архимандрита, как назначен был 24 октября 1623 г. в Посольской палате собор Царской Думы, на котором после обсуждения дела думный дьяк Иван Грамотин прочел Салтыковым следующий государев указ: «Борис да Михайло Салтыковы! Государь царь и великий князь Михайло Феодорович всея Руси и отец его государев великий государь святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея Руси велели вам сказати неправды и измену вашу: ведомо всем людям Московского государства, какая к вам была государская милость и жалованье и учинены есте по государской милости в чести и в приближеньи не по вашему достоинству, паче всех братьи своей, и поместьи и вотчинами пожалованы многими, чего ни за кем нет; и в прошлом во 124 г. взята была ко государю на двор для сочетания государского законного брака Марья Иванова дочь Хлопова и жила в Верху не малое время и нарекли ее царицею, и молитва наречению ей была, и чины у ней были по государскому чину, и дворовые люди крест ей целовали, и на Москве и во всех епископьях Бога за нее молили, а отец ее и родство, Хлоповы и Желябужские, были при государе близко. И вы, побраняся с Гаврилом Хлоповым с товарищи, для своей недружбы любити их всех не почали для того, чтоб вам быти одним при государе; и вашею смутою почала быти Марья Хлопова больна; и ты, Михайло, сказал государю, что сказывал тебе лекарь Балсырь, что будто Марья больна великою болезнию и излечити ее не мочно… и ты то солгал для своей недружбы, того тебе лекарь не говаривал, и лечити Марью Хлопову дохтуры хотели… И ты, Михайло, государю сказывал не то, что тебе дохтуры говорили, и лечити Марью не велел, и с Верху она сослана не по правде, по вашему Борисову и Михайлову наносу, без праведного сыску, и письма тому, как то делалось, нет ничего; и государской радости и женитве учиняли помешку. И то все делали изменою, забыв государево крестное целованье и государскую великую милость. А государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере, и пожалованы были честью и приближеньем паче всех братьи своей; и вы то все поставили ни во что, и ходили не за государевым здоровьем; только и делали, что лише себя богати-ли, и домы свои и племя свое полнили и земли крали и во всяких делех делали неправду и промышляли тем, чтоб вам при государской милости, кроме себя, никого не видети, а доброхотства и службы ко государю не показали. А как ныне сыскивали и распрашивали и смотрили Марьина здоровья и болезни, и по сыску и по дохтурскому рассмотру, Марья Иванова дочь Хлопова здорова во всем и болезни в ней нет ни которые, и наперед сего в ней болезны большой не бывало, и за то ваше воровство годни были есте казни. И государь… и отец его государев… патриарх Филарет Никитич большого наказанья учинити над вами не велели, а велели вас послать по деревням с приставы и с женами вашими, а мать вашу велели послать в Суздаль в Покровский монастырь, а при государе вам быти и государевых очей видеть не пригоже, а поместья ваши и вотчины велел государь отписать и взять на себя, государя».

На другой день, 25 октября, опальные были высланы из Москвы в свои дальние вотчины: Борис – на Вологду в братнину вотчину; Михайло – в его Галицкую вотчину. «А людей с ними указал государь отпустити по 4 человека мужиков, да женок и девок по 3 человека, а с матерью их со старицею Евникиею келейницу черницу, да 2 человека, да малой, да женка, да две девки…»[130]130
  Собрание государственных грамот и договоров. Т. III. № 63, 64.


[Закрыть] Однако ж чинов с них не сняли и только удалили от очей государя. Борис был боярином, а Михайло в этом же году еще 7 генваря пожалован из кравчих в окольничие.

Так окончилось время Салтыковых – одно из событий, которыми так полна московская дворская история и которое может служить самою верною и лучшею характеристикою тогдашних внутренних правительственных отношений. После, конечно, опальные были возвращены. Это случилось в год смерти Филарета Никитича, который вывел наружу их лукавые козни, и в одно время с возвышением в бояре и в дядьки к царевичу Алексею Бориса Морозова, который, напротив, по всему вероятию, держал руку Салтыковых. По-прежнему они стали очень близкими людьми к государю и весьма часто бывали у его стола. В 1641г. Михайло Салтыков получил даже и боярство[131]131
  Дворцовые разряды. Т. II. С. 354, 650.


[Закрыть]. Летописец рассказывает, что Салтыковы повинились: «Яко сего ради тако сотворихом, понеже нам удаленным быти царева лица и сана своего лишитися». Вот та основная, действующая мысль, которою исключительно жило все дворское общество в царский период нашей истории. Мысль эта господствовала во всех дворских умах, потому более что всегда находила поддержку, подкрепление и, так сказать, оживление своим стремлениям в самом царе, в его царской воле, во всем порядке и во всем устройстве царского управления землею, управления собственно вотчинного, господарского или помещичьего, которому мог нанести решительный удар только Великий Петр, мужественно стряхнувший с себя эту старую форму государственного быта и воздвигнувший государственное здание на других, более справедливых и широких основаниях. В старину временщик представлял существенный тип управления не только в царском дворце и, стало быть, во главе управления всем государством, но и во дворе областного воеводы, т.е. в управлении областью, и всюду, где ни появлялась управляющая власть, ибо в самом существе этой власти в ту эпоху лежала единая идея, господарская идея – самовластие, самоволие, которое всегда и делало время всякому ловкому служителю этой идеи.